Женя протянула Айгуль ярко-желтый листочек с липким слоем:
Верхняя губа Айгуль дрогнула, выражая брезгливость, но бумажку она взяла. Рядом копошился Руслан, ее семилетний сын, который монотонно колотил по толстому пушистому ковру пластиковой крышкой от банки. У Руслана был диагностирован аутизм в тяжелой степени – к своим годам мальчик не говорил, и все способы его взаимодействия с родителями сводились к оглушающим отрывистым воплям. Муж Айгуль ждал жену в коридоре и никогда на занятия с коррекционным педагогом не ходил, хотя Женя настаивала, что на терапии должны присутствовать и мать, и отец.
Айгуль беспокоила ее. Она все чаще начала пропускать встречи, на занятиях смотрела куда-то в сторону безучастным взглядом, сдвинув прекрасные соболиные брови. Она была очень красива: твердо очерченные чистые линии молодого лица; глубокие карие глаза, казавшиеся особенно темными из-за густых ресниц; сочные полные губы. Женя невольно задавалась вопросом, как Айгуль сошлась со своим мужем – пожилым невысоким мужиком с резкими глубокими морщинами около рта и злым недовольным взглядом.
Айгуль приклеила бумажку себе на лоб и взяла сына на руки, стремясь поймать его взгляд, направленный к яркому пятну. Это была часть терапии, таким образом они пытались наладить контакт между мальчиком и матерью и научить его не бояться объятий и прикосновений. Руслан сразу же начал дергаться и тянуться к своей крышке, которую выронил, и завыл на одной ноте привычным ослиным воплем. Айгуль дернулась, и Женя быстро сказала:
- Ничего страшного. Попробуйте привлечь его внимание к бумажке.
Но девушка не особо бережно ссадила сына обратно на ковер, где он тут же затих, вновь схватив пластиковую крышку.
- Я больше не могу. Я так не могу, – придушенным шепотом произнесла она. – Ему же все равно! Хоть с бумажкой, хоть без! Я от кошки своей любви получаю больше, чем от этого…
Она махнула рукой в сторону ребенку и истерично разрыдалась.
- Я больше не могууууу! – в голос закричала она. – Это же не ребенок, это…это…
В кабинет заглянул муж Айгуль, пуча перепуганные глаза.
- Послушайте… – начала Женя. – Вам тяжело, я понимаю…
- Ничерта ты не понимаешь, ничерта! Зачем все это? Зачем его чему-то учить, зачем вы это все устроили?! Они дебил, дебил, и новые мозги ему никто не сделает! Он никогда не будет разговаривать, не будет никого любить, даже если я его привяжу к себе веревками! Да тут человеческого нет ничего!
Муж Айгуль бросился к ней, обнял сзади за плечи и забормотал что-то успокаивающее, и Женя с удивлением увидела, как девушка прильнула к нему, сжала его руку – видимо, она и правда любила своего старого непривлекательного мужа.
Женя горбилась на крутящемся стуле и ежилась от холодного воздуха, проникающего в окно. В форточку курила полноватая женщина в строгом костюме и идеально уложенным каре – директор развивающего центра Людмила Сергеевна.
- Жень, ну ты чего? – спросила она, обернувшись через плечо. – Не видела, что у мамашки фляга засвистела? Ты спец по психологии все же, лучший коррекционный педагог, а не девочка из инсты с трехмесячными курсами.
- Видела, – сумрачно буркнула Женя. – Но Руслан показывал такие хорошие результаты на терапии АРВ. У него появился какой-никакой зрительный контакт и…
- О боже! – директриса захлопнула форточку и потерла переносицу над дорогими тонкими очками. – Ну и что? Появился, а что дальше-то? Мамашка-то права, и ты, и я знаем, что это мышиная возня в его случае. Дала б ты ей передохнуть, нервишки отправила подлечить, потом бы продолжили.
- Прогресс бы замедлился…
- Новые мозги у него не отрастут, – отрубила Людмила Сергеевна. – Ты, Жень, со своим перфекционизмом всех загонишь – и себя, и наших мамок с папашками. Ты сама-то сколько в отпуске не была?
- А ты сходи через не хочу. Возьми пару-тройку недель, съезди вон… Не знаю, хоть в Кисловодск, водички минеральной попей, успокойся.
Директриса поставила в разговоре точку тяжелым свинцовым взглядом, который Женя так хорошо знала. Спорить было бесполезно.
- Жизнь состоит не только из работы, дорогая моя, – голос ее смягчился. – И детей любят и с аутизмом, и без фокусировки взгляда, просто за то, что они есть. Айгуль я переведу к Самойловой, она упор больше на принятие диагноза делает, а не так, как ты со своим «я всех починю», пока у бабенки этой окончательно башню не сорвало.И, Жень… прими уже тот факт, что есть диагнозы, с которыми можно только научиться жить и смириться.
С работы Женя вышла, сжимая кулаки в карманах тонкого пальто. Людмила Сергеевна, Людочка, как называли ее за глаза сотрудники развивающего центра для детей с ментальными заболеваниями, была совершенно права. Женя давным-давно жила работой и главным интересом были дети. Ей давали самые сложные, самые тяжелые случаи, зная, что если уж она не справится, то больше никто не справится. Ее личная жизнь тоже давно потерпела крах – последний парень сбежал, не выдержав конкуренции с коррекционной педагогикой, на алтарь которой Женя положила все.
Женя пробовала новые методики, комбинировала подходы и упражнения, читала все, сколько-нибудь заметные статьи по ее специальности, будучи подписанной на все научные журналы и известные сайты. Но за всем этим она совершенно разучилась видеть живых людей. Главное – добиться результата, неважно каким путем.
Эти дети притягивали ее своей тайной – Женя часто думала о том, что сокрыто в этих головках, в глазах, текучий взгляд которых порой было невозможно поймать. Какие там скрываются миры, как туда пробиться?
Чем заняться в отпуске, она не представляла. Потеть на жарком пляже, подставив солнцу бледную веснушчатую кожу, категорически не хотелось, да и, правда сказать, она совершенно разучилась отдыхать и развлекаться.
Женя с самого детства рассматривала учебники и атласы по анатомии, листала справочники по душевным болезням – ее мать занималась психиатрией, отец же преподавал на кафедре госпитальной хирургии. Быстро выбрала после школы факультет, собираясь посвятить жизнь хирургии. И очень разочаровала отца, когда бросила мед на третьем курсе и перевелась в педагогический. Но к этому времени Женя уже была уверена, что коррекционная педагогика – ее призвание и самая яркая страсть в жизни.
Она прошла через парковку, усеянную зеркальцами луж, села в машину и с досадой ударила по рулю. Случившееся отдавало в груди противным дребезжанием, и вовсе не потому, что ее бесцеремонно выперли в нежеланный отпуск. Просто она понимала, что Айгуль права. Женя не может кардинально что-то изменить в головах этих детей. Это для нее неговорящий десятилетка, который вдруг понял, как пользоваться унитазом – невероятное достижение. А на самом-то деле что? Для всего мира такой ребенок так и останется умственно отсталым и ничем более. Женя понимала, что это она носится со этим прогрессом, с обретенными навыками и умениями этих детей, но под безжалостным светом правды все это стоило так мало…
Она посидела, барабаня пальцами по рулю, подумала и позвонила брату. Тот который день лежал дома с сильной простудой и ответил сиплым недовольным голосом. Жена пропустила мимо ушей его недовольство:
- Ты обещал отдать оставшиеся вещи Петраковой. Коробка, ты вроде говорил.
Анна Петракова много лет дружила с их матерью. Семьи и близкой родни у нее не было, и свою небольшую квартиру и накопленные деньги она оставила Стасу, Жениному брату, взяв с него обещание не выбрасывать ее библиотеку. Петракова несколько лет преподавала на кафедре психиатрии, как и их мать, обрела звание профессора, выпустила несколько монографий и считалась не последней фигурой в науке. Библиотека профессорши уже перекочевала в Женину квартиру, но пару дней назад брат позвонил и сказал, что обнаружил еще какую-то коробку.
- У меня температура, – бубнил Стас. – Тоже хочешь заболеть? Там херня какая-то в этой коробке, хлам.
- Фотоальбом со стремными мутными фотками из 90-х и пара кассет VHS. Давай выкину?
- Нет. Почти сто процентов какая-нибудь херота, но я все же заберу. И поесть тебе привезу, страдалец.
Стас опять что-то забубнил, но Женя уже нажала кнопку отбоя и завела машину. По дороге она заехала в супермаркет и набрала продуктов, уверенная, что Стас сидит с пустым холодильником, как истинный холостяк. Квартиру она открыла своим ключом, который брат однажды вручил ей на всякий случай. Женя заглянула в комнату – Стас спал на диване, завернувшись в плед, как в кокон. Работал телевизор, на полу валялась пачка парацетамола. Женя тихо прошла на кухню, посмотрела в холодильник, в котором обнаружилась засохшая головка чеснока, кусок ветчины и банка майонеза. Она выгрузила продукты из пакетов, надела фартук и поставила вариться куриную грудку. Женя закидывала в бульон порезанную картошку и зелень, когда в дверном проеме показался всклокоченный брат с отекшим лицом.
- Ну зачем ты, – проворчал он.
- А затем, чтоб ты поел нормально. Сейчас куриный супчик сварю, как болящему.
- Я же сказал, не приходи. От простуды никто еще не помирал.
- Вообще-то помирали. И мне вещи Петраковой нужны.
Стас раздраженно сморщился, взял принесенный ею банан, очистил и откусил сразу половину.
- Заразишься еще. И притащишь в этот свой детский центр.
- Не притащу. Меня сегодня в отпуск выгнали.
- Ну вот. Делать все равно нечего, вот и буду разбирать ее архив.
- Съездила бы лучше куда-нибудь, вон хоть в Турцию, развеялась. Чокнешься скоро с этими своими…
Женя резко повернулась, глянула на него через плечо:
- Ну? С кем этими своими?
- Дебилами! – он швырнул кожуру банана на столешницу. – Именно так и называют людей, которые не могут к десяти годам посрать без памперса.
- Мне не нравится, что ты о них так говоришь, Стас, – тихо сказала она.
- А меня задолбало, что меня учат этой сраной толерантности с самого детства. Я не хочу никак иначе их называть!
Женя помешала ложкой варево, едва удержавшись от гневного слова.
- Суп готов. И… Стас, ты мог бы хоть раз сходить в интернат со мной. Пора взрослеть, мудреть, она все-таки наша сестра.
- У меня только одна сестра, и это ты. Давай не будем ругаться, Жень.
Она мельком взглянула на его красное злое лицо.
- Ладно. Где вещи Петраковой?
Брат принес из спальни большую коробку из-под скороварки:
- Но я предупреждал – там хлам, похоже. Фотки старые и пара кассет, тоже наверняка награждения или что-то вроде. Я тебе видеопроигрыватель добыл для кассет, у друга кстати завалялся.
- Ты ж мой умничка, – улыбнулась Женя.
Когда она надевала в прихожей пальто, Стас несколько виновато сказал:
- Спасибо. Что это, ну… зашла.
У него всегда был такой тон после вспышек гнева.
Женя улыбнулась, приподнялась на цыпочках и чмокнула его в заросшую колючую щеку, переступила с ноги на ногу:
- Может, все-таки сходишь со мной…
- Нет, – резко перебил он, и лицо мгновенно закаменело. – Я больше никогда в жизни не хочу слышать об этой… Об этом существе.
Женя закинула нетяжелую погромыхивающую коробку в багажник и поехала домой. Она не первый раз пыталась сподвигнуть брата навестить их сестру, которая находилась в психоневрологическом диспансере. Но, кажется, давно пора взглянуть правде в лицо – Стас ее ненавидит. Раньше Жене казалось, что в нем говорит детская обида и когда-нибудь он ее перерастет, но сегодня в их вечном споре была поставлена жирная точка – брат еще никогда не был так откровенен и резок в выражениях.
Женя загрузила коробку в багажник и поехала в интернат, куда наведывалась, как правило, пару раз в месяц. Интернат был частный, расположенный на окраине, в тупичке, засаженной яблонями и вишнями. По крови Инга не была им со Стасом сестрой, родители удочерили ее в десятилетнем возрасте. Девочку нашли в неотапливаемой бревенчатой избе на острове, где обосновались члены секты, чьи верования были самым причудливым образом смешаны с какими-то дикими представлениями о здоровом образе жизни и эзотерикой. Руководил общиной пожилой низкорослый мужик, помешанный на «возвращении к истокам». Возвращение к истокам у него происходило почему-то через голод, холод и боль. В общине не ели мяса, не пользовались электричеством и не обращались к врачам. Большинство детей сектантов были с каким-то отклонениями, из которых самым безобидным были кривые ноги у девочки с запущенным рахитом. Гуру секты создал учение из ядреной мешанины неоязычества, ответвлений буддизма и собственных бредней. Поначалу он был уверен, что лес даст им все для пропитания, и члены секты со временем превратятся в полубогов, которым в качестве пищи достаточно маковой росинки и пары подорожников. И смерть от голода трех человек в первую же зиму очень его удивила. Потом гуру восстановил свой авторитет, заявив, что уподобляться богам надо постепенно, а потому стоит разбить огород с картошкой и фасолью. На картошке и фасоли дети все равно были хилыми и бледными, но по крайней мере, помирали не так активно.
Один из подростков, не выдержав, сбежал, добрался до ближайшего городка, где его и приняли полиция и служба опеки. На остров выдвинулась целая комиссия, которая обнаружила Ингу на диване, в гнезде из полусгнивших тряпок и фекалий. В свои 9 лет она не говорила и не понимала обращенную к ней речь, не умела ходить, ползая на четвереньках, и совала в рот абсолютно все, от газетной бумаги до содержимого помойного ведра. В больнице, где ей вылечили целых ворох болячек, Инга провела целый год, и никакого улучшения ее психологического состояния не было. Женина мать, психиатр, доктор медицинских наук, одержимая своей профессией, удочерила Ингу не столько из сострадания, сколько из профессионального интереса. Она пылала энтузиазмом и была уверена, что сможет обучить девочку речи и сделать почти нормальной. Публикации по детям Маугли в тогдашней психиатрии уже существовали, но все же не особо масштабные и глубокие.
Сейчас Женя уже понимала, какую фатальную ошибку совершила мать, но та, уверенная в своем профессионализме, долго не могла признать неправоту. Инге выделили свою комнату, переселив Стаса в Женину комнату, и если Женя восприняла это со свойственной ей сдержанностью, то эмоциональный и взрывной брат навязанного подкидыша просто возненавидел.
Начались занятия. Мать перелопатила кучу литературы, сделала концентрированную выжимку из научного субстрата и начала создавать свою методику, экспериментируя с Ингой. Женя не могла не признать, что добилась она многого: девочка научилась ходить на своих двоих, хоть и странной утиной походкой, наклоняясь вперед; стала есть каши и супы, хотя размоченный хлеб оставался ее любимым блюдом; уже не орала ослиным воплем при виде отца и брата.
Но по большому счету это и был весь прогресс. Говорить она не только не научилась, но практически не реагировала на обращенную речь, воспринимая ее просто как источник шума. Мать, возлагавшая на эксперимент большие надежды, стала хмурой, раздражительной. Она планировала написать большую научную работу, а тут дело нескольких лет жизни на глазах превращалось в пшик. Скоро она оставила занятия с Ингой, которая приобрела в их семье статус диковинного зверька. И если отец и брат девочку откровенно недолюбливали, то Женя испытывала к ней жалость и болезненный интерес – ей было невероятно любопытно, что в ее голове? Как и о чем она думает, когда в течение нескольких часов раскачивается на кровати? Что означают почти звериные звуки, которые сестра издавала, словно осел или птица? Наверное, тогда и зародился интерес Жени к людям со сломанным разумом. Она хотела проникнуть в этот мрак, разгадать его и починить сломавшееся сознание. И до сегодняшнего дня ей казалось, что у нее хоть в какой-то степени это получается. Неудача с Айгуль выбила почву из-под ног – она будто в одно мгновение поняла, насколько ничтожны ее потуги. Чем она занимается? На что положила всю жизнь? Чтобы чужой ей некий Ванечка смог посмотреть в глаза матери и не шарахаться, когда она гладит его по голове?
В таких думках Женя доехала до интерната и встала на шлагбауме, который нерасторопный охранник поднял с задержкой. Она кивнула консьержке на входе, расписалась в журнале и отправилась на второй этаж. Интернат, перестроенный из старого советского детсада, был довольно уютным, лишенным унылого казенного духа.
Инга жила в отдельной комнате, за которую платили они с братом. Стас не хотел слышать ничего о навязанной ему сестре, но был не против отдать родственный долг деньгами. Когда Женя вошла, сестра сидела за привинченным к полу столом и вырезала фотографию какой-то бабки из газет. Это было ее любимое занятие, и рядом со столом стоял большой короб, до половины заполненный вырезанными газетными картинками. Она не обернулась и не посмотрела на Женю, но та давно привыкла к такой встрече. Инге было уже 27 лет, хотя выглядела она младше – невысокая, стриженная под мальчика, с худеньким лицом и острым носиком, сестра выглядела совсем девочкой.
- Привет, сестренка, – Женя присела около нее, попыталась поймать взгляд.
Инга на мгновение посмотрела на нее и продолжила щелкать ножницами с тупыми кончиками, качая головой, будто сувенирная черепаха на шарнирах. Женя рассказала ей про случай с Айгуль, про то, как ее выгнали в отпуск и что она совершенно не знает, что делать дальше.
- Знаешь, я чувствую себя бесполезной, – сказала она, положив руку на запястье Инги.
Рука Инги с ножницами на пару секунд замерла и затем вновь продолжила свое занятие. Женя прекрасно знала, что ее излияния совершенно безразличны сестре, но после таких странных сеансов психотерапии она чувствовала себя лучше.
В комнату вошла пожилая нянечка, улыбнулась ей, как старой знакомой, поставила на специальную подставку тарелку с супом.
- Сиди, сиди, дочка, – мягко сказала она, видя, что Женя поднимается и берет сумочку. – Я еще за вторыми компотом схожу.
- Да нет, я уж пойду, – вздохнула Женя. – Как она тут вообще?
- Да как…– пожала плечами санитарка. – Как всегда. Ты молодец, не забываешь, проведываешь. А то многие как сдадут кого сюда, так и не появляются годами.
Щеки Жени вспыхнули румянцем – ей стало стыдно, будто пожилая нянечка могла прочесть ее мысли и узнать, что ходит она сюда не из-за особой любви к сестре, а из профессионального интереса. Женя наскоро распрощалась, вышла и быстро пошла по коридору, цокая каблуками дорогих сапожек.
Дома она стерла косметику с лица, посмотрела в зеркало, уныло подумав о том, что со своими светло-рыжими бровями и ресницами похожа на моль, замоталась в толстый просторный халат и налила горячего кофе. Взгляд ее упал на коробку, которую она притащила из машины в квартиру. Наследие Петраковой. Но если несколько дней назад она с удовольствием думала о том, как будет разбирать ее книги с научными трудами, то сейчас это вогнало ее в еще большую тоску. Ну и зачем это? Что она, совершит революцию в сфере коррекционной педагогики, что ли? Женя отставила кружку с кофе, взяла канцелярский нож и разрезала скотч сверху. Внутри оказалась потертая vhs-кассета, альбом для фотографий и толстая ученическая тетрадь. Женя открыла альбом – на первом фото была запечатлена сама Петракова, большая, высоченная, монументальная, одетая в красное платье, и рядом с ней ничем не примечательная женщина с дурацкой прической крупными буклями. Невзрачное лицо, некрасивая одежда старомодными драпировками, которые ей были совсем не к лицу. Женя вынула фотографию из пластикового кармана и посмотрела на оборотную сторону, где расплывалась надпись: «Петракова А.Н., Зельдович А.М. 1995 год». Женя усмехнулась – в этом была вся профессорша. Другая женщина написала бы что-то вроде «Лидочка и Анечка», но только не Петракова. Остальные фото в альбоме были такие же – сделанные где-то в стенах институтов и университетов, в медицинских учреждениях, где профессорша фотографировалась, очевидно, с какими-то официальными лицами. Учениками, коллегами, соратниками на научном поприще. Ни одного фото в обычной, домашней обстановке.
В последний карман альбома были засунуты две полароидные фотографии с той же невзрачной женщиной, одетой все так же безвкусно в блузку с большими подплечниками и многослойной драпировкой около горла. Волосы ее были налачены и взбиты около лба, и это делало ее непримечательное лицо еще более некрасивым. Обратная сторона фото содержала надпись: «Амалия Зельдович, 1997 год.» На первой фотографии невзрачная Амалия широко улыбалась, стоя около толстостенной белоснежной ванны с какими-то датчиками и табло на пузатом боку; на второй – сидела за столиком в кафе рядом с щекастым краснорожим мужиком лет пятидесяти, соприкасаясь с ним плечом.
Женя покрутила фото, засунула обратно в карман. Вынула кассету, осмотрела, не нашла никаких надписей. Женя подключила проигрыватель, загрузила кассету в приемник и нажала плей. В кадре появилось лицо женщины, которую Женя сразу узнала – это была та самая, с короткими черными волосами, которая стояла на фото в обнимку с Петраковой. Внизу экрана светилась дата – 5 сентября 1997 года. Она произнесла в камеру:
- Объект номер пять, Васнецова Лика. Возраст – 10 лет, диагноз –трисомия по хромосоме 21, синдром Дауна. Диагноз подтвержден клинически путем анализа крови на кариотип.
Женщина отошла от объектива, и стало видно, что она находится в комнате с девочкой, сидящей на детском низком стульчике. Характерное лицо для такого диагноза – раскосые глаза, уплощенное лицо, плоский размазанный нос. Из открытого рта выглядывал толстый язык, слюни текли по ее подбородку; она издала мычащий звук, глядя куда-то вбок. Прямо перед девочкой на столе лежали разноцветные карточки.
- Сопутствующие заболевания – порок сердца, глубокая умственная отсталость, идиотия. Речь отсутствует полностью, ребенок также не понимает обращенную речь, не контролирует мочеиспускание и дефекацию. Проведем небольшой тест. Лика, покажи зеленый цвет. Зеленый.
Зельдович привлекла внимание девочки, пошуршав разноцветными бумажками, но та не сделала ни малейшей попытки притронуться к ним. Она снова замычала, от уголка рта вылилась новая порция слюней. Послышался шум, и в кадр вошла невысокая черноволосая женщина с гладким пучком. Она вытерла девочке рот и снова скрылась. Лика замахала руками, задев разноцветные карточки, несколько из них упали на пол, но она не обратила внимания.
Зельдович удовлетворенно кивнула, будто говоря: «ну, вы все видели».
Изображение перемигнуло и снова показало ту же комнату с девочкой, прилежно сидящей на стуле. Рядом с ней стояла Зельдович, которая произнесла в камеру:
- Объект номер пять, Васнецова Лика. Диагноз диагноз - трисомия по хромосоме 21, синдром Дауна. Диагноз подтвержден клинически путем анализа крови на кариотип, анализ проведен 5 ноября 1995 года, диагноз не изменился. Проверка когнитивных способностей. Лика, дай мне пожалуйста зеленую карточку.
Девочка уверенно взяла нужную карточку и протянула Зельдович.
- Какое сегодня число? – спросила она у Лики.
- Двадцать пятое ноября 1995 года, – звонким голоском ответила девочка.
Затем последовала еще серия тестов, и Зельдович требовала у девочки произвести вычисления на сложение, умножение и деление; вынула новые карточки, на которых попросила убрать лишний предмет; предложила рассказать стихи и подобрать рифму к названным ею словам; и наконец спросила у Лики ее любимый мультфильм.
- «Русалочка», – заулыбалась девочка.
- С объектом номер пять проведена работа по методике 38-15. Всего проведено шесть занятий с 7 сентября по 3 ноября.
Кадр снова сменился, на этот раз на экране был мальчик лет двенадцати в инвалидном кресле. Возраст его сложно было определить – тщедушное тельце венчала маленькая, сужающаяся кверху головка, похожая на репку.
- Микроцефалия, – прошептала Женя в унисон с Зельдович, которая зачитывала на камеру диагнозы мальчишки.
Тот издавал короткие отрывистые гудящие звуки, глядя в пространство:
С объектом номер двенадцать, как Амалия назвала мальчика, никаких проверок интеллекта она производить не стала, вместо этого продемонстрировала рентгенографические снимки головы и коротко прокомментировала результаты энцефалограммы. Жене было очевидно, что перед ней совершенно безнадежный случай.
Но кадр сменился и показал того же мальчика с такой же непропорционально маленькой головой, который на этот раз вполне свободно стоял на своих двоих и с интересом смотрел на Амалию, сидевшую рядом в кресле. Она задала ему несколько простых вопросов – как зовут его и его маму, кто его любимый герой из мультфильмов, какая погода на улице. Мальчик ответил на все без запинки, и Зельдович приступила к тесту на зрительную реакцию Бентона. Она показывала мальчику карточки с простыми рисунками – звезда, бабочка, елка – а он повторял их фломастером в блокноте. Женя, которая прильнула к экрану, невольно отшатнулась, когда мальчик пошутил, рисуя кривоватую бабочку.
Женя просмотрела всю кассету, на которой были записаны эпизоды с семерыми детьми в возрасте от 5 до 15 лет, имевшими серьезные диагнозы с глубочайшей умственной отсталостью. Никто из них не разговаривал, а у многих присутствовали явные внешние признаки генетических отклонений. Женя перематывала назад, вглядывалась в лица детей, смотрела по несколько раз одни и те же отрезки видео. Наконец, она нажала на паузу и бросила пульт на стол.
- Этого не может быть. Этого не может быть никогда!
Что это за методика 38-15? Петракова никогда не рассказывала ни о ней, ни об Амалии Зельдович. Женя взяла телефон, набрала в поисковике номер методики, но интернет не слышал о такой ничего – всплывали какие-то номер приказов, параграфов, названия строительных плит… Ах, как жаль, что старая профессорша скончалась и уже ничего не сможет рассказать! Женя даже тихо застонала от бессилия сквозь сжатые зубы. Вот же оно, именно то, что она искала! Зельдович сказала – «проведены занятия»… Значит, это не операция, не какое-то глобальное медицинское вмешательство, это просто занятия, упражнения!
Женя села сжала виски ладонями. Методика 38-15 походила на сказку. Не бывает методик, способных изменить работу мозга при органических поражениях. Женя встала, смерила комнату широкими шагами туда и обратно.
- Да нет же. Невозможно. Невозможно!
Она взяла пульт от видеомагнитофона и промотала кассету до момента с мальчиком-микроцефалом. Невозможно, но это невозможное было сейчас перед ее глазами.
