Рукоять из темного дерева с бронзовым навершием идеально легла в ладонь. Ратибор вытянул клинок из ножен. Меч был недлинным, широким, с массивным лезвием и выраженным долом для стока крови. На нем не было украшений, лишь несколько зазубрин, тщательно заточенных, свидетельствовавших о его бурной истории. Но когда Ратибор взял его в руку, он понял. Меч был живым. Идеально сбалансированный, он казался продолжением руки.

— Теперь твой, — сказал Доброгнев. Он подошел к стойке и снял с нее щит. Не такой, как у ополченцев, а каплевидный, из прочных клееных досок, обтянутый толстой бычьей кожей и окованный по краю железом. В центре его красовался умбон — стальная полусфера, способная отразить любой удар.

— И это возьми.

Он посмотрел на старый отцовский меч, висевший на поясе у Ратибора, и на его грубый круглый щит, прислоненный к стене.

— То, с чем ты пришел… — воевода поморщился. — Тот меч, что на поясе — память. Повесь его в своей избе, если боги дадут тебе вернуться. А этот щит… — он пнул его носком сапога. — Этим оружием годится лишь дрова рубить да от волков в лесу отмахиваться, а не ордынцев встречать. В настоящей сече они тебя не спасут. Этот меч, — он кивнул на клинок в руке Ратибора, — он пил кровь печенегов, хазар и викингов. Он знает свое дело. Надеюсь, и ты будешь знать. Он твоему отцу служил верой и правдой в его последнем бою, и тебе послужит. Не посрами ни его, ни память Мстивоя.

Ратибор провел пальцем по холодному лезвию. Он чувствовал вес не только металла, но и истории, заключенной в нем.

— Благодарствую, воевода, — хрипло сказал он. — Я не посрамлю.

Глава 12: Затишье перед Бурей

Той ночью Ратибор не спал. Он поднялся на стену и нашел себе место между двумя бойницами. Город внизу притих, но не спал. То тут, то там вспыхивали огни факелов, слышались приглушенные команды, скрип телег. Чернигов дышал, как огромный, раненый зверь, готовящийся к последней схватке.

Ратибор сидел, положив на колени новый меч. Он смотрел на юг, в темную, беззвездную степь. Где-то там, за холмами, разгорались сотни, тысячи вражеских костров. Он чувствовал их присутствие, как животное чувствует приближение хищника.

Он думал. О своем отце. О воеводе. О той странной связи, что возникла между ними через мертвеца. Он думал о своих односельчанах, разбросанных по городу. Живы ли они? Выживут ли?

Мысли его метнулись на север, в его деревню. Перед глазами встало лицо Златы. Ее яростный, голодный поцелуй все еще жег ему губы. Это было обещание жизни, горячей, плотской, яростной. А следом возникло лицо Милены. Ее тихая преданность была как оберег, как тихая молитва. Две женщины. Две судьбы, которые коснулись его собственной. Выберет ли он одну из них, если вернется? Или они обе – лишь часть мира, который он должен защитить и который может потерять в любой миг?

Ему не было страшно. Вместо страха в груди нарастало холодное, хищное предвкушение. Он был готов. Он был вооружен. Он был на своем месте. Все его двадцать лет жизни, все тренировки с отцом, вся работа в кузнице, вся охота в лесу – все это было лишь подготовкой к этому моменту. К тому, что должно было начаться с первыми лучами солнца.

Он поднял взгляд к горизонту. И увидел. Далеко-далеко, на самом краю земли, мгла стала гуще. Она шевелилась. Из нее рождался глухой, едва различимый гул, похожий на гудение миллионов пчел. Он становился все громче, все ближе.

На стене рядом закричал дозорный:

— Идууут! Орда идет!

Затишье кончилось. Буря начиналась.

Глава 13: Первая Волна

Рассвет был красным. Не от солнца, которое еще пряталось за горизонтом, а от бесчисленных огней, что за ночь расцвели на равнине перед Черниговом. Они простирались до самого края видимого мира, сливаясь в одно огромное, пылающее море. Орда.

Гул, что Ратибор слышал ночью, превратился в низкий, вибрирующий рев, который, казалось, исходил от самой земли. Это был звук сотен тысяч копыт, смешанный с гортанными криками, ржанием коней и воем боевых рогов, вырезанных из кости. В утреннем полумраке степь зашевелилась. Черная масса пришла в движение, выплевывая из себя первую волну – легкую конницу.

Они неслись на своих низкорослых, косматых лошадях как стая демонов, выпущенных из преисподней. Без доспехов, в одних лишь стеганых халатах, но каждый с луком в руках. Они не шли в прямую атаку. Они кружили, как стервятники, на расстоянии полета стрелы, засыпая стены города дождем смерти.

— Щиты! К бою! — разнесся по стене рев воеводы Доброгнева.

Ратибор поднял свой новый, тяжелый щит, укрываясь за ним. Он прижался к бревенчатому парапету, оставив лишь узкую щель для обзора. Рядом с ним так же стояли другие ополченцы, сбившись в тесную стену щитов. В воздухе запело. Тысячи стрел с черным оперением взмыли в небо, на миг затмив утреннюю зарю, а затем с хищным свистом устремились вниз.

Стук стрел о щиты слился в оглушительную дробь, похожую на стук града по деревянной крыше. Некоторые стрелы находили щели, с глухим, чавкающим звуком вонзаясь в человеческую плоть. Справа от Ратибора вскрикнул и осел на землю молодой парень из его десятка. Стрела с широким трехлопастным наконечником пробила ему шею. Он захрипел, захлебываясь собственной кровью, и забился на дощатом настиле, как подстреленная птица. Никто не обратил на него внимания. Его место в стене тут же занял другой.

— Лучники! Огонь! — скомандовал Ратислав.

Черниговские лучники, стоявшие на башнях и специальных помостах за спинами щитоносцев, ответили. Их стрелы были тяжелее, луки — мощнее. Они били реже, но каждая стрела искала свою цель. Ратибор видел, как несколько всадников, словно споткнувшись, вылетели из седел. Их товарищи не обращали на них внимания, продолжая свой смертельный хоровод.

Эта пытка длилась несколько часов. Небо и земля смешались в свисте, криках и стуке. Рука, державшая щит, занемела от тяжести и от сотен ударов. Воздух пропитался запахом свежей крови, пота и паленого дерева – несколько зажигательных стрел попали в крыши башен, но их тут же тушили песком и водой. Ратибор молча стоял, чувствуя, как холодная ярость внутри него кристаллизуется в ледяное спокойствие. Он ждал. Он знал, что это лишь начало.

Глава 14: Тараны и Лестницы

Когда солнце поднялось выше, легкая конница отхлынула. Но это было не отступление, а смена тактики. Из основной массы орды, как гигантские жуки, выползли осадные орудия. Грубо сколоченные, но эффективные. Несколько крытых таранов, обитых мокрыми бычьими шкурами для защиты от огня, медленно двинулись к главным воротам. За ними, как муравьи, тащили десятки длинных штурмовых лестниц.

За осадными машинами двигалась пехота. Это были уже не легкие лучники, а тяжеловооруженные воины. Некоторые были в трофейных кольчугах, другие — в доспехах из толстой вареной кожи, усиленной костяными пластинами. В их руках были кривые сабли, топоры и длинные копья. Их лица были скрыты под войлочными или кожаными шлемами, оставляя лишь узкие щели для жестоких, лишенных всякой жалости глаз.

— Камни! Кипяток! Смолу! Готовь! — ревел Доброгнев, шагая по стене. — Подпустить ближе! Ближе, я сказал!

Ратибор оставил свой пост в стене щитов и присоединился к тем, кто стоял у парапета. Рядом с ним уже были приготовлены кучи булыжников и огромные чаны, в которых булькало варево — вода и смола. Жар от них обжигал лицо.

Таран, похожий на бронированную черепаху, неумолимо приближался. Первый глухой, тяжелый удар по воротам отозвался дрожью по всей стене. БУМ! И снова. БУМ!

— Огонь! — заорали сотники.

На таран и на головы подступающей пехоты обрушился ад. Защитники опрокидывали чаны. Кипящая вода и горячая смола лились вниз, вызывая жуткие, нечеловеческие вопли. Кочевники, на которых попадала эта жижа, вспыхивали, как факелы, или катались по земле, сдирая с себя плавящуюся кожу. Камни, сбрасываемые со стен, дробили черепа и ломали кости. Но на место павших вставали новые.

Они приставили лестницы. Первые кочевники полезли наверх, прикрываясь маленькими круглыми щитами.

— Сшибайте! — ревел Ратислав.

Началась самая грязная работа. Защитники баграми отталкивали лестницы, кололи лезущих копьями, били по пальцам, цепляющимся за край стены, топорами и мечами.

Один из кочевников, проворный, как змея, сумел взобраться на стену рядом с Ратибором. Он взмахнул кривой саблей, целясь в шею ополченцу. Ратибор, не раздумывая, сделал короткий выпад. Его новый меч вошел кочевнику в живот с мерзким хлюпающим звуком. Враг захрипел, его глаза расширились от удивления. Он посмотрел на рукоять меча, торчащую из его живота, потом на Ратибора. Изо рта у него хлынула кровь. Ратибор рывком выдернул клинок и пнул его ногой со стены.

Это была его первая смерть в рукопашной. Он не почувствовал ничего. Ни триумфа, ни отвращения. Лишь холодное удовлетворение от выполненной работы. Враг мертв. Стена держится.

Глава 15: Кровь на Бревенах

Бой на стенах превратился в сплошную мясорубку. Пространство было узким, отступать некуда. Смерть была повсюду. Ратибор дрался в каком-то красном тумане. Он видел, как рядом с ним кузнецу Демьяну стрела попала в глаз. Огромный, добрый мужик рухнул как подрубленное дерево, не издав ни звука. Одного из братьев-охотников стащили со стены багром, и внизу толпа тут же разорвала его на куски.

Но гибли и кочевники. Их трупы устилали землю у подножия стен. Некоторые, раненые, пытались отползти, но свои же топтали их, стремясь к лестницам.

Ратибор действовал как машина. Удар мечом, укол копьем, толчок щитом. Он прикрывал спину незнакомого ему дружинника, а тот прикрывал его. Они понимали друг друга без слов. Его новый щит спасал ему жизнь снова и снова. Стрелы отскакивали от умбона, удары сабель оставляли на коже лишь глубокие царапины.

В самый разгар сечи, когда крики и лязг железа достигли своего пика, Ратибор увидел, что на одном из самых опасных участков, над воротами, врагам удалось закрепиться. Дюжина ордынцев прорвалась на стену и теснила защитников. И в самой гуще этой свалки, разя направо и налево своим мечом, сражался князь Мстислав. Высокий, в сияющем шлеме с плюмажем, он был слишком заметной целью. Рядом с ним дрались его лучшие гридни, но врагов было больше.

Ратибор, не раздумывая, бросился туда, прорубаясь сквозь толпу. Он видел, как один из кочевников, обойдя дружинника, изловчился и метнул в спину князю короткое копье-сулицу.

Времени кричать не было.

Ратибор сделал отчаянный рывок, отталкивая одного из своих, и в последнее мгновение подставил свой щит под удар.

Удар был чудовищной силы. Ратибор почувствовал, как древко проламывает дерево, словно пергамент. Острие копья пробило щит насквозь. Он ожидал удара в грудь, но инстинктивно в последний момент чуть повернул корпус. Копье с хрустом вошло ему в плечо.

Боль была ослепляющей. Горячая, разрывающая, она обожгла его от плеча до самых кончиков пальцев. Ноги подкосились, но он устоял, вцепившись зубами в губу до крови. Он увидел, как князь обернулся, его глаза расширились, когда он понял, что произошло. Но времени на благодарности не было. Ордынцы снова полезли вперед.

Ратибор, рыча от боли и ярости, левой, здоровой рукой, перехватил меч и продолжил драться, отмахиваясь им, как дубиной, прикрываясь тем, что осталось от щита.

Глава 16: Дрогнувшие Ворота

Таран бил методично, глухо и страшно, как сердце умирающего бога. БУМ! Стены содрогались. БУМ! По дощатому настилу сыпалась щепа. Каждый удар отдавался в костях защитников, отбивая счет последним минутам жизни ворот. Воины на стенах яростно поливали таран кипятком и смолой, сбрасывали камни, но он, укрытый мокрыми шкурами, был почти неуязвим.

Наконец, наступил момент, которого все ждали и боялись. С оглушительным, раздирающим треском, похожим на стон раскалывающегося мирового древа, одна из створок ворот не выдержала. Толстые дубовые бревна, скрепленные железными скобами, разлетелись внутрь, как солома. В центре ворот образовалась черная, зияющая дыра, словно голодная пасть, ведущая прямо в ад.

Орда, увидев это, взревела. Это был не человеческий крик, а единый, первобытный вой торжества, идущий из тысяч глоток. Победа была так близка, что ее можно было потрогать, вдохнуть ее медный запах. Передние ряды кочевников, ослепленные яростью и предвкушением грабежа и насилия, хлынули к пролому. Они бежали, отталкивая друг друга, стремясь первыми ворваться в обреченный город.

Но за воротами их ждал сюрприз. Смертельный капкан, расставленный холодной, расчетливой рукой воеводы Доброгнева. Проход, который вел от ворот в город, был превращен в узкий, извилистый коридор. С обеих сторон его сжимали наваленные друг на друга телеги, обломки срубов, мешки с песком и перевернутые сани. Эта баррикада, казавшаяся хаотичной, на самом деле была хитроумным инженерным сооружением, не позволяющим врагу развернуться. В этой «кишке» могли протиснуться не более трех-четырех человек в ряд.

А в конце этого темного, мрачного коридора, в пятидесяти шагах от ворот, стояли они. Стена щитов. Молчаливая, неподвижная, ощетинившаяся полутораметровыми копьями. Здесь Доброгнев собрал лучших из лучших: три десятка своих самых опытных дружинников-гридней, для которых такая резня была привычной работой, и самых стойких, обстрелянных ополченцев. Тех, кто не дрогнет. Тех, кто пришел сюда умирать.

Первые кочевники, влетевшие в пролом на плечах своих товарищей, неслись вперед в пьянящем порыве. Они ожидали увидеть бегущих в панике жителей, пустые улицы. Вместо этого они влетели в полумрак узкого коридора и наткнулись на сверкающие наконечники копий.

Их инерция была так велика, что они сами насадили себя на эти клинки. Длинные копья русичей с хрустом пробивали кожаные доспехи, с чавканьем входили в плоть, дробя кости. Первые трое-четверо кочевников умерли, не успев даже взмахнуть оружием. Их предсмертные, удивленные крики потонули в реве толпы позади.

Их тела, пронзенные насквозь, стали первой линией обороны. Задние, не видя, что происходит впереди, продолжали давить. Они лезли по телам своих же товарищей, спотыкаясь и падая, но неумолимо продвигаясь вперед. Началась чудовищная давка. Люди, зажатые в узком коридоре, были беспомощны.

Резня разгорелась с новой силой. Первый ряд защитников, сделав свое дело, отошел назад, а их место занял второй ряд со свежими копьями. За ними ждал третий, вооруженный короткими мечами и тяжелыми секирами, готовый вступить в бой, когда дело дойдет до рукопашной.

Коридор смерти наполнился предсмертными хрипами, проклятиями, воем боли и лязгом стали. Кровь текла по земле, смешиваясь с грязью и пылью, превращая узкий проход в скользкую, чавкающую жижу. Ордынцы, застрявшие в этой мясорубке, не могли ни развернуться для удара, ни отступить, подпираемые сзади новыми волнами штурмующих. Защитники же работали методично и безжалостно. Они не сражались — они забивали скот. Укол копьем в лицо, в горло, в живот. Те, кому удавалось прорваться сквозь частокол копий, натыкались на мечи и секиры.

Один из ордынских вожаков, огромный, бородатый воин в трофейной кольчуге, сумел-таки пробиться к стене щитов. Он взмахнул тяжелой саблей, отбив в сторону два копья, и с ревом обрушил ее на щит молодого дружинника. Щит треснул. Но прежде чем кочевник успел нанести второй удар, сбоку, из-за щита соседа, вынырнула секира и с оглушительным хрустом врубилась ему в висок. Мозги и осколки черепа брызнули на стоявших рядом. Тело гиганта рухнуло, перегородив и без того узкий проход.

Штурм захлебнулся в собственной крови. Напор ослаб. Ордынцы в передних рядах, наконец увидев, что их ждет впереди, дрогнули. Они пытались отступить, но было уже поздно. Паника начала распространяться по толпе.

Ордынский военачальник, наблюдавший за битвой с холма, понял, что его лучший отряд увяз в смертельной ловушке и несет чудовищные потери. Понимая, что день проигран, он с яростью протрубил отступление.

Сигнал рога, призывающий к отходу, был встречен кочевниками с облегчением. Они бросились назад, давя в панике тех, кто упал. Огрызаясь, отстреливаясь из луков, они откатывались от стен, оставляя после себя землю, густо усеянную трупами своих соплеменников, и разломанные, дымящиеся остатки осадных машин.

Первый, самый страшный день осады закончился. Защитники стояли на стенах, тяжело дыша, покрытые с ног до головы кровью — своей и чужой. В узком проходе у ворот высилась жуткая баррикада из десятков переплетенных мертвых тел.

Чернигов выстоял. Но цена этой победы была ужасающей.

Деревня была разграблена. Не сожжена дотла, а именно разграблена. Двери изб были выбиты, дворы пусты. Не было слышно ни лая собак, ни мычания скота. Жители, видимо, успели бежать в леса, забрав все самое ценное.

— Хоть передохнем под крышей, — пробасил Демьян, заходя в первую попавшуюся избу.

Они расположились на ночлег, выставив часового. Ратибор жевал кусок вяленого мяса, прислушиваясь к ночным звукам. Сердце было не на месте. Эта тишина была хуже крика.

Его чутье не подвело.

Внезапно с улицы донесся приглушенный вскрик и глухой удар. Это был их часовой, один из братьев-охотников.

— К оружию! — рыкнул Демьян.

Они едва успели схватить мечи и топоры, как в дверной проем ворвались люди. Их было около десятка. Оборванные, с дикими, голодными глазами и оружием, собранным с бору по сосенке — ржавые топоры, вилы, дубины. Мародеры. Местные, которые решили поживиться тем, что не успела забрать орда.

Завязался короткий, жестокий бой в тесном пространстве избы. Это была не битва воинов, а грязная, отчаянная драка за жизнь. Один из мародеров с диким воплем кинулся на Ратибора, пытаясь проткнуть его вилами. Ратибор отбил удар щитом, дребезги полетели от старого дерева. В то же мгновение он шагнул вперед и нанес удар. Отцовский меч вошел нападавшему в живот. Мародер захрипел, выронил вилы и осел на пол, зажимая руками рану, из которой вываливались наружу горячие, дымящиеся кишки.

В избе стоял смрад пота, крови и страха. Демьян своим огромным кузнечным молотом проломил череп еще одному нападавшему. Раздался тошнотворный хруст. Братья-охотники, работая слаженно, как и в лесу, прикрывали друг друга. Но мародеров было больше. Они лезли, как саранча, ослепленные голодом и жаждой легкой наживы.

Один из них, подкравшись сбоку, ткнул ножом в бок Демьяну. Кузнец взревел от боли и ярости и, схватив нападавшего за горло своей огромной ручищей, просто свернул ему шею. Но силы уже оставляли его.

Видя, что дело плохо, Ратибор отбросил в сторону почти развалившийся щит.

— Наружу! — крикнул он. — В избе нас передавят!

Он первым выскочил на улицу. За ним, отбиваясь, выбежали остальные. На свежем воздухе стало легче дышать и двигаться. Бой продолжился под тусклым светом звезд. Ратибор дрался молча, с холодной яростью. Его меч двигался экономно и смертоносно. Каждое движение было выверено. Он не махал клинком, он им работал. Удар, укол, парирование. Он был как машина смерти.

Через несколько мгновений все было кончено. Последний из мародеров, видя гибель своих товарищей, с воплем ужаса бросился бежать и скрылся в темноте.

Вокруг на земле лежало восемь трупов. Среди них был и один из их отряда — мельник. Ему проткнули горло заточенной палкой.

Демьян сидел на земле, зажимая рану в боку. Она была неглубокой, но крови он потерял много. Другой брат-охотник был ранен в руку. Только Ратибор и Лютобор остались невредимы.

Ратибор тяжело дышал, глядя на дело своих рук. На труп с вывалившимися кишками. На человека с проломленной головой. Это была не та война, о которой он слышал в песнях. Здесь не было славы и чести. Лишь грязь, кровь и борьба за право дышать еще один миг.

— Вот так, сынок, — прохрипел Демьян, морщась от боли. — Это тебе первый урок. Орда — это страшно. Но человек, доведенный до отчаяния, порой бывает страшнее любого зверя.

Ратибор молча кивнул. Он опустил свой меч. Клинок был в зазубринах. Щит разбит.

Он смотрел на юг, в сторону далекого Чернигова. Он понимал, что то, что случилось здесь — это лишь прелюдия. Настоящий ад ждал их впереди. И он должен быть к нему готов.

Глава 6: Дорога Скорби

Два дня пути на юг вытравили из душ Ратибора и его спутников всякое подобие походной романтики. Это был не путь, а шрам, прорезанный на теле земли. Уже к вечеру первого дня они перестали разговаривать, обмениваясь лишь короткими, гортанными репликами. Слова застревали в горле, тяжелые и бесполезные.

Воздух загустел от запаха гари и смерти. Он въедался в одежду, в кожу, в волосы. Первое сожженное село они обошли стороной. Но от второго укрыться было некуда – оно лежало прямо на их дороге. То, что они увидели, заставило даже сурового кузнеца Демьяна побледнеть и отвернуться, чтобы изрыгнуть скудный обед.

Это была бойня. Остовы изб, почерневшие, как гнилые зубы, смотрели в серое небо пустыми глазницами окон. У порога одного из сгоревших домов лежала женщина. Ее сарафан был разорван, а нагое тело, покрытое синяками и запекшейся кровью между бедер, было неестественно вывернуто. Рядом лежал труп старика с проломленным черепом. Вороны уже выклевали ему глаза.

Ратибор заставил себя смотреть. Он впитывал этот ужас, позволял ему течь по жилам ледяным потоком. Это не страх. Это была ярость. Холодная, чистая, как сталь, только что вынутая из ледяной воды. Он видел отпечатки множества подкованных копыт низкорослых лошадей, следы мягкой обуви и тонкие, длинные борозды на земле – следы от арканов, которыми уволакивали пленников. Он не думал о славе или подвигах. Он думал лишь о том, что хочет встретить тех, кто это сделал. Посмотреть им в их узкие, раскосые глаза.

Чем ближе к Чернигову, тем чаще им попадались беженцы. Жалкие, оборванные тени, текущие с юга. Их глаза были пусты, выжжены ужасом. Молодая женщина, обезумевшая, баюкала на руках полено, завернутое в тряпье, и что-то ему напевала. Мужчина с перевязанной грязной тряпкой рукой, из которой сочился гной, тупо смотрел на отряд Ратибора и шептал: «Они забирают души… забирают души…».

Ратибор сунул ему кусок вяленого мяса. Мужчина схватил его, как дикий зверь, и, не поблагодарив, побрел дальше, впиваясь зубами в жесткую плоть. Помощи от них не ждали. Их гнал первобытный ужас, который был сильнее голода и жажды.

Наконец, на исходе второго дня, на высоком берегу Десны, они увидели его. Чернигов. Могучий, огромный, словно древний зверь, припавший к земле. Его стены из толстых бревен казались несокрушимыми. Но дым, поднимавшийся от них, был не только мирным дымом очагов. К нему примешивался черный, едкий дым пожарищ с той стороны реки. Враг был уже здесь.

Глава 7: Гудящий Котел

Подножие Чернигова превратилось в кишащий, смердящий, кричащий муравейник. Тысячи людей, телег, скота сбились в огромный лагерь, ища спасения за городскими стенами. Воздух был плотным и тяжелым. Он вонял немытыми телами, страхом, дымом от сотен костров, конским потом и дерьмом. Плач детей смешивался с проклятиями мужчин, мычанием коров и ржанием лошадей. Это был котел, в котором отчаяние варилось вместе с последней надеждой.

Ратибор и его отряд с трудом пробивались через эту живую массу. На них смотрели с завистью и надеждой – на их оружие, на их несломленные лица. Мощные ворота, обитые железом, охраняла дюжина дружинников в кольчугах и шлемах-шишаках. Их лица были суровы и непроницаемы. Сотник, бородатый воин со страшным рубцом, пересекавшим левый глаз и терявшимся в бороде, преградил им путь копьем.

— Куда прете, деревенщина? Места нет! — прорычал он. Его взгляд был тяжелым, как удар молота.

— Мы на зов князя, — ответил Демьян, выступая вперед. — Помощь привели. Из северных лесов.

Сотник окинул их четверых презрительным взглядом, который, впрочем, задержался на Ратиборе. Он оценил его рост, ширину плеч и холодное спокойствие в глазах.

— Четыре топора… Густо. Проходите! — он убрал копье. — Прямиком на княжий двор, к воеводе Доброгневу. Он вас в дело определит. И смотрите у меня. Шаг в сторону, попробуете мародерствовать или бабу силой взять — повешу на воротах, и вороны будут вам потроха клевать до самой весны. Здесь закон один — мой. Ясно?

Внутри город был еще более хаотичным. Улицы, обычно широкие, были забиты людьми. Здесь гул стоял еще сильнее. Стук молотов из десятков кузниц не прекращался ни на миг. Визг пил, которыми плотники готовили бревна для ремонта стен и строительства дополнительных укреплений — заборол. Женщины и подростки, выстроившись цепочками, таскали ведра с водой от Десны к стенам и ссыпали песок в огромные кучи – тушить вражеские стрелы.

Это был город, превратившийся в единый военный лагерь, где каждый житель стал солдатом. Старики точили колья, мальчишки подносили стрелы, женщины готовили еду в огромных котлах прямо на улицах. Ратибор смотрел на все это. Его сердце не сжималось от страха. Напротив, в этом яростном, организованном хаосе он почувствовал нечто родное. Это была воля к жизни. Яростная, упрямая воля, выкованная из страха и стали. Он был там, где должен был быть.

Глава 8: Воля и Сталь

Воевода Доброгнев нашел их сам. Он двигался по княжьему двору, как утес, о который разбивались волны человеческой суеты. Высокий, седой, но не согбенный годами, с лицом, выдубленным ветрами и изрезанным морщинами, как старая карта. Его ясные, пронзительные голубые глаза, казалось, видели все насквозь.

— Северяне? — его голос был глухим, привыкшим отдавать приказы. Он не спрашивал, он утверждал.

— Так точно, воевода, — шагнул вперед Демьян.

Доброгнев окинул их коротким, цепким взглядом, который взвешивал и оценивал каждого. Двух братьев-охотников он отправил на стены — таскать бревна и камни.

— Руки крепкие, в ногах сила есть. Там нужнее будете.

Демьяна, с его могучими руками кузнеца, он отправил в главную оружейную кузню.

— Молотом махать умеешь, вижу. Там работа кипит. Наконечники нужны, как воздух.

Его взгляд остановился на Ратиборе. Он обошел его кругом, как покупатель осматривает дорогого коня.

— А ты… — протянул воевода. — Меч на боку отцовский, поди? И вид у тебя не тот, что у пахаря. В лесу больше бываешь, чем в поле.

— Так и есть, воевода, — ровно ответил Ратибор.

— Хорошо. Воины нужны. На площади гридень Ратислав муштрует ополчение. Иди туда. Учись умирать правильно. Исполнять.

На центральной площади несколько сотен мужиков, вооруженных кто чем, от боевых топоров до простых вил, пытались превратиться в войско. Перед ними метался гридень Ратислав, молодой, жилистый, злой как черт.

— Стена щитов, вы, выблядки ленивые! — орал он так, что в ушах звенело. — Это ваша вторая кожа! Щит к щиту! Чтобы мышь не проскочила! Сосед справа – твой брат! Прикрывай его! Сосед слева — твой отец! Не дай ему сдохнуть! Вы не толпа баранов! Вы — кабан-секач, что щетиной встречает волков! А ну, сомкнули ряды, сукины дети!

Ратибор встал в строй. Он поднял свой грубый, наспех сколоченный щит. Удар в спину заставил его пошатнуться. Это Ратислав прошелся вдоль рядов, пинками и древком копья выравнивая строй.

— Ноги шире, лесовик! В землю врасти должен, чтоб тебя хрен сдвинешь!

День прошел в изнурительной, отупляющей муштре. Они учились ходить в ногу, разворачиваться как единое целое, принимать на щиты воображаемые удары. К вечеру тело гудело от напряжения, руки отваливались, а в горле стоял ком из пыли и ярости. Многие не выдерживали, падали, их рвало от усталости. Но Ратибор стоял. Он впитывал эту науку, понимая ее нутром. Это был танец смерти, и он должен был выучить его в совершенстве.

Глава 9: Стена Щитов

На следующий день муштра стала еще жестче. Ратислав был неумолим. Он заставлял их стоять в стене щитов часами под палящим солнцем. Дружинники, изображая врагов, с разбегу бились в их строй, проверяя на прочность. Они кололи тупыми копьями в щели между щитами, били по ногам, пытаясь выбить из равновесия.

— Держи! Держи, сука! — ревел Ратислав, когда один из ополченцев, молодой парень, от удара повалился назад, создав брешь. — Из-за тебя, ублюдок, нас всех на копья насадят! Ты не свою шкуру продал, ты всех нас продал! Десять приседаний со щитом над головой! Живо!

Ратибор стоял твердо, как скала. Его тело, привыкшее к тяжелой работе, легко переносило нагрузки. Но он не просто стоял. Он смотрел. Он учился. Он видел, как более опытные воины не просто подставляют щит, а принимают удар под углом, отводя его в сторону. Как они работают в паре с соседом, перекрывая опасные направления. Он чувствовал ритм стены, ее дыхание.

В середине дня Ратислав скомандовал:

— А теперь копья! Первый ряд — удар! Второй — готовьсь!

Ратибор был во втором ряду. По команде первый ряд выставил вперед копья.

— Удар! — рявкнул гридень.

Первый ряд сделал выпад.

— Второй ряд — шаг вперед, удар!

Ополченцы неуклюже шагнули в промежутки между воинами первого ряда, пытаясь нанести удар. Получилось скомкано, кто-то споткнулся, кто-то ткнул копьем в спину товарищу.

— Стадо! — взвыл Ратислав.

И тут он увидел Ратибора. Когда подошла его очередь, Ратибор не просто шагнул. Его движение было текучим, хищным. Он сделал короткий, пружинистый шаг, его тело провернулось, и наконечник его короткого копья точно поразил соломенное чучело, установленное для тренировки. А затем он так же плавно вернулся обратно в строй, под прикрытие щита первого ряда. Его движения были экономны и смертоносны. Это не была грубая сила. Это было умение.

— Эй, ты, верзила! — окликнул его Ратислав. — А ну-ка, повтори!

Ратибор повторил. Снова и снова. И каждый раз его движение было безупречным.

— Откуда знаешь? — сменив гнев на любопытство, спросил гридень.

— Отец учил. Он в дружине служил, — коротко ответил Ратибор.

Ратислав хмыкнул, потирая подбородок.

— Видать, хороший был дружинник…

С края площади за тренировкой уже давно наблюдал воевода Доброгнев. Он видел все. Он видел неуклюжесть толпы и видел одного воина среди них. Его ясные глаза задумчиво прищурились.

Глава 10: Глаз Воеводы

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо над Черниговом в кровавые тона, будто предвещая грядущую резню. Тренировка закончилась. Ополченцы, едва переставляя ноги от усталости, походили на призраков в клубах поднятой ими же пыли. Они брели к котлам, где их ждала пресная, но горячая похлебка, мечтая лишь о том, чтобы сесть и вытянуть гудящие ноги.

Ратибор тоже собирался уйти, когда его окликнул резкий голос гридня Ратислава:

— Эй, лесовик! Не торопись. К тебе воевода.

Ратибор замер и обернулся. Из тени княжеского терема к нему шел сам Доброгнев. Его неторопливая, тяжелая походка была походкой медведя, хозяина своей тайги. Он не шагал, он переставлял ноги, и казалось, сама земля прогибается под его стопами. Вокруг него суета замирала. Воевода подошел и остановился в паре шагов. Его голубые, выцветшие от времени и степных ветров глаза смотрели в упор, казалось, проникая под кожу, в самую душу. Взгляд, привыкший оценивать людей как клинки — на наличие изъянов и скрытых трещин.

— Ты хорошо работаешь копьем, парень, — сказал воевода. Его голос был рокочущим, как камни, перекатываемые рекой. Это была не похвала, а заключение мастера-оружейника, осмотревшего товар. — Движения скупые и точные. Но ярость в тебе холодная. Как лед в зимнем ручье. Такие, как ты, в бою дольше живут. Как звать?

— Ратибор, — ровно ответил он, выдерживая тяжелый взгляд.

— Чей сын? Из какого рода? Фамильничать не стану, говори как есть.

— Сын Мстивоя. Из северных. Деревня у Лебяжьего болота.

При имени «Мстивой» лицо воеводы дрогнуло. Всего на мгновение. Каменное выражение треснуло, и сквозь трещину проглянула живая боль. Взгляд изменился. Из взгляда полководца, оценивающего бойца, он стал взглядом человека, смотрящего в прошлое, в день, который он пытался забыть, но не мог.

— Мстивоя… Рыжего Мстивоя? — переспросил он тише, и в голосе его прорезались новые, хриплые ноты. — Со шрамом через бровь, который он заработал в битве с хазарами? Того, что пал пять зим назад в проклятой стычке с печенегами у реки Альты?

— Так точно, воевода, — сердце Ратибора стукнуло глухо и тяжело, отдаваясь в висках.

Доброгнев замолчал. Его взгляд остекленел, он смотрел сквозь Ратибора, сквозь стены Чернигова, туда, в кровавый туман прошлого.

— Я знал твоего отца, — наконец выдохнул он. — Боги свидетели, я знал его лучше, чем иного брата. Мы с ним стояли спина к спине не в одной сече. И в последней его сече я был рядом.

Он сделал паузу, словно собираясь с силами, чтобы рассказать то, о чем молчал пять лет.

— Это был паршивый день. Солнце пекло, как в кузне. Мы гнали небольшой отряд печенегов, что осмелились подойти слишком близко к нашим рубежам. Думали — легкая добыча. Но это была засада. Из-за холмов, из степной травы, что скрывала их, как змей, выскочила их поганая орда. Сотни три, не меньше. А нас было всего семь десятков.

Мы приняли бой, сбились в круг, как вепри, окруженные волками. Твой отец был ярым. Он всегда был таким. Смеялся в лицо смерти, рубился так, словно хотел разрубить саму землю. В его глазах плясал красный огонь, и он кричал боевые песни Перуну, и его рыжая борода была вся в чужой крови.

Он спас меня в тот день. Я оступился, и двое печенегов уже заносили копья мне в спину. Но Мстивой, увидев это, развернулся и бросился на них. Одного он разрубил от плеча до пояса. Второму снес голову одним ударом. Но пока он спасал мою шкуру, третий, подкравшись сбоку, всадил ему копье под ребра, под край щита.

Я видел, как это случилось. Я до сих пор вижу это, когда закрываю глаза. Копье вошло глубоко. Любой другой рухнул бы. Но не твой отец. Он взревел, как раненый медведь, и, обломав древко о свое колено, выхватил копье из своей плоти и им же проткнул горло тому печенегу. И продолжал сражаться…

Воевода снова замолчал, сглотнув ком в горле. Ратибор стоял как изваяние, впитывая каждое слово. Он впервые слышал подробности гибели отца.

— Мы отбились. Князь подоспел с основной дружиной и разогнал их. Но для твоего отца было поздно. Я держал его, когда он умирал. Кровь хлестала изо рта, он не мог дышать. Но он смотрел на меня ясно. Схватил меня за руку… мертвой хваткой. «Скажи моему сыну…» — прохрипел он, — «…скажи Ратибору… чтобы стал сильнее меня. Чтобы берег честь… рода…» Это были его последние слова.

Воевода тяжело вздохнул, и его лицо на миг стало лицом скорбящего, бесконечно уставшего старика.

— Ты вырос. Вырос крепким. И похож на него, чтоб тебя Чернобог побрал. Тот же разворот плеч, тот же упрямый подбородок. Тот же взгляд. Только у него в глазах огонь плясал, а у тебя — лед. Может, это и к лучшему. Холодный лед режет не хуже огня. Идем со мной. Есть у меня для тебя кое-что.

Ратибор молча, как во сне, пошел за ним. Он не знал, что сказать. И нужно ли было что-то говорить? Слова, которые он услышал, были важнее любых наград и похвал. Они выстроили мост через пять лет тишины, соединив его с отцом, с его последним вздохом, с его последней волей. Они наполнили его жизнь простым и ясным смыслом, которого он до сих пор лишь смутно искал в грохоте кузни и безмолвии леса. Теперь он знал, что должен делать. Не просто сражаться. А стать сильнее отца. И выжить.

Каждый удар был симфонией металла и силы. ДЗИНЬ! — оглушительно и чисто. Искрами разлетался по темной кузне протест железа. ДЗИНЬ! — эхом отдавалось в ушах. Ратибор дышал ровно, глубоко, его серые глаза, холодные, как зимнее небо, были сфокусированы на раскаленном добела металле. Он не видел ничего, кроме заготовки, молота и огня. Это было его убежище. Здесь, в этом грохоте и жаре, не было места ни для скорбных воспоминаний об отце, павшем в степи, ни для назойливых мыслей, что несли с собой улыбки деревенских девок.

— Душу вкладываешь, парень, — пробасил из угла Демьян, хозяин кузни. Старый, кряжистый, с бородой, похожей на воронье гнездо, в котором запуталась угольная пыль. — Отец твой так же мечом работал. Не просто махал, а разговаривал с ним. Вот и ты с железом говоришь. Оно тебя слушается.

Ратибор не ответил, лишь окунул почти готовый наконечник в бочку с водой. Вода взревела, выбросив столб шипящего пара, и на мгновение кузницу заволокло белой дымкой.

Именно в эту дымку, словно явившись из нее, вошли две девушки.

Первая, Злата, дочь старосты Добромира, была яркой, как летний полдень. Золотые волосы, заплетенные в тугую, тяжелую косу, хлестнувшую ее по бедру, когда она решительно шагнула через порог. Зеленые, смелые глаза без тени смущения впились в Ратибора. На ней был сарафан, низкий вырез которого не слишком-то и скрывал высокую, упругую грудь. Она несла крынку с квасом.

— Не сгорел еще, коваль? — ее голос был звенящим, с легкой насмешкой. Она подошла близко, так близко, что Ратибор почувствовал запах ее тела – запах нагретой солнцем кожи, трав и женского пота. — Остынь, а то и правда в уголек обратишься.

Она протянула ему квас, ее пальцы намеренно скользнули по его. Взгляд ее был прямым, оценивающим. Он скользнул по его мощной шее, по широким, мокрым плечам, по твердому торсу, обрисованному мокрой рубахой. В ее глазах не было девичьей робости, лишь голодное, собственническое любопытство.

Вторая девушка, Милена, дочь мельника, была ее полной противоположностью. Тихая, как лесной ручей. Она остановилась у порога, боясь ступить дальше. Темные волосы, большие, печальные карие глаза, которые она вечно опускала долу. В руках она держала сверток из чистой ткани: теплый хлеб, краюха сала и печеная репа.

— Мы… завтрак принесли, — прошептала она, обращаясь скорее к дощатому полу, чем к нему.

Ратибор молча принял крынку у Златы, его пальцы лишь на мгновение задержались на ее. Он осушил половину одним духом, чувствуя, как холодная, кислая влага оживляет его изнутри. Затем повернулся к Милене, сделал шаг к ней и взял сверток.

— Благодарствую, — его голос был ровным, безразличным баритоном. Он не делал различий, не отвечал на вызов Златы, не утешал робость Милены. Он просто принимал то, что ему давали.

— И всё? — не унималась Злата, уперев руки в округлые бока. — Ни слова доброго, ни улыбки? Ты будто из камня высечен, Ратибор. Другие парни уж давно бы песню спели или за косу дернули.

— У меня работа, Злата, — ответил он, отламывая кусок хлеба. — А песни пусть поют те, кому делать нечего.

— А тебе есть чего, значит? — она сделала еще шаг, почти касаясь его грудью. — И что же ты такое важное делаешь? Железо мнешь? А жить когда будешь? Когда поймешь, что не только в горне огонь бывает?

Ее слова повисли в раскаленном воздухе. Это был прямой вызов, предложение, полное неприкрытого желания. Ратибор медленно прожевал хлеб, глядя ей прямо в глаза. В его взгляде не было ответа, но была тень понимания. Он видел ее насквозь. Видел и ее, и тихую Милену, что вжалась в косяк, боясь дышать. Он не отвечал, но и не гнал их. Их внимание было чем-то вроде теплого меха в морозный день. Он мог в него не кутаться, но знал, что оно есть. И это знание почему-то грело его холодную, сиротскую душу.

— Огонь должен быть в горне, — наконец сказал он. — Иначе наконечник не закалится.

Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен, и взял клещами новый кусок железа, отправляя его в пышущее жаром сердце кузни. Девушки постояли еще мгновение и вышли. Злата – с досадой, гневно тряхнув косой. Милена – с тихой печалью.

Ратибор снова поднял молот. ДЗИНЬ! Но на этот раз звук показался ему другим. Более глухим. Потому что теперь, кроме жара горна, он чувствовал жар двух пар женских глаз, оставшийся на его спине.

Глава 2: Лес и Тишина

На следующий день работа в кузне его не держала. Душа просила иного. Просила тишины, которую можно было найти только в лесу. Взяв свой старый, отцовский лук из тиса и колчан с широкими, как лист лопуха, наконечниками для зверя, Ратибор ушел из деревни на рассвете.

Здесь, под сенью вековых сосен и елей, мир был иным. Воздух был густым, пахнущим прелой листвой, грибами и дикой жизнью. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотный шатер крон, ложась на мох золотыми пятнами. Здесь не было грохота молота и визга воды. Лишь шепот ветра в вершинах, перестук дятла да редкий крик птицы.

Ратибор двигался бесшумно. Его ноги в мягких кожаных поршнях не ломали веток, а обтекали их. Он был частью этого леса, его плотью от плоти. Отец учил его не просто ходить по лесу, а слушать его дыхание. Понимать его язык.

— Леший — хозяин, — говорил он когда-то. — А ты гость. Веди себя уважительно, и он тебя не тронет. А то и поможет, зверя подгонит.

Ратибор не сомневался в словах отца. Прежде чем углубиться в чащу, он остановился у старого, покрытого мхом валуна, который местные считали священным. Достал из-за пазухи кусок хлеба, оставшийся от завтрака, и положил его на камень.

— Тебе, Хозяин, — прошептал он в тишину. — Не оставь без добычи.

Ответом ему был лишь порыв ветра, качнувший ветви. Но Ратибору показалось, что лес выдохнул, принимая дар.

Он шел по следу. Едва заметные примятые листья, обломанная веточка, отпечаток раздвоенного копыта на влажной земле у ручья. Олень. Крупный самец. След был свежий, зверь прошел здесь на рассвете. Ратибор двигался против ветра, его ноздри жадно ловили запахи. Он был хищником, вышедшим на охоту.

Мысли в его голове текли медленно, плавно, как лесная река. Здесь, вдали от людей, он мог думать. Думал об отце, о том, как он учил его натягивать тетиву, пока не заболят пальцы. О том, как они сидели у костра после удачной охоты, и отец рассказывал ему о походах, о степных ветрах и о славе, что ждет храбрых в чертогах Перуна.

Иногда перед его мысленным взором возникали лица. Зеленые глаза Златы, полные огня и вызова. Она была похожа на дикую кошку — красивую, опасную, желающую вонзить когти в того, кто ей приглянулся. Ему было любопытно, какова она на ощупь, каков ее вкус. Это была простая, животная мысль, которую он тут же гнал прочь, как назойливую муху. Следом всплывали карие, печальные глаза Милены. Она была как подранок. Ее хотелось защитить, укрыть от жестокости мира, но ее тихая преданность душила, обязывала. Он не был готов ни к тому, чтобы быть пойманным, ни к тому, чтобы стать защитником. Он был волком-одиночкой. Пока что.

Он замер. Впереди, в сотне шагов, на небольшой полянке, залитой солнцем, стоял он. Олень. Величественный, с гордо вскинутой головой, увенчанной короной ветвистых рогов. Он объедал молодые побеги ивы, его бока плавно ходили в такт дыханию.

Ратибор медленно, без единого лишнего движения, опустился на колено за толстым стволом старой сосны. Вынул стрелу, приладил ее к тетиве. Его сердце не колотилось от азарта. Оно билось ровно и мощно, как молот в кузнице. Он поднял лук, натягивая тетиву. Мышцы на его спине напряглись. Он не целился глазом. Он целился всем своим существом, чувствуя траекторию полета стрелы, словно она была продолжением его воли.

Миг замер. Лес затих. И в этой тишине коротко, зло пропела тетива.

Стрела вошла оленю точно под лопатку. Зверь дико взревел, звук, полный боли и изумления, прокатился по лесу. Он рванулся вперед, но ноги его подкосились. Он рухнул на землю, взрывая копытами мох, и забился в предсмертной агонии.

Ратибор подождал, пока все стихнет. Затем вышел на поляну. Подошел к поверженному зверю. В больших, влажных глазах оленя угасала жизнь. Ратибор вынул из-за пояса нож, короткий, с широким лезвием, и, положив ладонь на шею животного, перерезал ему горло. Горячая, темная кровь хлынула на зеленый мох, окрашивая его в багровый цвет.

— Прости, брат, — тихо сказал Ратибор. — Таков закон. Жизнь питается жизнью.

Он вытер нож о шерсть зверя и принялся за свежевание. Это была тяжелая работа, требующая силы и сноровки. Но он не чувствовал усталости. В его руках был вес добычи, гарантия сытой зимы для него и для тех, кому он решит уделить свою долю. Возвращаясь к вечеру в деревню, сгибаясь под тяжестью туши, он чувствовал себя на своем месте. Он был добытчиком. Воином. Человеком, который берет от жизни то, что ему нужно, своей силой и умением. И это было единственное, что имело для него значение.

Глава 3: Зов и Прощание

Тишину, обретенную в лесу, деревня разорвала в клочья. Ратибор еще подходил к околице, когда услышал тревожный гомон, лай собак и женские причитания. Что-то случилось. Он ускорил шаг.

В центре деревни, возле избы старосты, собрались все, от мала до велика. В центре толпы стоял чужой конь, в мыле, с раздувающимися боками, а рядом с ним — человек в пыльной дорожной одежде, на которой можно было различить знаки черниговской княжеской дружины. Гонец.

— ...жгут все на своем пути! — выкрикивал гонец, его лицо было серым от усталости и ужаса. — Орда! Как саранча из южных степей! Князь Мстислав собирает всех, кто может держать в руках топор или копье! Чернигов готовится к осаде! Нужны люди! Каждая пара рук, каждый клинок!

По толпе пронесся стон. Кочевники. Это слово было наполнено древним, животным страхом. Все знали истории. О сожженных городах, о реках крови, о тысячах угнанных в полон женщин и детей, чья судьба была страшнее смерти.

Староста Добромир, отец Златы, стоял, опираясь на посох, его лицо, обычно добродушное, стало жестким, как кора старого дуба.

— Сколько нас тут воинов? — он обвел взглядом мужиков. Кузнец Демьян. Мельник. Два брата-охотника. Да он сам, уже немолодой. И Ратибор, только что вошедший в круг.

Все взгляды обратились к Ратибору. Он стоял, не выпуская из рук свою ношу — оленью тушу. В его серых глазах не было страха. Лишь холодная, сосредоточенная пустота. Он словно ждал этого. Всю жизнь ждал.

— Я пойду, — сказал он просто. Это прозвучало не как порыв, а как констатация факта. Словно он отвечал на вопрос, который ему задали много лет назад.

— И я, — шагнул вперед Демьян, сжимая огромные, как медвежьи лапы, кулаки.

— Раз такое дело, то и мы не останемся, — сказали братья-охотники в один голос. Мельник понуро кивнул. Пять человек. Не рать, но и не пустое место.

— Ратибор... — прошелестел рядом голос Милены. Она смотрела на него своими огромными глазами, полными слез.

А вот Злата смотрела иначе. В ее взгляде боролись страх за него и дикая, необузданная гордость. Ее мужчина — не тот, кто прячется за бабьи юбки.

— Твой отец не знал слова «нет», когда звал князь, — тяжело сказал Добромир, кладя руку на плечо Ратибору. — И ты его сын. Идите, готовьтесь. Времени на сборы нет. Пусть Перун направит ваши руки.

Прощание было быстрым и скомканным. Матери и жены плакали, вручая мужьям узелки с едой. Ратибор зашел в свою избу, снял со стены отцовский меч в потертых кожаных ножнах. Перепоясался им. Взял свой охотничий лук и щит — простой, круглый, из крепких досок. Когда он вышел, у околицы его ждали две девушки.

Злата подошла к нему первой. Ее лицо было бледным, но глаза горели решимостью.

— Я не буду плакать и просить тебя остаться, — сказала она твердо. — Это было бы недостойно тебя. И меня.

И прежде чем он успел что-либо ответить, она шагнула вперед, обвила его шею руками и впилась в его губы поцелуем. Это был не робкий девичий поцелуй. Он был отчаянным, яростным, собственническим. Она целовала его так, словно хотела оставить на его губах свой след, свою метку, которую не смоет ни время, ни чужая кровь. Она прижалась к нему всем телом, и он почувствовал через слои одежды упругость ее груди и дрожь, пробежавшую по ее телу. Это был вызов, клятва и прощание в одном флаконе.

— Вернись живым, — прошептала она ему в самые губы, отстранившись. — Я буду ждать.

Ратибор молча смотрел на нее.

Глава 3: Зов и Прощание

Тишину, обретенную в лесу, деревня разорвала в клочья. Ратибор еще подходил к околице, когда услышал тревожный гомон, лай собак и женские причитания. Что-то случилось. Он ускорил шаг.

В центре деревни, возле избы старосты, собрались все, от мала до велика. В центре толпы стоял чужой конь, в мыле, с раздувающимися боками, а рядом с ним — человек в пыльной дорожной одежде, на которой можно было различить знаки черниговской княжеской дружины. Гонец.

— ...жгут все на своем пути! — выкрикивал гонец, его лицо было серым от усталости и ужаса. — Орда! Как саранча из южных степей! Князь Мстислав собирает всех, кто может держать в руках топор или копье! Чернигов готовится к осаде! Нужны люди! Каждая пара рук, каждый клинок!

По толпе пронесся стон. Кочевники. Это слово было наполнено древним, животным страхом. Все знали истории. О сожженных городах, о реках крови, о тысячах угнанных в полон женщин и детей, чья судьба была страшнее смерти.

Староста Добромир, отец Златы, стоял, опираясь на посох, его лицо, обычно добродушное, стало жестким, как кора старого дуба.

— Сколько нас тут воинов? — он обвел взглядом мужиков. Кузнец Демьян. Мельник. Два брата-охотника. Да он сам, уже немолодой. И Ратибор, только что вошедший в круг.

Все взгляды обратились к Ратибору. Он молча опустил на землю тяжелую оленью тушу. В его серых глазах не было страха. Лишь холодная, сосредоточенная пустота. Он словно ждал этого. Всю жизнь ждал.

— Я пойду, — сказал он просто. Это прозвучало не как порыв, а как констатация факта. Словно он отвечал на вопрос, который ему задали много лет назад.

— И я, — шагнул вперед Демьян, сжимая огромные, как медвежьи лапы, кулаки.

— Раз такое дело, то и мы не останемся, — сказали братья-охотники в один голос. Мельник понуро кивнул. Пять человек. Не рать, но и не пустое место.

— Ратибор... — прошелестел рядом голос Милены. Она смотрела на него своими огромными глазами, полными слез.

А вот Злата смотрела иначе. В ее взгляде боролись страх за него и дикая, необузданная гордость. Ее мужчина — не тот, кто прячется за бабьи юбки.

— Твой отец не знал слова «нет», когда звал князь, — тяжело сказал Добромир, кладя руку на плечо Ратибору. — И ты его сын. Идите, готовьтесь. Времени на сборы нет. Пусть Перун направит ваши руки.

Ратибор кивнул. Прежде чем уйти, он подошел к оставленной им туше оленя. Вынул свой охотничий нож и одним умелым движением отрезал большой, самый лучший кусок мяса с задней ноги. Подошел к гонцу.

— Тебе, — сказал он. — Подкрепись. И коню дай отдохнуть. Путь у тебя был нелегкий.

Гонец, измотанный до предела, с удивлением и благодарностью посмотрел на него и молча принял дар. Этим простым жестом Ратибор показал больше, чем мог бы сказать словами: в нем не было паники, лишь спокойная готовность к действию.

Глава 4: Огонь и Камень

Сборы были короткими и суровыми. В деревне не было ни лишних слов, ни суеты. Каждый мужчина, решивший идти, знал, что нужно брать. В ход шло все, что могло стать оружием или защитой. Демьян взял свой самый тяжелый молот, братья-охотники — свои боевые топоры и длинные ножи. Ратибор вошел в свою пустую, пахнущую деревом и дымом избу.

Он быстро собрал в походную суму немного вяленого мяса, оселок для заточки клинка. Потом подошел к стене и снял отцовский меч. Подержал его в руках, чувствуя знакомую тяжесть и баланс. Это было все, что осталось от отца, кроме памяти и умений. Он перепоясался им, взял простой круглый щит из крепких досок, который не раз спасал его от клыков и когтей в лесу, свой охотничий лук и колчан со стрелами. Готов.

Когда он вышел, у самой околицы, на границе между привычной жизнью и дорогой, ведущей в неизвестность, его ждали. Как два полюса его молчаливой деревенской жизни — огонь и вода. Злата и Милена.

Злата стояла, выпрямившись, как молодая березка, гордо вскинув подбородок. Бледность не могла скрыть пламени в ее зеленых глазах. Она была воплощением жизненной силы, упрямой и несгибаемой. Она шагнула к нему первой, решительно и смело, оттеснив Милену, словно утверждая свое право.

— Я не стану лить слезы и просить, чтобы ты остался, — сказала она, и ее голос дрогнул лишь на мгновение, но тут же снова стал твердым, как закаленная сталь. — Это недостойно ни тебя, ни меня. Воин уходит на войну. А женщина ждет.

И прежде чем Ратибор успел ответить, она сделала то, чего не осмелилась бы сделать ни одна другая девушка в деревне на глазах у всех. Она сократила расстояние между ними в один шаг, ее руки обвились вокруг его мощной шеи, и она впилась в его губы поцелуем. Это был не робкий девичий поцелуй, не целомудренное прикосновение. Это был яростный, отчаянный, почти злой поцелуй взрослой женщины, которая боится потерять своего мужчину и хочет заявить на него свои права перед лицом богов и людей. Голодный и требовательный, он был полон нежности и первобытной ярости одновременно. Ратибор, застигнутый врасплох ее напором, на миг опешил, а потом инстинктивно ответил. Его рука легла ей на талию, притягивая еще ближе. Он почувствовал упругость ее груди, вдавившейся в его торс, и дрожь, пробежавшую по ее телу. Это был вызов, клятва и прощание.

— Вернись, — прошептала она, отстранившись и заглянув ему прямо в глаза. Щеки ее пылали. — Просто вернись живым. Я буду ждать.

Ратибор молчал, все еще ощущая ее жар на своих губах, ее вкус, смешанный с привкусом соленых слез, которые она так и не позволила себе пролить.

Затем его взгляд нашел Милену. Она стояла в шаге позади, тихая и почти прозрачная в своей скорби. Она видела поцелуй, и в ее глазах на миг вспыхнула острая боль, как от удара ножом, но она тут же ее спрятала, потупив взор. Когда Ратибор повернулся к ней, она сделала робкий шаг вперед, словно тень, вышедшая из-за дерева. Она не решилась на поцелуй, не посмела коснуться его открыто. Вместо этого она протянула ему на дрожащей ладони небольшой, плотно стянутый кожаный мешочек.

— Здесь травы, — прошептала она так тихо, что он едва расслышал. Ее голос был как шелест листвы. — От ран. Бабка-знахарка научила собирать и сушить. Помогут кровь остановить и хворь отвести… Я всю ночь их перебирала.

Она сделала паузу, набралась смелости и разжала пальцы второй руки. На ее ладони лежал маленький, гладкий речной камешек темного цвета. Он был еще теплым от ее ладони. На нем была неровно, но с большим старанием вырезана руна. Альгиз. Знак защиты.

— И вот… — прошептала она, ее щеки залил легкий румянец. — Я носила его за пазухой три дня, чтобы он моей силой напитался. Просила Макошь его заговорить… Пусть он тебя сохранит, Ратибор. Когда будет страшно или больно, сожми его. И знай, что тебя ждут. Все мы ждем.

Ее дар был иным. Не клеймом, а оберегом. Не требованием, а молитвой. Защита, а не право собственности.

Ратибор медленно взял мешочек с травами, его грубые пальцы коснулись ее нежной ладони. Он почувствовал, как она вздрогнула от этого мимолетного, но такого значимого для нее прикосновения. Он убрал травы в походную суму. Затем взял камень. Он был теплым. Он не стал его рассматривать. Не стал показывать, что этот простой дар значит для него. Просто молча убрал его за пазуху, под льняную рубаху, на грудь, туда, где его билось сердце. Камень лег на кожу прохладным и весомым обещанием.

Он еще раз посмотрел на обеих девушек. Злата, яркая и требовательная, как пламя костра. И Милена, тихая и оберегающая, как глубокий лесной ручей. Огонь и камень. Он не сделал выбора между ними. Может, потому что не мог. А может, потому что понимал, что для того, чтобы выжить там, куда он идет, ему понадобятся и то, и другое.

Он коротко кивнул им обеим — одно движение, в котором было все: и прощание, и благодарность, и обещание, которое он не смел дать вслух.

И, развернувшись, он зашагал по дороге на юг. Первым. Не оглядываясь. За ним, как тени, последовали остальные четверо. Они покидали свой дом, свою жизнь. И шли навстречу зову Чернигова.

Слава о белорусском городе Новогрудке когда-то гремела по всей Европе. О нем сказано еще в скандинавских сагах, его называли Хольмгардом — городом на холмах.

Новогрудок стал первой столицей Великого Княжества Литовского, будущего могущественного государства, которое распростерлось от Балтийского до Черного моря. Это был город городов. Представьте себе уровень жизни в тогдашнем Новогрудке, если в XII веке здесь уже были застекленные окна.

В Новогрудке почти три столетия строили замок, который считался одним из самых неприступных в Европе. Его пытались взять не единожды. И крестоносцы, и татары. Сдался замок только шведам во время Северной войны. Увы, сейчас от замка остались лишь руины…

В Новогрудке зародилась европейская династия Ягеллонов. Почти 600 лет тому назад здесь венчались король Польши Ягайло и княжна Софья Гольшанская. От их брака и пошла знаменитая династия.

В Новогрудке найдена реликвия мирового масштаба – кубок Ядвиги . Кубок Ядвиги иногда сравнивают с Чашей Грааля, он входит в сотню важнейших произведений человеческой материальной культуры. Кубок выполнен из стекла, на нем вырезаны фигуры льва, грифона и древо жизни. Его использовали как сосуд для питья во время коронации. По легенде, вода в кубке превращалась в вино. Считается, что это был подарок королю Миндовгу в честь коронации от византийского императора. Всего в мире известно 14 таких кубков. Они хранятся в музеях Польши, Германии, Голландии, Англии. Новогрудский находится в Эрмитаже.

В Новогрудке находится два костела. Один из них основал еще сам Великий князь Витовт в 1395-м году.

Второй, костел Архангела Михаила,  через двести лет построили для монахов-доминиканцев. Этот монашеский орден прибыл в Новогрудок и прожил здесь до 1858-го года.

Но после закрытия доминиканской миссии костел продолжил свою работу. Стоит он в городе до сих пор. Здесь удивительная лепнина и росписи, а назван он в честь покровителя Новогрудка  - Святого Михаила.

Именно в этом костеле проходит одна из самых необычных экскурсий в Беларуси – «Новогрудская мистерия».

Представьте себе – на город спускается ночь, на улицах ни души, лишь запоздалые прохожие торопятся домой. В тишине раздается звон костельного колокола, все громче и громче слышна музыка, из низенькой дверцы, что ведет куда-то в подземелье, выходит монах-доминиканец в своем черном облачении. Мы наденем плащи, которые для монахов имели сакральный смысл, возьмем в руки свечи и вслед за монахом-доминиканцем войдем в костел под музыку Баха…

Мистерия началась…

Костельные своды будут освещать лишь несколько свечей, как в те времена, когда здесь жили доминиканцы. Мы словно подсмотрим за их жизнью, молитвами, обрядами. Почувствуем себя словно в средневековье, вовлеченные в жизнь монашеского ордена. Спустимся в 400-летнюю крипту, где доминиканцы нашли свой последний приют. Здесь очень низкие потолки и узкие коридоры, порой, чтобы пройти, придется сгибаться вдвое. Но такие сложности только добавляют таинственности в экскурсию. Мы поднимемся на хоры, увидим костел с высоты, исследуем весь храм, послушаем орган. И все это в таинственном полумраке.

Представляете себе, как это грандиозно и красиво. Полумрак, со стен костела таинственно смотрят на своих нежданных посетителей святые, блик свечи играет на сусальном золоте, и тут раздается  божественная музыка. Величественная, глубокая, торжественная, заполоняющая всю душу без остатка.

Недаром эта экскурсия называется «Новогрудская мистерия». Ведь мистерия на греческом означает таинство. Таинство бытия, которое неподвластно сознанию, но открывает перед нами глубокие тайны мироздания. Это погружение в мир философии, познания самих себя и смысла бытия. Мистерия пробирается глубоко в сознание, затрагивает самые сокровенные струны души, заставляет размышлять и искать свое предназначение. К мистерии еще с давних времен допускались лишь избранные, посвященные. Такая честь выпала и нашим туристам.

НОВИНКА СЕЗОНА, ОДНА ИЗ САМЫХ НЕОБЫЧНЫХ ЭКСКУРСИЙ БЕЛАРУСИ.

Если вы желаете принять участие в ночной экскурсии «НОВОГРУДСКАЯ МИСТЕРИЯ», пишите нам удобным вам способом – здесь, в комментариях, в месенджеры, на сайте

Вот наши координаты:

amazingday.by

+375293056595 (whatsapp, viber)

+375296144453 (telegram)

amazing-day@bk.ru

vk.com/amazing_day_belarus

t/me Amazing Day Путешествия по Беларуси