Бывает у вас так, что всеми силами стараешься не смотреть на что-то гадкое, но глаза сами норовят взглянуть именно туда? У моего деда была огромная бородавка над губой, с правой стороны. Когда он говорил, волоски на ней тряслись, это казалось мне противным, и я усилием воли смотрел ему между глаз. Но сколько бы я ни пытался задержаться на его переносице, взгляд все равно то и дело проскальзывал по уродливой родинке.
В тот день был вторник, я хорошо это помню. Солнечное утро последнего месяца летних каникул. Я встал пораньше без всяких усилий и зашёл на кухню за глотком яблочного – или, на худой конец, вишневого – сока, прежде чем сбежать из дома в поисках приключений.
– Серёжа, подойди-ка, сынок...
Дед окликнул меня, чего не делал уже давно. Он сидел в каталке, скрюченный над обеденным столом, словно трясущийся знак вопроса. Конечно, я не был его сыном – дедушка приходился моей маме отцом; но имя он назвал правильно, и это меня удивило.
И вот я стою перед ним, в руках мяч, удивляюсь, чего это он разговорился после месяца молчания, и попутно стараюсь не смотреть на седые волоски, рвущиеся сквозь родимое пятно. Мне невольно подумалось, что с таким же упрямством сквозь асфальт и всякие камни пробиваются особенно безрассудные цветы; безрассудные, потому что вопреки здравому смыслу они продолжают лезть в мир, который им не рад. Мне вспомнилось также, что на улице лето, и я планировал набивать мяч на свободе, пока кто-нибудь из приятелей не составит мне компанию. Конечно, мне хотелось уйти. Сейчас мне стыдно, но тогда было сложное время – я был юн, и меня куда больше занимали катастрофы собственной жизни, нежели старик, с чьей дряхлостью я уже смирился. Дед, полубезумный и немощный, совсем не вязался в моём сознании с тем дедушкой, которого я когда-то любил, и существовал для меня как отдельный человек. В ту пору я ещё не успел нажить настоящее уважение к старости и на месте меня удерживали те его крохи, которые я ещё не успел растерять.
– Садись, Серёжа, я расскажу об одном человеке... – дед опустил сухую ладонь на спинку стоявшего рядом стула, – об удивительном человеке... Он пригласил на свою телепередачу самого дьявола… и не лишился в тот вечер жизни. В отличие от многих.
– Мам! Деда заговорил! Он рассказывает ужасы про дьявола!
Мама прошла мимо с корзиной для белья. Она выразительно взглянула на меня, и в её взгляде я прочёл следующее, да так отчётливо, что мне показалось, будто её голос звучит в моей голове:
"Этот трюк не пройдёт, молодой человек. Отложи мяч и не пытайся улизнуть. Дедушке лучше, не будь засранцем".
Именно засранцем я и был, но вопреки этому глубоко вздохнул и сел смирно. Солнце лилось на пол кухни сквозь жиденькие шторы, мяч беззвучно катился в сторону двери, как катится по плахе голова. Мой солнечный вторник был приговорён к смерти.
– Что там за история, деда? – нехотя спросил я.
– Я расскажу тебе историю блистательного Диониса Смита, Серёжа… В то время я работал в одной телепередаче, а Дионис был в ней ведущим…
«Ну и имечко, ничего не скажешь», – подумал я, но ворчать не стал. Дед принялся рассказывать, сперва медленно, но каждое следующее слово давалось ему легче предыдущего, и вот речь его потекла легко и свободно. Он даже казался не таким уж дряхлым; азарт рассказчика завладел им, я видел, какими ослепительными вдруг стали белки его глаз, и руки его стали дрожать как-то по-другому. Это была не первая дедова история, он рассказал их великое множество, но то был другой дед – прежний, из моих воспоминаний. И я любил его слушать до того, как сделался засранцем.
Дед и раньше проговаривался, будто работал на телевидении, но никогда не называл подробностей, а, случайно проговорившись, избегал этой темы. Я помню, что спрашивал у мамы, знает ли она хоть что-то, и она отвечала, что деду стоит меньше смотреть телевизор, а мне стоит больше заниматься учебой, тогда нам двоим не будет мерещиться всякая ерунда. На языке моей мамы это означало «нет».
А деда тем временем продолжал говорить. Вот, что он мне рассказал.
Помню, Серёжа, тогда было лето, совсем как сейчас. И что это было за лето! Знойное, жаркое, просто адское пекло. Другими словами, настоящее нормальное лето.
Я сидел в студии, в своей каморке, и читал программу телепередач – любопытствовал, что дают в эфир порядочные телеканалы, а не тот, на благо которого трудился я. Большую часть дня я провёл в одиночестве, кряхтя над остывшим кофе, но стоило мне разбавить горечь бытия глотком коньяка, примчался Дионис Смит. У него вообще был отменный нюх на коньяки, ликёры и прочие радости жизни.
– Друг мой, – провозгласил он, – башня вот–вот падёт. Над ней свирепствует дракон.
Привычный к его остротам, я сразу понял, что речь о телебашне. Но что это был за дракон, я не знал и знать не хотел. Тем временем Дионис умыкнул со стола мою флягу.
– Ужасное чудовище, – он поморщился и вытер рот рукавом, – имя ему разврат, семейные пересуды, публичная делёжка имущества… Долго мы будем снимать, как жена снимает нерадивого супруга с соседки? Какой срам…
– Так это и есть твой ужасный дракон? Месяц назад ты называл его дойной коровой. С каких пор ты записался в моралисты?
И я отвернулся к своей телепрограмме, пусть и знал её наизусть. Синим карандашом у меня были обведены передачи, которые я хотел посмотреть. Вот хороший старый фильм, вот запись венской оперы, в которой я ничего не смыслил, но иногда любил послушать, вот передача о животных… и канал, который это транслирует, уважаемый телеканал. А вот мы. В сетке только лучшее, отборнейшее дерьмо: «Семейные дела», «Час стыда» и наше с Дионисом телешоу «Пятничные страсти»… Аллюзия к страстной пятнице, которой гордился мой коллега. А я, пусть и не был причастен к рождению этого шедеврального названия, содрогался каждый раз, когда его слышал.
– Корова-то дойная, только вот молоко с душком. Ты, коль хочешь, оставайся, а я семейные разборки перерос.
Я медленно повернулся к нему, а после одним точным броском вырвал свою флягу из Дионисовых лап.
– Ты же знаешь, я в этой помойке…
Он меня не слушал. Я стёр язык, повторяя, что не остался бы в этой помойке ни дня, будь у меня выбор. Нужно было кормить семью. Я прильнул губами к фляге, чтоб набраться мужества – чуяло моё сердце, Дионис собирался поразить меня очередной своей блестящей идеей.
– Я придумал кое-что получше, – начал он, и моё сердце болезненно ёкнуло, – вот, смотри.
Он достал из кармана джинсовки сложенный вчетверо лист и, развернув, сунул мне под нос. Буквы танцевали перед захмелевшими глазами, но я и так знал, с чем имею дело.
– Я уже это видел, – огрызнулся я, – это письмо пришло на моё имя, если ты не помнишь.
– Да, но ты толком его не читал, – Дионис расправил бумагу на столе, – какой-то мужик пишет, что он дьявол…
– Мало ли на свете сумасшедших…
– Он хочет доказать нашим зрителям, что дьявол существует. В замен всего-то просит чью-нибудь душу. Думаю пожертвовать свою во имя общего увеселения.
Дионис Смит застыл надо мной с недоброй полуулыбкой. Я видел это письмо, но не думал, что бредней сумасшедшего стоит опасаться. Как же я ошибался.
– О, нет… нет, – я попятился вместе со стулом, – не говори, что ты хочешь его пригласить…
– Это отличная идея, – Дионис бросился ко мне, – экстрасенсы и всякая чертовщина – это последний писк…
– Последний писк чего? Чувства собственного достоинства?
– Ты вообще телевизор смотришь? – злобно спросил он.
– Я в нем работаю, мне достаточно, – ответил я.
Дионис медленно выпрямился, а потом рассмеялся. Он снова каким-то образом завладел моей фляжкой и крутил её в руках. Я знал наверняка, что раз в его светлой голове поселилась идея, сам дьявол её оттуда не выгонит. Смеялся он легко и очень тихо, чуть громче шелеста скомканного письма под струей вентилятора. Моё сердце тут же успокоилось. Старина Дионис… Временами я досадовал, что теряю с ним время, временами его обожал.
– Ты же понимаешь, что твой дьявол – обычный клоун?
– Пусть клоун, – кивнул Дионис, – пусть. Так даже лучше. Пусть показывает свои фокусы, проводит какие хочет обряды, читает заклинания… Чем безумнее это будет, тем больше людей это посмотрит.
За окном от зноя плавилась Москва, но порыв горячего ветра заставил меня поёжиться. Я считал себя человеком просвещенным, далеким от суеверий, но всё же… Я не мог объяснить, отчего мне стало так неуютно, просто были вещи, с которыми не стоило шутить.
– И тебе совсем не жутко? – спросил я его.
Дионис отдал мне пустую флягу и направился прочь. Уже взявшись за ручку двери, он посмотрел на меня и победоносно выпятил грудь.
– Есть вещь пострашнее смерти. Даже пострашней потерянной души, – с триумфом заявил он, словно репетировал эту речь долгие годы, – это бесславие, мой друг, это безызвестность. Дионис Смит не умрет в хрущёвке. Он сделает состояние, уедет далеко и больше никогда не будет вытряхивать на свет чужое грязное бельё. Но сейчас… если сделать состояние – значит якшаться со всякими проходимцами, я готов набраться терпения. Я и сам своего рода проходимец. После эфира с дьяволом эзотерика войдет в моду на десятилетия. Это золотая жила.
Есть люди, похожие на бриллиант. Дионис Смит был, скорее, как стеклянная подвеска от люстры. Но линза объектива множила его копеечное сияние в разы.
Когда он начинал говорить, все в зале замирали. На стареньких диванах перед экранами замирали телезрители, забыв о мирских заботах и недоеденном рыбном супе. За полчаса до эфира Дионис заходил за сценарием в прокуренную подсобку, а после, перед камерами, ЖИЛ. Сосед из второго подъезда оказался вашим потерянным отцом? Да что вы говорите! Он вышел за хлебом и попал под машину? Какая драма, это просто немыслимо. Он потерял память, а сейчас чудесным образом вспомнил свою семью? Чудо, настоящее чудо! Кричите во всё горло, танцуйте, несите по улицам благую весть!
И вот так каждую пятницу. Вместе с героями своей передачи Дионис Смит плакал от счастья, и в сиянии его ослепительной персоны фальшивые слезы переставали казаться такими уж фальшивыми. Он доводил меня до белого каления одним своим видом; когда он открывал рот, у меня начиналась мигрень. И всё-таки он мне нравился. Его неуёмной энергии хватило бы, чтоб осветить целый город; не Москву, конечно, но какой-нибудь городок на севере… Его вера в себя была непоколебима; глядя на него, и я ненадолго загорался чуждой моему духу решимостью. Иными словами, у него были все те свойства характера, каких был лишён я. Но Дионисом Смитом можно было только родиться.
Когда он ушёл, я снова остался один. Разморённый июльской жарой, я почувствовал себя пьяным. Я подался вперед и уснул за столом, подложив под голову томик Гёте.
Две недели пролетели как во сне. Накануне исторического эфира я поссорился с женой – твоя бабушка становилась ревнивой, когда мне приходилось подолгу задерживаться на работе, Серёжа; а еще ей почему-то не нравилась наша гримёрша Оля. До эфира оставались сутки, и я решил не появляться дома. То был четверг, последний четверг июля.
Раскладушка каким-то образом оказалась в гримёрке, там же нашлась и гримёрша Оля. Славная девушка, хорошенькая, но на мой вкус уж очень болтливая, даже надоедливая. Она никак не хотела вернуть мне раскладушку просто так, пришлось пропустить по рюмке. Через полчаса мне удалось вырваться без особых потерь: студия опустела, и Оля сама заторопилась домой.
– Мурашки по коже, когда здесь так пусто. Постоянно мерещится, что камеры вот-вот включатся и всё придет в движение, – она испуганно подняла брови-ниточки, – желаю тебе доброй ночи, дорогой.
И она ушла, немного помявшись у двери. Я шел к себе, зажав под мышкой вновь обретенную раскладушку, и боролся с ощущением, что Оля на меня за что-то дуется. Впрочем, она была совсем молодой девушкой, ветреной и обидчивой. К своим годам я бросил попытки понять, что у юных девиц на уме. Мне казалось, проще и лучше не придавать подобным вещам значения вовсе. Мы были приятелями, и покуда она не пририсовывала мне перед эфиром усики над верхней губой, меня всё устраивало.
Я разложил раскладушку у окна. Не в первый раз мне приходилось ночевать здесь, в сущности, я знал каждый уголок телестудии так хорошо, что мог передвигаться по ней вслепую. Но в ту ночь сон никак не хотел приходить. Я лежал и прислушивался к ночным звукам, глухо доносившимся с улицы, к тишине коридоров за дверью моей маленькой комнаты. Под закрытыми веками мне чудились вспышки софитов и красный огонёк камеры, и я чувствовал, как на лбу выступает россыпь горячего пота. Я висел между сном и явью, парализованный неизвестно откуда взявшимся страхом – опасением, что надвигается что-то дурное. Еще немного, и вот-вот…
Сквозь дрёму я почувствовал, что откуда-то потянуло дымом. Тревожный запах заставил меня сесть рывком еще до того, как я успел толком проснуться.
– Что, из домашней кровати выгнали?
Я протер глаза: надо мной тлел огонек зажженной сигареты. Дионис Смит улыбался и, перегнувшись через моё бренное тело, выдыхал дым в открытое окно.
– Хреново выглядишь, – бросил он.
Я вытер пот с лица. Простынь, служившая мне одеялом, намокла и прилипла к животу. Вспыхнувшее было раздражение улетучилось в один миг: сон получался каким–то мучительным, и я был рад, что меня разбудили.
Дионис выкинул окурок в окно, проследил за его траекторией и, довольный, обратился ко мне.
– Так какого чёрта ты здесь забыл?
– Знал, что тебе всегда неймется перед эфиром, – я вытер простыней лицо и шею, – припрешься ко мне домой, всех перебудишь… Или станешь названивать.
Дионис одобрительно рассмеялся.
– Да, я бы так и сделал, – он уселся на стул рядом, – всё уже готово, осталось дождаться вечера. Пятница, 31… Конечно, не пятница тринадцатое… Но тоже ничего.
– Да полно, отличная дата. К тому же, всем известно, что самый страшный день недели – понедельник. Никакой пятнице с ним не сравниться.
Я спустил ноги на пол. Какое-то время мы задумчиво молчали.
– Поверить не могу, что ты выбил прямой эфир. Не слишком ли рискованно тратить его на человека, которого мы ни разу не видели?
– В самый раз, мой хороший. Удача любит отчаянных, – Дионис хмыкнул и снова закурил, уже не обременяя себя тем, чтобы высунуться в окно, – я устал от заученных сценариев и плохих актеров… Ещё и сценарист гонит дуру – знает, что ты исправишь сценарий за него. Кругом одни подлецы и мошенники, мне от этого тошно. Кстати, завтра придется нарядить священником кого-нибудь из знакомых. Настоящий прийти отказался.
– Надеюсь, это буду не я.
Дионис Смит усмехнулся, подобрал со стула свою джинсовку и потянулся к открытому окну, но я попросил не закрывать. Он пожал плечами и, насвистывая, направился к двери.
– Всё пройдет тип-топ. Высыпайся, котик.
Я откинулся на раскладушку. Тревога ушла, её место заполнил рокот неспящего города, наводнявший комнату сквозь распахнутое окно. Я думал о завтрашнем дне. Гвоздь нашей программы прибывал издалека, но у него на руках уже был список примерных тем и вопросов, какими Дионис планировал развлекать свою публику. Под аплодисменты зрителей гражданин Смит расстанется с собственной душой, что само по себе не имело прецедентов в истории телевидения. И если наш дьявол окажется плохим артистом, утопим его в неудобных вопросах, пусть вертится как уж на сковородке, пусть изворачивается, оправдывается, унижается. Люди любят дураков, больших, чем они сами. На этот случай я накидал несколько возможных сценариев. А если и с этим что-то пойдет не так, натравим на него ряженого священника, пусть устроит экзорцизм с применением грубой силы.
Хорошенько поразмыслив, я окончательно успокоился и крепко уснул.
Вечером пятницы я сидел в гримерке и ждал, когда Оля закончит колдовать над нашим ведущим. Но она будто специально еле шевелилась: то и дело задерживалась у столика с гримом, отвлекалась на каждого заходившего в комнату и подолгу с ним болтала, обхватив локти и притоптывая левой ногой.
– Мне вчера показалось, Оля чем-то расстроена, – сказал я, прочистив в горле комок, – вы снова разбежались?
– Женщинам вечно чего-то не хватает, что ж поделаешь, – Дионис поправил галстук, – перестань наматывать на кулак сопли.
В то утро я проснулся совершенно разбитым, и с каждым часом состояние мое все ухудшалось. Я сперва подумал, что простыл, лёжа возле открытого окна; но у меня не было ни осипшего голоса, ни лихорадки. Однако сердце болезненно медленно стучало в груди, словно с каждым ударом ему приходилось преодолевать какую-то преграду. И остальное тело двигалось, словно преодолевая сопротивление; будто пока я спал, Москву затопило, и теперь все мы находились под водой, но никто кроме меня этого не замечал. Меня тянуло в горизонтальное положение, всё мое существо требовало уткнуться в пушистое одеяло и уснуть где-нибудь в темном и тихом месте, подальше от яркого студийного света и бесконечного топота десятков ног.
– Угораздило меня заболеть в такой день… – сказал я слабым голосом скорее себе, чем кому-то еще.
Дионис Смит похлопал меня по плечу.
До эфира оставалось полчаса, когда нам доложили, что дьявол наконец-то прибыл. Зрители собирались, в павильоне повсюду копошились люди; я обессиленно опал на желтый диван для гостей, когда почувствовал, как в душном помещении по ногам потянуло холодом. Взгляд скользнул вниз, и немой возглас удивления застрял у меня в горле: по полу стелился желтоватый туман, да такой густой, что я не видел своих ботинок.
– Чёртова дым-машина, – я схватился за больную голову и рассмеялся. Мне потребовалась пара секунд, чтобы понять, что техник просто проверяет оборудование перед эфиром.
Вдруг стало как-то тихо. Дионис Смит, о чем-то громко споривший с оператором, замолчал. В дверях показался незнакомец: его внушительная фигура заслонила свет дверного проёма, и во внезапной тишине я услышал, с каким грохотом за ним захлопнулась дверь. Великан стоял не шелохнувшись, сжав исполинские кулаки; его лицо было полуопущено, так, что вокруг глазниц залегли глубокие тени. Все смотрели на него, и мне казалось, он смотрит на нас в ответ своими скрытыми во тьме глазами. Наконец, он направился к нам, величественный и монументальный, словно ожившая статуя атланта.
На кухню вошла мама, и дед замолчал, как мне показалось, сконфузившись. Я невольно задержал дыхание и бросил на маму красноречивый взгляд. Она извинилась одними глазами, выдернула из розетки зарядку для телефона и поспешила удалиться.
– Деда, это и был дьявол? – чуть слышно спросил я, – тот здоровяк…
– Что? Нет, Серёжа, это был наш новый световик. Никто его раньше не видел, – ответил деда, посмеиваясь, – но напугал он меня здорово, да. Он тогда работал первый день. И, так получилось, последний. Бедолага.
И дедушка продолжил рассказ.
Стоило нам выдохнуть, тишина рассосалась, будто её и не было. Павильон снова наполнился звуками. Снова открылась дверь, и на пороге возник другой незнакомец. Если ты меня спросишь, как он выглядел, то, клянусь, в ту минуту я решил, что он походит на помесь бигля с догом: мелкий, но какой-то долговязый. Он подошел к Дионису Смиту и пожал ему руку, улыбнувшись. И судя по гримасе Диониса, рукопожатие этого смешного человечка оказалось весьма крепким.
Публика расселась по местам, герои готовились к съемкам. Так называемый дьявол сидел в своём кресле, маленький и рыжеватый, он с любопытством озирался кругом, сложив на коленях сухие руки; у него был костистый, кривоватый нос и небольшие, но умные глаза. Он вежливо улыбался и производил приятное впечатление добродушного и образованного человека в простом сером костюме. Я опасался, что для нашей передачи этот персонаж недостаточно жалок.
– Не так я себе его представлял, по телефону он показался мне более эпатажным, – шепнул мне Дионис, – таких серых костюмов в Москве тысячи, а мне нужна звезда. К счастью, я припас это.
Мой коллега достал из внутреннего кармана серебряный амулет с красным камнем, настолько огромным, что его без труда можно было рассмотреть с последних рядов. Я цокнул языком: дешёвая безделушка из перехода, но в ярком освещении стекляшка сияла не хуже рубина.
Рыжеватый дьявол покраснел и с улыбкой подставил Дионису голову, позволив надеть на себя подвеску. Я глазел по сторонам и с удивлением опознал в приглашенном священнике Юру из бухгалтерии. Юра заметил мой взгляд, сконфуженно кивнул мне и сел на желтый диван.
Оператор дал знать, что до выхода в эфир три минуты. Тогда на съемочной площадке случилось настоящее волшебство, как всегда бывает в таких случаях: время замедлило бег, хаос упорядочился, люди взялись за ум. Дьявол и Дионис обменивались любезностями, сидя в мягких креслах посреди зала, словно старые приятели. На диване слева от них расположился прямой как шпала бухгалтер Юра, на сегодняшний вечер подавшийся в священнослужители, и некая Моргана – потомственная гадалка, светская дама и, по её словам, исключительно опытный геммолог – то есть, знаток драгоценных камней.
Заиграл оркестр. Дионис взял вступительное слово, а меня вдруг захлестнуло волной тошноты. Позади что-то завозилось, и я обернулся: пухленькая женщина спешила занять свое место в первом ряду, то и дело натыкаясь на коленки пропускавших её людей. Она тянула за руку худощавого мальчишку лет девяти.
«Вот старая ведьма», – мелькнуло у меня в голове. Мальчик смотрел в пол и, казалось, разделял моё мнение, что детям на грязном телешоу не место.
– Дамы и господа, – Дионис Смит развёл руками и посмотрел прямо в камеру, – сам сатана любезно посетил нас в этот пятничный вечер. Как вам это нравится?
Вверху загорелась табличка «Аплодисменты», и зал взорвался овациями. Рыжий человек смущенно закивал головой.
– Но вам не стоит верить мне на слово, – продолжил Дионис, – господин дьявол, Вы ведь окажете нам любезность и убедите нас в том, что Вы правда – он?
– Полагаю, это будет просто. Посмотрите на этот дивный камень, – и дьявол схватился за амулет, подаренный перед съемками Дионисом.
На мгновение ведущий потерял над собой контроль и нахмурился.
– Этот рубин говорит сам за себя. Какой рубин, такой и дьявол, – улыбнулся рыжий гость, – Моргана, дорогая, Вы же эксперт? Как Вам нравится эта драгоценность?
Дионис переменился во взгляде, но улыбка его продолжила сиять.
– О, от этого камня захватывает дух. Совершенно филигранно, – проговорила Моргана грудным голосом, – работа древнего мастера. Кому, как не дьяволу, носить такой амулет.
По залу прокатилась волна аплодисментов.
– Геммолог и экстрасенс не может ошибаться, – рыжий человек привстал и поклонился, – какая прекрасная дама. Вы Моргана через «о» или через «а»?
Моргана ничего не ответила, лишь почесала подбородок.
– Хотите, подарю Вам это произведение искусства, дорогая?
– Только если Вы настаиваете…
Я смотрел в папку с собственными набросками возможных диалогов и скрипел мозгами. Ни в одном варианте ни о каких амулетах не говорилось. Проворачивать такую штуку с дешевой бижутерией было просто смешно.
– О, этот рубин – изысканная закуска. Перейдем же к главному блюду, – Дионис поклонился, надеясь перевести тему, – вы ведь пришли, чтобы заполучить мою душу? Не так ли, великолепный властитель тьмы?
Ярко вспыхнула табличка с надписью «Тишина», но зал притих сам, еще до того, как загорелись голубоватые буквы.
– Боюсь, что не так, – улыбнулся гость, – просто у дьявола по пятницам свободный вечер, вот и вся причина.
Стало еще тише, а после музыканты ударили в тарелки, по залу покатился смех, зазвучала музыка.
– Очаровательная шутка, – Дионис похлопал дьявола по коленке, – свободный вечер, как и у нас всех! Но душу-то мою Вы заберете, как и обещали, верно?
– Вы думаете, она так много стоит, чтобы тащиться сюда через всю Москву?
В зале послышались разрозненные смешки, и я дал знак оркестру снова играть. Дионис Смит тоже смеялся и тряс указательным пальцем, и повторял, что шутка отменная. Я знал его достаточно давно, чтобы понять, что он в ярости. Возможно, он сейчас даже жалеет, что перерос семейные разборки. Весь наш план шел кувырком из-за этого рыжего остряка.
За рядами зрителей громко хлопнула дверь, и в зрительном зале появился высокий мужчина с черными волосами, зализанными на прямой пробор. Вслед за ним в зрительный зал ворвался охранник и, сыпля ругательствами, попытался ухватить незнакомца за рукав, но, увидев обернувшихся зрителей и съемочную команду, растерялся и упустил нарушителя.
– Вам туда нельзя, идёт съемка! – шикнул он громким шёпотом, словно это помогло бы избежать лишнего внимания; но все взгляды и так уже устремились на него.
Темноволосый незнакомец спешил к съемочной площадке между рядами гостей, на ходу поправляя воротник угольно-чёрной рубашки. Его лицо выражало крайнее раздражение. Он не был молод, но и не был стар, в тот момент я подумал, что не могу прикинуть его возраст. Длинноватый нос, чересчур прямой, аккуратные брови, чёрные глаза с выразительными ресницами… Он выглядел как немолодой человек, который всеми силами пытался скрыть следы возраста. Каждый его палец украшал огромный перстень, а на шее… Я не мог в это поверить, но на шее его болтался амулет с до боли знакомым рубином.
– Простите, я опоздал, – сказал он выразительным басом, повернувшись к камерам, – позвольте представиться: Сатана, Дьявол, Тёмный властелин.
Мы так и сидели, раскрыв рты, а после зал взорвался аплодисментами.
– Дьявол №2! – неистовствовала в зале публика.
Дьявол №1 улыбнулся новобранцу, как старому знакомому, и, поднявшись, принялся трясти его украшенную перстнями руку.
– Мне кажется, я видел Вас по телевизору года четыре назад, – сказал он, задумавшись, – только волосы у Вас были с проседью, и нос казался значительно больше. Тогда Вы представились Вальдемаром, через «а» на иностранный манер, и утверждали, что экстрасенс.
– То было для конспирации.
– Аааа… Понимаю, – подмигнул рыжий, – в любом случае, поздравляю с повышением.
Вальдемар наградил рыжего конкурента презрительным взглядом и ничего не сказал.
Дионис встал с кресла, оператор поймал крупный план.
– Дамы и господа, два дьявола лучше, чем один, – ослепительно улыбнулся ведущий, – у нас припасено еще много пятничных страстей, увидимся после перерыва!
