@stfuplz спасибо, если бы не ты, я бы это так и не прочитала, потому что лещ вспомнился совсем неожиданно.
Копипаст, длиннее предыдущего, автор тот же.

Всю жизнь завидовала людям, которые умеют учиться на чужих ошибках. Бывают, знаете ли, такие экземпляры, которые 7 раз отмерят, посмотрят в справочнике, сверятся со звездами, и… передумают. 
Лично мне, для того чтобы понять, что гвозди несъедобны – нужно сожрать пару ящиков, да и то останусь в сомнениях - а вдруг неправильно приготовила? 

Наклонности естествоиспытателя появились у меня еще в 5 лет. Именно тогда я придумала, что можно спрыгнуть с двухметрового сарая на сетку от детской кровати, и «взлететь, как акробат». Конечно же, «этюд акробата» не удался. Зато получился прекрасный «полет куля», с последующим уходом в почву. Ненависть к цирку жива по сей день.
В 7, я решила «подровнять» ресницы, «чтобы лучше росло». В результате, несколько месяцев просидела за партой одна: никто не захотел соседствовать с ребенком-уродом.
В 8 догадалась развести сухой спирт и вылакать его, чтобы «быть веселой, как дядя Леша». Веселье закончилось через пару часов, когда был заблеван не только сортир, но и кухонная раковина.
В районе 9 мне показалось, что если хорошенько разжевать смазку для лыж, можно будет здорово сэкономить на «орбитах». Мама почувствовала неладное, лишь к концу третьей плитки - «до -10 по Цельсию». Конечно же, выдрала. Как, впрочем, и во всех предыдущих случаях. 
Но весь этот опыт – сущие пустяки, по сравнению с экспериментами переходного возраста.]]

Насколько я помню, переходный возраст - это довольно противоречивое времечко. Ну скажите, когда еще можно печься о судьбах человечества, одновременно подсчитывая количество прыщей на жопе? Пожалуй только с 13 по 16, или после 60. 
Про пенсионеров не будем, с ними и так все понятно.
А вот школьникам тяжело. С одной стороны – завуч и вступительные, с другой – все остальное, включая групповой секс после выпускного. Это вам не хуры-мухры.

Соблазны были в таком количестве, что поначалу я даже растерялась, не зная с чего начать. То ли попробовать курить, то ли вдариться в пьянство, то ли наконец-то позволить Сидорову расстегнуть второй крючок на лифчике… Никаких особенных напутствий «от родственников» у меня не было – все как у всех. Мама объясняла, что алкоголики заканчивают в тюрьме, папа рассказывал, что от табака бывает рак легких, а бабушка клялась, что никогда в жизни не будет нянчить моих детей, которые непременно приключатся от приходов позже 21-00. Пожалуй, что бабушка была самой доходчивой: с идиомой «блядям не место в нашем доме» спорить было бесполезно, поэтому на детей я решилась ближе к 20 годам. А вот все остальное было опробовано, и кое-что даже прижилось. - К 15 годам я курила «как девочка», употребляла «как мальчик», и ругалась матом как обходчик железнодорожных путей. Единственной неосвоенной высотой остались наркотики. Нет, конечно же, траву я пробовала. Все как полагается: в обстановке жуткой секретности мы пускали по кругу косяк с Matricaria recutita вперемешку с дедушкиными усами, и делали вид, что всех дико прет. 
Но душа просила большего.
И, как это обычно и бывает, ей не отказали.


Паркопан приехал на дачу вместе со Стасиком, и страшно озадачил местное население. С одной стороны, вокруг были исключительно люди опытные, и жизнью тертые. А с другой – гораздо проще рассказать о том, как ты ловко «ширяешься» в перерывах между спасением мира и алгеброй, нежели действительно что-то употребить.
- Во-первых, нет зависимости. Скока хочешь жри – все равно не привыкнешь. – рекламировал товар Стасик. – А во-вторых - очень прикольные глюки, прямо как в кино.
- Фильмы бывают разные, - некстати заметила я.
- Просто нужно думать о том, что тебе нравится. Тогда тебе Это и приглючится.

Прения продолжались 5 дней, а на шестой было решено, что таблетки нужно пробовать.
- Сначала съедим сами, а завтра пусть бабы едят, - отдавал распоряжения Стас. – А то если чего случится, они нас запалят – мало не покажется. И вообще – на них только продукт переводить.
С видом первопроходцев-камикадзе, мальчики сгрудились вокруг скамьи, и разломили упаковку. «Бабы» стояли рядом, и перетаптывались с места-на-место, ожидая эффектов.
- Сейчас как начнут шарахаться, - прошептала мне на ухо Света. – От паркопана всегда шарахаются.
- Ты почем знаешь? – кисло спросила я.
- Да вот знаю, - Света сделала таинственный вид, и на всякий случай отошла подальше. 
Прошло пол часа. Никто не «шарахлся», не вел бесед с чертями, да и вообще мужская половина вела себя довольно прилично. Любопытство, и без того терзавшее меня, вырвалось наружу.

- Может быть, таблетки просроченные? - предположил Стас. – Я уже 4 штуки выпил, и нифига. 
- Стасик, а вот если они просроченные, ты не мог бы дать мне чуть-чуть? – елейно произнесла я. – Четыре. Или даже две… Ну хотя бы полторы штучки.
- Зачем тебе таблетки? - грозно спросил Стас.
- А я тоже хочу чтобы мне кино приглючило. Очень люблю кинематограф.
- Тоже мне, - Стас посмотрел на меня исподлобья, и протянул упаковку. - Сначала выпей три. Ты тощая, может на тебя и подействует. 
- Химия, она безусловно, у тощих лучше усваивается, - важно заметил Леша. – С нее и одной достаточно.
- Это тебя, Лешенька, достаточно фольги от таблеток нажраться, чтобы кайфануть. А мне требуется полная доза – по другому «не цепляет», - важно заметила я.
- Да ты и без Паркопана ебнутая, - не остался в долгу Леша. – А ну как тебе плохо станет? Нас же твоя бабка на вилы насадит.
- О своей тете пекись, - посоветовала ему я, и запила таблетки водой. – Кстати, сколько там по времени действовать должно?
- Пацаны говорили денек подержит и отпустит, - ответил мне Стас. – Да не боись, - Митенька вон семь штук выпил, а ему завтра вечером в Москву.

Надо сказать, что поступок Митеньки немало меня удивил. – Местный ботан, не пивший ничего крепче киселя, мог похвастаться единственной достопримечательностью в лице бабушки. Невзирая на погодные условия и позднее время суток, старушка имела обыкновение выходить на мостик, и зычно орать: «Миииитиииинька, маааальчик, пора домой». Короче, если бы мне кто-то сказал, что по достижении совершеннолетия Митенька убил бабушку ржавой садовой лопатою, я бы нифига не удивилась. Но речь не об этом. 
- Раз уж этот придурок выпил, и не забоялся, то такая, во всех отношениях продвинутая барышня, тем более не должна волноваться, - уговаривала я себя.
Впрочем, причин для волнений и не было. Время шло, а кина не показывали. 
Мужская часть насления пересчитывала Паркопан на водку, и страшно горевала. 

Стас разделил остатки таблеток между соучастниками и вздохнул.
- Допиваем остальное, и расходимся по домам, - предложил он.
- А как же кино? – огорчилась я.
- Не знаю… Какие-то неглюкавые таблетки, - ответил Стас. – А может быть, ты сама виновата. Чтобы заглючило, нужно хорошенько о чем-нибудь подумать.
- Да, а еще нельзя думать о том, что не нравится, - подала голос Светка. – А то «убьешься».
- Как это «убьюсь»? - испугалась я. – Я совсем не хочу «убиваться».
- А вот так… Начнешь думать о смерти, например, она к тебе и придет, - Светка сделала страшные глаза и высунула язык.
- Главное, не думать о тебе, а то пожалуй и правда лучше убиться, - ответила я ей и пошла домой.

На обратном пути я старательно представляла себе, как Бред Питт делает мне предложение руки и сердца, а в качестве свадебного подарка настойчиво предлагает яхту. Процесс настолько захватил меня, что я не заметила, как подошла к мостику. 
- Или яхта, или я передумал, - сказал мне Брэд.
- Главное, чтобы бабушка спала, - ответила ему я. 
- А что бабушка? - осклабился Брэд. – Бабушку можно взять с собой.
- Гамбургером отравился? – предположила я.
- Это ж надо так напугала, зараза! Я думала - кто тут у нас на мостике разговаривает? Целый час приглядывалась. Ты с кем столько болтала?
Заспанное лицо мамы не предвещало ничего хорошего, поэтому я подмигнула Брэду, а вслух сказала: 
- Ни с кем. А бабушка спит, да?
- Да уж понятно не на мостиках ночами отирается, - пробурчала мама. – Пошли домой.
- Жалко, - сказала я.
- Кого жалко? – не поняла мама.
- Бабушку… Ночной воздух бодрит пенсионера.
Мама остановилась, и внимательно посмотрела на меня.
- А ну дыхни! Пила?
- Нет. Глотала наркоту, - я развела руками. – А бабушка все-таки спит, да?
- Да. И тебе пора. – мама впихнула меня в дом. – Это ж надо было так нажраться…
- Я не пила, - попыталась возразить я. – И вообще, мне по бабушке нельзя убиваться. А то яхты не будет.
- Первой электричкой в Москву! Таз за печкой, в открытое окно не блевать, - речитативом произнесла мама.
- А бабушка спит? – успела спросить я напоследок, перед тем как дверь моей комнаты закрылась.

- Не сплю, - ответила мне бабушка. Она сидела в углу комнаты на стуле и отрезала хвостики от крыжовника.
- Сейчас сюда придет… юноша… Он актер, межу прочим…, - прошептала ей я. - Ты бы лучше в другой комнате посидела… 
- Неча мужиков по ночам таскать, - бабушка погрозила мне кулаком, и съела крыжовину. – Никакой помощи от тебя…
- Сама управишься, - рассердилась я. – Чего тебя принесло-то на ночь глядя?
- Яхту хочу, - ответила мне бабушка, и съела еще одну ягоду. 
- Мы тебе подарим, только уйди, пожалуйста, куда-нибудь.
- Старуху из собственного дома гонят, - заголосила бабушка. – Дожила, на старости лет…
- Ну вот только не начинай про старость, - начала звереть я. - Все приличные старики в это время давно спят.
- А я по твоему неприличный старик? – бабушка поправила очки, и уперла руки в боки.
- Не знаю, - честно ответила я. – По-моему - ты меня достала. Я лучше сама отсюда уйду.
С этими словами я открыла шпингалет на окне, и спрыгнула в сад. 

Светало. На улице начинали петь первые птицы. Вдохнув полной грудью, я приготовилась присесть на скамейку, как вдруг до моих ушей донесся какой-то подозрительный скрежет. Оглянувшись, я увидела странную картину:
Поджав юбку одной рукой, и цепляясь за подоконник другой, бабушка лезла из окна, точно утопленник из колодца. 
- Совсем оборзела, - крикнула ей я, и перемахнула забор. – Никакой личной жизни.
- Яхту зажать хотела, да? Выкуся! – бабушка показала мне дулю, и подошла к забору.
- Ты хуже целой сотни неприличных стариков. Раскорячишься, не буду тебя снимать, - пригрозила ей я, и на всякий случай пошла в сторону «от дома».
Вероятно, у бабушки был некий опыт по преодолению препятствий, потому что уже очень скоро она нагнала меня и принялась швыряться крыжовником в спину.
Первое время я терпела, но потом удары стали сильнее. Много сильнее.
- Охренела? - завизжала я. – Я тебе в дом престарелых сдам, как хулиганку. 
- За руки держи ее, за руки, - начала визжать бабушка. – А не то опять сбежит.
И тут меня действительно схватили за руки и повели домой. 

С одной стороны шла мама, а с другой стороны - дядя. У них были абсолютно белые лица, и они вели себя так, как будто меня не было. Хитрожопая бабушка предпочла скрыться – во всяком случае, я ее не видела.
- Мама, надо бабушку куда-нибудь пристроить, - тут же начала жаловаться я. – Она ночами крыжовник жрет неспелый, и через заборы прыгает как козел.
- Ты кололась или что-нибудь кушала? – тихо спросила у меня мама. – Я не буду ругать, правда.
- Говорю же, наркоту глотала, - ответила ей я. – Но моя наркота, по сравнению с бабушкиным хамством – семечки. Она у меня яхту отобрала, только представь себе… 
- Представляю, - сказала мама.
Меня отвели домой, положили на кровать и, закрыли комнату на ключ, предварительно подперев окно палкой. Бабушка появилась сразу же после того, как щелкнул замок, и не покидала меня 4 дня. Не смотря на то, что к концу срока бабуся стала гораздо менее словоохотливой, я все равно порядком устала от ее присутствия.

Меня выпустили на улицу только через неделю, с обещаниями «никогда, и ни при каких обстоятельствах и т.п». Выпустили легко, потому что раскаяние мое было слишком очевидным.

Вернувшись в тусу, я поняла, что легко отделалась. 
Правильно, Митенька.
В то время как все остальные пошли домой и устроили химозный шок родителям, Митенька ухитрился произвести фурор среди шоферов дальних рейсов. Подойдя к собственному дому, он вдруг почувствовал себя странно, и, забоявшись бабушки, решил свалить в Москву немедленно. Не взирая на то, что решение было вполне логичным, Митенька приступил к его исполнению самым топорным образом. А именно – он вышел на трассу М-4, и пошел пешком в сторону Москвы. Расстояние в 105 километров нисколько не напугало Митеньку, а вовсе даже наоборот. Его выловили в 20 километрах от города Ступино. - Какой-то дальнобойщик чрезвычайно удивился, узрев юношу, разговаривающего с кустом боярышника, и отвез новоиспеченного друида в ступинскую дурку. По прошествии нескольких ней, за Митенькой приехала бабушка, и больше мы его не видели.

Вот такая вот история.
Как вы понимаете, с того самого дня наркотиками я не увлекалась. Ну их, к чертовой бабушке :)

Прочитала, понравилось, решила поделиться. Оченьдлиннопост.
автор Екатерина Великина.

О том что воровать нехорошо, мне еще в самом раннем детстве рассказывали. Конечно же, больше всех отличилась бабушка, которая, в отличие от моих высоколобых родителей на мелочи не разменивалась, и за детскую психику не тревожилась. - Логическая цепь «спиздишь-посОдют-расстреляют» наполнила меня ужасом на 10 лет вперед, и навсегда отбила желание присваивать чужое добро. Впрочем, конфеты и мелочь в папином кармане в понятие «казенное имущество» не входили, и поэтому жизнь моя была легка и вольготна.


Описываемый мной случай, произошел уже в более позднем возрасте, на севере. 
Жили мы тогда в крохотном двухэтажном домике на 8 квартир. – По четыре в каждом подъезде. Так как размеры квартир были под стать домику, местное население использовало прилегающую к дверям территорию в хвост и в гриву. - Унты дяди Коли соседствовали с тапочками его жены тети Тани, старым ватником Тети Люды, резиновой лодкой дяди Пети и тремя охотничьими собаками деда Василия. Все это говно лежало в подъезде годами, и путешествовали, пожалуй, только тапочки тети Тани, да и то, только когда дядя Коля уходил на охоту, а тетя Люда уезжала к маме… Впрочем, кругосветка тапочек была не слишком продолжительной, потому что однажды тетя Люда к маме не поехала, а вместо этого отхерачила тетю Таню Тем Самым ватником. До сих пор не знаю, кто обиделся больше – тетя Таня или тетя Люда, но ватник оказал неожиданно благотворное влияние, и больше семьи не ссорились.
Единственным приятным фактом во всей этой истории было то, что скоропортящиеся продукты в подъезде не хранили, и никакой некондиции, окромя собак деда Василия, по углам не валялось. Впрочем, и этот акт гражданской самосознательности объяснялся довольно просто. – Перед входом в дом располагалась небольшая кладовка, одна стена которой граничила с улицей, а другая выходила непосредственно в подъезд. 
Как и во всем доме, в кладовке царил полный коммунизм, поэтому никаких дверей-замков-ключей не планировалось и в проекте, а вместо этого были полки с номерами квартир на желтых бляшках и щеколда «от ветра» на входе. Но, не взирая на все попытки строителей уравнять классовые прослойки, социальное неравенство все равно присутствовало, и полку моих родителей можно было найти даже не глядя на номер. –Среди оленьих туш, ведер брусники и блестящих рыбных спин, сизые куриные тельца держались особняком, всем своим видом показывая, что их хозяева далеки и от мирского вообще, и от принятия пищи в частности.
Помнится, как-то раз я поинтересовалась у мамы, а почему у Фалеевых (соседи сверху), такая полная полка, а у нас такая пустая.
- Потому что у Фалеевых папа охотник, - ответила мне мама, и вздохнула.
Кто именно наш папа, я спрашивать не стала, и ушла в свою комнату.

Собственно, с этих проклятых Фалеевых и начинается моя дурацкая история. 
Как-то раз отправила меня мама в кладовку за курицей. Нацепив шапку, и получив строгое указание не лизать щеколду на входе, я отправилась в подъезд.
Постояв немного у заветной щеколды, и все-таки лизнув ее для независимости, я открыла двери кладовки и щелкнула выключателем. Курица лежала на полке справа и смотрела на меня укоризненно. 
К тому моменту, когда я уже почти отколупала птицу от ее молчаливых товарок, и собралась уходить, что-то приковало мой взгляд к соседской полке. Этим Чем-то был огромный вяленный лещ, с золотыми плавниками, наглой мордой и отменным жирным брюхом. 
Как завороженная, глядела я на Леща, и чувствовала, что даже не смотря на то, что мой папа не охотник, и Лещ не наш, а Фалеевский, рыбного дня Фалеевым не видать также, как и трезвого Фалеева-старшего. 
Вариант поедания трофея на месте, возможным не представлялся. - Даже в свои 9 лет я понимала, что с такой температурой на улице, найдут меня под только под утро с Лещем в зубах и курицей подмышкой, и в гробу нас будет трое. Уходить из жизни в компании с общепитом мне не хотелось, и поэтому я принялась размышлять на тему «что же делать дальше». 
Среди куриных тел и прочей снеди размышлялось особенно лихо, и через 2 минуты поэтапный план преступления был готов. – Я решила, что прошмыгну в квартиру, и, оставив курицу на стуле в прихожей, тут же побегу в сортир, чтобы там, в тишине и прохладе, сполна насладиться добычей. Особенно прекрасным, мне казался тот момент, что после поедания Леща, все остатки тела отправятся в унитаз, и алкаш-Фалеев ни за что не догадается какие воды бороздит его подопечный.

Как и любого гения, меня подвела фигня.
Залетев в квартиру, я слишком громко шваркнула курицей по стулу, и это привлекло внимание мамы. Она вышла из кухни, как раз в тот момент, когда мы с Лещем на пятой скорости штурмовали дверь клозета. К счастью, мне удалось щелкнуть запором вовремя, и осведомиться, с каких это пор я посещаю сортир с шапкой на башке, родительница не успела.
- Что с тобой, Катя? - спросила она из-за двери. – Ты чего как угорелая носишься?
- Да живот вот тут скрутило, мама, - проскрипела я, стягивая с себя головной убор и устраивая Леща на коленках.
- Ну дак ты мне шапку-то отдай, - продолжала упорствовать мама. – Зачем она тебе?
- Я попозже отдам, щас некогда, - совершенно искренне ответила я маме, и попыталась было отодрать от Леща плавник.
- Ты что-то все-таки странная какая-то, - не унималась родительница. – Может, ты, опять щеколду лизала?

В ту же секунду я поняла весь ужас своего положения, по сравнению с которым лизание щеколды казалось сущей мелочью…

Проклятая рыба была заморожена настолько, что отделить одну ее часть от другой можно было разве что при помощи газовой горелки. План «сожрать и смыть кости» рухнул окончательно и бесповоротно, потому что с тем же успехом я могла попытаться полакомиться бюстиком Ленина со стола папиного начальства.
- Да что ты молчишь все? – вновь подала голос мама. – Что у тебя случилось?
При слове «случилось» в воздухе запахло летальным исходом. 

Как вы понимаете, оказаться с 50-сантиметровой рыбиной в осаждаемом мамой сортире – удовольствие ниже среднего. А с учетом того, что рыбина ворованная, никаких жизненных благ в виде кукол и лисапедов на ближайшие 10000 лет не предвидится.

- Убьют, - подумала я. 
- Не убьют, - ответил мне внутренний голос. – Мама будет визжать, а папа, разве что стукнет… То же мне, кража...
- Резонно, - подумала. Но тут же вспомнила Фалеева, и мне стало еще страшнее. Лишенные вкусного Леща фалеевские дети наверняка будут ненавидеть меня до самой смерти а после смерти будут по очереди ссаться на мою одинокую могилку. Ну и, ясен перец, что витиеватого креста мне не поставят, а скорее всего, дело сведется к ведру с надписью «Эта девочка воровала чужих лещей»…
- Хватит трусить! Прячь, рыбу, дура, - настоятельно порекомендовал мне внутренний голос. – А то ведь и правда убьют.

И тут мне стало еще страшнее. Потому что спрятать полуметрового леща в абсолютно пустом сортире, может только Копперфильд, да и то навряд ли… Рулон туалетной бумаги, пепельница и газета Мирнинский рабочий – вот и все ресурсы которыми я располагала. 
От страха, я обняла леща покрепче, и принялась жевать край «мирнинского рабочего», рассчитывая на то, что в типографской краске содержится достаточно крысиного яда. 

Тем временем, стук в дверь усиливался. – Должно быть, мама решила, что меня постигла страшная фекальная смерть, потому что в ее голосе уже начали появляться истерические нотки.
В последнем порыве спасти свою жалкую жизнь, я попыталась было закинуть рыбу на сливной бачок. Естественно, делать этого не стоило, потому что при падении Лещ издал страшный грохот, после чего мама крикнула «иии-ииих» и стала вышибать дверь. Сортир затрещал по швам, Лещ засмеялся, а я начала отключаться.

На этом месте эта история могла бы и закончится. И я даже до сих пор думаю, что лучше бы она и закончилась… Но так как речь идет не о затрапезном рыбном воре, а о Катечкиной, то финал наступил несколько позже.

Как раз когда мама была близка ко мне, а я сама была близка к небесам, организм перешел на резервное обеспечение, и таки нашел выход из создавшейся ситуации. Выход был херовым, но за неимением других вариантов мне пришлось им воспользоваться.
- Положи леща в унитаз, накрой его крышкой и выходи, - сказал мне внутренний голос. – По крайней мере, успеешь выпить чашку чая перед смертью.

Тяжело вздохнув, я определила леща в сортир, закрыла крышку, предварительно плюнув рыбе в морду, и перекрестившись вышла в мир. 

- Что с тобой? Что ты молчишь? Почему ты не открывала? – визжала мама. – Это не ребенок, это отродье какое-то! Что ты там делала?
- Читала, - сказала я маме. – Не нервничай, пожалуйста.
Как следует прооравшись, и отвесив мне пару подзатыльников, маман сменила гнев на милость и сообщила что на кухне меня ждет суп. 

Точно минер по вражеской ниве прошла я на кухню, налила себе тарелку супа, и принялась его есть. 
Как и все последнее в жизни, суп был необыкновенно вкусен.
На седьмой ложке, дом пронизал страшный крик. 
В крике было что-то нечеловеческое, из чего я сделала только один вывод: вместо того чтобы искать улики, мама решила использовать сортир по назначению, и во время спуска воды свела неожиданное знакомство с моим гостеприимным лещиком. 

Через час я стояла на пороге у Фалеевых, и размышляла, какой из вариантов раскаятельной речи более всего подходит к обстановке.
Остановившись на скромном «Простите, дяденька Фалеев, я украла вашу рыбу, но не съела потому что мама ее опИсала» я нажала на дверной звонок. Про маму я, понятное дело, из мести решила сказать, чтобы не одной позориться…
Но каково же было мое удивление, когда Фалеев сообщил мне, что никаких рыб у него нет и не было, и вообще он спит.

Не было рыбы и у Сидоровых, и у Петровых и вплоть до 10 вечера я была уверена что Леща мне не иначе как лукавый послал, в качестве проверки на вшивость.
А в 10-15 я уже точно знала, что лучше бы мне и правда посылка с того света пришла. Лещ был НАШИМ, и оказался не на той полке только по причине папиной рассеянности.

Не, если вы думаете, что это было мое последнее воровство, то вы глубоко заблуждаетесь. Но вот лещ, стопудово, был последним.

Вообще, историй, за которые меня по сей день тычут носом сами-знаете-во-что, у семейства моего предостаточно. Прямо скажем, долгими зимними вечерами матушке есть что вспомнить, и на скучную жизнь она вряд ли пожалуется. При этом не могу сказать, что я была каким-то особенно хулиганистым ребенком… Скорее, я была ребенком хитрым и изобретательным, но, опять же, эти качества не врожденные, а приобретенные в результате жизненного опыта и прочих трудностей.

Надо сказать, что, когда мы жили на севере, самым острым вопросом был вопрос питания. Раз в месяц родители получали талоны, на которые можно было отоварить пару кил мяса, пару бутылок бухла и кулек конфет «Радий». Причем для того, чтобы осчастливиться всем этим великолепием, в магазин следовало ломиться сразу же в день получения талонов. Запас провианта был конечен, и, придя в магз в последний день отоварки, можно было запросто остаться с кульком «Радия». В остальные дни полки магазинов были не то чтобы пусты, но и ассортиментом не блистали. Скажем так: помимо хлеба и молока, в продаже имелись только три вещи:

детская смесь «Малыш» (из которой я немедленно навострячилась изготавливать «Трюфель»);

кисель сухой, брикетированный (его я хавала прямо так, в часы особых раздумий);

ирис фруктовый весовой (шел в пищу за неимением киселя).

Всяческие заморские блага в виде апельсинов, сушеных бананов и мандаринов появлялись на прилавках чрезвычайно редко, и за них приходилось бороться.

– Катя, в шестом выкинули яблоки, – звонила мне с работы мама. – Скажи своему папаше, что если он хочет, чтобы его ребенок ел фрукты, то пусть берет рюкзак и к семи часам подойдет к магазину… Да, а если ты сама хочешь есть фрукты, то отправляйся туда немедленно и займи очередь. Вообще, конечно, погано все это было… Я отправлялась в шестой магазин и действительно занимала очередь, после чего меня сменяла пришедшая с работы мама, а в самом конце приходил папашка с сумкой, и хорошо, если яблоки не кончались перед нашим носом.

Поэтому неудивительно, что в вопросах провизии родители проявляли недюжинную изобретательность и использовали любую возможность пополнить запас хавчика. Собственно, возможностей у них было не так уж и много. Мясом можно было разжиться у охотников, но так как, к моему глубочайшему сожалению, свиней в тайге не водилось, весь животный белок сводился к лосятине. Колбасы же, сладости и прочие деликатесы закупались в городе Мирный, который находился в ста километрах от нашего поселка.

Поездок предков в Мирный я ждала стрепетом. Во-первых, оттуда мне привозился ужасно дефицитный торт «Птичье молоко», который, как вы понимаете, был прекраснее сухого киселя абсолютно во всех отношениях. А во-вторых, их отъезд был практически единственной возможностью просрать школу без антрепризы «что-то, мама, у меня в глазах потемнело» и не получить за это по ушам.

Наверное, не стоит и говорить, что дни родительских вылазок были рассчитаны мной до минуты. Утром мама с папой вставали, готовили мне завтрак и отправляли в школу, после чего за ними приезжала машина и они отбывали за покупками вплоть до семнадцати нуль-нуль. Как раз когда родители погружались в машину, я плевала на школьный порог и, разворачиваясь на девяносто градусов, преспокойно топала до дома, радостно позвякивая ранцем. Впереди меня ждали несколько часов отменного ничегонеделания, сдобренных грезами об ужасно дефицитном торте.

Тот день, о котором я пишу, ничем не отличался от прочих. Точно так же, как и всегда, меня накормили, укутали и выпихнули в школку.

– Сегодня мы уезжаем в город, – сказала мне мама перед выходом. – Первое на плите, второе в холодильнике, шарф на улице не снимать! Если что-то случится – пойдешь к Людмиле Павловне.

– Да что может случиться, мамочка? Все будет отличненько! – ответила ей я и, гаденько ухмыляясь, отправилась в сторону учебки. Спустя полчаса, совершив ритуальный плевок на крыльцо дома знаний, я, как всегда, развернулась и почапала обратно. И без того прекрасное настроение мое было прекрасным вдвойне: помимо дефицитного торта, меня ожидала запрятанная под подушкой кассета с историческим фильмом «Калигула». Эту дефицитную киноленту я намыла у соседки по подъезду и до последнего дня хранила в тайне, чтобы ознакомиться с сюжетом без лишних свидетелей.

И вот в таких приподнятых чувствах дохожу я до хаты. И прямо перед дверью выясняется весьма тривиальная вещь: ключи от квартиры лежат в квартире, на полочке перед зеркалом, а мой, катечкинский, карман девственно пуст и проникнуть в дом нет ну никакой возможности.

Сказать вам, что настроение мое испортилось, значит, ничего не сказать… Рисовавшиеся в моей голове перспективы были одна тухлее другой. Возврат в школку я отмела сразу же, по причине неспортивности, а утренний визит к Людмиле Павловне возможным не представлялся, ибо хоть и была она круглой дурой, но для того чтобы понять, что уроки в девять утра не заканчиваются, семи пядей не требуется.

В огорчении я присела на ступеньку и принялась размышлять о судьбах мира. О судьбах размышлялось плохо, но зато в процессе мне вспомнилось, что совсем недавно наша соседка тетя Лена захлопнула дверь и дядя Коля залезал в форточку за ключами.

«А что, это неплохо, – подумала Катечкина. – Я гораздо меньше дядя Коли, да и живут они на втором, а мы на первом. И вообще…»

За этими размышлениями я совершенно незаметно для себя вышла на улицу и обогнула дом.

Заветная форточка была открыта, а прямо под окошком проходила труба, что окончательно развеяло мои сомнения. Минут пять я покоряла трубу, а взобравшись на нее, преспокойно дошла до своего окошка. Распахнув форточку пошире, я встала ногами на подоконник и полезла внутрь. То, что соседский дядя Коля не пролезал в форточку, а использовал ее для того, чтобы открыть шпингалет на оконной раме и войти через окно целиком, стало очевидным только в тот момент, когда лучшая половина моего тела находилась в квартире, а худшая торчала по ту сторону мира. Дотянуться до шпингалета возможным не представлялось, так как мои 140 были полным фуфелом по сравнению с дяди-Колиными 203, и я расстроилась. Способов развития событий было очень немного, а вернее говоря, мало – всего два. Вариант продолжить свой путь и рухнуть внутрь рыбкой не слишком радовал – под окном не было дивана, и перспектива разбить хлебало о холодный дощатый пол в мои планы не входила. Второй вариант, а именно лезть назад и топать к Людмиле Павловне, был, безусловно, пораженческим, но членовредительства не подразумевал, поэтому я выбрала именно его. Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает: как я ни тырилась наружу из окна, проклятая форточка не желала меня отпускать. Слабые попытки вылезти ни к чему не приводили, а когда я пыталась оттолкнуться сильно, окно предательски трещало и грозилось рухнуть. То, что школьный прогул покажется мышиным писком по сравнению с обрушением оконного проема, было очевидно, поэтому я прекратила возню и замерла до лучших времен, положившись на волю Всевышнего.

Как раз когда моя худшая половина начала отчаянно сигнализировать мне о том, что на улице не лето, а у Всевышнего есть дела поважнее, в квартире зазвонил телефон. Но не успела я испугаться от резкого звука телефонного звонка, как возник другой звук, который испугал меня гораздо больше.

– Але, – сказал кто-то из соседней комнаты. Голос так подозрительно напоминал голос моей мамы, что худшая моя половина сжалась, а лучшая закрыла глаза.

Застрять в оконном проеме собственной хаты со злой мамой на кухне – это вам не хухры-мухры.

Не дай пропасть, Господи, подумала я и, собрав последние силы, предприняла заключительную попытку вылезти наружу. Делать этого не следовало, потому что в тот же самый момент окно издало жуткий скрип и в комнату заглянула мама. Завизжали мы одновременно, и, должно быть, от ужаса лучшая моя половина перевесила-таки худшую, и, точно куль с дерьмом, я полетела вниз, на пол.

– Ну вот и пришли, – сказала я маме перед тем, как отключиться.

Единственный плюс в моем отчаянном приземлении заключался в том, что в школу я еще пару недель не ходила, разбитая морда и подозрение на сотрясение были покруче гриппа и антреприз с «темнотой в глазах» не требовали.

А второй плюс получился долговременным.

Каждый раз, когда мы с мамой ссоримся, она всегда первая мириться приходит.

– Как вспомню, – говорит, – как ты с воем на меня из форточки вывалилась, так сразу понимаю, что на дураков не обижаются.

Так и живем.