Чёрное море, октябрь 1791 года
Бригантина «Святая Мария» возвращалась из рискованного разведывательного рейда вдоль османских берегов. Задание было выполнено, но цена оказалась высокой: несколько стычек с береговой стражей, потеря двух матросов, а под конец – внезапный осенний шторм, отбросивший судно далеко в открытое море. Теперь корабль блуждал в непроглядном, влажном тумане. Компас вел себя странно, а знакомые звезды скрылись за пеленой. В воздухе витало напряжение, густое, как смола.
Капитан Федор Игнатьев, грузный, седовласый ветеран с лицом, изрезанным морскими ветрами, стоял на шканцах, вглядываясь в молочную пустоту. Его беспокоило не только положение судна. Он чувствовал ропот, ползущий из трюма, из кубрика. Матросы, измотанные долгим плаванием и испуганные неведомыми водами, шептались. Их страх искал виноватого. Капитан знал, на кого в конечном итоге укажет главный заговорщик – его первый помощник, молодой карьерист, лейтенант Жданов.
«Я для него, как кость в горле, давненько он меня подсиживает, да только повода не было». – думал Игнатьев.
А неделю назад такой повод нашелся, тогда то все и началось. Корабль возвращался в Тавриду, солнце клонилось к горизонту, когда на носу закричали: «Человек за бортом!». Капитан выбежал из каюты и опершись на борт, увидел, как фигура человека лежала на узком выступе у подножия мрачных скал, среди обломков разбитой турецкой фелюги.
«Спустить вельбот. Пусть гребцы подойдут к скалам с подветренной стороны и возьмут того человека. Действовать осмотрительно – место гибельное» – скомандовал он.
Когда беднягу приволокли на палубу, им оказался юноша лет восемнадцати, в изодранных лохмотьях. Его кожа была удивительно чистой, без привычных моряцких шрамов и отметин, лишь следы от веревок на запястьях да синяки. Корабельный лекарь Иван Астафьев осмотрел его и констатировал: «Удивительно, но юнец жив, его сердце бьется и дыхание ровное, сейчас ему надо хорошо отдыхать, и поить водой с сахаром по чайной ложке в час».
Капитан распорядился, чтобы юношу отнесли к нему в каюту и положили на его кровать. Он лично поил его с ложки, а сам дремал в кресле и пристально вслушивался в ритм его дыхания. Парень до боли напоминал погибшего капитанского сына. И темными ночами, когда вся команда ложилась спать, Игнатьев осторожно подходил к кровати, гладил черные, как смоль волосы, и соленая, как морская вода, слеза катилась по его морщинистой щеке.
Когда мальчик очнулся, выяснилось, что он не помнит ни своего имени, ни как оказался среди этих скал. Одним вечером, он долго молча смотрел на Игнатьева, а потом произнес хрипло, но четко:
«Вы спасли меня, навеки я ваш должник и слуга. Дайте мне имя сами, какое вашей душе угодно».
«Пусть будет Лука», – сказал Игнатьев.
Он позволил парню остаться при себе, сделал своим вестовым.
Лука был тих, неприметен, работал молча и исправно. Но его преданность капитану была абсолютной, почти животной. Он всегда находился где-то рядом, ловил каждый взгляд Игнатьева, подносил ему трубку и чашу с водой раньше, чем тот успевал попросить.
Однако, с появлением Луки на корабле, за бортом разлился густой и непроглядный туман. Капитан и штурман Кройц непонимающе смотрели на карты и удивлялись тому, что они ещё не достигли земли. По прогнозам они уже два дня тому назад должны были зайти в Севастополь. Приняли решение лечь в дрейф, звонить в колокол каждые два часа и пристально слушать. Игнатьев запретил разговаривать на корабле, кроме как в случае необходимости, чтобы в случае чего услышать скрип другого корабля или рокот волн о скалы.
Начались брожения. Жданов, первый помощник, открыто презирал «капитанского найденыша» и шептал матросам, что это «нечисть, поднятая с проклятых камней», что это он навел на них туманы и беды.
Лука же не обращал на это внимания. Его мир сузился до палубы, каюты и фигуры капитана. Он не знал, кто он был раньше. Пустота в памяти не пугала его; она была преддверием новой жизни, цели, которую он инстинктивно ощущал – служить и защищать. Он был просто спасенным, обязанным жизнью.
Бунт вызрел быстро, как гнойник. Жданов, умело играя на суевериях и усталости команды, убедил достаточное людей, что их спасение – сбросить старика и его пса в море.
«Мы должны отдать морю его добычу! Поэтому оно злится на нас! Капитан украл его жертву!» – шептал он неграмотным матросам по ночам в трюме.
Нападение произошло на рассвете следующего дня. Вооруженные тесаками и пистолями заговорщики во главе с Ждановым ворвались в кормовую надстройку. Капитан Игнатьев, услышав грохот, схватился за свой палаш, но понимал – шансов мало. Он обернулся к Луке, который, как всегда, молча стоял в углу каюты.
«Лука, вон, через кормовое окно! Спасайся! Я задержу их, ты садись на шлюпку и плыви по правый борт от корабля, там по расчетам земля» – приказал капитан.
Но Лука не двинулся с места. Его лицо, обычно бесстрастное, исказила простая, ясная мысль: сейчас убьют капитана. А он, Лука, дал слово. Слово – это все, что у него есть.
«Я никуда не уйду! Я буду защищать вас, капитан! Пока не упаду без сил! Пока последняя капля крови не окропит палубу! Пусть все вас предали, но я с вами, капитан!»
Он схватил саблю со стены и встал между Игнатьевым и распахнутой дверью, в которой уже маячила фигура Жданова.
«Вот он, оборотень! – закричал лейтенант, его глаза блестели лихорадочным блеском. – Прочь с дороги!»
– Пока я жив, ты не пройдешь, падаль! - взревел Лука.
Жданов выстрелил почти в упор. Вспышка, грохот, едкий дым. Лука почувствовал страшный, жгучий удар в грудь. Он услышал сдавленный крик капитана за своей спиной. Мысль пронеслась четко и холодно: «Всё. Я умираю. Но… я встал на пути. Я попытался».
Он ждал, что его отбросит, что темнота нахлынет сразу. Но ничего не происходило. Только жгучая боль, но и она, странным образом, была локализована, будто не внутри, а на поверхности. Он посмотрел вниз. На его рваной рубахе зияла дыра от пули, вокруг нее быстро расползалось алое пятно. Он коснулся пальцами раны. Больно. Но… сердце билось ровно и сильно. Ноги не подкашивались. В голове не было ни слабости, ни тумана.
Недоумение, чистое и детское, отразилось на его лице. Он встретился взглядом с Ждановым. На лице лейтенанта застыла гримаса торжества, сменившаяся растерянностью, а затем – животным страхом. Пуля должна была вырвать кусок спины, свалить этого юнца с ног. Но он стоял. Стоял и смотрел.
– Что за чёрт… – выдохнул кто-то из матросов.
Жданов, побледнев, взвёл курок другого пистоля.
– Нечисть! Стреляйте в него! Рубите!
Это был сигнал. Они набросились все разом. Лука не умел фехтовать. Он просто отбивался. Первый удар тесака он принял на клинок, второй – скользнул по его предплечью, рассекая кожу и мышцы до кости. Боль взорвалась новым огнём. Третий матрос ткнул в него багром, острие вошло в бок. Лука застонал, но не отступил ни на шаг. Он бился, как загнанный волк: без искусства, с одной лишь слепой, яростной решимостью стоять между капитаном и этой безумной толпой. Каждый удар, каждое ранение должны были стать для него последними. Но он продолжал дышать. Продолжал двигаться. Его тело гнулось под ударами, но не ломалось. Кровь лилась ручьями, заливая пол, но сила не покидала его мышцы.
Он видел, как Жданов, поняв, что обычные раны не останавливают эту живую плоть, рванулся в обход, к капитану. И в этот миг что-то в Луке окончательно оборвалось. Не страх. Не боль. Какое-то последнее ограничение. Он повернулся к лейтенанту, и тот застыл, увидев его лицо. Лицо было бледным, залитым кровью и потом, но глаза… Глаза горели холодным, нечеловеческим светом. В них не было ни злобы, ни отчаяния. Только бесконечная, непоколебимая воля.
– Я… сказал… – прохрипел Лука и двинулся вперёд.
Он шёл прямо на Жданова, не обращая внимания на удары, которые наносили ему в спину оставшиеся матросы. Он шёл, как воплощённая клятва, которую нельзя нарушить. Жданов выстрелил ему в грудь снова. Лука качнулся назад, на его рубахе разгорелось новое алое пятно, но шаг не прервался. Его рука с саблей взметнулась и опустилась на предателя с чудовищной силой.
Больше лейтенант Жданов никогда никому не угрожал.
Увидев падение своего предводителя, а главное – вид этого окровавленного, но не падающего защитника, оставшиеся матросы дрогнули. Их звериная храбрость в миг испарилась, столкнувшись с чем-то по-настоящему необъяснимым и страшным. С диким воплем они бросились прочь из каюты, давя друг друга в дверях.
Лука стоял, тяжело дыша. Вся его одежда была изодрана и пропитана кровью. Пол вокруг него был скользким от неё. С десяток ран – от пулевых до глубоких резаных – зияли на его теле. Он чувствовал каждую. Но он также чувствовал странное, глубинное тепло, исходившее из самой его середины. Оно стягивало плоть, замедляло кровь. Он не понимал, что это. Он знал только, что капитан жив. Значит, он выполнил свою клятву.
Капитан стоял, прислонившись к столу, его лицо было белым как мел, в глазах читался не столько страх, сколько потрясение от увиденного.
«Лука… что… что с тобой?» – сдавленным голосом спросил Игнатьев.
Лука посмотрел на свои окровавленные руки. Он не знал. Абсолютно. Он только чувствовал странную, глубинную связь с камнями, на которых его нашли. И с человеком перед ним. Он опустился на колени, не из почтения, а потому что ноги вдруг задрожали – не от слабости, а от осознания произошедшего чуда.
«Я… защитил, капитан?» – спросил он тихо, все еще не веря.
Капитан Игнатьев медленно кивнул. Он подошел, тяжело опустил руку на его плечо, не боясь крови.
«Защитил, парень. Слишком хорошо».
На палубе стихли последние крики. Мир на корабле был мертв. Оставшиеся в живых бунтовщики сели в шлюпку и уплыли прочь.
Лука не пытался их остановить.
Капитан обессилено опустился в кресло, а Лука, словно пёс, сел подле него на пол. Старый морской волк сидел не шевелясь, лишь иногда поглаживая Луку по голове.
Корабль тихо плыл в молочной пелене, свечка на столе давно истлела, рука капитана на плече Луки отяжелела, а голова опустилась на грудь.
Голод мучил Луку, но не убивал. Жажда терзала, но не иссушала. Раны, которых было много, затянулись, не оставив и следа. Время потеряло власть над его телом. А он только и делал, что сидел возле своего хозяина и смотрел на дверной проем. И горе тому, кто решится подняться в каюту капитана Игнатьева без приглашения и потревожить его вечный покой.
Говорят туманным осенним утром, около Севастополя, заплутавшие моряки иногда могут увидеть вдалеке силуэт старинной бригантины. Те, кто видит её говорят чудную присказку, которой их научили полуслепые и хромоногие старцы в порту:
«Лука будь спокоен, капитана не тронем».
Обычно после этих слов туман начинает постепенно растворяться, силуэт бригантины тает вдалеке и мореходы вновь находят путь к суше.
