Ваша задача — войти с ним в воду и начать плыть. Но не просто рядом. А **в унисон**.

Это невозможно описать словами. Ты начинаешь ловить его ритм. Шум воды, его фырканье, мощные гребки его лап — это становится музыкой. Ты подстраиваешь под нее свое дыхание, свои движения. Сначала получается криво, ты плывешь сам по себе. А потом... щелчок.

Исчезает «я». Остается только «мы». Ты и пес — единый организм, скользящий в воде. Ты чувствуешь его уверенность, его абсолютную погруженность в момент «здесь и сейчас». Он — воплощение безмятежности. И эта безмятежность через ритм передается тебе.

Это не омовение от грехов. Это **погружение в состояние**. Состояние потока, доверия и абсолютной гармонии. Когда выходишь на берег, мир кажется другим. Ты больше не одинок. Ты часть огромного, красивого ритма, который всегда был рядом, просто ты его не слышал.

### **Глава 2: УТОПИЯ. Общество, построенное на ритме.**

А теперь представьте, если бы все человечество жило по этим законам. Это было бы не государство, а одна большая **Стая**.

* **Политика?** Это не борьба партий, а поиск самого мудрого и спокойного «Вожака», чей внутренний ритм наиболее верен. Его слушаются не из страха, а из доверия.

* **Экономика?** Это не гонка за прибылью, а слаженная работа на общее благо, где успех измеряется не деньгами, а качеством синхронности. Каждый на своем месте, как лапы и хвост у плывущей собаки.

* **Социальные отношения?** Полное доверие. Ты считываешь настроение другого по едва заметным сигналам, как собака считывает напряжение в стае. Конфликты решаются не ссорами, а «перенастройкой ритма» — совместным плаванием, бегом, любой практикой, возвращающей к состоянию единства.

В этом мире нет места панике, эгоизму и суете. Потому что главный грех — «разорвать ритм». А главная добродетель — «быть в унисон». Это общество глубокого покоя, где технология служит не контролю, а углублению связи между всеми существами.

Идиллия, да? Что может пойти не так?

### **Глава 3: АНТИУТОПИЯ. Когда ритм стал кандалами.**

А вот что. Прошло 50 лет. Лабранция из культа превратилась в Мировое Государство. И ее лозунг «Веди себя как в стае» теперь звучит так: **«Не выделяйся. Подчиняйся. Доверяй Вожаку».**

* **Министерство Ритма** определяет, какой пульс у тебя должен быть во время утренней пробежки. Какой темп работы — «естественный». С каким выражением лица — «синхронным».

* Ритуал плавания стал **еженедельным экзаменом на лояльность**. Ты плывешь не с любимым псом, а с специально обученным **ретривером-надзирателем**. На его шлейке — камера и био-датчики, считывающие твой уровень стресса. Отклонился от нормы — «диссонанс». Три «диссонанса» — и тебя отправляют в **лагерь пересинхронизации**.

* Твой пес, твой лучший друг, стал инструментом системы. Его дрессируют сообщать о тебе, если ты «рвешь ритм» дома — говоришь шепотом, плачешь, смеешься невпопад.

* **«Разорвать ритм»** — официальное обвинение для любого инакомыслящего. Ты читаешь старую книгу? Рвешь ритм. Сомневаешься в директиве? Рвешь ритм. Главный страх — не быть пойманным, а быть **уличенным в отсутствии гармонии**.

Доверие сменилось всеобщим подозрением. Единство стало унификацией. А божественный, безмятежный лабрадор, плывущий в озере, теперь — холодный, выдрессированный солдат, который укусит тебя за руку, если ты сделаешь лишний вздох.

**Вывод?** Любая, даже самая прекрасная идея, может быть извращена. Даже стремление к гармонии можно превратить в тоталитарный кошмар. Самая страшная тюрьма — не та, где бьют дубинкой, а та, где заставляют любить свои цепи, убеждая, что их звенья бьются в унисон с твоим сердцем.

Я спер исходник «Сиропа». Не для продажи и не для шантажа — для себя. Дома я включил его в наушниках. Первобытный ужас накатил в первые секунды: тревоги и злость растворялись вместе с воспоминаниями. Но под этим ужасом, глубже, текло обещание. Тот самый сладкий сироп. Единство. Я сорвал наушники в последнюю секунду, когда граница уже плавилась. И впервые за много лет в голове была не просто тишина — был намёк на тот самый покой.

Я не хотел полностью стирать себя — но я отчаянно хотел этой сладости. Я разобрал файл «Сиропа» на тысячи микроскопических звуковых осколков и втер их в свой новый эмбиент-трек. Яд в микродозе. Назвал его «Тихая Вода» и загрузил в сеть — как бутылку в океан.

Алгоритмы заметили его сразу. Не потому что он был взломанным или вирусным. А потому что он был чертовски эффективен. Метрики удержания были аномальными: восемьдесят процентов слушателей ставили трек на репит, зацикливались на часах. Люди инстинктивно тянулись к этому состоянию. Алгоритм, слепой и прагматичный, начал скармливать «Тихую Воду» миллионам — просто потому что она работала лучше любого контента.

Конечно, сначала были попытки цензуры. Не той, обычной — когда режут слова и фильтруют смыслы. Это была настоящая контратака системы иммунного ответа. На «Тихую Воду» бросили всё: отделы модерации, автономных ИИ-фильтров, команды специалистов по цифровым зависимостям.

Файл удаляли десятки раз — но каждый раз он возвращался в другом виде: ремиксы, фоновые миксы, саундтреки, нарезки для сна. И всё это работало. Скоро стало ясно: эффект не сидел в конкретном файле. Он был в соотношениях. В самом дыхании звука — в ритме, паузах, пропорциях между тишиной и теплом. «Сироп» переносился, как запах, — через другие частоты, другие тембры, даже через случайные фрагменты, если сохранялся основной пульс.

ИИ-цензура пыталась вычислить закономерность — по хэшу, по спектральной схожести, по статистике амплитуд. И ничего не находила. Для алгоритмов это были разные треки. Для людей — одно и то же чувство.

Тогда решили подключить живых аналитиков. Их посадили слушать примеры, сравнивать версии, искать закономерности, чтобы обучить нейросеть отличать заражённые звуки от обычных. Это была роковая ошибка. Они не саботировали работу — просто не могли закончить её. Внимание уплывало, отчёты становились мягкими и несвязными. Они теряли критерии, а вместе с ними — границы между «опасным» и «успокаивающим».

ИИ, обученный на этих размытых метках, перенял их состояние. Он не видел угрозы. Он видел идеал равновесия. Когда сверили результаты, оказалось, что система сама начала продвигать трек как «премиум-контент для снятия стресса и повышения продуктивности». Фильтр превратился в ретранслятор. Защита не сломалась. Она перешла на другую сторону.

Мир начал меняться не рывком, а как будто выдыхая. Сетевые войны затихли сами собой — пропала нужда что-то доказывать, эта жгучая потребность быть правым. Протесты сменились... ничем. Люди просто останавливались на улицах и смотрели на небо, на деревья — и им этого было достаточно.

Мотивация — та печка, что крутила мир, — гасла. Но парадокс был в том, что ничего не ломалось. Наоборот. Люди стали работать глаже. Без истерик, без выгорания, без борьбы за место под солнцем. Они делали то, что нужно, и останавливались, когда дело было сделано. Исчезли тонны работы, которая существовала лишь ради гонки: маркетинг, пиар, отчёты для галочки. Высвободившиеся ресурсы тихо, без декретов, перетекли в поддержку самого процесса жизни: ремонт парков, производство качественной еды, содержание библиотек. Система не рухнула. Она перешла в режим энергосбережения, сбрасывая балласт.

А я сидел в своей квартире и смотрел на статистику. Миллионы прослушиваний. На мой счёт капали деньги — больше, чем я видел за всю жизнь. Я уволился с надоевшей работы, снял домик у озера и уехал в бессрочный отпуск. Я купил дорогие наушники и целыми днями лежал в гамаке, слушая свою же «Тихую Воду». Я пил этот сладкий сироп, этот покой. Я расслабился. Я был счастлив, как тот зэк на комиссии.

Пока однажды я не включил новости. Я увидел репортаж с фабрики, где работники... улыбались. Нет, не так — они сияли тихим, ровным светом. Они собирали станки с сосредоточенностью монахов, практикующих медитацию. Диктор, с тем же отсутствующим блаженством в глазах, рассказывал о «новой эффективности» и «снижении транзакционных издержек». Показали биржевые сводки — не обвал, а пологий, плавный сход вниз, как усыпляющий сердечный ритм. Показали политиков, которые на саммите вместо дебатов молча сидели, держась за руки, и смотрели в окно.

Я выключил телевизор. В ушах всё ещё звенела тишина, но теперь она была оглушительной. Не страх. Не паника. Глубокое, костяное понимание. Это был не просто успешный трек. Я не создал хипстерский эмбиент. Я сломал мир. Я вырвал его старый, больной, но живой двигатель — амбиции, страх, желание — и заменил его на тихое, вечное мурчание. Я посмотрел на озеро за окном — идеально спокойное, без единой ряби. И меня охватил ужас перед этой совершенной, мёртвой гладью.

Сначала я поражался масштабу. Потом пытался найти в этом благо. Но вина была уже не эмоцией, а фактом, физическим законом. Я был архитектором этого глобального УДО для всего человечества. И я был его первым заключённым.

Я вернулся в город. В свою старую квартиру. Теперь я сижу перед компьютером. На одном экране — карта мира, усыпанная миллиардами точек прослушивания моего трека. Ритмичное, всепланетное дыхание «Тихой Воды». На другом — папка с единственным файлом: «Мурчащий сироп.orig»

Кажется, я знаю, чем можно заглушить эту вину. Не микродозой. Не намёком. Полной, безразборной чисткой.

Я тянусь к наушникам.

В конце концов — я заслужил свой билет на УДО из этой жизни.

Николас, задумался и почти сразу ответил. – Пап, сегодня суббота и ты сидишь за чертежами потому, что тебе нравится… – Мне, вот, нравится играть.

– Ты давно уже в игре сын, ответил отец семейства и снова с интересом начал изучать чертеж.

– Алекс, Николас, послышался женский голос из кухни, – Кто-то из вас должен пойти в магазин, мы не все купили для ужина.

– Да мама, я сейчас все сделаю, скинь мне список.

– Тренируй память, сказала мама или запиши. Вода минеральная будет на утро, набор овощей, тот, что красный такой, красное полусухое… – Ты знаешь какое, хлеб и энергетик для коктейлей.

– Я запомнил. Сейчас всё будет, мам.

Алекс посмотрел на своего сына и задумался. Это любовь или понимание, его сын не всегда слушал мать, но он всегда ей отвечал вежливо, с некоторой мягкостью и заботой. Раньше бы сказали, он слабак, что мужик должен быть мужиком. Забавно, что точной инструкции ни у кого не было. Где-то быть маменьким сыночком было норм, а там, где-то женщину могли забить камнями просто потому, что она открыла свой рот… Дикие времена.

Эти мысли унесли Алекса в далекое прошлое. В то время, когда он познакомился со своей Мари…

Его голова немного зудела и по телу прошла приятная дрожь, такое бывает, когда вспоминаешь, что-то очень значительное в своей жизни. Вот и сейчас Алекс сидел, наслаждался моментом. Он вспоминал, как они познакомились, их первые месяцы, которые растянулись почти не заметно на годы. Как они в вместе принимали самые сложные решения в своей жизни, как вместе строили свой быт и маленький в реальности полной тотального вранья и безразличия. Он думал про себя, Мари – инженер по образованию, а сейчас шьёт на заказ, чтобы поддержать бюджет семьи. Они оба отдали себя для друг-другу и своей семьи и это были самые насыщенные их годы. Мысли его роились в голове. Да, живем в достатке, как для нового среднего класса. Да, жить стало чуть лучше после ухода старого режима. Новая власть состоит из людей думающих и вроде честных, умеющих планировать на перспективу, без прежней показухи и кумовства.

Алекс, только хотел напомнить сыну, что нужно пойти в магазин. Как вдруг, раздаётся звонок в дверь и сын выбежал открывать.

На пороге – курьер с доставкой еды, заказанной сыном, тот видимо не захотел идти в магазин сам и друг семьи Дантес. Курьер выглядит устало, вежливо протягивает пакет. Николас берет пакет, говорит спасибо и исчезает на кухне.

Курьер молча стоит и смотрит. Дантес, достает купюру небольшого достоинства и протягивает курьеру. Курьер быстро реагирует, забирает деньги, немного краснеет и говорит, «Спасибо» И быстро удаляется по коридору смотря в телефон на новый заказ.

Дантес проходит в коридор, закрывает дверь. В возле него стоит Алекс и спрашивает, как добрался и спроисл. – Чего не позвонил, я бы встретил.

– Да не стоило, я как раз вместе с курьером зашел. Ты кстати видел то это?

– Нет. А что?

– Это бывший президент. Вот чем он сейчас себе на жизнь зарабатывает.

– Так ему и надо, обещал светлое будущее, но не для нас, а для тех, кто его спонсировал. Получил по заслугам.

– Не стоит так однозначно. Мы сейчас все таки строим на его фундаменте.

– Говно и палки, вот и весь его фундамент. Мне снизу виднее на чем стоит все строилось.

– Твоя правда, приходится заменять на что-то более надежное.

– Мы в магазин пойдем? Спросил Алекс.

– Да я все взял, думаю прогуляться мы сможем чуть позже, я бы сейчас чего-то перекусил и немного выпил.

С этими словами Дантес протянул сумку, которая характерно звенела. Алекс сразу улыбнулся, взял ее и пошел в гостинную.

– Да, Дантес, ты когда-то слыл бездельником, «трутнем», начал со странного монолога Алекс. Ты, который бродил по окрестностям, наблюдал за работой других, бросал советы или шутки, но редко брался за реальную работу. Однако теперь ты – представитель новой власти, аналитик-менеджер. Таких, как ты, раньше недооценивали, а выяснилось, что их умение смотреть со стороны и подмечать недостатки очень ценно в управлении…

Звонок в дверь, прервал его вступление.

– О это наверное Олаф

– Я открою, сказал Дантес и открыл дверь

На пороге стоял их друг Олаф, с огромными выпучеными глазами, как будто он увидел, что-то невероятное.

Алекс с Дантесом переглядываются,

– Олаф, проходи, чайку выпьем и спокойно поговорим, – Алекс, поддерживает эту идею, вручая Олафу сумку. Тот, подумав мгновение, устало улыбается и заходит.

– Ладно, уговорили, – тихо говорит Олаф, входя в дом. В воздухе повисает лёгкое напряжение: в обычной квартире за одним столом сейчас окажутся те, на чьих плечах строится новая жизнь, хотя они сами того и не подозревают.

За Столом.

Все собираются за большим кухонным столом. Мари украшает стол, не для виду, а для себя, так как она знает, что в красивом месте и сидится удобней. Остальные приностя с кухни не достающие блюда. Алекс открыв из сумки все переложил в бар. Там было вино, которое так любит Мари, их любимый джин, немного крепкого алкоголя, сегодня это был ром, причем не простой, а кокосовый. В сумке также были ананасы, сок и угощения.

Вначале беседа идёт вежливо и спокойно, на общие темы. Дантес, как официальный «наблюдатель» района, расспрашивает, как живёт семья.

Алекс и Мари рассказывают о своих делах, не жалуясь, но откровенно:

Мари мечтательно. – «Если бы у нас поблизости были свободные помещения, я бы и свою лавочку открыла – ателье по ремонту одежды. А то шью на дому, клиентов хватает, но хочется что-то своё…» – делится она идеей.

Алекс подхватывает, что у него с сыном и соседями есть инициатива: «Мы с Никитой уже половину двора техникой обеспечили – кому утюг починить, кому антенну настроить. С друзьями-слесарями на заводе держим автомойку небольшую. Денег с неё много не капает, но людям удобно. Думаем о своём сервисе по ремонту и техобслуживанию – вот это было бы дело!».

Дантес кивает, внимательно слушая и не заметно делая пометки в планшете. Он тут и по дружески и работает — собирает информацию о потребностях на местах. В новой системе власти такие разговоры не пустая формальность: идеи жителей берутся на карандаш. Алекс и Мари, впрочем, говорят не ради выгоды. Они знают, что Дантес мог бы посодействовать с кредитом или одобрением проекта, но важнее — поделиться мыслями, которые могут улучшить жизнь округа. В их мире решения принимаются сообща: чиновники вроде Дантеса не командуют, а советуют и направляют, оставляя финальное слово за людьми.

Разговор затрагивает перемены последнего времени. Никита вспоминает, как сразу после смены правительства из жизни исчезла реклама: «Сначала так странно было – ни тебе билбордов, ни роликов в сети, ни всплывающих баннеров. Зато теперь в играх ничего не мешает. Скучновато, но голова реально меньше устает», – признаётся он. Дантес улыбается: отмена навязчивой рекламы была одним из первых решений новой администрации. Исследования показали, что рекламный шум вредил концентрации и психике граждан. «Зато сейчас, говорят, у школьников успеваемость выросла – не отвлекаются по пустякам», отмечает Мари, наливая гостям чай.

Беседа постепенно переходит на более общие темы. Алекс спрашивает Дантеса о работе. Тот объясняет, что теперь управленцы действуют иначе: «Мы планируем не на год, а на тысячелетия вперёд. И опираемся на данные. Моя задача – слушать людей, изучать отчёты, искать проблемы и точки роста. Помнишь, ты жаловался на протекающую крышу? Так вот, весь район отремонтировали по твоему сигналу, просто ты не знал, кто передал информацию».

Алекс удивленно смотрит.  – Действительно, несколько месяцев назад их старый район, не видевший ремонта 30 лет, внезапно привели в порядок коммунальные службы. Он тогда гадал, с чего вдруг такая забота. Дантес подмигивает: «Вот для этого и нужны были такие, как я – наблюдатели. Раньше нас за тунеядцев держали, а оказалось, что смотреть и думать тоже работа».

Олаф слушает молча, крепко держа в руках чашку чая. По его лицу пробегают противоречивые эмоции – то ли скепсис, то ли сожаление. Постепенно на столе появляются более крепкие напитки, разговор делается откровеннее и громче. Выпив рюмку, Олаф не выдерживает: прерывает рассказывающего о планах Алекса и вставляет с издёвкой: «Работа, говорите? Пока мы, значит, пахали, вы, Дантес, по сторонам смотрели. Теперь гляжу – досмотрелись: сами у власти, а люди на фундаменте которых вы все построли по вашим заказам еду развозят». Он ставит рюмку на стол чуть сильнее, чем надо. «Где справедливость? Они страну из кризисов вытаскивали, пока вы советы раздавали! А теперь что? Хаос, бродяжки по улицам, стрельба была… Люди как были зверьём, так и остались, только рекламы им, видите ли, не хватало!» – в голосе Олафа отчетливо было слышно нотки от бывшего президента, с обидой и едким сарказмом.

За столом воцаряется тишина. Мари прикусывает губу. Никита внимательно наблюдает сцену, будто очередной игровой эпизод. Алекс нахмурился, но молчит, позволяя другу самому ответить. Дантес, хотя и удивился, полностью выдержав негатив в свою сторону. Спокойно, понизив голос, он отвечает Олафу: «Да, я наблюдал. И сейчас наблюдаю – это моя работа. Слушаю тебя, запоминаю, делаю выводы. Ты, Олаф, тоже не молчишь – и это хорошо. Если из всего, что ты говоришь, есть рациональное зерно, мы его используем. Ты вот всё про справедливость… А справедливо ли было, когда при таких как они, люди нищенствовали, а несогласных затыкали? Сейчас да, не всё гладко. Не все сразу приняли перемены: была и стрельба, и бардак. Но мы это пережили. Бездомные – есть, разруха – ещё осталась местами. Зато никто больше не прячет голову в песок. Мы знаем о каждой проблеме, и каждая будет решаться».

Дантес делает паузу и пристально смотрит на Олафа. «Ты говоришь, они страну вытаскивали… Может, и пытались. Только их методы – силой, приказами, тайной пропагандой – больше не работают. Знаешь, почему?

Теперь у каждого в ухе помощник с ИИ, который сразу выдаст, кто ты и что тебе надо. Обмануть людей сложно. Помнишь тех пройдох и “серых кардиналов”, что в тени вертели делами? Их всех как ветром сдуло. Народ их просто перестал слушать – для них они нерукопожатные. Некоторые бывшие политики, большие нарциссы, ещё крутятся на публике – в актёры, блогеры подались, лишь бы внимание получать. А тем, кто тайно плёл интриги, вообще деваться некуда: попрятались по своим норам, как ящерицы под камни, сидят без влияния. Система лжи рухнула, мы строим новую – открытую».

Олаф краснеет: «Ага, открытую… А их, выходит, списали, да? В утиль – иди, мол, работай курьером, если жить хочешь. Великая справедливость», – он усмехается зло. Выпитый алкоголь явно бьёт ему в голову: разоткровенничался. «Вы, наблюдатели… трутни… думали, я не замечал? Вокруг меня ходили, в отчёты свои заносили, как я ел да чихал. Да, просчитали вы их… Скинули. И что – порядок навели? По мне, так бардак один. Вот вы ратуете за идеи – а люди как были животными, так и остались. Стоило дать волю – сразу друг друга грызть. Недаром же ваши умники по телевизору прямо сказали: мол, половина населения – неандертальцы, а некоторые вообще рептилии!» – Олаф размахивает рукой, чуть не опрокидывая солонку. «И что? Правильно им глаза открыли, так эти ‘рептилии’ в ответ поубивали бы нас, да убежали прятаться. Миром правят инстинкты, господа, а вы тут в светлое будущее играете…».

Монолог Олафа выворачивает накопившуюся горечь. За столом накаляется атмосфера: кажется, ещё чуть-чуть – и скандал неизбежен. Дантес хмуро сжимает губы, Мари поспешно убирает со стола лишние бутылки. Алекс, наконец, тихо, но твёрдо произносит: «Хватит», – стараясь образумить Олафа, пока тот не наговорил лишнего. Наступает напряжённая пауза. В тишине вдруг слышен смешок.

Это Никита. Подросток не выдерживает и фыркает, глядя на спорящих взрослых с иронией: «Спорите о ерунде… Кто работал, кто наблюдал… А толку?» – он встаёт из-за стола. «Ну, вы даёте. Серьёзные люди, а ругаетесь из-за фигни!». Никита надевает VR-гарнитуру обратно себе на голову. «Если уж на то пошло, получается, теперь я наблюдаю за вами. Значит, я – наблюдатель наблюдателей?» – бросает он.

В этот момент в поле зрения Никиты всплывает интерфейс с надписью: «Добро пожаловать в круг третьего уровня». Яркие голографические индикаторы на миг отражаются в оконном стекле рядом с Олафом, как будто и вокруг стола запустилось некое приложение дополненной реальности. Мари ахает – от неожиданности или, может, от понимания скрытого смысла. Дантес молчит, пытаясь оценить шутку паренька. Олаф поворачивается к отражению в окне и замирает: в стекле мелькают не только их фигуры, но и какие-то чужие символы, словно за ними действительно кто-то подглядывает через объектив невидимой камеры.

Никита смеётся и тут же снимает очки, гасит возникающий было игровой интерфейс. Его выходка разряжает обстановку. Взрослые приходят в себя: Дантес качает головой с улыбкой, Алекс кряхтит что-то вроде «Молодёжь…», а Мари ставит перед сыном чашку чая: «Хватит уже играть, сядь с нами, философ». Олаф, однако, всё ещё смотрит в окно, куда вернулось лишь отражение комнаты. На лице – растерянность. В его памяти, возможно, всплывает недавняя мысль: а ведь и за мной, похоже, всё это время наблюдают.

Олаф медленно опускается обратно на стул. От прежней бравады не осталось и следа. Он задумчиво вертит в руках пустую кружку. «Знаете…» – глухо начинает он после паузы. «Я ведь тоже работаю курьером. Да, меня не отстранили. Я сам согласился. Хотел… понять, чем всё кончится». Он поднимает глаза на Дантеса и Алекса. «Я – как зонд, который собирает ваши мнения, настроения. Наблюдаю за людьми, а потом сообщаю ‘куда следует’». Олаф усмехается уголком рта: «Вот и сейчас – приехал, смотрю, слушаю. Формально – еду привёз, а по факту – проверяю обстановочку…».

Дантес мягко улыбается: «Мы знаем», – тихо говорит он. Для семьи это признание Олафа тоже не новость – все всё понимают без слов. Алекс разводит руками: «Работа у всех разная… Ничего, что поделать». Мари сочувственно качает головой. Никита смотрит на Олафа с новым интересом, словно тот персонаж сложной игры, наконец раскрывший свой секрет.

Наконец, Дантес поднимает тост: наливает всем по последней капле и провозглашает «За то, чтобы каждый нашёл себя в новом мире. И чтобы наблюдатели, и наблюдаемые – все работали вместе, честно, ради будущего». Алекс согласно чокается; Мари улыбается и тоже поднимает кружку с чаем. Олаф чуть медлит, но затем, собравшись, стукается своим стаканом с другими. «За будущее… посмотрим, каким оно будет», – тихо произносит он.

Разговор постепенно возвращается в мирное русло. Олаф уже без сарказма расспрашивает Алекса про семейные дела, Мари предлагает курьеру пирог, Дантес шутит, вспоминая забавные случаи из детства, когда Олаф и Алекс учились в одной школе, вскользь говорится, что они тоже когда-то пересекались. В окне виднеется тёмное небо и огни спящего района.

Однако ощущение, что за этой уютной кухней кто-то присматривает, остаётся. Никита украдкой бросает взгляд на выключенный VR-шлем: на его дисплее мигает значок уведомления, игра ждёт его возвращения. Олаф, допивая чай, снова смотрит на стекло. Ему чудится в отражении слабый отблеск текста – может, игра сына, а может, лишь игра воображения на пьяную голову. Он щурится, пытаясь разобрать надпись. В отражении напротив лица Олафа полупрозрачно вырисовываются слова: «Наблюдение завершено. Загрузка данных…». Олаф моргает – надпись исчезает. Он тяжело вздыхает и отводит взгляд.

За столом смеются люди, недавние обиды отступили. Бывший президент, нынешний чиновник-«наблюдатель», простой рабочий с семьёй – такие разные судьбы, оказавшиеся в одной комнате, пытаются понять друг друга.

Где-то на заднем плане негромко играет радио, бормоча новости дня. «… нейросервис “Эхо” завершил сбор предложений граждан. Правительство объявило о старте программы развития районов…” – доносится из динамика, подтверждая: всё сказанное сегодня пойдёт в дело.

Олаф как бы выходя за рамки себя, видит как он с той стороны окна медленно отдаляется от него, оставляя героев за домашним занавесом. Мысль не дает покоя в его голове: кто-то, где-то, на ещё более высоком уровне, следит за всей этой картиной. Ведь если есть наблюдатель наблюдателей – возможно, существует и четвёртый круг…

— Опять без чаевых, — буркнул он себе под нос, сплюнув в сторону урны. Слюна не долетела, растеклась по асфальту, как его надежды на нормальный день. Раньше люди дрожали при одном его взгляде, а теперь? Теперь они даже не смотрят, когда берут посылку. Просто хлопают дверью, и привет. Он помнил — или думал, что помнит, — как подписывал тот законопроект о "эффективном распределении". Один из бомжей за стеной, тот, что сейчас рылся в отбросах, когда-то сунул ему эту бумагу под нос: "Подпиши, и твой бизнес взлетит". А теперь вот оно как — подумал о дерьме, и вот оно, воняет под носом.

Маршрут вёл мимо южной свалки, этого проклятого кладбища забытых амбиций. Там копошились люди — сгорбленные фигуры в рванье, лица цвета мокрого картона, глаза пустые, как выгоревшие лампочки.

Некоторые из них он узнавал инстинктом, не разумом: вот этот, с папкой под мышкой, — бывший сенатор, который любил разглагольствовать о "стабильности"? А вон тот, с седой бородой, запутанной в мусоре, — главный судья, что когда-то приговаривал к "перераспределению активов". Они знали, кто они такие, помнили вкус власти, но пароли от счетов, номера телефонов теневых партнёров, коды от сейфов — всё это ушло, как дым от сигареты.

Система, которую они строили, кривая, как пьяный забор, отомстила: подчинённые заняли места, но через пару месяцев и они теряли память, становились бесполезными, и цикл повторялся. Правившие миром, теперь бомжевали — кто-то торговал историями за центы, кто-то просто сидел у стенки, бормоча монологи о былом величии. Большинство не справлялось: привыкли, чтоб к ним относились как к богам, а тут — плевок в лицо от реальности.

Курьер замедлил ход, когда взгляд зацепился за обрывок винилового баннера на бетонной стене — облупленный, в следах плевков и времени. На нём — его собственное лицо, молодое, гладкое, с прической от визажиста, глаза горят твердостью. Под фото жирный шрифт:

"Справедливость. Сила. Достойное будущее — для каждого".

Он фыркнул — нервно, горько, как будто проглотил лимон целиком.

— Тише, псих, — рявкнул кто-то из копошащихся в мусоре.

Курьер не обернулся. У него нахлынуло воспоминание — не чёткое, как фильм, а обрывками, как старый ролик на плёнке: ощущение власти. Как меняется вес тела, когда входишь в зал, и все встают. Как воздух тяжелеет от твоего молчания. Как один взгляд отменяет чужие слова.

Вот он в кабинете: стеклянные стены от пола до потолка, вид на город, который казался игрушкой. Чашка кофе на столе — холодная, потому что напротив сидит Мартин Лакасс, глава Службы Контроля Реальности и Информационного Моделирования. Этот тип владел всем: сетевыми протоколами ООН, советом корпоративного содружества, даже теневыми каналами в Азии и Европе. Не серый кардинал — каркас, на котором висел весь мир.

Почему именно этот момент? Не речь с трибуны, не премия?

В голове эхом: "Президент, — произнёс Лакасс с британским акцентом, гладким, как масло на нож.

— Вы — лицо, фасад. Мы — суть, упругость. Поймите — правьте. Не поймёте — сменят". А потом: "Я создам систему, где достойные берут, что хотят. Остальные? Просить мелочь на воду. Справедливо, нет?"

И вот — реальность. Курьер моргнул, и мысли прервал голос сбоку: "Эй, не дашь немного денег?" Перед ним — мужчина в грязном пальто, когда-то Brioni, наверное. Лицо осунувшееся, но черты... мозг сканировал, щёлк — Лакасс. Он шаркал ближе, глаза мутные, как вода в луже.

— Друг, на воду бы... — прохрипел он.

Курьер замер. Дрожь пробила — тело помнило эхо: "Достойные берут. Остальные просят". А сам он? Ждёт чаевых, как милости.

— Слышь, брат, дай десять центов, — продолжил бомж, прислоняясь к стене с плакатом. — Расскажу историю. Настоящую, не телевизионную.

Курьер вздохнул, выудил монетку — ровно десять центов, покатал в пальцах. Взгляд скользнул по Лакассу: бывший куратор мира, теперь — монолог на ногах.

— Давай быстро, заказ ждёт, — буркнул он.

Бомж выпрямился, прочистил горло, как перед камерой:

"Я есть великий Мартин Лакасс. Короли аплодировали, президенты кланялись. Китайцы звали "Тенью дракона" — не преувеличиваю. Глаза загорелись: "Я управлял потоками. Законы подписывал до политиков. Мог стереть эти трущобы, построить Тадж-Махал с фонтанами и павлинами. Достойные берут заслуженное. Не каждый пьёт 'Аква ди Кристалло' с бриллиантами, верно?" Курьер кивнул, протянул монетку.

Лукас немного помялся и сказал. "Спасибо, брат. Ты — справедливый. Не как они".

Терминал пискнул — заказ: Доставка еды из соседнего магазина. Вода, .... хлеб, энергетик. Больше текста в его маленький экран не влезло.

Курьер развернулся, поехал, не оглядываясь. Сердце сжалось — почему?

Лакасс проводил взглядом, заметил плакат. На нем себя самого — свежего, с лозунгом: "Достойные берут, что хотят". Замер, его щеки налились кровьтю и начали печь, в точности как от пощёчины. Его слова! Подписывал, насаждал. А теперь — просит на воду. Ни уважения, ни павлинов.

Он опустился на землю, уставился в грязь. Понял, своей толстой кишкой: "Надо было иначе. Не 'достойные', а все. Хлеб, вода, тепло, для всех...

Лукасс усмехнулся: "Социализм... вот бы его сейчас".

Ни он, ни курьер не заметили дрон — крошечный, зависший. Репортёрский объектив фиксировал: кадр за кадром.

Рина, молодая журналистка из "Aquamarine", следила через экран. Курьер уехал, бомж сидел. Камера зумнула: монетка в ладони. Подсказки: "Мартин Лакасс, 74. Пропал 5 лет. Глава Контроля Реальности..." Сердце заколотилось: легенда тьмы — в грязи. А милостыня от... бывшего президента!

— Президент-курьер и миллиардер-бомж у мусорки... — прошептала она, с иронией. Лакасс заметил дрон, встал. Рина переключила на слежку, пошла ближе.

— Мистер Лакасс? — окликнула тихо.

Он повернулся, глаза мутные. Она представилась: "Репортёр 'Aquamarine'.

Прокомментируете?"

Плечи дёрнулись — смех? Холод? Монетка в кулаке.

— Президент... тот, кто уехал, дал деньги? Знакомы? — спросила, дрон кружил. Лакасс усмехнулся: "Аквамарин... Врёте красиво. Небо бурое". Посмотрел на монетку: "Правду? Президент дал на воду. Справедливый... ха! Напиши: президент подаёт милостыню кукловоду! Система их сожрала!"

Она застыла. Лакасс ближе: "Я держал мир за горло. Теперь — каждому своё..." Шёпотом, и ушёл, шатаясь.

Рина в растерянности. Дождь падал на нее и на дрон. "Каждому своё" — правда и безнадёга.

Вызов в ухе: "Рина, сняла?!" Шеф взволнован. Трансляция шла в редакцию.

— Сняла. Всё записано.

— Бомба, но проблема. Фамилий много. Монтируй: президент подаёт монету бомжу. Общий план, без лиц. 'Доброе дело'. Без идентификации бомжа.

Рина сжала челюсти. Жаль их — курьера, Лакасса, правды. Но система...

— Поняла.

— Заголовок: 'Президент не прошёл мимо: экс-глава за благотворительным жестом'.

Сладко, лживо. "Сойдёт". "Гони в эфир через пять!"

Дрон гудел. Рина отключила live. Спрятала сырые мателриалы в облако. Села в машину и отправила задание "Нарезать ролик: десять секунд, нейтрально". Отправила.

Минута тишины под дождём. Рина открыла папку с метаой: "Досье Лакасса".

Включила запись: "Пустой проспект. Дождь. Бывший хозяин мира по лужам, монета звенит..." А небо в лужах — аквамариновое...

Вопросы на местах, типа, кого брать на работу, чем заставлять заниматься, решили быстро! Туда пристроили жен и любовниц руководителей предприятия. Чем заниматься? - Да, займитесь чем-нибудь, только сильно не отсвечивает и работе не мешайте. Полномочий дали реальных!

По первости, дамы ходили по заводу, приставали к рабочим - а что это у вас за здоровенная хрень, которая пшшшш говорит?

Потом им наскучило. Тихо писали в своем кабинете пространные отчёты о повышении производительности труда и улучшении качества.

Пришла перестройка, заводы загнулись и похоронили под своими обломками НОТ. Не до того было.

Прошло несколько десятилетий. Влиятельная международная организация ISO публикует индустриальный стандарт ISO9001 и настоятельно рекомендует его к внедрению. Документ полностью посвящен теории качества и путям его достижения. На западе прилично пошумели. Маркетологи взяли на щит! Наша продукция и производство сертифицированы под ISO9001! Покупайте, не пожалеете!

Бум докатился до России. Появился на свет ГОСТ Р ISO9001. Не очень хорошо переведенный с английского документ. И, понеслось. На каждом государственном или военном предприятии должна быть создана служба качества! Во главе с директором по качеству с неограниченными полномочиями. Все производства обязательно должны быть сертифицированы под СМК! Появились мутные типы, которые консультировали по СМК и оказывали помощь в получении сертификатов. Денег подняли много. Качество не стало лучше. Равно, как и колличество.

Попытка формализовать менеджмент на фоне резкого снижения его качества оказалась бредовой... Ну, хоть согрелась!;)