К декабрю Тимофей Иванович стал совсем плохой. Не поднимался и мало разговаривал,хотя всегда слыл балагуром. Одолели всё-таки раны орденоносца и лихого фронтового разведчика.

Утром открыл глаза, посмотрел на жену, сидящую рядом с кроватью.
– Что, Лида? – сказал он. – Какое сегодня число?
– Двадцатое декабря.
– Эх, – простонал Тимофей, – завтра день твоего рождения, а я, видишь, какой... Останешься нынче без моего подарка. Я уж и не припомню, когда такое было.
– Это ничего, – успокоила жена, – ты же знаешь, твой подарок у меня уже есть.
– Ты это о чём? – удивился Тимофей.
– Ну, как будто ты не помнишь, – ответила Лидия Николаевна, намеренно усмехнувшись.
– Не помню, не понимаю.
– А декабрист?
– Какой ещё декабрист?
Лидия Николаевна кивнула в угол, где стоял большой, разросшийся кактус. Как раз несколько дней назад он расцвёл яркими, красными цветами.
– Не помнишь?
– Не помню.
Лидия Николаевна даже чуть отстранилась от удивления.
– И ты не помнишь, когда мне его подарил?
– Разве его подарил я?
Глаза Лидии Николаевны наполнились слезами, не то от невольной обиды, не то от нахлынувших воспоминаний.
– Ты подарил его мне в сорок втором году, перед уходом на фронт. Уж я не знаю, где ты его тогда раздобыл. Кажется, у кого-то из знакомых выпросил. А когда принёс, то сказал, что поскольку на следующий год не сможешь ничего мне подарить, то пусть останется этот долгоиграющий подарок, который и на другой год зацветёт в декабре. И он действительно цвёл потом и во время войны и тогда, когда ты вернулся хоть и израненный, но живой… Говорят, что эти кактусы так долго не живут. А это почему-то живёт. И я даже не знаю, какой у него настоящий срок...
Тимофей Иванович с трудом приподнялся на локте и внимательно всмотрелся в цветок.
– Так разве это он? Но ведь мой-то был совсем маленький, в маленьком горшочке…
– Какой же ты глупый, хоть и фронтовик, – сказала Лидия Николаевна, – времени-то сколько прошло…
– А я думал, что мой цветок пропал… И ты заменила его другим, чтобы я не понял... А спросить боялся… Не хотел обидеть…
Тимофей Иванович протянул руку и положил её на тут же раскрывшуюся ладонь жены. Некоторое время они молчали.
– Сегодня у нас так тихо и тепло, – наконец, негромко проговорил, почти прошептал Тимофей Иванович, – знаешь, как-то грустно, что ли, уходить из этого тёплого мира…