Глава четвёртая. В которой бюрократия оказывается лабиринтом, а логика — нитью Ариадны
Департамент Временных Дел располагался в здании, которое выглядело так, словно его строили несколько архитекторов, каждый из которых ненавидел работу предыдущего. Первый этаж был классическим викторианским — красный кирпич, арочные окна, чугунные решётки. Второй этаж внезапно становился в русском стиле — деревянным, с резными наличниками. Третий этаж и вовсе был модернистским бетонным кошмаром с окнами-щелями. А крыша... крыша была японской пагодой.
— Здание перестраивали каждый день недели, — пояснил Элиас, сверяясь с блокнотом. — По вторникам добавляли башню. Теперь башни нет. Мы даже не помним, как она выглядела.
Я обошёл здание по периметру. Действительно, с восточной стороны зиял шов — широкий, как дверной проём, уходящий вверх на два этажа. Словно гигантским ножом вырезали кусок строения.
Мы поднялись по ступеням — они скрипели под лапами, хотя казались каменными — и толкнули тяжёлую дверь.
Внутри пахло пылью, чернилами и отчаянием.
Вестибюль представлял собой высокий зал с потолком, теряющимся где-то в полумраке. Вдоль стен тянулись ряды окошек, за каждым сидел чиновник. Некоторые были людьми, некоторые — антропоморфными животными. Я заметил барсука в пенсне, кролика с усталым выражением морды и что-то, напоминающее ехидну в жилетке.
Перед каждым окошком выстроилась очередь. Длинная. Неподвижная.
Я подошёл ближе и понял почему: люди в очереди стояли застывшие. Не двигались. Не дышали. Просто стояли, уставившись в пространство.
— Они ждут, — тихо сказал Элиас. — Ждут, когда их вызовут. Некоторые стоят так уже недели.
— И никто не пытался их разбудить?
— Они не спят. Они... ждут. Правила Департамента. «Каждый проситель должен дождаться своей очереди». А очередь не движется, пока не будет обработана предыдущая форма. А предыдущая форма не может быть обработана, пока не будет заполнена следующая.
Классический бюрократический парадокс. Я почувствовал, как мой хвост начинает дёргаться от раздражения.
— Значит, нам нужно обойти систему, — пробормотал я.
Я огляделся. В дальнем конце зала висела табличка: «СПРАВОЧНОЕ БЮРО». За конторкой сидела пожилая сова — не антропоморфная, а самая обычная, только размером с добрую собаку. На голове у неё сидела крошечная шляпка с вуалью, а на клюве держались очки на цепочке.
Я направился к ней, лавируя между застывшими просителями.
— Добрый день, — я поклонился с изяществом. — Мне требуется форма 47-Б для доступа к архивам.
Сова посмотрела на меня немигающим взглядом. Потом медленно, очень медленно, повернула голову на сто восемьдесят градусов и достала из ящика стопку бумаг толщиной с мою лапу.
— Форррма 47-Б, — прогудела она голосом, похожим на скрип старых половиц. — Тррребует заполнения форррмы 46-А. Форррма 46-А тррребует...
— ...заполнения формы 45-Г, которая требует формы 44-В, и так далее, — я закончил за неё. — Позвольте угадать: замкнутый круг?
— Не кррруг. Спиррраль. Вниз, — сова развернула голову обратно. — Всего семьдесят тррри форрмы. Срррок заполнения — от тррёх месяцев до бесконечности.
Я глубоко вздохнул. Потом выдохнул. Потом достал из кармана зефирку и положил на конторку.
Сова уставилась на зефирку. Зрачки расширились.
— Это... это же... — она сглотнула, что выглядело странно у существа с клювом. — Откуда?
— Из мира, где вторники ещё существуют, — я придвинул зефирку ближе. — И я готов поделиться. В обмен на... скажем так, творческий подход к правилам.
Сова посмотрела налево. Посмотрела направо. Наклонилась ближе:
— Слушайте внимательно. Форррма 47-Б тррребует доказательства события. Но если события не было, то и доказательств нет. Это паррадокс.
— Знаю.
— Но, — она понизила голос до шёпота, — если вы докажете, что события НЕ было, то докажете, что оно было стёрррто. А стёрртое событие — это тоже событие.
Я моргнул. Потом ещё раз. Логика была настолько кривая, что почти замкнулась обратно в круг и стала правильной.
— Гениально, — я усмехнулся. — Если где-то нет кого-то, значит кто-то где-то есть, только где же этот кто-то и куда он мог залезть? В лучших традициях профессора Чарльза Лютвиджа Доджсона.
— Именно, — сова схватила зефирку когтистой лапой и спрятала под крыло. — Идите в арррхив. Втоооорой коррридор налево, потом направо, потом вниз по лестнице, которррой нет. Ищите то, чего не должно быть. Это и будет доказательством.
— Лестница, которой нет?
— Она исчезла во вторррник. Но её отсутствие всё ещё можно использовать. Идите туда, где должна быть лестница. И спуститесь по пустоте.
Я хотел уточнить, но сова уже отвернулась и начала что-то записывать в огромный гроссбух.
Элиас, который всё это время стоял рядом и судорожно писал в блокноте, посмотрел на меня:
— Мы правда пойдём вниз по лестнице, которой нет?
— Ты живёшь в мире, где вторники исчезают, а кошки говорят цитатами, — я поправил плащ. — Лестница, которой нет, — это меньшее из безумств, что я видел в вашем мире.
Мы двинулись по коридорам Департамента. Второй коридор налево привёл нас в галерею, увешанную портретами бывших директоров. Некоторые портреты были пусты — рамы висели, а внутри лишь белое полотно. «Директор 1887-1889, вторник», гласила табличка под одной из пустых рам.
Направо — и мы оказались в узком проходе, где стены были сплошь заставлены картотечными шкафами. Ящики выдвигались и задвигались сами по себе, производя мерный металлический лязг, а вылетающие и залетающие в другие ящики документы создавали шелест, словно тысяча бабочек.
В конце прохода был... провал. Просто дыра в полу, размером с люк. Воздух над ней мерцал, как над раскалённым асфальтом.
— Лестница, которой нет, — пробормотал я. — Что ж, посмотрим.
Я протянул лапу к краю провала. Коснулся воздуха. Он был... твёрдым. Холодным. Словно ступенька из идеально прозрачного льда.
— Ты видишь это? — спросил я Элиаса.
— Нет, — честно ответил часовщик. — Но я верю, что ты видишь.
Иногда вера важнее зрения.
Я ступил в пустоту.
И моя лапа коснулась чего-то твёрдого. Невидимой ступеньки. Я перенёс вес — держит. Начал спускаться, шаг за шагом, в темноту, нащупывая каждую ступень.
Элиас последовал за мной, одной рукой держась за стену, другой — за блокнот.
Спуск был долгим. Воздух становился холоднее. Запах корицы и пепла усиливался. Где-то внизу мерцал тусклый свет.
Наконец мои лапы коснулись каменного пола. Мы оказались в подвале — нет, не в подвале. В архиве.
Стеллажи. Бесконечные ряды стеллажей, уходящие во тьму. На полках — папки, коробки, свитки, книги. Всё покрыто пылью, которая, казалось, была здесь с начала времён.
Но главное — швы. Здесь их было множество. Тонкие трещины в воздухе между стеллажами, словно кто-то вырезал куски пространства.
— Здесь хранятся записи обо всём, что случилось в городе, — прошептал Элиас. — И обо всём, чего не случилось. Департамент педантичен.
Я достал карту, которую дала мне мадам Цитата. В тусклом свете архивных ламп я разглядел метку — красный ключ в центре города.
— Нам нужны записи за 13 марта, — я двинулся вдоль стеллажей, читая таблички. «Январь. Февраль. Март...»
Стеллаж с надписью «МАРТ» был... странным. Половина его отсутствовала. Просто пустота, из которой торчали обрывки полок. Я подошёл ближе.
Папки были пронумерованы по дням: 1 марта, 2 марта, 3 марта... 12 марта, 14 марта, 15 марта...
13 марта не было.
Точнее, место для 13 марта было — пустой промежуток между папками, помеченный швом. Но когда я попытался туда заглянуть, увидел только пустоту.
— То, чего не должно быть, — пробормотал я. — Отсутствие — это тоже доказательство.
Я вытащил блокнот и начал записывать:
13 марта — папка отсутствует. Не утеряна, не изъята — стёрта. В промежутке между 12 и 14 марта обнаружен шов. Первое исчезновение началось именно с записей об этом дне.
— Что-то произошло 13 марта, — я посмотрел на Элиаса. — Что-то настолько важное, что Коллекционер начал именно с этого. Не со зданий, не с улиц, а с записей о дне.
— Но как узнать, что именно? — Элиас листал свой блокнот. — Если записей нет?
Я задумался. Если Коллекционер крадёт воспоминания, но мадам Цитата помнит, потому что состоит из чужих слов... Значит, нужно искать не факты, а их отражения. Цитаты. Упоминания. Косвенные свидетельства.
— Нам нужны газеты, — сказал я. — Газеты за 14 марта. Они должны были упомянуть что-то, произошедшее накануне.
Мы нашли стеллаж с периодикой. «Городской Вестник», «Хроника Между-Часами», «Время и События»... Я вытащил подшивку за 14 марта и развернул хрупкую бумагу.
Первая полоса была... пустой. Точнее, не совсем пустой. Там был заголовок: «ВЧЕРА...», за которым следовала пустота. Статья была вырезана. Нет — стёрта. Буквы исчезли прямо со страницы, оставив только призрачные отпечатки.
Но на третьей полосе, в разделе светской хроники, я нашёл кое-что:
«...и мистер Элиас Темпус, главный часовщик города, вчера...»
Дальше текст обрывался.
Я медленно повернулся к Элиасу.
— Мистер Элиас, — я говорил очень осторожно, — что вы делали 13 марта?
Часовщик нахмурился. Открыл блокнот. Перелистал страницы.
— Я... я не знаю, — он побледнел. — У меня нет записей за этот день. Я всегда записываю. Всегда. Но 13 марта... пусто. Целая страница вырвана.
— Вы главный часовщик города, — я говорил медленно, складывая картину. — 13 марта вы что-то сделали. Что-то, связанное со временем. И после этого начались исчезновения.
— Но я не помню! — Элиас схватился за голову. — Я ничего не помню! Как будто этого дня вообще не было!
Потому что его и не было. Коллекционер стёр его первым. Чтобы никто не узнал, что именно случилось.
Я достал из кармана зефирку — предпоследнюю — и протянул Элиасу:
— Держите. Не ешьте. Просто держите. Зефир помогает помнить.
Элиас взял зефирку дрожащими руками. Зажмурился. Губы шевелились, словно он пытался что-то вспомнить...
И вдруг его глаза распахнулись:
— Часы! — выдохнул он. — Городские часы! 13 марта в 13:00 я должен был... я должен был завести главные часы города. Те, что на Центральной башне. Они отмеряют дни недели. Без них... без них вторники перестают существовать!
Вот оно.
Город Между-Часами был местом, где время материально. Где дни недели были не абстракцией, а механизмом. И часовщик должен был заводить этот механизм.
Но 13 марта что-то пошло не так.
— Где эта башня? — я схватил Элиаса за плечи. — Где Центральная башня?
— Она... — Элиас посмотрел на меня с ужасом. — Она исчезла. Во второй вторник. Я думал, я забыл, где она стояла, но нет... её просто больше нет.
Коллекционер украл башню. А с ней — саму возможность вторников.
Но если он украл её... значит, она где-то хранится. В его коллекции. В Библиотеке Несуществующих.
— Нам нужно вытаскивать Морриган, — я развернулся к выходу. — Немедленно. Если башня в Библиотеке Несуществующих, нам нужна её помощь, чтобы найти вход.
Мы поднялись по невидимой лестнице — на этот раз быстрее, потому что страх — отличный мотиватор. Выбрались из Департамента, миновали застывшие очереди, вырвались на улицу.
Кафе Незаконченных Разговоров висело на том же месте, зловещее и молчаливое.
Я достал последнюю зефирку. Посмотрел на неё. Потом на дверь кафе.
— Если зефир — это якорь памяти, — пробормотал я, — то, возможно, он может вытащить её из петли.
Дверь открылась легко. Внутри всё было так же — застывшие посетители, тишина, Морриган за столиком у невозможного окна.
Я подошёл. Положил зефирку на стол перед ней.
— Морриган, — я говорил тихо, — я знаю, ты не можешь ответить. Но ты можешь вспомнить. Вспомни запах зефира. Вспомни вкус сахара. Вспомни, зачем ты позвала меня. Вспомни, что ты жива, и время ещё течёт, даже если оно застыло.
Зефирка начала светиться. Слабо, розовым светом.
Морриган моргнула.
Это было крошечное движение — только веки дрогнули. Но это было движение.
— Вспомни, — я придвинул зефирку ближе, — что есть среда, четверг, пятница. Что завтра будет завтра. Что время — это река, а не стоячее болото.
Розовый свет усилился. Морриган вздохнула. Полной грудью, впервые за неизвестно сколько времени.
— Рыжий... идиот, — прохрипела она, и это были самые прекрасные слова, которые я слышал за весь день.
Время в кафе вздрогнуло. Посетители начали медленно, очень медленно двигаться. Завершать свои незаконченные жесты. Договаривать оборванные фразы.
Я протянул Морриган лапу. Она схватилась за неё, как утопающий за соломинку, и я вытащил её из-за столика.
Мы выбежали из кафе секунды до того, как дверь захлопнулась. Снаружи Элиас подхватил Морриган с другой стороны.
Сова тяжело дышала, перья были взъерошены, но глаза... глаза горели яростью.
— Коллекционер, — прохрипела она. — Этот... ворюга... запер меня на две недели... в один... проклятый... момент...
— Я знаю, — я помог ей дойти до скамейки у фонарного столба. — Отдышись. И расскажи мне всё, что знаешь. Потому что мы идём в его Библиотеку. И мы вернём вторники.
Морриган посмотрела на меня. Усмехнулась той самой ехидной улыбкой, которую я помнил:
— Значит, ты всё-таки пришёл. Я знала, что зефир сработает.
— Ты манипулятивная птица.
— Ты только сейчас это понял?
Несмотря на всё — на исчезающие дни, на Коллекционера, на безумие этого мира — я рассмеялся.
Морриган была свободна. У нас была карта. Мы знали, что искать.
Оставалось только одно: найти вход в Библиотеку Несуществующих Книг и украсть обратно украденное время.
Насколько сложно это может быть?
(Очень сложно, подсказывал мне опыт. Невероятно сложно.)
