*По данным Единой межведомственной информационно-статистической системы (ЕМИСС), средняя зарплата в России в 2025 году —  92,9 тысячи рублей.

***

Середина ноября 2025 года. Время, когда осенняя хандра уже успела просочиться в самые потаенные уголки души, а предновогодняя суета еще не успела придать жизни хоть какой-то осмысленный вектор. И вот, в этот самый момент, когда мир вокруг казался серым и предсказуемым, как прогноз погоды на ближайший месяц, меня позвали на работу. В муниципальное предприятие. Среднее такое все из себя. Среднестатистическое. Как будто само это слово – "среднестатистическое" – было выгравировано на фасаде здания, как знак качества, или, скорее, как предупреждение.

Встреча с руководителем, собеседование… Ля-ля, тополя… Все шло по накатанной, как старый трамвай по рельсам, которые давно пора бы заменить. Кабинет, пахнущий пылью и несбывшимися надеждами, стол, заваленный бумагами, которые, казалось, пережили не одно поколение сотрудников, и, конечно же, сам руководитель. Человек, чье лицо было настолько нейтральным, что могло бы служить образцом для создания манекенов в магазинах одежды. В глазах – легкая скука, в голосе – монотонность, в движениях – предсказуемость. Он говорил о задачах, о коллективе, о перспективах… Перспективах, которые, судя по всему, были такими же туманными, как ноябрьское небо.

Я слушал, кивал, старался выглядеть заинтересованным, хотя внутри меня уже начинал зарождаться тихий, но настойчивый протест. Это было похоже на просмотр старого советского фильма: знаешь, чем закончится, но все равно смотришь, потому что… ну, потому что так надо. Или потому что других вариантов пока нет.

И вот, когда казалось, что вся эта театральная постановка подходит к своему логическому завершению, дошло до самого главного. До озвучивания зарплаты. Момент истины, который мог либо вознести меня на пьедестал надежд, либо низвергнуть в пучину разочарования.

– Двадцать пять, – сказал предполагаемый начальник. - МРОТ повышают, скоро будет двадцать восемь...

Слово повисло в воздухе, как невысказанное проклятие. Двадцать пять. Чего? Тысяч? Рублей? Долларов? В моей голове пронеслась целая вереница вопросов, но я решил начать с самого простого и, как мне казалось, очевидного.

– Да ладно! – вырвалось у меня, скорее от удивления, чем от возмущения. – А что так мало?

Я ожидал чего угодно: объяснений про кризис, про оптимизацию расходов, про то, что это "стартовая позиция". Но не такой реакции.

– А Вы на какую рассчитывали? – спросил начальник, и в его голосе проскользнула нотка чего-то, что можно было бы принять за искреннее недоумение. Как будто я только что попросил его продать почку, чтобы купить мне мороженое.

Я решил не отступать. Ведь я же пришел сюда не для того, чтобы просто так согласиться на первое попавшееся предложение. Я же – человек с амбициями, с планами, с… ну, с желанием жить не только на хлебе и воде.

– Минимум, на среднюю по стране, – сказал я, стараясь придать своему голосу уверенности и, возможно, даже легкой иронии. Я же остроумный, в конце концов. Или, по крайней мере, стараюсь им быть.

В этот момент на лице начальника произошло нечто, напоминающее мимическое землетрясение. Брови слегка приподнялись, уголки губ дрогнули, а в глазах мелькнул огонек, который я бы назвал… ну, скажем так, "осознанием". Осознанием того, что передо мной сидит не просто очередной соискатель, а какой-то… чудак.

– Вы смеетесь что ли? – снова спросил начальник.

И вот тут я понял. Понял, что попал. Попал в ту самую "среднестатистическую" реальность, где "средняя по стране" – это не ориентир, а скорее мифическое существо, о котором рассказывают детям перед сном. Где двадцать пять – это не начало пути, а, возможно, его середина. Или даже конец.

Я посмотрел на него, на его нейтральное лицо, на его слегка приподнятые брови, и почувствовал, как внутри меня начинает разгораться костер сарказма. Костер, который, возможно, и не согреет меня финансово, но зато даст возможность посмеяться над абсурдом ситуации.

– Ну, знаете ли, – начал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более невинно, – я думал, что "средняя по стране" – это такая… общепринятая величина. Как гравитация. Или как то, что после дождя бывает радуга. Ну, или хотя бы как обещания политиков перед выборами.

Начальник моргнул. Медленно. Как будто ему требовалось время, чтобы обработать эту новую, совершенно нелогичную информацию.

– Понимаете, – продолжил я, чувствуя, как мой сарказм набирает обороты, – я ведь не прошу золотых гор. Я просто хочу иметь возможность, скажем так, не считать каждую копейку при покупке гречки. Или, может быть, даже позволить себе иногда съесть не гречку, а, например, макароны. Премиальные. С сыром.

Он снова моргнул. На этот же раз чуть быстрее. Я начал подозревать, что его мозг работает на каких-то очень старых процессорах, которые не справляются с такими сложными концепциями, как "желание жить достойно".

– А Вы, – сказал я, наклонившись вперед, – Вы ведь не думаете, что я пришел сюда, чтобы стать частью какого-то эксперимента по выживанию в условиях экстремальной экономии? Я ведь не специалист по выживанию в тундре, знаете ли. Я – человек, который умеет работать. И, как мне казалось, умеет работать достаточно хорошо, чтобы получать за это… ну, хотя бы не подачку.

Я сделал паузу, давая ему возможность осмыслить мои слова. Он смотрел на меня, как на диковинное животное, которое случайно забрело в его стерильный мир.

– Понимаете, – продолжил я, – когда я слышу "среднестатистическое предприятие", я представляю себе что-то стабильное. Надежное. Где люди работают, получают свою зарплату, и, возможно, даже могут позволить себе отпуск раз в год. Не в Турцию, конечно, – я махнул рукой, – но хотя бы в соседний город. Посмотреть на достопримечательности. Или просто подышать другим воздухом.

Начальник наконец-то заговорил. Его голос был тихим, почти шепотом.

– Но… средняя по стране… она ведь… она ведь такая… разная.

– Вот именно! – воскликнул я, чувствуя, что мы наконец-то нашли общий язык. – Она разная! И я, как среднестатистический гражданин, рассчитывал на среднюю зарплату. А не на зарплату, которая позволит мне стать среднестатистическим нищим.

Я усмехнулся. Начальник смотрел на меня с выражением лица человека, который только что понял, что его любимый кот на самом деле – инопланетянин.

– Так Вы хотите сказать, – произнес он медленно, – что мы платим ниже среднего?

– Я хочу сказать, – ответил я, – что если это "среднее", то я, пожалуй, предпочту быть "исключительным". Исключительно бедным, например. Или исключительно голодным. Это ведь тоже своего рода исключительность, правда?

Я встал. Пора было заканчивать этот цирк.

– Знаете, – сказал я, протягивая ему руку, – я, пожалуй, откажусь. Мне кажется, что мои амбиции немного… не совпадают с вашими представлениями о "среднестатистической" жизни. Но я желаю вам удачи в поиске того, кто будет рад стать частью вашего… уникального эксперимента. И, пожалуйста, передайте привет вашей "средней по стране". Надеюсь, она там не сильно страдает.

Я вышел из кабинета, оставив начальника в полном недоумении. На улице было пасмурно, но я чувствовал себя… легче. Ведь я не продал свою душу за двадцать пять. Я сохранил ее, чтобы иметь возможность посмеяться над абсурдом. А это, согласитесь, куда более ценный актив. По крайней мере, для остроумных. И для тех, кто умеет находить юмор, пускай даже самый черный, даже в самых серых буднях среднестатистического муниципального предприятия. Ведь в конце концов, если не смеяться, то останется только плакать. А слезы, как известно, не оплачиваются. Даже по средней зарплате.

"Любовь к животному – коню, кошке, собаке – это всегда романтическая трагедия. Ведь ты любишь того, кто заведомо умрет прежде тебя." Чак Паланик. Сочини что нибудь.

Я выхожу из подъезда и иду мимо парка где жители нашего муравейника играют со своими собаками. Это секта, эти собачники постоянно тусуются здесь. Но без своих блоховозов не узнают друг друга. Да, раньше я знала всех соседей живущих не только в нашем доме, но и соседних окрестностей. А сейчас переехав в эту бетонную коробку восемь лет назад не знаю никого, даже консьержа, ибо они меняются чаще, чем тампоны во время менструации. Почему на эту должность берут стариков, которые дохнут быстрее, чем лифт успеет доехать с двадцать пятого этажа на первый? Вернёмся к собачникам. Кто-то кидает мячик, а довольный пёс мотая слюнявой мордой несётся к своему хозяину. Кто-то смотрит вдаль держа поводок в ожидании пока этот ебучий бульдог сделает свои "грязные дела", и быстрой походкой покинут место преступления. Тупые мудаки, разве вас не учили убирать за своими животными? Ха-ха, зато детям будет из чего делать зимой снеговику глаза. Две курицы с маникюром длиннее, чем Эмпайр Стейт Билдинг, держа в руках своих полудохлых псин которые больше похожи на крыс, нежели на миллиард лет назад одомашненных волков обсуждают какую-то хрень про новый модный ресторан или как свалить в Турцию на две недели и не спалиться перед мужем.

-Света привет,- обращается ко мне одна из них. Блять, я даже не знаю как тебя зовут, но зато знаю, какие слова орёт твой муж когда кончает. Эта марамойка живёт со мной на одном этаже. Ровно шесть лет назад она просила вызвать ей скорую. Сейчас она улыбается, но тогда, я грузила её в белую карету с красной полосой и сопровождала в неотложку, где ей зашивали прямую кишку. Она после зашла ко мне и попросила какой-нибудь мази. Я дала тюбик вазелина. С тех пор раз в год примерно в одних и тех же числах приходит вновь за тем же. Если в ленте соц. сетей анонсируют новый Айфон, значит в течении недели услышу стук в дверь и увижу её. По-моему её зовут Марина. Или Маша.

-Марин, извини, я тороплюсь.

-Вообщето меня зовут Милана.- протяжным голосом вопит она вытянув свой свисток.
-Ой прости, постоянно забываю.- блять, ну и мразь, написано же на роже, что по паспорту ты Галина. -увидимся позже.

Я иду на встречу с такими же фанатиками ухаживающими за своими питомцами. Или правильнее нас называть "овощеводами". Мы собираемся в спортивном зале школы, куда принесли стулья из столовой и расставили кругом между баскетбольными кольцами. В ожидании нашей лидерши (ненавижу фенимитивы, но она просит называть её так), зацепилась языками с Валентиной. Худое бледное лицо, нет это не мертвецкая белизна, а скорее благородная, напоминающая Наталью Водянову образца деситялетней давности, белые локоны, и большие голубые глаза, если бы ангелы существовали, то они бы выглядели так. Она рассказала о "своём", он начал издавать звуки и наконец-то стал глотать еду. Такие же бедолаги как мы столпились вокруг нас и слушали эту историю. Под стук каблуков в ярко красном брючном костюме появилась Аннет, на шестом десятке возомнила себя гибридом Дженнифер Лопес и Зигмунда Фрейда, прошла какие-то онлайн курсы по психологии, залила ботокс во все возможные места и проводит различные собрания. Ну почему молодящиеся бляди берут такие дебильные имена?

-Девочки, приветствую вас в нашем клубе созависимых. Вы уже начали? Продолжайте, не буду отвлекать.

Валя продолжила рассказывать о своём сыне, который по возрасту должен ходить во второй класс, но ещё не научился произносить звуки и вставать с инвалидного кресла. Он родился на седьмом месяце и как только врачи поставили диагноз, папаша ушёл за сигаретам и где-то пропал, видимо продавщица девять лет не может найти сдачу с тысячной купюры. Все аплодируют и обнимают Валентину.

После, каждый поведал свою историю. У кого-то муж страдал от алкоголизма и находится на последней стадии цероза. Кто-то ухаживает за родителями в деменции, боясь отдать их в дом престарелых. А кому-то приходится терпеть выходки домочадцев, страдающих разного рода психическими растройствами, они слишком адекватны, чтоб ложиться в псих. диспансер, но не настолько дееспособны, чтоб существовать самостоятельно. Куча одиноких женщин собираются раз в неделю и делятся своими трагедиями. Среди всего этого ноющего бабья выделяется Артур. Солидный мужчина, невысокого роста, глубоко за сорок. Если бы не выпирающий живот и залысины, можно было подумать, что ему нет тридцати. Он всегда улыбается, но постоянные посетители наших собраний знают его историю. У него с женой был успешный бизнес, агентство недвижимости в нашем городе, после того, как ей поставили диагноз бесплодие, было куча всяких анализов, которые показали рак шейки матки. Ему пришлось отойти от дел, оставив небольшую коммерческую площадь в своём владении. Это дало ему возможность получать регулярный доход не прикладывая особых усилий и регулярно посещать свою супругу в лучшей частной клинике нашего города. Хотя ей осталось совсем немного он каждый день приносил в палату её любимую клубнику. Завидный жених. При бабках, квартира в центре и новый китайский внедорожник на подземном паркинге. Больше половины нашей секты сочувствующих пытались заарканить его, а некоторые откровенно предлагали секс в замен на определённые материальные ништяки. Но Артур был не приклонен.

Наступила моя очередь толкать речь. И я в очередной раз поведала историю о своём сыне который на прошлой неделе вынес из дома мою шубу и отнёс в ломбард, а на вырученные деньги купил ацетон, пенталгин или другой кодеиносодержащий препарат, пару одноразовых шприцов, причём в разных аптеках, дабы не вызывать подозрения у фармацевтов и варил дезоморфин в консервной банке на заброшенной стройке, постоянно ходит в кофте с длинным рукавом даже дома, снимая её только когда идёт в душ. Когда аудитория этого зала начала двигаться ко мне, дабы обнять. Я рассмеялась.

Ведь сегодня в шестом часу утра на пороге моей квартиры участковый сообщил, что молодого человека похожего на моего сына нашли мёртвым возле соседнего подъезда и сказал следовать за ним.

-Узнаёте?

-Да.

-Тело забирать будете?

-Нет.

-Распишитесь в протоколе.

-Хорошо, только поднимемся в квартиру.

- Простите, я не запомнила вашего имени, товарищ лейтенант, пройдёмте на кухню, я выпью воды.

Как только мы зашли на кухню я попросила обнять меня. И прижалась к его груди. Он решил, что мне требуется сочувствие. Но я впилась в его губы.

-Что вы делаете? Я на службе.

-Плевать. Это не займет много времени.

Когда у тебя по дому ходит полу мёртвый человек, единственное желание которого замутить ширева, свалить подальше и вмазаться, как-то не очень получается строить личную жизнь. Но в этот момент на кухонном столе, обхватывая ногами синюю форму полицейского, я вспомнила что значит жить. Ссууккаааа!!! Последний раз меня так драли в студенческой общаге на четвёртом курсе!!

-Вы всех гостей встречаете таким образом?- спросил мент вытирая конец о скатерть.

-Не важно. Где расписаться?

-Вот здесь. Я вечером зайду.

-Ага. - нахер ты мне усрался.

-Алло, Артур? Прости, что разбудила. У тебя остались связи среди этих тварей риэлторов? Я заеду к тебе, оформим доверенность и выставим мою хату на продажу. Деньги переведёшь как получится. Да. Я уезжаю из страны. Увидимся вечером на собрании.

Кто-то из великих, то ли актёр, то ли музыкант, когда-то сказал: "Любовь к животному – это трагедия. Ведь ты любишь того, кто заведомо умрет прежде тебя." Моя любовь умерла. Остаётся любить себя!!!

🔥 Продам совесть дорого

Иллюстрация крайнего уровня цинизма и манипуляции. Основано на реальных событиях. Дочь жалуется на «жадного отчима», а мать вместо того, чтобы воспитывать честность, предлагает использовать ложное обвинение ради выгоды. Здесь соединяются сразу несколько характеристик:
Манипуляция - мама подталкивает ребёнка к обману.
Корысть - цель не помощь дочери, а имущество и выгода.
Аморальность - готовность разрушить чужую жизнь ради материальных благ.
В совокупности это можно рассматривать как гротескное обличение бытового паразитизма и злоупотребления доверием.
Мой телеграмм

Внимание: данное художественное произведение содержит мрачные темы, философские размышления о предательстве и отчаянии, а также сцены психологического напряжения. Читать только людям с устойчивой психикой и лицам, достигшим возраста обладания осознанностью.

Ночь впивалась в город миллионами игл ноябрьского дождя. Я стоял на крыше, на самой макушке этого каменного великана, чувствуя, как ветер, пропитанный влажной стужей, пытается стащить меня вниз, в этот кишащий муравейник. Он не понимал, что я и так уже там. Я был в каждой его поре, в каждой лжи, что тихо зреет за запертыми дверями.

Внизу плелась иллюминация, гудя тупым, бессмысленным жизненным током. Они внизу — все эти люди — думают, что живут. Они просыпаются, едят, работают, лгут, любят, спят. Они верят, что их мир — это работа, семья, ремонт дома. Какой трогательный, жалкий самообман.

Они не видят истинной архитектуры нашего бытия. Ее каркас — не бетон и арматура, а предательство. Оно — фундамент, на котором всё держится. Первый кирпич закладывается еще в детстве, на пыльной школьной площадке. Помнишь, как твой друг, с которым ты делил всё, от бутерброда до страхов, внезапно отвернулся от тебя? Не из-за ссоры. Нет. Его разум отравили ядом более выгодной дружбы. Просто кто-то другой предложил ему больше: статус, защиту, доступ в крутую компанию. И он ушел, не оглядываясь. Это был твой первый урок. Ты его запомнил? Я — да.

А потом это становится изощреннее. Взрослее. Лицемернее.

Взгляни на тот теплый квадрат окна вон там. За ним женщина засыпает в объятиях любовника, её дыхание ровное, на губах — утомленная улыбка. Она думает о страсти, о запретной сладости. А в другом конце города, её муж, с глупой, сияющей улыбкой, проверяет купленное на свою премию кольцо. На столе перед ним лежит открытка от их шестилетней дочери: кривое сердце и надпись «Люблю тебя, мамочка». Завтра он встретит жену из «важной командировки». Он будет ждать её у выхода из аэропорта, держа в руках дурацкий букет и эту открытку. Он ещё не знает, что его реальность уже рассыпалась в прах. Он уснет, предвкушая счастье. А проснется в аду, который разгорится в его душе, когда он увидит в ее глазах не радость, а панику, и будет стоять с этим детским рисунком, пока их дочь дома ждет маму.

Или вон тот офис, сверкающий стеклом и сталью. Два партнера. Они начинали в гараже, вместе ели дешевую лапшу. Один из них заложил машину, чтобы заплатить за операцию отцу другого. Они были братьями. Но один из них уже нарисовал в своем блокноте изящную, смертоносную схему. Юридические лазейки, тайные переговоры, поддельные документы. Завтра он подпишет бумаги, которые отожмут бизнес целиком. И улыбнется своему «брату» с лицом, полным сочувствия: «Просто рынок так сложился, дружище. Ничего личного». А вечером поедет к отцу того самого парня, которому когда-то спас жизнь, и скажет, что его сын — неудачник, не оправдавший доверия.

Это и есть личное. Это и есть всё, что имеет значение.

Но самые изысканные формы предательства — тихие. Те, что вызревают в тепле домашнего очага. Вон, в той квартире на пятом этаже, парень смотрит на спящего у его кровати пса. Месяц назад он подарил ему неслыханную роскошь — надежду. Пес, чья шкура еще помнит холод клетки, посапывает, доверчиво прижавшись к его ноге, его лапа иногда дергается, будто бежит навстречу чему-то хорошему во сне. Он не знает, что его хозяин уже устал. Устал от необходимости выходить на улицу дважды в день, от шерсти на диване, от ответственности. Завтра, оправдывая себя ворохом работы, он отвезет его на заброшенную промзону. Бросит его любимый мяч подальше от машины. И когда пес, радостно виляя хвостом, помчится за ним, думая, что это новая игра, он выжмет до упора педаль газа, оставляя позади едкий туман из песка, грязи и выхлопных газов. Собака будет долго-долго бежать за удаляющимися огнями, пока не поймет. Предательство, рожденное не из ненависти, а из самой обыкновенной, ублюдочной лени.

А вон там, в спальне девушки, на комоде лежат два билета в Париж. Подарок ее родителей на помолвку. Ведь как можно не жениться на девушке, которая отдала тебе свою почку, спасла тебя от мучительной смерти? Это же так логично. Два года назад она, двадцатилетняя дура, смотрела, как ее плоть увозят в операционную, чтобы вживить в его тело, и плакала от счастья. Теперь у него под ребрами тикает кусочек ее. А завтра DHL доставит ей посылку. В ней она найдет все свои вещи, которые оставляла у него за годы их «любви». А сверху — письмо. Не длинное. Без эмоций. Всего несколько строк, сухих и безжизненных, как сморщившаяся почка: «Я всегда любил другую. Но только ты могла меня спасти. Не жди и не ищи меня. Я навсегда уезжаю к ней. Прости». Ее предали не ради выгоды. Ее предали в ее же плоти и крови, использовав ее как плату за жизнь, которую он теперь увозит к другой.

Вы строите свои клетки и называете их «бытом». Вы красите стены своих тюрем в веселые цвета, чтобы не смотреть на ржавые прутья. Эти прутья — ваши договоренности, ваши клятвы, ваши «я тебя люблю». Вы вешаете на них занавески из ритуала: брак, дружба, партнерство. Но занавески ветшают, обнажая ту самую ржавчину, что всегда была под ними.

А где-то в маленькой квартирке пожилая женщина заворачивает в газету последние фотографии сына, который уже никогда не позвонит. Она плачет, но тихо, чтобы не беспокоить соседей. Ей некуда даже сходить, чтобы оплакать его — прикоснуться к холодному надгробию она не может, потому что ее сын все еще числится пропавшим без вести. Она не знает, что в эту самую секунду похоронка уже отпечатана, и на ней досыхают чернила печатной машинки. Завтра ее запечатают в конверт, который доставит вместе с флагом военный почтальон. Она распечатает его и прочтет, что ее мальчик, ее любимый сыночек, был убит там, за тысячи миль от дома. И каждую ночь, до своего последнего вздоха, она будет мучиться одним вопросом: «Как?». Но ей не суждено узнать, что ее единственного сына зарезал его же сослуживец — друг, с которым они еще пять лет назад вместе кидали мяч играя в футбол за школьную команду и тайком покупали дешевое пиво, пока их матери не спали ночами, накручивая себя всякими мыслями, ожидая, когда нагулявшиеся мальчишки вернутся домой. И этот друг, под одобрительные выкрики аборигенов, предпочел предать их дружбу. Не ради богатства или свободы. А лишь за право дальше медленно гнить в пыльных аулах чужой страны, оставаясь таким же бесправным рабом, каким был и до этого. Ее сына убили не за идею. Его убили за иллюзию лучшей доли, которая оказалась самой чудовищной из всех возможных ловушек.

И сейчас, в эту самую секунду... Кто-то ложится спать, обняв свою вторую половинку, в полной уверенности, что завтра будет таким же, как сегодня. Кто-то засыпает, предвкушая, чудесное путешествие с возлюбленным. Кто-то строит планы на совместный бизнес, похлопывая партнера по плечу. Кто-то верит другу. Кто-то, засыпая, гладит по голове того, кто верит ему безгранично. Кто-то целует спящего ребенка, обещая ему, что мама и папа всегда будут рядом.

Но завтра утро не будет добрым. Завтра утро будет кровавым от лопнувших обещаний. Они проснутся в том же мире, но их мир уже будет другим. Миром, где рухнуло всё.

И когда они, обезумев от боли, будут искать виноватых, жадно глотая последние вздохи угасающий жизни, я буду уже не здесь, на этой крыше. Я буду мчаться в салоне автомобиля с мигающей сиреной и красным крестом на боку, с зеркальной надписью, которую вы так часто видите в своих машинах, неспешно двигаясь в пробках, пока мы несемся на очередную трагедию. Завтра мне снова придется констатировать смерть. Кто-то из них не переживет утра. Кто-то разобьет свое хрупкое сердце вдребезги — в прямом смысле, шагнув в пустоту, или в переносном, сжав в руке флакон с таблетками, — и мой долг будет приехать и констатировать этот факт. Я — фельдшер скорой помощи. И завтра я снова увижу всё это не на расстоянии холодного наблюдателя, а вблизи — с запахом крови, звуком рыданий и пустотой в глазах тех, кого только что предали. Я буду запаковывать их в плотные черные мешки и утешать их детей. Я буду тем, кто констатирует конечный результат работы этого великого, безупречного механизма под названием Предательство.

Потому что виноватых нет. Есть только природа вещей. И моя работа — быть свидетелем того, как эта природа является во всей своей безжалостной наготе, снова и снова, пока не кончатся мои смены или мои нервы. Пока не поступит вызов «Код 3» и на меня.