Сомерсет Моэм. «Бремя страстей человеческих» — о поиске смысла и узоре жизни
Это уже третья книга, которую я прочитала у Моэма. И каждая из книг показалась мне глубоко психологичной. С книгой «Бремя страстей человеческих» мы проходим путь героя вместе с ним. У нас появляется возможность буквально влезть в шкуру героя и пройти по его стопам. Это не просто, ведь мы другие, мы не он. Многие поступки Филипа вызывали у меня недоумение и непонимание. Особенно его губительная страсть к Милдред. Но постараемся абстрагироваться от этого и понять нашего героя.
Итак, Филип Кэри – главный герой романа. В книге мы начинаем наблюдать за его жизнью с девятилетнего возраста, в момент, когда умирает его мать. Отец Филипа умер еще раньше. Мальчика отдают на воспитание его дяде.
Филип Кэри с самого начала обречён на поиск: он сирота, у него физический недостаток, и это делает его особенно чувствительным к вопросам «почему всё так устроено».
⏺Сначала он ищет в религии. Когда дядя говорит ему что Бог может сотворить любое чудо, но маленький Филип воспринимает это буквально. Он неистово молится, чтобы бог освободил его от его увечья, он считает его причиной всех своих неудач и несчастий. Но чудо не происходит, и вера постепенно растворяется. Она не дает ответов.
⏺Он увлекается философией: Гоббс, Спиноза, Юм, Дарвин. У него складывается стройная система, где мораль сводится к пользе для жизни. Но когда его сердце разбивает Милдред, философия оказывается беспомощной. В моменты страданий не работают никакие умственные конструкции.
Я ловила себя на том же ощущении: сколько бы книг ни прочитал, сколько бы красивых идей ни собрал — в критический момент они часто звучат как пустой шум.
Следующая опора Филипа — искусство. Он решает, что будет рисовать и уезжает учится живописи во Францию. Франция знакомит его со многими людьми, у кого есть талант художника и с теми, у кого его нет, но они тешат себя надеждой что чего-то стоят. В конце концов Филип понимает, что он относится скорее ко второй категории, чем к первой. Он почувствовал, что в душе настоящего художника есть сила, которая заставляет его «подчинить жизнь искусству», но у самого Филипа было ощущение, что «жизнь куда лучше прожить, чем отобразить». Он решил, что хочет пройти через «самые различные испытания и прочувствовать каждый миг бытия».
Покинув Париж и отказавшись от карьеры художника, Филип сохранил способность ценить искусство и находить в нем утешение:
⏺В моменты душевных мук (например, когда он страдал из-за Милдред), Филип осознал, что искусство «способно утолять душевные муки».
⏺Когда он работал приказчиком в магазине, он часто ходил в Британский музей и сидел перед статуями из Парфенона, и их «божественные массы» успокаивали его «смятенную душу». Он воспринимал этот камень как «замечательный памятник дружбе».
⏺Позже, беседуя с Ательни, Филип открыл для себя творчество Эль Греко. Сначала его поразила «условность рисунка» — удлиненные фигуры и неправдоподобные позы. Однако он почувствовал в его работах (портретах испанских дворян и пейзаже Толедо) «реальность, большую, чем та, которой достигали мастера» реалистического направления. Эль Греко, по его мнению, смог выразить «страстный порыв к незримому».
⏺Перейдя в медицинский институт, Филип обнаружил, что ему очень нравится работа в амбулатории. Он почувствовал, что находится «в положении художника, а больные — на глину в его руках». Прямое столкновение с людьми дало ему «волнующее ощущение власти над ними, которого он прежде не знал». Он столкнулся с жизнью в «самом неприкрашенном их виде, а что может быть лучшим материалом для художника?»
Но настоящий перелом случается позже, когда он уже почти сломлен: работает приказчиком, чувствует пустоту. Тогда вспоминается подарок Кроншоу — персидский ковер.
И вот озарение:
Может быть, у жизни нет готового смысла. Но человек может соткать из неё узор — из боли, радости, случайностей, встреч. Не ради счастья, не ради конечной цели, а ради самой формы.
Эта мысль кажется освобождающей. Сколько раз я сама пыталась найти одну «большую цель», одно оправдание жизни. Но, может быть, дело не в этом. Дело в том, чтобы создать свой рисунок. Пусть он будет несовершенный, но мой.
Для Филипа жизнь перестала быть непереносимой, когда он перестал мерить её счастьем. Это его «последняя иллюзия». Вместо этого он увидел, что даже страдания могут быть частью цельного узора.
И тогда я подумала: а какой узор ткётся из моей жизни? Не из абстрактных «правильных» целей, а из того, что уже есть: книги, встречи, ошибки, вдохновения.
Возможно человек никогда не найдёт окончательного ответа. Но он может найти отношение, которое делает существование невыносимым или — напротив — наполненным. Для меня «Бремя страстей человеческих» стало напоминанием: счастье — не цель, а скорее побочный эффект. А вот «узор жизни» — это то, что мы можем создавать каждый день, даже если всё кажется хаотичным.
