Город стоял на высоком скалистом берегу, с трех сторон окруженный петлей реки Тетерев, что служила ему естественным рвом. Но древляне не полагались только на природу. Весь город был обнесен мощной двойной стеной. Внешняя, более низкая, была сделана из сплошного частокола заостренных бревен. За ней виднелся глубокий, сухой ров, дно которого, как знали ветераны, наверняка было утыкано острыми кольями — "волчьими ямами". А за рвом поднималась главная стена — могучая, в три человеческих роста, срубленная из огромных дубовых бревен, скрепленных железными скобами. По всему периметру стены через равные промежутки возвышались дозорные вышки, на которых тускло поблескивали шлемы и наконечники копий стражников.
Вокруг города кипела работа. Было очевидно, что древляне не сидели сложа руки. Они знали, что Ольга придет. На полях вокруг Искоростеня не было ни коров, ни овец — весь скот был загнан за стены. Жители окрестных деревень тоже, по-видимому, укрылись в городе, превратив его в переполненный, гудящий улей. Группы воинов тренировались на открытом пространстве перед воротами, укрепляли мост, подвозили к стенам камни и бревна. Искоростень не просто ждал. Он готовился драться. Драться насмерть.
Войско Ольги замерло на опушке, скрытое в тени деревьев. Тысячи воинов молча взирали на свою цель. Тишина была тяжелой. Пропали шутки и хвастовство. Даже наглые варяги притихли, с профессиональной оценкой разглядывая укрепления. Все понимали: взять эту крепость будет непросто.
Вскоре на опушку выехала сама княгиня Ольга в сопровождении Свенельда и других старших воевод. Она сидела на своем черном жеребце прямо и неподвижно, как изваяние. Длинный темный плащ скрывал ее фигуру, а на голове был простой кожаный шлем без украшений. Она молча смотрела на город, где убили ее мужа. Ее лицо было, как всегда, бесстрастно, словно вырезанное из слоновой кости. Никто не мог угадать, что творится в ее душе.
Долгое время она просто смотрела. Взгляд ее обводил стены, вышки, ров, оценивая каждый зубец частокола, каждую бойницу. Воеводы ждали позади, не смея прервать ее раздумья. Наконец она заговорила, и ее голос, тихий и лишенный всяких эмоций, прозвучал как лязг задвигаемого засова.
— Крепкая нора, — произнесла она, обращаясь скорее к Свенельду, чем к остальным.
— Крепкая, княгиня, — прохрипел в ответ старый воевода. — Много наших здесь ляжет, если штурмовать в лоб. Потребуются осадные башни, тараны. Это недели подготовки. За это время к ним может подойти помощь от других племен.
Ольга медленно кивнула, ее глаза не отрывались от Искоростеня. На ее тонких губах появилась едва заметная, злая складка.
— Я не хочу платить за этот паршивый городишко кровью моих лучших людей. Их жизни стоят дороже, чем все древлянское племя вместе взятое. Кровь древлян мне нужна, это правда. Но кровь моих воинов мне дороже.
Она повернулась в седле, обводя своих воевод холодным, требовательным взглядом.
— Прямого штурма не будет. Пока. Я хочу взять эту нору хитростью. Обманом. Так, чтобы они сами открыли мне ворота и впустили смерть в свои дома.
Ее голос стал тверже, в нем зазвенела сталь.
— Я объявляю свою волю. Думайте. Все, от последнего смерда до первого воеводы. Мне нужна идея. Коварная, дерзкая, неожиданная. Тот, кто подаст мне мысль, как взять этот город с малой кровью для моего войска, получит награду, о которой не смел и мечтать. Я озолочу его. Я дам ему земли и рабов. Имя его войдет в летописи рядом с моим. Думайте! — повторила она, и в ее голосе прозвучал не приказ, а почти шипение. — Иначе нам всем придется удобрять эту землю своими телами.
Сказав это, она развернула коня и уехала вглубь леса, где уже разбивали ее шатер. Воеводы остались, мрачно глядя на неприступные стены Искоростеня. Задача была поставлена. Просто и жестоко. Теперь им предстояло найти ключ к этой крепости. Или же она действительно станет их общей могилой. Яромир, стоявший неподалеку в охране, слышал каждое слово. Он смотрел на могучий город, и в его голове не было ни одной мысли. Только образ маленькой огненной птицы, которая сеяла пожар там, где его никто не ждал. Но тогда он еще не понимал, что это и был ключ, который искала княгиня.
С наступлением сумерек военный лагерь киевлян, раскинувшийся в лесу, превратился в призрачный город, полный приглушенных звуков и теней. Костров было мало, и те были прикрыты. Основная жизнь сосредоточилась в центре лагеря, где в просторном шатре из темного войлока княгиня Ольга собрала военный совет.
Яромиру повезло, если это можно было назвать везением. Его десяток назначили в охрану княжеского шатра. Он стоял снаружи, в нескольких шагах от входа, и плотная ткань не могла полностью скрыть то, что происходило внутри. Свет от масляных светильников пробивался наружу, рисуя на земле искаженные, движущиеся силуэты. А голоса — напряженные, возбужденные, спорящие — доносились до него почти отчетливо.
Внутри собрался весь цвет киевской армии. Старый, хрипящий от боевых ран Свенельд. Несколько других опытных воевод, чьи имена гремели от Днепра до Дуная. Был там и ярл Эйнар, предводитель наемников-варягов, приглашенный за его опыт в осадах.
— Таран, — прогудел бас одного из воевод. — Сколотим из лучших дубов. Поставим под него самых сильных мужиков. За день-два пробьем ворота.
— И потеряем под стенами каждого второго из этих мужиков, — тут же отрезала Ольга. Ее голос, в отличие от мужских, был спокоен, но в этом спокойствии таился холод, от которого становилось не по себе. — Древляне будут лить на них кипяток и смолу, закидывать камнями и стрелами. Их головы будут мишенью для каждого лучника на стене. Слишком дорого. Дальше.
— Тогда подкоп, — предложил другой, более молодой воевода. — Роем от нашего лагеря, из оврага. Прямо под стену. Закладываем бревна, поджигаем. Стена рухнет.
— Рухнет, — согласилась Ольга. — Через месяц. Если раньше дожди не обрушат твой туннель, похоронив там всех землекопов. Или если древляне, услышав стук под землей, не выроют встречный подкоп и не перережут там твоих людей, как кротов. Слишком долго и ненадежно. Дальше.
В спор вступил ярл Эйнар. Его гортанный, с тяжелым акцентом голос был полон варяжской самоуверенности.
— Ночная атака! Темной ночью. Сразу с трех сторон. Лестницы мы сделаем за день. Они не ждут. Пока они поймут, что происходит, мы уже будем на стенах. Так мы брали крепости франков!
— Франки — не древляне, — парировала Ольга. — А их крепости не стоят в лесу. Ты хочешь, чтобы мои люди в темноте переломали себе ноги в их волчьих ямах? Чтобы они запутались в лесу и перебили друг друга, приняв за врага? Чтобы дозорные на вышках подняли тревогу, и твоих людей, карабкающихся по лестницам, сняли бы одного за другим, как яблоки с дерева? Слишком много «если». Слишком рискованно. Я не играю в кости жизнями моих воинов.
Один за другим воеводы предлагали свои планы, и один за другим Ольга отвергала их, находя в каждом изъян. Ее ум был острым и безжалостным, как бритва. Она видела каждую слабость, каждую потенциальную ловушку.
Предлагали взять город измором — перекрыть все подходы и ждать, пока у них кончится еда.
— Мы будем голодать вместе с ними, — был ее ответ. — А помощь к ним придет быстрее, чем голод заставит их сдаться.
Предлагали устроить поджог, пустив по ветру сотни горящих стрел.
— Их стены из сырого дуба, они не загорятся от стрел, — отвечала она. — А соломенные крыши в городе они потушат быстрее, чем мы добежим до стен.
Споры становились все жарче, голоса — громче. Воеводы уже начали переругиваться между собой. А Яромир стоял снаружи, слушая этот гул бессильной ярости, и смотрел на далекие огоньки на стенах Искоростеня. Город казался неприступным.
И в этот момент, когда в шатре наступила короткая пауза, вызванная всеобщим тупиком, в голове Яромира что-то щелкнуло. Он не думал об этом специально. Просто спор воевод о поджоге, слово "огонь", "стрелы" — все это, как ключ, повернулось в замке его памяти.
И он снова увидел это. Не просто вспомнил, а увидел перед глазами так же ясно, как в тот день. Дымящийся лес. И маленькую, серую птичку. Ее горящий, как факел, хвост. То, как она садится на ветку и поджигает ее. И ее панический полет дальше, вглубь леса, чтобы сеять огонь там, где его никто не ждет.
Она не атаковала в лоб. Она несла огонь тайно, изнутри. Она была не оружием, а носителем оружия. Она летела туда, где ее дом, ее гнездо...
Яромир замер. Дыхание перехватило. В его голове, простой и ясной голове охотника, не привыкшей к сложным стратегиям, разрозненные куски мозаики вдруг начали складываться в единую, простую и до ужаса гениальную картину. Птицы... Голуби... У каждого дома есть голубятня. Они всегда возвращаются домой... Они не будут атаковать стены... они атакуют дома... изнутри...
Идея была настолько дерзкой, настолько дикой и неожиданной, что у него на мгновение закружилась голова. Он, простой лесовик, стоящий на страже, кажется, нашел то, над чем бились лучшие умы киевского войска. Сердце заколотилось в груди, как пойманная в силки птица. Он посмотрел на полог шатра, за которым спорили могущественные воеводы. Сказать им? Ему? Простому ополченцу? Они же засмеют его. Прогонят.
Но образ огненной птицы, несущей смерть, не отпускал его. Он был слишком ярким. И слишком правильным. Яромир глубоко вздохнул, собираясь с духом. Он не знал, послушают ли его, но он должен был попытаться. Потому что он понял, что ключ к Искоростеню — это не тараны и не подкопы. Ключ — это маленькая горящая птица.
Внутри шатра споры зашли в тупик и переросли в глухое, раздраженное молчание. Воеводы сидели с мрачными лицами, уставившись на карту, расстеленную на столе. Ярл Эйнар, недовольный тем, что его план отвергли, демонстративно точил свой кинжал. Атмосфера была тяжелой и безрадостной.
Именно в этот момент Яромир сделал то, чего от него никто не ожидал. Он оставил свой пост, сделал шаг к шатру и, отодвинув тяжелый войлочный полог, вошел внутрь.
Все головы мгновенно повернулись в его сторону. На лицах воевод отразилось сначала удивление, а затем — холодное, высокомерное раздражение. Кто посмел? Простой ополченец, смерд, прервал военный совет великой княгини! Это была неслыханная дерзость.
— Ты что здесь делаешь, лесовик? — прорычал Свенельд, и его единственный глаз впился в Яромира, как копье. — Прочь пошел!
Яромир не двинулся с места. Его сердце колотилось где-то в горле, но он заставил себя выпрямиться и посмотреть прямо в глаза княгине Ольге, которая сидела во главе стола.
— Княгиня-матушка, — его голос слегка дрогнул, но он быстро взял себя в руки. — Прости мою дерзость. Но ты велела думать всем. И у меня есть мысль.
Все замерли. В наступившей тишине можно было услышать, как потрескивает фитиль в светильнике. Все смотрели на него. Воеводы — с открытым презрением и насмешкой. Кто он такой, этот деревенщина, чтобы иметь мысли, когда лучшие умы зашли в тупик? Эйнар отложил кинжал и скрестил на груди свои могучие руки, приготовившись к представлению.
Только Ольга смотрела на него иначе. В ее взгляде не было ни гнева, ни презрения. Лишь холодное, изучающее любопытство.
— Говори, — произнесла она одно-единственное слово.
Это слово придало Яромиру сил. Он сделал шаг вперед, к столу, и, игнорируя враждебные взгляды остальных, начал говорить. Он говорил просто, без витиеватых оборотов, как привык говорить в лесу — прямо и по делу.
— Мы не можем взять их стены. И не надо, — начал он, и по шатру прошел удивленный шепот. — Надо, чтобы они сами сожгли себя изнутри.
Он рассказал им про пожар в лесу и про маленькую птицу с горящим хвостом. Он видел, как на лицах воевод презрение сменяется недоумением. Какое отношение имеет лесная птаха к осаде крепости?
— Они ждут штурма. Они ждут подкопа, — продолжал Яромир, и его голос креп с каждой фразой. — Они не ждут от нас милости или переговоров. И мы дадим им то, чего они не ждут.
— Мы отправим к ним гонца, — он смотрел прямо на Ольгу, видя, как ее глаза сузились. — Пусть гонец скажет им, что княгиня, по древнему обычаю, хочет с великими почестями похоронить своего мужа. И что для ритуала умиротворения богов и души князя ей нужна жертва. Не кровью, а числом. И пусть они загладят свою вину, заплатив тебе дань. Но не серебром, и не мехами.
Он сделал паузу, чувствуя, что все в шатре затаили дыхание.
— Птицами. Пусть дадут дань голубями. По три голубя с каждого двора в Искоростене.
Воеводы переглянулись. Что за бред? Голуби?
Яромир проигнорировал их реакцию.
— Они согласятся. Они решат, что ты, женщина, тронулась умом от горя. Что ты увлеклась языческими обрядами и забыла о войне. Они с радостью дадут этих голубей, чтобы показать свое мнимое раскаяние и усыпить твою бдительность.
— Когда птиц принесут нам, — он понизил голос, и в шатре стало совсем тихо, — мы к лапке каждого голубя привяжем по маленькому кусочку трута, обмазанного серой и маслом. А потом мы подожжем этот трут и отпустим всех птиц одновременно.
Взгляды воевод медленно начали меняться. Недоумение сменилось проблесками понимания.
— Голубь, — почти прошептал Яромир, — всегда летит домой. В свое гнездо. В свою голубятню. На сеновал. Под соломенную крышу. Сотни, тысячи маленьких огненных вестников разлетятся по всему городу. Искоростень вспыхнет не снаружи, а изнутри. В сотне мест одновременно. Начнется паника, хаос. Все, от последнего раба до князя Мала, бросятся тушить свои дома. И в этот момент стены останутся без защиты. И вот тогда… тогда мы и ударим.
Он замолчал. Идея была высказана.
Первым тишину нарушил оглушительный, гомерический хохот. Это был не ярл Эйнар. Это был Бьорн. Тот самый Бьорн, который прокрался за своим командиром в шатер и теперь стоял у входа. Он хохотал так, что его огромное тело тряслось.
— Бабьи сказки! — ревел он, вытирая слезы. — Голуби! Лесовик и вправду тронулся умом! Хочет выиграть войну с помощью птичек!
Несколько молодых воевод тоже не выдержали и прыснули со смеху. Даже Свенельд скептически покачал головой. План был слишком... диким. Непохожим ни на что, что они знали о войне.
Она не отрывала своего взгляда от Яромира. Ее ледяные глаза, казалось, пытались заглянуть ему в самую душу, взвесить его идею, найти в ней изъян. Она молчала целую вечность. Смех Бьорна и остальных медленно затих под тяжестью ее молчания. Все смотрели на нее.
И тут на ее тонких, бледных губах появилось то, чего никто не видел уже очень давно. Улыбка. Но это была не радостная улыбка. Это была ледяная, хищная, предвкушающая улыбка волка, увидевшего беззащитного ягненка. Она была страшнее любого крика.
— Это не безумие, — произнесла она тихо, но ее слова прозвучали, как удар молота о наковальню. — Это гениально.
Она медленно встала и обвела взглядом своих воевод.
— Мы не смогли придумать ничего лучше, чем биться головой о стену, как бараны. А этот… — она кивнула в сторону Яромира, — …этот лесовик показал нам, как пробраться в нору через дымоход.
Она снова посмотрела на Яромира. В ее глазах впервые появилось что-то, похожее на уважение.
— Как тебя звать, охотник?
— Яромир, — повторила она, пробуя имя на вкус. — Твой ум остер, как твои стрелы.
Затем она повернулась к своим воеводам.
— Отставить все споры. Мы делаем, как он сказал. Немедленно готовьте гонца. И пусть ищут по всему лагерю трут, серу и масло. У наших голубей будет огненная весть для Искоростеня.
Воеводы молчали, потрясенные и немного пристыженные. Княгиня сделала свой выбор. Решение было принято. И автор этого решения — простой, никому не известный охотник из глухой деревни. Война приняла новый, неожиданный оборот.
Дипломатия Ольги сработала с безупречной, зловещей точностью. Гонец, отправленный в Искоростень, вернулся через день в сопровождении нескольких древлянских старейшин. Их лица выражали смесь подобострастия и плохо скрываемого высокомерия. Они привезли официальные извинения от своего князя Мала и согласие уплатить необычную дань. Как и предсказывал Яромир, они сочли это проявлением женской слабости и религиозного помешательства. Они были более чем счастливы откупиться от киевской армии тысячей никчемных птиц.
К вечеру следующего дня к лагерю Ольги подошел древлянский обоз, доверху груженый большими плетеными клетками. Внутри, воркуя и испуганно трепеща, сидели сотни голубей — та самая дань, что должна была принести мир, а вместо этого несла в себе семена тотального разрушения.
Когда древляне ушли, довольные своей хитростью, в лагере киевлян началась тайная, лихорадочная работа. Процесс был поставлен на поток с военной четкостью. Несколько отрядов были выделены специально для подготовки «огненных послов».
Клетки с птицами перенесли в глубокий, скрытый от посторонних глаз овраг. Работа кипела при свете прикрытых костров. В одном месте женщины и молодые воины готовили «подарки». Они брали сухой гриб-трутовик, мелко его крошили и смешивали в глиняных горшках с комками желтой серы и топленым бараньим жиром, который принесли с собой в обозе. Получалась липкая, дурно пахнущая, но невероятно горючая масса. Эту смесь они аккуратно вминали в маленькие, размером с ноготь, кусочки ткани и сухой пакли.
В другом месте сидели самые ловкие и терпеливые воины. Их задачей было привязывать эти огненные «подарки» к птицам. Это была кропотливая работа. Голубя осторожно вынимали из клетки. Он бился в руках, его маленькое сердце колотилось так сильно, что это отдавалось в пальцах державшего. Один воин крепко, но аккуратно держал птицу, другой — тонкой, но прочной бечевкой привязывал кусочек пропитанного трута к птичьей лапке. Важно было сделать это так, чтобы не повредить лапку и не слишком стеснить движения птицы.
Яромир тоже был здесь. Он не мог оставаться в стороне. Он руководил процессом, показывая, как лучше держать птицу, чтобы она не вырвалась, как завязывать узел, чтобы он не развязался в полете. Глядя на этих трепещущих, невинных созданий, он не чувствовал жалости. Его сердце окаменело в тот день, когда он убил первого древлянина. Он видел в этих голубях не живых существ, а лишь оружие. Стрелы, которые сами находят свою цель.
Работа продолжалась всю ночь. К утру тысячи птиц были готовы. Они сидели в клетках, каждая со своим крошечным смертоносным грузом, и тревожно ворковали, не понимая, какая судьба им уготована.
Час настал на закате следующего дня. Ветер дул в сторону Искоростеня. Все войско было поднято по тревоге и в полной тишине выстроено на опушке леса, готовое к атаке. Вперед, на открытую поляну, вынесли клетки с птицами.
По приказу Ольги, воины начали операцию. Они работали быстро и слаженно. Одни открывали клетки, другие хватали птиц, третьи, вооружившись тлеющими фитилями, подбегали и поджигали трут на птичьей лапке.
Кусочек ткани вспыхивал не ярким пламенем, а начинал интенсивно, бездымно тлеть, разбрасывая вокруг себя крошечные искорки. Этого было достаточно.
Зажженную птицу тут же подбрасывали в воздух.
— Лети домой! — с жестокой усмешкой бросал один воин.
— Неси наш подарок князю Малу! — хохотал другой.
Сначала одна птица. Потом десяток. Потом сотня. Небо над поляной заполнилось хлопаньем тысяч крыльев. Огромная, живая стая, в хвосте которой мерцали сотни маленьких, красных огоньков, взмыла в предзакатное небо. Секунду она кружила над поляной, словно собираясь с мыслями, а затем, повинуясь древнему инстинкту, вся разом устремилась в одном направлении — на запад. Домой. В Искоростень.
Войско Ольги замерло, наблюдая за этим невиданным, фантасмагорическим зрелищем. Огненная стая летела на фоне багрового заката, и казалось, что это не голуби, а души убитых киевлян, превратившиеся в огненных духов, летят, чтобы свершить свою месть.
Ольга стояла на краю поляны, глядя вслед своим «послам». На ее лице не было ни радости, ни триумфа. Лишь холодное, сосредоточенное ожидание. Она запустила в город чуму. Теперь оставалось лишь дождаться, когда у больного начнется лихорадка. И добить его, пока он бьется в агонии.
— Готовиться к атаке, — ровным голосом приказала она Свенельду. — Через час стены будут пусты.
Огненные послы были в пути. И весть, которую они несли, была написана не чернилами, а пламенем.
