Серия «Пароль LEONARDO»

Таймыр и полярным днём — испытание даже для самых неприхотливых. Ветер продувной, как шалманная бестия. Солнце блестит первым оладухом, выкупанным в разбавленной сгущёнке. В ночлежке "Гостинец" из всех гостинцев лишь закалённые тараканы и сквозняк помелом в этой солдатской казарме с полой тумбочкой (когда стена комнаты в роли задней стенки) и до пола продавленной койкой...
А я вообще очень капризный в быту, но не когда работаю. Тут же я вроде под прикрытием, негласно, поэтому перекусываю котелкой "Чесночной" или пельмешами в каком-то "Русском подворье" с липкими столами. Отдельно здесь дают стаканы с водой под кипятильник, колотый бурый сахар и чай с сенником в заварных мешочках. Можно взять и привозной грибной, из таёжной чаги, либо ещё местный "кочевой": на травах, с маслом, но дюже жирно выходит, заезжие желудки не выдерживают.

На постое, в общем, в тараканьем "Гостинце", одет как все работяги, в кооперации ничего дороже портвишка... (И спиртяги из морга ближайшего, это уже из-под полы.) Безлошадный, машину приметят. Если, короче, в итоге бьют, то ксивой не посветишь. Оберут, дёрнут оборудование или документы — аналогично, твои проблемы. Стрингером я здесь, фоторепортёром без регистрации, снимаю "неизвестный Таймыр" изнутри. Заказ дан на разные живые снимки, но охотнее всего, знаю из опыта, пробивная "прэсса" берёт социалочку: алкашиков с бормотухой под детской горкой, дуралеев-пацанят, косящих под буйных наркош, тронутых пацифистов или сразу под шизиков, ломающихся перед военкомом.. А ещё женщин с огромными буро-синими от холода руками, стоящих на конвейере на рыбе. Такое время — нулевое.

Пасхальными днями (Пасха была самая поздняя), непогожим рассветом, в штормовке типа "парашют не раскрылся" и под дождём, злым, как невыспавшаяся буфетчица, бросившая в меня кипятильник, я шатался по округе. Фотоохота вышла удачной. В зарослях каких-то шипастых кустов, за пустой остановкой, трое крепких мужчин (низких, но с развитыми торсами) били четвёртого. Я нащёлкал сколько смог, издали, под каплями, боясь перекрыть своим же капюшоном объектив. Потом вставил в глаз самую мелкую линзу из своей оптики, вроде моноклем, и стал наблюдать из своего укрытия из ивняка. Плечистая троица удалилась внезапно, все бывалые "морские волки": ходят враскорячку, жаргон корабельный, якоря на непромокаемых куртках. Снял их спины и побежал из своей засады к избитому. Мужик в такой же куртке и с якорем чернее вен на взбухшей кисти не шевелился и выглядел совсем плохим, его я поснимал вплотную и много...

Влипать мне ни во что нельзя, поэтому я просто тряхнул его малость. Он же вдруг застонал, раскашлялся и резко сел в грязи — как камера резиновая жахнула, которую перекачали. Сразу поплыл запах сивухи, чешуи с потрохами и соляры... Избитый выругался, часто сплёвывая, и только потом открыл жёстко заплывшие глаза. Нестарый, испитой просто, и с лицом, как подошва, от солёных бурь и ледяных ветров.
— Ты хто, куманёк?
— Да никто. — Говорю, а сам нырком в капюшон поглубже. — Мимо шёл. Вы как, оклемаетесь?
— Да я уже.. В преферанс им продул, вишь как. Ставить нечего было, а я не сдержался. Азарт, ети его в жилу. Страсть у меня, болезнь к картам... А как продул, думаю, вот бы с корешком моим одним оказаться, он завсегда меня, непутя, выручал. И оказался вот.
— Где надо оказались?
— Где не надо! Потому что не желай быть там, где тебя нет. Или рядом с тем, кого давно не видел! Мало ли где он сейчас есть.. Мошт, на дне, в иле весь лежит, как я в грязи. Вот ты бы где сейчас хотел оказаться?
— В Ялте, если честно. Или в любой тёплой и сухой комнате.

Я удалялся уже на своём ответе, не слушая его больше. Какой смысл? Статей мне не писать, а мужик живой — и ладно. Очевидно же, что сам тоже хорош и вломили ему не зря. Но тут мне и самому отлично вломили сзади. По хребтине очень чувствительно.. По голове послабше, слава те господи.

Лежу и морщусь: кто свет врубил в глаза?! А это солнце, весь оладух в окно влез и светит.. Так очнулся в Норильске, в больничке, в гематомах до пяток. Фотик почти пустой. Старьё в памяти осталось, а больше ничего. Номер на моё имя ждёт в отеле "Изба", талончик с бронью в кармане.. А "Гостинца" никакого городского не существует, на самом Таймыре вообще же городов нет. Нет такого заведения ни в Хатанге, ни даже в Красноярске.. А в Дудинке меня вообще связали только с аэропортом: "Все гостинцы у нас здесь!" — пропела мне диспетчер неожиданно очаровательно...

И в Норильск я прилетел на Пасху. Вчера. Где-то тут меня сразу и поколотили. Незнамо за что. Деньги все целы, вещи, ксива и оптика тоже.

Неделя на потустороннем Таймыре мне, говорят, "приснилась". Следствие травм.. Да как бы не так — начал в номере (очень приличном, как и вся "Изба") линзы протирать, технику готовить к работе. И на самой мелкой, что в глаз вставлял, когда якобы драку снимал, пятно не счищается. В глаз вставил, а прямо на линзе картинка, вроде барахольной миниатюрки в стеклянном шарике: пунктирчик гальки, прямая моря и здание с кипарисами под остро бреющим горизонтом. На здании вывеска горит — "Ялта"... А на основной линзе у меня теперь компас крутится. Пальцем тронешь — Север показывает. Причём стрелочки чувствуешь, точно руками его, как часы, подводишь.

Хотел бы я там оказаться. Спросить или дослушать.. Только не знаю, где это "там". Ясно одно, что не в Ялте.

Мужчина, попавший на атмосферную фотосъёмку, — страдалец. Пожалейте его! Это тот несчастный, что два-три часа (а то и больше) промучился за свои деньги, заплатив сразу ещё за час сверх договора. Потому что за предварительно оплаченное время его семья успела только свалить ёлку, а не усесться под ней.

На всех снимках он словно в пекло попал или пересидел в бане: распаренный, с дрожью приспущенного века, с мимикой Джоконды вместо широкой улыбки счастливого семьянина. Он в кадре на грани не просто бегства на целину или развода — суицида. Сидит, как на угольках, на краюхе софы с завитушками, с шалым котом на голове, дитём на шее, приобнимая жену и удерживая другой рукой, гнутой удавом, дочку за бант. Пока между детьми и котом происходит потасовка, он умоляет фотографа губами: снимай быстрей!! Но тут супруга лебедино выгибает шею с его плеча... Отдирая кота от ёлки под общий вой, добродетельный супруг и отец, сам чуть не плача, лишь шепчет: что ж ты, сука, не щёлкнул, ну не могу я больше...

В этот раз "праздничный спешел-фотосет" предусматривал съёмку по сказке. Целую стену фотоателье занимал постер очага, как в "Золотом ключике". По плакату расходилась прорезь для настоящей двери, открываемой здоровым ключом. Папашка, изведённый троицей ребятишек, сбегающим щенком и меняющей платья женой, никак не попадал этим ключом в сильно затенённую при печати скважину. Он ползал по всему плакату и потел от ужаса.

Снял от духоты жилет, изгваздал и помял рубаху, сбил бабочку на бок. Лысина его маслилась очищенной луковицей, но толку не было. От напряжения отстегнулись подтяжки, пуговица с рубашки закатилась под обитый сафьяном диванчик с просевшими ножками.. Все кинулись искать пуговицу, а он, растворившись в секундах благодатной тишины, нашёл замок.

Открыл гномью дверцу, пройти в которую смог бы только безголовым, и уставился в два красноватых круглых глаза. Довольно диких, но абсолютно бесстрашных. Давно отказав себе в праве на эмоции, он и здесь внешне не дрогнул. Даже не пискнув, грустно вздохнул, залезая поглубже в нишу за стеной. Вторая пара глаз округлилась ещё значительней. А потом, моментальной вспышкой, от другого конца ниши отделилось и прыгнуло тело. Живое, упитанное и мохнатое туловище с острым запахом зоопарка. Размером с хорошего бульдога, однако с длинным толстым хвостом и совершенно красным получеловечьим лицом, отражённым светом из комнаты.

Плоский багровый нос животного плюснулся в нос мужчины, когти, кантуясь, рванули рубаху на плечах и животе... Крупная обезьяна держала мужчину за грудки, вися и раскачиваясь на нём, точно на канате. Красная волосатая морда её скалилась мощной челюстью. Клац-клац, голова обезьяны ловко опустилась, что-то откусив, и вернулась обратно, снова упёрлась в лицо мужчине, растянув гримасу в идеально счастливой улыбке. По полу, скача и подпрыгивая, покатились перламутровые запонки-бомбошки...

Мужчина попытался отбросить от себя обезьяну. При первом же захвате руками животное в едином звуке заверещало грозой и сигнализацией полной парковки, в которую саданула молния. А зубами клацнуло с такой тоской саднящим эхом, будто перекусывало пополам забракованный швеллер в пустом холодном цехе... На витке гиперзвука зашедшаяся в гневе обезьяна сама оттолкнула человека. Он упал навзничь, и очень гулко. Передом выпав из ниши, старался подтащить в комнату и ноги, слыша свои мысли, как бы свистящие в уши. Почему я инстинктивно не защищался, не закрылся от неё руками, не сопротивлялся ей?.. Откуда тут обезьяна?! И под какой уклон катились запонки??? Раздери меня, их же надо найти во что бы то ни стало!! Жена не обезьяна, не отцепится...

Прощаясь с пожилым приятным фотографом, совершенно багровый клиент с докрасна намытыми руками вдруг спросил:
— А вы верите в привидений?
— Да разрази меня гром, голубчик, я окостеневший реалист!

В дверь, ласково приоткрытую снаружи на пол пальца, влез один глаз с треугольничком багровой щеки. Спина фотографа двоилась и растворялась, волнисто втягиваемая нишей за глянцевым очагом. Над самой нишей с характерным треском посверкивали электрические разряды. В комнате на миг зависла одна рука фотографа, раздавшаяся и бросившая оземь переливчатые шарики. Знакомые запонки стукнулись друг об друга, остановились около ёлки и сознательно покатились к нише, никем не направляемые.
— Ого, — сказало багровое лицо.
— При-иве-ет! — проклацала возникшая в дверной щели Краснолицая обезьяна, дёрнув на себя воздух, как ковёр.

Дверь распахнулась на сквозящем ветру, дующем откуда-то из ниши, где грянул гром.

По школьным книжкам, помните: галерея обедневшего дворянства? Наследники былого пижонства в шершавых сюртучках, с долгами принявшие благородную фамилию с перезаложенной усадьбой... А передо мной сегодня мелькают портреты обедневшего среднего класса. Сидящие на банковских ссудах и кредитных картах нервные люди, в разношенной обуви и будто не своей одежде. Что они делают в нотариате? Чаще всего чего-нибудь заверяют из документов, готовя имущество на продажу.

Я привыкла и к ним, за четверть века только нотариусом на все перипетии насмотрелась. Но вот пришли ко мне супруги из этих новых людей — падающих в бездну середнячков. Она в отдельно стоящем от тела пальто, словно с чужого плеча; он в своими руками заклеенных ботинках. Но именно эта пара под сорок, на поколения младше, всколыхнула во мне давно уснувшее чувство. Ужаса — от того, во что мы способны превратиться. И кромешного страха от тех, кто идёт следом за нами...

Меняя не факты, а детали, поясню: у них от родни — их родне — в 90-х остался клочок земли, но не в России, а в условном Казахстане. Теперь никого не осталось и сложно удостоверить всё: кто кому был/есть родственник, выписки из архивов не целиком, давнюю дарственную бумагу нашли только на казахском.. Проблема за проблемой. Супруги, видно, извелись от этой истории, да и с деньгами у них скудно, а платить надо за каждый реестрик, любую копию. Я им сказала прямо, визите на пятом: вопрос затяжной, вопросу чуть не тридцать лет, так решайте его с перерывами! Вы же до дна обнищаете, а уверены ли, что отыграете какую прибыль, что хоть долги покроете? Там всей земли лоскут, а тут уже одеяло вложили...

Приуныли они тогда, но вот являются снова, хотя я их предупредила: сразу позвоню сама (или помощница), если новости будут. В глаза им говорю: нет пока движения. Они скорбно полыхнули и выскочили в предбанничек, а я прохожу мимо них в туалет. Только супруги меня не видят, между нами тоненькая стеночка. (Здание, где мой кабинет, это шедевр переделки: в туалет ведёт коридорчик из ДСП, проложенный из моей приёмной.)

Делаю я, значит, пять шагов этих незабвенных коридорчиком, а за панелькой, от сквозняка скрипящей, жена вдруг чётко говорит мне в левое ухо: "Давай бабку убьём, нет другого выхода!". Муж быстро отвечает: "Тогда бери это на себя, потому что мне придётся завещанием её заняться. Не с этой цаплей, а с нормальным нотариусом!".

"Цапля", конечно, похолодела в своём укрытии. Но как-то в миг вспомнила, что мне уже много лет и я попросту устала молчать. Устала от печалей, которых лицезрею здесь больше, чем радостей. От низости устала, когда клиенты радуются уходу близких, когда всё меняют на деньги... Да и вообще, я вам не мисс Марпл — дожидаться объявленного убийства не собираюсь!

Шторм этот в моей голове толкнул моё тело на лядащую панельку. Я частично проломила стену и зашипела из дыры обомлевшей парочке: "Только посмейте! Я вас сдам, если с бабкой что случится. И сдам, если со мной".

Убежали они, прямо бегом вынеслись в двери. Сволочи какие.. Неужели настолько мы обеднели?! Да, "шершавым сюртучком" такие дыры не прикроешь. Но хоть больше не приходили — приехал от них молодой да ранний адвокатик и забрал все материалы по доверенности.

В самую "глухую полночь" пандемии брались за любые заказы. Поступает срочный на горячую линию, мне на мобильник то есть.. Смысл в чём: забрать камень полтонны весом, отвезти и выгрузить. Арендуются разные виды техники, сделать надо срочно — счёт за услуги выходит неплохой.

Корысть и подстегнула, едем забирать камень в типа сафари-парк. А там такая бандура, мама не горюй: гора просто, в виде сердца, но из цельной породы! У меня у самого сердце защемило. Не довезём благополучно, думаю. У этого "природного арт-объекта" ни постамента, ни ровности, а вес большой.

Оглядываю камень со всех сторон с плохим предчувствием, тут из-за леса, из-за гор выходит навстречу этот, в маске с клювом который. Чумной доктор! Высокий альбинос в сером; сам худой, как жердь, а на лице маска-экран. Но с таким краником, вроде с деревенского рукомойника! Я-то обмер, а мужики мои вообще разбежались... Альбинос краник чуть отвинтил и загудел, как из канализации: не пугайтесь, я страховщик от фирмы, нанятой следить за перевозкой. (Ага, ещё пояснил, что маски такие на работе выдали, но краник сам приделал, иначе дышать и разговаривать тяжело. Да и воздух протягивает!)

Как бы мы с этим заказом ноги не протянули, думаю, что-то совсем поганка заворачивается. На сколько ж, спрашиваю, каменюка застрахована? На два миллиона, Смерть эта с клапаном отвечает... И пальцы свои худющие загибает: ценность, массив, особенности. Не хило, короче.

Довезти-то мы довезли, до другого экопарка. А выгрузить не сумели, манипулятор "на рога" встал. Камень грохнулся — эхо из-под земли откликнулось. Раскололось сердце. И были в нём птичьи гнёзда, маленькие, с сухими скорлупками. Лежали в лакуне, в пустоте внутри породы. Тоже как бы "в гнезде". Страховщик чуть не задохся в своей маске, пока клапан открывал.. Не зря я маялся, в тяжкое время и заказ неподъёмный попался. Браться не стоило, страховку эту еле покрыли, год в ноль пахали.

А "чумной"-то совсем не гад оказался, даже человечный, особенно для страховщика. Пока мы все били водилу с манипулятора, он ковырял гнёзда из камня веточкой и нашёл что-то. Что поднял в перчатках и в чистый файлик положил — я боком видел.

Потом я его подвозил до города на своей машине. Он попросил у храма остановиться. Пойду, говорит, закажу, пусть помолятся.. За нас за всех. Глаза белёсые прям на мокром месте у него. И достаёт файлик со страхового случая. А в нём пинетки крошечные, камень сохранил их идеально. Помните: "Продаю детские ботиночки. Неношеные."? Вот тебе и самый грустный рассказ в мире... Я сам-то всю дорогу плакал после.

Молодняк на мусорке нашёл коробку со старыми открытками. Там вообще будто комнату выбросили.. Лампа, как из библиотеки, так на столе и осталась, хоть включай. Стул под кожу с прямой спинкой, жёлтый телефон с дисковым набором, софа под пледом-шотландкой. Всё живое, настоящее, лишь чуть остывшее без тепла и дыхания хозяина. Но для ребят это, конечно, кринж; высохшая эпоха, барахло от нудного старичья, вещи проигравшего поколения. Жить-то дальше им, победителям по дате рождения... Поэтому чего удивляться, что молодых не тянет в разные музеи. Да и нас в их возрасте не тянуло, душа также лежала к новым открытиям, а не к примеркам времён-шинелей с чужого плеча.

Так вот, принёс Арсений домой одну открытку из этой коробки. На ней штемпелей — паутина, карта метро, тоннель от А до Б, от двух с половиной землекопов... Покаталась открыточка, не даваясь получателю. От Северодвинска до Соликамска, с заездом в Брест! И Арсений сказал, что эта сетка штемпелей, итоговый рисунок, образовал куар-код. Который прочитал сканер QR-кодов, отправив Арсения по ссылке. Ссылка ведёт на портал клуба путешественников в Новой Зеландии. Однако клуб международный, имеет связи по всему миру, поэтому его сразу перенаправили в турагентство в Сочи. Уже по этой ссылке Арсений узнал, что ему предлагается бесплатная путёвка аж на озеро Севан, в Армению, где и состоится ежегодная встреча этого клуба путешественников...

Мы с отцом долго пучили глаза друг на друга, потом на сына. А после в два голоса кричали в багровые уже уши пацана, что это развод. Как ты не поймёшь — дурят так ловкачи эти! Он резонно возражал, вжимаясь в кресло под нашими пылающими лицами, что странная какая-то дурилка выходит: код был обнаружен и проверен случайно!! Мы с мужем, осипнув, перевели дух, глотая скользкий холодный чай, и тут Сеньке позвонил друг из той же компании. Матерясь через звук и куря батины сигареты, деловито сообщил, что выиграл вечный лотерейный билет. "Тикет" будет участником розыгрыша еженедельно, пока кто-то не кокнется — он или лотерея. В открытке, которую он припёр с мусорки, был куар-код...

Звонки и месаги продолжались всю ночь, мы заварили свежего чаю и кофейник, бухнув в свои чашки (сын только носом дёрнул завидно) коньяку. Чего только ребятам не досталось, но больше всего досталось нашей мусорке! (История сразу полетела по их чатам, и мы видели в окно, как толпа зумеров с айфонами лазала по контейнерам.) Меня в этом волшебстве с открыток, как консервативную мать, успокоило торжество справедливости. Главной потаскушке из их компании выпал живой опоссум и выводок каких-то редких крыс! Плюс сертификат на открытие зоояслей (что бы это ни было, поделом девахе!). Да нормальная сказка творится, подумала я под коньяком, просто немного безумная. Муж после опоссума чаю себе даже не наливал.. Отбросив лицемерие, глушил коньяк и ржал коняшкой.

Мы уже посмотрели билеты в Армению, прикинули, из каких средств заплатим за дорогу, сколько возьмём с собой. Где остановимся сами, так как путёвка от клуба одна. Как перенесём свои отпуска.. И тут вонь из окна вернула нас в обычный мир. Мусорка горела, щёлкала и плавилась в жидкой дымке занимающегося утра. За столом под лампой, на высоком стуле под кожу, сидел угнутый мужичок с болезненно искривлённой спиной, в связанном полосками жилете. Он яростно стучал об стол, откладывая простуканные картонки... Ставил штемпели на открытки, сам себе, на свои.. Ну вы поняли. Исчезая вместе с солнышком, он смахнул квадратики открыток со стола. Они закружились воздушным змеем и двинули вверх, не падая, не пропадая. В отличие от сутулого автора, исчезнувшего быстро. Возгорание, эту радость токсикоманов от нагретого полиэтилена, ликвидировали тоже скоро. От коньяка ломило лоб и затылок сразу, ноги заплетались вместе с языком...

Никаких кодов и порталов больше не было. Остались смазанные слои чернил в углах десятков открыток. С одним и тем же текстом: "Сынок, напиши мне, я ещё живой! Папа". Живой ли тот сынок, не знаем, но квартиру получил внук. И переоборудовал её знатно: пока у него шёл ремонт, МЧС каждую неделю вызывали! Один раз даже мешок под полом обследовали. В нём были почтовые штемпели, печати старого образца, свезённые со всей советской страны. На стол, под лампу, так и не открывшую портал душевной близости с родными.

(Я бы отважно назвала эту историю "Лёгкое дыхание", но мою героиню, как и мои возможности, разумеется, не вместить в гениальный бунинский портрет. В воздушный овал короткой бурной жизни "на всю катушку" с искусно-опаловой рамочкой трагедии... Просто поверьте, что дыхание этой девочки было не менее волшебным.)

В обычной общеобразовательной школе города, который вымер, я познакомилась с настоящей Кэрри. Катей Ивановой, как ни скучно это звучит в оригинале. Катя училась у меня в старшем классе, в окружении пятнадцатилетних. А ей никак не исполнялось и четырнадцати, в первый класс попала совсем шестилеткой.

Она была младшей и дома, в местном элитном семействе. Деда её уважало серебряное поколение: ветеран, общественник, главный инженер комбината на пенсии. Родителей из мэрии боялись все мамашки-папашки (и директриса с завучами).

На Катю страшно давила фамилия, здесь будто не жили другие Ивановы. И обязаловка держаться не хуже сестры с братом. (А они были золотые медалисты, столичные студенты, спортсмены.. Бог знает, кто там ещё, я застала лишь мифы о них в учительской. И пересуды, естественно.) Но Катя держалась сама по себе. Рисовала, напевала, прыгала по-детски в классики на физре, не замечала дырявых колготок. Никого не задевала сама, однако её уязвимость в классе была очевидной.

Любой самый грязный слух начинался с "участия Ивановой". (Наверное, вспомните таких изгоев, которые всегда под рукой, и в своей школе.) Скоро и фамилия перестала помогать девочке - мои главные оторвы, две красотки-сплетницы, сообщили, что она "спидозная". Тогда это было что-то малопонятное, зато однозначно непристойное и оскорбительное.

Мальчики, по приказу этих двух стервочек, в каждом кабинете теперь отставляли Катину парту к двери или расставляли свои столы вокруг. И она сидела, всегда одна, чуть не в коридоре или в центре такого инфернального круга.

Я не знала, что предпринять, к кому подступиться в поисках разума! Родительский комитет делал каменные лица при разговоре о Кате, педсовет меня послал с моими призывами, а директриса, обратив очи долу, обещала "проводить проблемную девочку с миром после девятого".

Сразило, помню, наповал, что могущественная династия Ивановых безобразно отшатнулась от своей веточки-подростка. Дед вообще выступал за интернат для "дефективных".. Отец так меня не пугал, просто жаждал дистанции от дочери - рассматривал для Кати варианты приёма в художественные академии. Причём срочно, ведь мать девочки баллотировалась в градоначальники.

Может, всё и обошлось бы, правда. Но мои "звёзды класса" придумали взять у Кати кровь, чтобы отправить её на анализы. Выяснить уже, СПИД там у неё или другое что венерическое...

Я лично застала картину "Проба провалена". Кабинет в ржавых брызгах и вырванных волосах, случайно покусанный ученик в слезах, обе мои оторвы с синяками. Шприцы, сломанные старые стулья, вопли, как из саванны... И Катя в крови, сидящая на парте верхом, будто дикий страшный зверок. Малолетние дурни проткнули ей вену пустым шприцем, который торчал у неё из руки. Мотался чем-то неотвратимым, уже неотменным, незабываемым. Господи, я начала седеть, думаю, именно тогда..

Она, Катя, потом мне сказала, когда мы вместе сидели у нашей шокированной медички, что у неё есть любимые книжка и фильм, ещё первый, старый. "Кэрри" по Стивену Кингу.

Катя подожгла спортзал. Дождалась, чтобы я вышла, и я в этом уверена! Шёл дебильный традиционный праздник "Цвета осени". В январе, когда снега по грудь! (Там город, комбинат точнее, был заложен осенью, а зимой уже заселяли людей - вот всё и смешалось.) И маленькая Катя, из рода всесильных тут Ивановых, мышкой сновала по залу. Действовала в суете потихоньку. Зажгла по самому низу гирлянды сухих листьев, подпалила праздничную штору на греческом окне, а тент для спортивных снарядов, вероятно, раньше полила чем-то и теперь бросила спичку.

Вышла через главную дверь, закрыла её на засов. В раздевалках и тренерской, где общий коридорчик, раздула тлевший мусор. Выход из тренерской подпёрла стулом. Со двора дверь на улицу, всё равно запертую, перекрыла машиной родителей, подъехала сама. Да, они тоже были внутри.

Я увидела из окна своего кабинета, как раздетая Катя бежит по полю, к далёким одиноким кустикам. Брошенным среди пустоты и белизны с какой-то мерзкой ухмылкой над неприкаянными. Девочка к ним словно летела...

Тут я как бы очнулась, быстро нашла трудовика ещё с кем-то из задержавшихся взрослых - и мы разблокировали, что смогли, из дверей бушующего спортзала. Дыма наглотались все, кое-кого и пожаром задело, но обошлось без жертв.

Единственная жертва погибла. Катюша замёрзла очень далеко от школы. Свернулась калачиком под кусточком калины, под алыми капельками, стукнутыми морозом, как тоненько вырезанная статуэтка бледно-костяного фарфора.

Я провожала её с наполовину седой головой. Долго не хотела и не могла закрасить эту аномалию, ходила в платочке под общее осуждение. Весьма и весьма молчаливое.