...а ещё помню, как я в комсомол вступал.

Когда всех оптом принимали, я разболелся. Вернулся в школу, когда уже самые отъявленные маргиналы влились в ряды передовой советской молодёжи. А поскольку был я парнишкой довольно активным и от общественных поручений не уклонялся, то все считали, что я самый что ни на есть отъявленный комсомолец.

Но как-то раз главная комсомолка попыталась свалить на меня задачку, которая мне была сильно не по душе, и я послал её подальше. Поднялся крик, и тут вдруг выяснилось, что я не комсомолец. Последовала немая сцена. Куратор (какой-то хрен от учителей, что присматривал за передовой молодёжью) в ужасе уставился главную комсомолку:

- Как это – он не комсомолец? Вы тут чем занимаетесь, вообще?

И тут всё завертелось. Главкомсомолка не стеснялась забегать в мужской туалет, во то время, когда я отправлял там естественные потребности и пыталась агитировать, благо убежать я от неё не мог. Любимые преподы смотрели с усмешкой и укоризной. Древняя и страшно авторитетная училка истории, ещё Сталина заставшая, обещала мне рекомендацию «с которой тебя даже в космонавты примут».  Короче, долго сопротивляться я не смог, и сказал: «Ваша взяла, принимайте, сволочи! Только – чур! – без этих ваших формальностей!».

Но если школьное комсомольское сборище можно было легко продинамить, то вот районный комитет  игнорировать было никак нельзя.

И вот, в самом кончике мая, потащила меня главскомсомолка в райком. Райком меня неприятно поразил: длиннющий стол, за ним особей десять комсомольцев разного пола, все в тёмных пиджаках. И самое неприятное - их серые неживые лица. Словно они бухали до этого целую неделю. Ни чувств, ни мыслей. Чугун.

Мне, почему-то стало смешно, и я кое-как сдерживался.  Главкомсомолка долго и страстно рассказывала этим упырям какой я молодец, и что если меня тотчас не принять, то всему комсомолу тотчас настанет копец. Я даже загордился и приосанился от таких речей.  Потом главкомсомолка выдохлась и умолкла. Повисла тягостная пауза. За открытыми окнами щебетали птицы и волновалось пенное море цветущих яблонь.

Сидевший во главе стола мрачный тип, поднял на меня грозный взор. Серые уста его разверзлись, и тяжко изрекли:

- Когда родился Владимир Ильич Ленин?

Я понятия не имел, и брякнул первую же дату, что пришла в голову. Мрачный тип дёрнулся, глаза его расширились, и, вроде бы, даже стали более-менее осмысленными.

- Так это что же, Ленин раньше Пушкина родился? – тяжело молвил он.

- А разве нет? – наивно поинтересовался я.

Всё замерло. Лишь птицы бессовестно щебетали за окном. Хмурые люди молча пялились на меня. Мрачный тип во главе стола засопел, запустил руку в ящик стола, погремел, вытащил круглую печать, и, подышав на неё, с размаху саданул по моему заявлению.

- Принят!  - рявкнул он, и перевёл взгляд на съёжившуюся в сингулярность главкомсомолку: - А теперь валите отсюда живо, оба!

И мы быстро-быстро свалили.