Серия «Журнал «Последний оптимист»»

С 2031 года «Последний оптимист» публикует исключительно тексты людей, которые окончательно и бесповоротно разочаровались в идее бесконечного прогресса человечества.
Мы не ищем «сбалансированных мнений». Мы не даём трибуну тем, кто ещё верит, что «ещё чуть-чуть, и мы всё починим».
На наших страницах говорят только те, кто прошёл весь путь от веры до полного антропологического пессимизма и больше не стесняется этого.За четырнадцать лет через журнал прошли бывшие главы космических агентств, архитекторы «зелёного перехода», авторы стратегий «устойчивого развития», генералы, миллиардеры-филантропы и даже один лауреат Нобелевской премии по экономике. Все они подписывались либо своими именами, либо оставшимися в истории, либо псевдонимами, если ещё оставались внутри системы.
Сегодня мы публикуем самое важное интервью за всю историю журнала.
В 2042 году в закрытых кругах начал ходить документ под сухим названием
Внутренний меморандум № 2042-17 «Почему мы больше не верим в человека».
После его утечки все крупные программы долгосрочного развития (космос, океан, климат, демография, ИИ) были тихо свёрнуты или переформатированы в «управление сокращением».
Автора никто не знал. Он никогда не выступал публично.До сегодняшнего дня.Впервые за четверть века человек, который двадцать лет согласовывал все глобальные «дорожные карты будущего», согласился дать интервью.
Он попросил не называть ни имени, ни бывшей должности, ни страны.
Мы выполнили просьбу.

Главный редактор "Последнего оптимиста"
Элизабет Мор

Элизабет Мор:Начнём с самого простого вопроса, на который никто не хочет отвечать прямо.
Почему в 2040-е годы все крупные программы долгосрочного развития человечества были одновременно и тихо свёрнуты? Космос, океан, термояд, глобальное изменение климата, даже «Великий искусственный интеллект» — всё перешло в режим «управляемого сокращения».
Вы были в комнате, где это решение принималось. Что там произошло?

Гость:В комнате ничего «не произошло».
Просто кто-то впервые произнёс вслух то, о чём все уже знали лет двадцать:
«Мы больше не верим, что человек способен быть субъектом собственной истории».
Как только эта фраза прозвучала, вся огромная машина долгосрочного планирования потеряла смысл.
Нельзя планировать на 100 лет вперёд вид, который сам себя считает вредоносным вирусом.

Элизабет Мор:Но ведь были эпохи, когда вера в человека была почти религиозной.
СССР буквально пытался вырастить «нового человека» — Homo sovieticus, который будет жить ради будущего, а не ради холодильника.
Америка 1960-х отправляла людей на Луну под лозунгом «because it is hard».
Откуда взялся этот разрыв?

Гость:Разрыв начался, когда старые проекты достигли своих пределов и рухнули с громким треском.
Советский проект кончился очередями за колбасой и афганской войной.
Американский — Вьетнамом, затем финансовыми пузырями и ощущением, что «мы победили историю», а история в ответ просто рассмеялась.
Каждый раз после краха появлялась новая утопия, клявшаяся, что теперь-то мы учли ошибки.
Коммунизм → либеральная глобализация → зелёный переход → цифровизация и «великая перезагрузка».
И каждый раз через 30–50 лет мы обнаруживали, что эксцессы стали только изощрённее.

Элизабет Мор:Сегодня даже говорить о «новом человеке» считается дурным тоном.

Гость:Более того — опасным.
Слово «преображение» или «возвышение» человека теперь вызывает у элит почти физиологический страх.
Потому что напоминает о прошлом веке: о лагерях, о принудительной коллективизации, о евгенике, о «перековке» личности.
Поэтому безопаснее объявить, что человек уже идеален в своём текущем виде, просто ему нужно меньше есть, меньше летать и меньше рожать.
Так появился зелёный антропологический нигилизм: «человек не должен меняться — его должно стать меньше».

Элизабет Мор:При этом есть цивилизации, которые до сих пор открыто играют с идеей преображения человека.

Гость:Три исключения, и все три по-своему поучительны.Первый — американские консерваторы, особенно религиозные республиканцы 2020–2040-х.
У них антропологический пессимизм артикулирован максимально честно:
«Человек пал, греховен и склонен к хаосу. Поэтому ему нужны жёсткие внешние рамки — Бог, оружие, нация, семья, граница».

Они не обещают утопии. Они обещают вечную борьбу.
И именно поэтому у них до сих пор есть энергия — потому что они не врут себе.Второй — Китай.
Там идёт, пожалуй, последний в мире живой эксперимент по синтезу.
С одной стороны — конфуцианская идея, что человек пластичен и может быть сформирован правильным ритуалом и образованием.
С другой — ленинская идея, что ритуал можно построить научно, через социальный кредит, ИИ и генную инженерию.
Плюс национальная мечта о «космическом Китае» как новой форме трансценденции.
Пока это работает. Но уже слышны голоса молодёжи: «Зачем нам Марс, если я не могу купить квартиру в Шанхае?»
Синтез держится на инерции и на страхе перед хаосом.Третий — исламский фундаментализм (не только суннитский).
Там антропологический пессимизм — официальная доктрина: человек слаб, похотлив, жаден, без строгого божественного закона немедленно скатывается в джахилийю.
Поэтому единственный проект — построить общество, где этот закон будет исполняться полностью.
Запад боится эту позицию даже называть по имени — вдруг обвинят в исламофобии.

Элизабет Мор:А Европа и постсоветское пространство?

Гость:Европа выбрала самый трусливый путь — технократический нигилизм под зелёным соусом.
«Человек не грешен и не свят — он просто углеродный след».

Россия и часть бывшего Восточного блока выбрали цинизм выживания:
«О большом будущем не говорим, потому что в прошлый раз, когда говорили, всё кончилось плохо. Живём здесь и сейчас, держим то, что осталось».

Элизабет Мор:Получается, сегодня на планете одновременно живут четыре разных ответа на один вопрос «Что делать с плохой природой человека?»

• Республиканская Америка: драться за свои ценности до конца.

• Китай: переделать человека силой науки и государства.

• Исламский мир: подчинить шариату.

• Остальные: тихо сокращать и контролировать.

Гость:Именно.
И ни один из этих ответов не хочет садиться за один стол с другими, потому что тогда придётся признать: все мы исходим из одного и того же — неверия в человека как он есть.
А это разрушает любую легитимность нынешних элит, которые до сих пор притворяются, что верят в «прогресс», «инклюзивность» и «устойчивое развитие».

Элизабет Мор:Значит, публичного разговора не будет никогда?Гость:Будет.
Когда очередной цикл сокращения станет совсем невыносимым, когда молодёжь перестанет видеть хоть какой-то смысл в «жить мало, но экологично»,
тогда появится новый харизматик с новой большой ложью:
«Я знаю, как наконец-то сделать человека достойным будущего».
И всё начнётся заново.
Мы не способны выйти из цикла.
Мы способны только честно назвать его по имени.

Элизабет Мор:И каково это имя?

Гость:Антропологический пессимизм.
Самое страшное слово XXI века.
И самое честное.

Элизабет Мор:Допустим, мы назвали его по имени.
Антропологический пессимизм признан официально.
Неужели из этого признания нельзя сделать хотя бы один практический шаг вперёд?
Не дожидаться очередного харизматичного экперементатора с новой большой спонтанной идеей, а сознательно создать «лабораторию» — географически ограниченную зону, где мы будем честно и открыто работать с человеком как с сырым материалом.
Признаём, что он плох по природе плох, но утверждаем, что он может стать лучше, и будем корректировать курс по обратной связи.
Экспериментальная территория с новыми правилами, новым образованием, новой экономикой мотиваций.
Почему это же логичный следующий шаг после честного диагноза?

Гость (долгая тишина):Логичный — да.
Реализуемый в сегодняшнем мире — нет.
И вот почему.Такой «Архипелаг антропологического оптимизма» требовал бы четырёх условий, которых одновременно никогда не бывает.

1. Политическая воля сказать вслух:
   «На 95 % планеты мы больше не верим в человека и будем заниматься только управляемым упадком.
   А вот на этих 5 % мы снова будем верить и пробовать всё по-новому».
   Это равносильно политическому самоубийству любой существующей элиты.
   Никто не подпишет себе и своим детям приговор «вы — зона упадка».

2. Готовность элиты и интеллектуального класса физически переехать в эту зону вместе с семьями и жить по новым правилам, а не управлять экспериментом дистанционно из бункера.
   История знает примеры (пуритане в Массачусетсе, сионисты-первопроходцы, первые жители Шэньчжэня), но сегодня глобальный правящий класс слишком циничен и слишком привязан к комфорту старого мира.
   Они готовы только инвестировать в «проект», но не жить в нём.

3. Отсутствие страха перед «заразностью успеха».
   Если через 40–50 лет в экспериментальной зоне действительно вырастет новый тип человека — более кооперативный, более долгосрочный, более способный к экспансии, — старая территория немедленно начнёт ей завидовать, саботировать и в конечном итоге уничтожать.
   Мы это уже проходили десятки раз: Западный Берлин, Гонконг, Сингапур, Израиль…
   Только теперь разрыв будет не экономическим, а антропологическим.
   Такое не прощается.

4. И самое главное — готовность открыто признать, что эксперимент может провалиться и провалится с жертвами.
   А современное общество после Нюрнберга, Хельсинки и «прав человека» больше не позволяет ставить эксперименты на людях, даже если сами люди добровольно на это согласны.

Элизабет Мор:То есть единственный оставшийся путь — частный или стихийный?

Гость:Да.
Либо миллиардеры-безумцы, которые утащат десять-двадцать тысяч человек на орбиту, на дно океана или на Марс и там начнут всё с нуля, подальше от земных законов.
Либо какая-нибудь религиозная или идеологическая община, которая просто уйдёт в пустыню и тихо построит свой Новый Иерусалим, не спрашивая разрешения у ООН.
Либо внезапный локальный коллапс государства, после которого на его месте вырастет что-то совершенно новое (как когда-то США из британских колоний).Но плановый, осознанный, легальный и открыто заявленный государственный или надгосударственный «Архипелаг» невозможен, пока человечество должно сначала дойти до самого дна текущего цикла — до точки, где ложь станет дороже правды.
Мы ещё не там.
Мы пока только на середине спуска.

Элизабет Мор:Значит, пока мы ждём дна, остаётся только наблюдать?

Гость:Наблюдать и не врать хотя бы себе.
Это уже немало.

Журнал «Последний оптимист»
Декабрь 2045
Тираж 8 400 экземпляров.
Следующий выпуск — если доживём.

Скамейка у девятиэтажки в Сызрани

На лавке распечатка журнала «Последний оптимист» (147-й выпуск, вся в пивных кругах и отпечатках «Примы»).

Башка (листает, морщится):
Слышь, Ржавый, тут какой-то ботан написал целую простыню. «Антропологический пессимизм», «цикл утопий», «управляемое сокращение»… Чё за хуйня вообще?

Ржавый (отбирает журнал, читает вслух медленно, как будто Евангелие):
«…мы больше не верим, что человек способен быть субъектом собственной истории…»
О, нормально чувак завернул. Короче, говорит: человечество наконец-то признало, что мы все конченые долбоёбы, и теперь вместо «вперёд на Марс» просто тихо сдохнем в пятнадцатиминутных городах, жуя сверчков.

Башка:
А вот тут про нас написал: «Россия выбрала цинизм выживания».
Это он типа про то, что мы на бутылку скинулись, а не на ракету?

Ржавый (кивает):
Точно. «Живём здесь и сейчас, держим то, что осталось».
Красиво сказал, сука. Я б ему пива налил.

Башка (тычет пальцем в страницу):
А вот тут вообще жёстко: «зелёный переход — это антропологический нигилизм под видом экологии».
Перевести можно?

Ржавый:
Можно. Говорит: раньше хотя бы делали вид, что человек крутой и в космос полетит.
А теперь официально объявили: человек — это вредная крыса, которую надо посадить на диету и в клетку поменьше.
И всё это под песню «спасём планету, ребятки».

Башка (хмыкает):
А про Китай тоже угадал: «последний косяк, который ещё дымится».
Типа пока старики у власти, держатся, а молодёжь уже ноет «квартира важнее Марса».

Ржавый:
А вот про республиканцев вообще в точку: «единственные, кто честно сказал — человек мразь, поэтому держим его в рамках: Бог, ствол, забор».
Я б с такими пива попил, нормальные пацаны.

Башка (переворачивает страницу):
О, а вот тут про «Архипелаг антропологического оптимизма» — типа отрезать кусок земли и там нового человека лепить.
И автор говорит — не прокатит, потому что элита не поедет, а если поедет и получится, остальные из зависти сожгут.

Ржавый (громко ржёт, чуть пиво не расплескал):
Бля, точно! Представь: отрезаем Якутию, объявляем «тут будем людей 2.0 делать».
Через пять лет там либо снова лагеря, либо олени всех переебут.
Или Маск на Марсе попробует, но это уже не наш движ.Данила (вздыхает, смотрит на мутное небо):
Короче, всё, что мы с тобой на кухне три года базар ведём, чувак на 12 страницах расписал.
И вывод тот же: приплыли.

Ржавый (закуривает новую, отдаёт журнал Башке):
Не приплыли, брат.
Просто наконец-то перестали пиздеть про светлое будущее.
Честность — это уже прогресс.
Хотя и грустный, как похмелье в понедельник.

Башка (сворачивает журнал в трубочку, суёт за пазуху):
Ладно, пошли за добавкой.
А то пессимизм пессимизмом, а горло сухое.

Ржавый (встаёт, потягивается):
Пошли.
Главное, что мы теперь хотя бы знаем, почему всё так хуёво.
А раньше даже этого не знали.(уходят в подъезд, фонарь мигает, снег идёт)

Камера на штативе в «15-минутной зоне» Берлина-Митте.
На экране два типичных соевых зуммера:
Луна (23, небинарная персона, зелёные дреды, свитер с надписью «Eat the Bugs, Save the Planet»)
и Кай (25, парень, но с розовыми волосами, значок «Net Zero 2050», пьёт латте из сверчкового молока).

В углу экрана висит распечатка «Последнего оптимиста» № 147, вся в кофейных пятнах.

Луна (листает журнал пальцем с чёрным маникюром):
Кай, ты это читал? Какой-то дед написал, что мы все в антропологическом пессимизме живём. Типа человечество сдалось и теперь просто «управляет сокращением».
Я сначала хотела зарепортить за токсичность, а потом дочитала и… ну типа да.

Кай (жуёт сверчковый круассан, кивает):
Я тоже.
Он пишет: раньше хотя бы притворялись, что человек может стать лучше, а мы уже даже не притворяемся.
И знаешь, что самое страшное? Он прав.
Я вчера пытался вспомнить, когда в последний раз кто-то говорил про «светлое будущее» без иронии.
Не вспомнил.

Луна (показывает страницу в камеру):
Смотри, тут про нас прямым текстом:
«Зелёный переход — это когда вместо мечты о звёздах вам продают сверчков и стыдят за желание детей».
Блин, я буквально сегодня утром ела сверчковый боул и чувствовала себя virtuous.
А теперь чувствую себя… лохом?

Кай (тихо ржёт):
Добро пожаловать в клуб.
Я когда в 2043-м пошёл на климатический лагерь, там все орали «Мы спасём планету!».
Через два года тот же лагерь переименовали в «Coping Space для климатической тревожности».
И никто даже не заметил, как из «спасём» стало «просто выживем, но этично».

Луна (листает дальше):
А вот тут вообще нож:
«Современный человек не верит ни в Бога, ни в прогресс, ни в революцию. Он верит только в личный углеродный калькулятор».
У меня калькулятор в телефоне стоит с 14 лет.
Я даже секс считаю в граммах CO₂.

Кай (вздыхает, смотрит в окно на пустую улицу):
Я тоже.
Помнишь, мы в универе мечтали о морские города строить и на Марс лететь?
А теперь самая смелая мечта — получить разрешение на второго ребёнка, если у тебя рейтинг выше 940.

Луна (вдруг тихо):
Слушай… а ведь этот дед прав.
Мы не злимся на систему.
Мы просто… привыкли.
Сверчки нормальные, если с соусом терияки.
15 минут пешком — это даже удобно.
Один ребёнок — ну и ладно, планета важнее.
Мы даже не бунтуем.
Мы просто тихо грустим в сторис.

Кай (допивает латте):
Он в конце пишет: «Следующий цикл начнётся, когда кто-нибудь снова поверит в человека».
А я даже не представляю, как это — верить.
Мы же выросли на «own nothing and be happy».

Луна (выключает камеру, но микрофон ещё работает):
Ладно, пошли в «Coping Space».
Там сегодня групповая медитация на тему «Принятие управляемого сокращения».

Кай (уже в дверях, тихо):
Пессимизм пессимизмом, а сверчковое латте кончилось.(чёрный экран, только звук закрывающейся двери и далёкий гул дронов доставки)