Серия «Древняя Сила»

Запах еды привёл меня к столовой. К счастью, там никого не было. Ни трупов, ни крови – будто нападение застало комплекс в нерабочее время, когда большинство персонала уже разошлись по домам. На столах – недоеденные бутерброды, чашки с остывшим кофе, бутылки с водой. Всё выглядело так, будто люди просто встали и ушли… или исчезли в одно мгновение.

Я набрал всего, что нашёл: хлеб, колбасу, консервы, фляжку с чаем. Устроился за столом лицом к двери. Ел быстро, почти не жуя. В голове крутилась одна мысль, как заезженная пластинка:

Если чип убьёт меня у выхода – всё это было зря.

Я как раз доедал последний кусок хлеба, когда в дверях появилась девушка.

На вид – обычная. Лет двадцати, в джинсах и потрёпанном свитере, будто только что вышла из университета после пар. Но шагала она странно – неуверенно, будто прислушивалась к каждому движению, к каждому шороху за спиной. И ещё… я почувствовал гудение. Тихое, почти неслышное, как у высоковольтного трансформатора, стоящего где‑то за стеной.

– Привет, – сказал я, откладывая вилку и вставая. Голос прозвучал ровно, но внутри всё напряглось. Инстинкт кричал: «Не верь. Это ловушка».

Она остановилась в пяти метрах. Принюхалась, как зверь. Глаза – пустые, будто смотрят сквозь меня, в стену за спиной. Ни страха. Ни надежды. Только… ожидание.

– Привет, – ответила она тихо, почти ласково. Голос – мягкий, но без эмоций. Как у диктора, читающего прогноз погоды.

– Ты откуда здесь?

– Убегаю, – прошептала она. – Помоги мне, пожалуйста.

Она сделала шаг вперёд. Гудение усилилось. Воздух вокруг неё задрожал, будто пространство начало искривляться. И вдруг – вспышка.

Меня отбросило за стол, по коже прошёл разряд – будто в розетку сунули. Волосы встали дыбом, в ушах зазвенело, в глазах потемнело. Я лежал, задыхаясь, пытаясь понять: Жив ли я?

Девушка стояла на месте. Не двигалась. Не атаковала. Просто… ждала. Словно знала: я встану. И подойду.

Она не человек.

Это был конструкт. Создание лаборатории. Кто‑то собрал его из обрывков ДНК, вживил Силу – и придал облик беззащитной девушки, чтобы заманивать жертву.

Она сделала ещё шаг. Воздух вокруг неё начал искриться, как в дождь над высоковольтной линией. Я почувствовал, как волосы на руках встают дыбом – второй разряд будет сильнее.

Я не хотел убивать. Но выбора не было.

Собрав Силу, я выпустил «прокол» – не в голову, не в сердце, а в грудную клетку, где, по идее, должен быть источник разрядов. Луч прошёл насквозь, чистый, как лезвие. Девушка вздрогнула – и рухнула на колени, потом – лицом в пол.

Её тело начало дымиться. Под кожей мелькнули провода, металлические пластины, нечто похожее на биоэлектрический узел, пульсирующий слабым синим светом. Да, это был не человек. Это была ловушка. Живая приманка.

Я подошёл ближе. Взгляд её уже не был пустым – он стал стеклянным, мёртвым. Но на лице застыло выражение… облегчения? Или сожаления? Как будто она наконец избавилась от того, что заставляло её убивать.

книга целиком на Литрес

https://www.litres.ru/72706636/

Сердце заколотилось так, что, казалось, вот‑вот вырвется из груди.

Если чип убьёт меня при попытке выйти за пределы комплекса, то весь этот штурм – бессмыслен. Спецназ не спасает. Он ликвидирует. Уничтожит всех – персонал, охрану, тварей… и меня в том числе. Для них я не человек. Я – угроза. Или хуже – ресурс, который нельзя выпускать на волю.

Нужно найти способ удалить чип. Но как?

Я вернулся к месту побоища. Воздух был густым от запаха пороха и крови. Среди тел персонала – в рваных халатах, с пистолетами в руках, с лицами, застывшими в последнем крике – я нашёл телефон. Старый, без антенны, с треснувшим экраном. Никакой связи, только внутренняя память.

Пролистал десятки страниц: отчёты, графики, списки реактивов… Бессмыслица. Пока не наткнулся на одно сообщение, выделенное красным:

«В связи с недавней попыткой побега одного из сильнейших объектов (спровоцированной начальством), прошу перевести меня с этажа камер содержания на верхний уровень лабораторий. Условия работы небезопасны. Объект 317 проявил признаки нестабильной регенерации и внезапного прорыва Силы. Риск повторного инцидента – 87%.»

Меня причисляли к «сильнейшим».

А побег… был поставленным.

Горечь подступила к горлу, будто я глотнул кислоты. Я даже не человек для них. Я – оборудование. Испытательный стенд. Живой манекен, на котором Разин проверял, насколько далеко можно зайти, прежде чем Сила сломает разум.

На телефоне не было ни слова о чипах. Ни схем, ни протоколов. Значит, искать придётся самому. В лабораториях. В записях. В трупах тех, кто знал слишком много.

По пути я дважды сталкивался с тварями – не теми, что бегают слепо, а охотниками. Первую я снёс «проколом» ещё на подходе. Вторая попыталась обойти сбоку – но я почувствовал её по вибрации в поле Силы, как по жилам прошла дрожь. Ударил «рубящим лезвием» – и тварь рассыпалась на куски, будто её собрали на скорую руку из старых запчастей.

Теперь я действовал быстрее. Увереннее. Но внутри всё дрожало. Каждый раз, когда я выпускал Силу, казалось: это не я. Это не может быть я. Это – то, чем меня сделали. Не человек. Оружие.

Потом я почувствовал её.

Не тварь. Не конструкт. Живое существо. Спрятанное в лаборатории за дверью с треснувшим стеклом. Слабое, но целое. Человеческое.

Я замер у входа. В голове мелькнула мысль: «Ловушка?» Но Сила не врёт. Она чувствует страх, боль, надежду. А в той комнате – была надежда.

– Девушка, выходите, – позвал я, стараясь говорить спокойно, чтобы не спугнуть. – Я не из военных. И не мутант.

Из‑под перевёрнутого стола выглянула девушка в респираторе, с пистолетом в руке. Лицо – бледное, почти прозрачное, глаза – мутные, будто покрытые пеленой.

– Это пары формальдегида, – сказала она, снимая маску. Голос – хриплый, но твёрдый. – Единственное, что помогло уйти от конструктов. Они не переносят этот газ. Глаза закрыть не успела…

При слове «конструкты» у меня в голове вспыхнули обрывки воспоминаний: Разин, установка, тела, сшитые из кусков… Руки с клешнями, ноги с копытами, глаза без зрачков.

Но я не знал, как это называется. Просто видел. И знал: это – не природа. Это – лаборатория.

– Вы слепы? – спросил я.

Она кивнула.

– Газ повредил зрение.

Я не думал. Просто подошёл, коснулся её висков – и вспомнил: меня учили лечить. Не как доктора. Как техника. Как того, кто должен восстанавливать оборудование, чтобы оно снова работало.

Представил, как хрусталики возвращаются в норму, как нервы восстанавливают связь с мозгом… и отправил Силу в её глаза – не резко, не как удар, а как тонкую нить, как шов.

Она заморгала. Сначала – удивление. Потом – ужас.

– Ты… один из объектов! Полу‑мутант! – пистолет снова поднялся, дрожащий, но направленный точно в грудь. – Не трогай меня!

Я отступил на шаг. Не из страха. Из уважения.

– Вот такая благодарность за то, что ты снова видишь?

Она замерла. Взгляд – теперь ясный, чёткий – скользнул по моему лицу, по куртке с нашивкой «Объект 317», по рукам, всё ещё пульсирующим Силой. Рука дрожала, но палец не нажал на спуск.

– После побега Объекта 317… каждому вживили чип в кору головного мозга, – сказала она тихо. – Он уничтожает объект при попытке покинуть комплекс. Взрыв в нейронной сети. Мгновенная смерть.

– Я и есть Объект 317, – ответил я, не отводя взгляда.

Она побледнела ещё сильнее. В её глазах – не страх. Узнавание.

– Ты… тот самый?

– Да. И теперь мне нужна помощь. Где удаляют чипы?

– В отделе трансплантологии. Этажом выше. Но туда не пройти одной. Там… другие твари. Не такие, как в коридорах. Те, что ждут.

– Тогда пойдём вместе, – сказал я. – Но держись позади. И не стреляй – скорее всего, попадёшь в меня.

Она кивнула. В её взгляде больше не было враждебности. Только усталость.

Мария, так она представилась, опустилась на корточки у тела убитого охранника и вытащила из его кармана фляжку. Отпила глоток – не воды, а крепкого чая с перцем, как она объяснила, – и лишь тогда заговорила.

– Разин нашёл меня на химическом заводе в Москве. Я работала инженером по очистке сточных вод. Ничего особенного. Но однажды ко мне подошёл человек в чёрном костюме, показал удостоверение с печатью «Фонд перспективных технологий». Сказал, что видел мои публикации. Предложил работу мечты: высокая зарплата, передовое оборудование, полная автономия. Я… поверила. Думала, наконец‑то смогу применить знания не на очистных, а на чём‑то настоящем.

Она замолчала, сжала фляжку так, что костяшки побелели.

– Первые две недели здесь были… почти нормальными. Лаборатории, эксперименты, даже кофе по утрам. А потом начались «камеры содержания». И «объекты». Я поняла слишком поздно: это не работа. Это – рекрутинг. Они не нанимают. Они отбирают.

– А тебя похитили? – спросила она, подняв на меня глаза. В них не было сочувствия. Только усталое любопытство.

– Да. Подъезд, удар током, укол… и вот я здесь.

Она внимательно посмотрела на меня – будто пыталась что‑то вспомнить. Не лицо. Не голос. А ощущение. Как будто где‑то в записях, в досье, в архиве камер она уже видела мою Силу. Но не успела – или не захотела – понять.

Потом быстро отвела взгляд.

Мы поднялись на нужный этаж. Воздух здесь был тяжёлый, пропитанный запахом крови, хлорки и чего‑то сладковато‑химического – будто смесь формалина и расплавленного пластика. В коридоре рыскали твари – но не те, что раньше. Эти были крупнее, страннее… с телами, собранными не по анатомии, а по расчёту.

Одна из камер – та, что у лестницы, такая же бронированная, как и моя – была проплавлена. Не выбита. Не сорвана. А расплавлена, как воск под пламенем. Края двери стекли в пол, будто их разогрели изнутри невидимым огнём.

Я не знал таких способностей.

Или… забыл.

В лаборатории трансплантологии царил хаос. Компьютеры мёртвы, экраны – треснувшие, с застывшими синими пятнами. Документы разбросаны по полу, будто их кто‑то в панике рвал на части. На столе – скальпели, щипцы, шприцы с мутной жидкостью. А на полу – тело учёного, окружённое гильзами. Он умер, стреляя до последнего патрона. В зубах – обрывок бумаги с надписью: «Не доверяй…» – дальше – кровь.

– Здесь вживляли чипы, – сказала Мария, оглядываясь с тревогой. – В кору, через затылочную кость. Но как их удалять – не знаю. В записях писали: «только при полной стабилизации носителя». А что это значит – никто не объяснил.

Я подошёл к столу, перебирая бумаги. В одном из журналов упоминалось имя – Петров, заведующий экспериментальными камерами. А это – этаж, где создавали монстров. Где рождались «конструкты». Где, возможно, знали правду о чипах.

Пока я читал, в комнате что‑то изменилось.

Не звук. Не движение.

Тишина стала плотной. Воздух – тяжёлым, как вода перед грозой. Даже пыль повисла в воздухе, будто боялась упасть.

– Ты кого‑нибудь видишь? – прошептала Мария, прижавшись к стене.

– Нет, – ответил я, не отрываясь от записей. – Но кто‑то здесь есть.

И тут я заметил: в воздухе колеблется невидимый шар, диаметром метр. Ни звука. Ни запаха. Только ощущение – будто рядом разорвалась реальность. Пространство дышало. Пульсировало. Ждало.

Коготь вырвался из пустоты – в сантиметре от моего горла. Острый, чёрный, с прожилками синевы, будто выкован из теней.

Я отпрыгнул. Мария, вопреки приказу, бросилась к двери – не в панике, а с надеждой: «Если выберусь – выживу».

Тварь – невидимая, существующая вне нашего пространства – мгновенно оказалась у выхода. Один удар – и она упала. Второй – и всё кончилось.

Я не мог достать тварь.

Пока она не атаковала – она была неуязвима.

Но в момент удара… в разрыве пространства… я увидел её.

И вспомнил: меня учили не только лечить.

Ещё – разрушать.

Когда коготь снова появился– я не стал ждать. Схватил его, как ручку двери, и вогнал Силу внутрь. Не как удар. Как вирус. Как огонь в сухой траве.

Ткани мутанта начали распадаться, как тлеющая бумага. Кожа почернела, кости затрещали, плоть испарилась в дым. Раздался глухой гул – будто мир вдохнул и выдохнул одновременно – и шар лопнул.

На полу осталась мерзкая туша: свиное тело, человеческие руки с обломанными ногтями, без глаз, без лица, без даже намёка на душу. Только плоть. Только ошибка.

Я подбежал к Марии.

Она лежала на боку, с открытыми глазами. В них – не страх. Понимание.

Было поздно.

Я опустился на колени. Руки дрожали.

– Я сказал держаться позади…– прошептал я.

Но она уже не слышала.

Я стоял среди мёртвых – учёного, Марии, монстра. В комнате пахло озоном и горечью. Я поднял с пола её фляжку. В ней ещё оставался глоток.

Выпил.

Чай был горьким. Как правда.

для тех, кто не хочет ждать продолжения, полная книга на Литрес

https://www.litres.ru/72706636/

Сначала – сирены. Потом – тишина. А потом – слухи. Что профессор сам внушил ему идею побега. Что это был эксперимент. Что Разин наблюдал за ним через камеры, как за крысой в лабиринте. Почти половина персонала подала заявления на увольнение. Но уйти не дали. «Вы знаете слишком много», – говорили из охраны. А Разин просто смотрел молча. Его взгляд был хуже угрозы.

Ефименко не подавал заявление. Он знал: если попытается уйти – его «переведут» к «сто седьмым». Туда, где не работают с объектами. Там становятся объектами.

– Ефименко! – начальник отдела, Петров, только что получивший нагоняй, ворвался в лабораторию, сбив с ног молодого практиканта. – Почему модуль расщепления снова не работает?

Ефименко не оторвался от монитора. На экране – бесконечный цикл перезагрузки.

– Не знаю, – ответил он устало. – Я только заступил на смену, а вы уже трое суток ковыряетесь в системе. Может, хватит ломать то, что и так держится на изоленте?

– Найти бы того, кто всё портит… – процедил он сквозь зубы. – Засунул бы его к «сто седьмым» – пусть сам проверит, каково быть подопытным.

Ефименко устало откинулся в кресле. В голове мелькнула мысль: А может, это и к лучшему? Пусть всё рухнет. Пусть твари вырвутся. Пусть Разин сгорит в своём аду.

Мысли об увольнении мелькали всё чаще. Но теперь они звучали иначе: не «уйти», а «выжить».

Если охранные системы продолжат сбоить, твари из нижних камер могут вырваться наружу. А это – не просто конец карьеры. Это – конец всего.

Внезапно сработала тревога.

Сначала все подумали – опять техники перепутали провода. Так бывало. Но через минуту по внутренней связи пришёл доклад, сбивший с ног:

– Спецназ захватил верхний уровень. Идёт зачистка.

Петров побледнел. Его руки задрожали – не от страха, а от осознания.

– Нужно уходить, – сказал Виктор, лаборант из соседней лаборатории. Его пальцы нервно теребили край халата, будто пытаясь стереть с него пятна крови. – У меня жена, двое детей… Я не останусь здесь.

– Запасной выход ведет в шахты, выход на поверхность в десяти километрах отсюда – быстро вставил Ефименко, уже вставая. – Там есть аварийный люк. Если повезёт – выберемся до того, как они подорвут проход.

Четвёрка собралась у двери:

Петров – с пистолетом из сейфа охраны, держал его так, будто впервые в жизни.

Виктор – с рюкзаком документов, будто они спасут его в мире, где уже не будет законов.

Ефименко – с планшетом и ключ‑картой, последней надеждой на открытие дверей.

Саша, самый молодой из всех, студент‑практикант – дрожащий, но молчаливый, с фонарём в руке. Он не сказал ни слова. Просто смотрел на всех, как на последнюю опору.

– Двигаемся быстро и тихо, – прошептал Петров, будто боялся, что стены услышат. – Если услышим выстрелы – прячемся. Если увидим тварей – бежим. Никаких героических попыток спасти друг друга. Поняли?

Все кивнули. Даже Саша.

Коридор был пуст, но в воздухе висел запах дыма и озона – будто недавно прошёл разряд высокого напряжения. На стенах – следы крови, на полу – гильзы и обломки брони. Где‑то вдалеке ревел мотор лифта – редкий звук в этом комплексе, где лестницы намеренно строили змейкой, чтобы затруднить перемещение. Кто‑то сверху уже спускался. Или… кто‑то снизу поднимался.

Они спустились на третий этаж. Там – тишина. Слишком тихо. Ни шагов, ни криков, ни даже жужжания вентиляции.

– Они уже прошли, – прошептал Виктор, оглядываясь. – Или ждут.

– Не останавливаемся, – отрезал Петров, но в его голосе не было уверенности.

На втором этаже их настигли.

Сначала – звук когтей по бетону. Металлический, скрежещущий, будто кто‑то точил ножи о пол. Потом – низкий, хриплый рёв, будто из глубины земли поднялось нечто, что не должно было просыпаться.

Из‑за угла вывалилась первая тварь – гибрид человека и волка, с пастью во всю грудь и глазами, светящимися в темноте, как у кошки. Кожа – в шрамах, руки – с когтями, ноги – согнуты, как у зверя.

Петров выстрелил дважды. Тварь упала, но за ней уже шли другие. Две. Три. Десять.

Они не рычали. Не кричали. Просто шли – молча, целеустремлённо, будто их вели невидимые нити.

– Бежим! – закричал Ефименко, хватая Сашу за руку.

Они рванули к лестнице. Саша споткнулся – не на ровном месте, а на чьём‑то обломке черепа. Упал. Попытался встать – и в этот момент тварь вцепилась ему в горло. Его крик оборвался слишком быстро. Слишком тихо.

Остальные добежали до поворота. Сердца колотились, лёгкие горели. Но там их ждала новая угроза.

Из двери лаборатории вышли трое спецназовцев в чёрной форме без опознавательных знаков. Ни нашивок, ни номеров. Только холодные глаза за забралами и автоматы, направленные вперёд.

Один из них поднял ствол.

– Стой! Руки вверх!

– Мы из персонала! – закричал Виктор, поднимая руки. – Мы не с охраной! Мы уходим!

Но спецназ не стал слушать. Огонь открыли сразу. Короткие, точные очереди.

Петров упал первым – пуля в грудь, прямо в сердце.

Виктор – второй, пытаясь укрыться за бетонной колонной. Пуля пробила ему шею.

Ефименко, стоявший чуть дальше, успел отпрыгнуть за угол. Сердце колотилось так, что, казалось, вот‑вот вырвется из груди. Он прижался к стене, задержал дыхание. В ушах стоял только стук крови.

И тут услышал – за спиной, в соседнем коридоре, хрипло дышало нечто.

Не человек. Не зверь.

Глубокое, мокрое урчание, будто железо терлось о кость.

Конструкт.

Он затаился рядом, ожидая добычу. Ждал, когда страх выдаст Ефименко.

В этот момент раздался резкий щелчок – и по полу к нему покатилась граната.

Он не закричал. Не попытался убежать.

Просто закрыл глаза.

p.s. напишите что ли отзыв) а то четыре части без единого комментария

https://www.litres.ru/72706636/

Он поставил пустую бутылку на стол, рядом с папкой, на которой чёрным маркером было выведено: «Объекты. Этап 3». Внутри – фотографии, досье, графики активности Силы. Ни имён. Только номера.

– За вас! – подхватил кто‑то из техников. – За лучшую сотрудницу года!

Компания одобрительно загудела. Один из техников, уже подвыпивший, вспомнил:

– А помните первую доставку? Захват на микроавтобусе! Мы ещё удивлялись, как Разин такое одобрил… Сидеть вплотную с этим… – он махнул рукой, будто отгоняя неприятное воспоминание. – И укол транквилизатором! Хотя на некоторых наших препараты вообще не действуют. Как будто физраствор колешь.

Мария, сидевшая чуть в стороне, медленно опустила бокал. На её лице не было ни улыбки, ни смущения – только усталая сосредоточенность, будто она всё ещё находилась в оперативной обстановке.

– Тут дело не в силе препарата, – тихо ответила она, – а в состоянии объекта. При страхе или гневе они меняют организм на клеточном уровне. А вот при симпатии… или смущении – ведут себя как обычные люди.

– То есть ты их… соблазняешь? – хмыкнул другой техник, пытаясь придать шутке лёгкость, но голос его дрогнул.

Мария посмотрела на него. Не с осуждением. Просто – как на того, кто не понимает сути работы.

– Я создаю иллюзию безопасности. Пока объект думает, что я – друг, он не сопротивляется. А когда сопротивляется… – она не договорила. Не нужно было. Все знали, что бывало с теми, кто сопротивлялся.

– Только не рискуйте лишний раз, – предупредил профессор, и в его голосе прозвучала не забота, а холодный расчёт. – Помните, как закончилась операция Дмитрия…

Тишину нарушил хруст льда в бокале. Кто‑то нервно отхлебнул.

– Зато теперь у нас система лучше, – пробормотал техник, пытаясь вернуть праздничное настроение. – Никаких «живых контактов» без одобрения Разина.

– А Разин… – начал было другой, но осёкся.

Профессор молча смотрел на Машу. В его взгляде читалось не одобрение. Оценка. Как у мясника, выбирающего лучший кусок.

В этот момент в углу офиса резко заработала сигнализация – красная лампа замигала, сообщая о прорыве периметра. Звук был тихим, почти вежливым, но все мгновенно напряглись. Даже пьяный техник замер, бокал застыл в воздухе.

– Что, опять техники что‑то сломали? – спросил кто‑то, стараясь говорить без паники, но голос предал его.

Профессор не ответил. Он молча перечитывал сообщение на коммуникаторе. Его лицо медленно бледнело.

– Это не техники, – сказал он наконец, и в его голосе не было ни страха, ни злости. Только усталое принятие.

Глава 1. Лаборатории

День штурма

Сознание возвращалось медленно, как будто его вытаскивали из глубокой воды по одному нерву. Сначала – гул сирены. Не просто звук. Настоящий, физический рёв, будто сталь терлась о сталь где‑то в недрах земли. Потом – глухие выстрелы, приглушённые бетоном, но всё равно отдающиеся в груди, как удары по барабану. И наконец – холод. Ледяной, влажный бетон за спиной и боль в висках, будто голову сжали в тисках, а внутри всё ещё вибрирует эхо разряда.

Я открыл глаза.

Комната была идеально безжизненной. Ни окон. Ни щелей. Ни даже вентиляционной решётки – только гладкие, серые стены, вымытые до блеска, будто здесь не держали людей, а хранили что‑то опасное. В углу – узкая кровать с матрасом без простыней, рядом – раковина с краном без ручки и унитаз, встроенный прямо в пол. Всё – монолитное, без углов, без резких линий. Даже запах был странный: не тюрьмы, не больницы, а чего‑то стерильного, почти химического – как в операционной после дезинфекции.

Единственное, что нарушало эту мёртвую симметрию, – массивная стальная дверь. Не просто толстая. Не просто армированная. Это была броня. Металл, покрытый матовым чёрным покрытием, без ручки, без глазка, без замочной скважины. Такие двери не ставят даже в банках. Их используют в бункерах для хранения ядерных боеголовок… или для того, кого нельзя выпускать ни при каких обстоятельствах.

Последнее, что я помнил чётко – подъезд дома. Шаги за спиной – слишком тихие, чтобы быть случайными. Лёгкий щелчок – и резкий удар током в шею, будто кто‑то воткнул в позвоночник раскалённую проволоку. Потом – укол в вену, холодный, как лёд, и тьма. Глубокая, без снов, без времени.

Похищение.

Я быстро осмотрел себя. Никаких шрамов. Ничего вырезанного. Ни следов катетеров, ни швов. Только лёгкая дрожь в пальцах и странное ощущение – будто внутри меня что‑то горит, но не ярко, а тлеет, как угли в пепле. Тело будто выжато – слабость, будто три дня подряд таскал моторы, а потом ещё и бежал без остановки. На спинке кровати висела тёмно‑синяя куртка. Я натянул её – и только тогда заметил нашивку, вышитую чёрными нитками, почти незаметную:

«Объект 317».

Не имя. Не фамилия. Не профессия.

Объект.

Как гайка. Как пробирка. Как реактив.

Я подошёл к двери и прижался ухом к металлу. За ней – шаги. Глухие выстрелы и чудовищный рёв, от которого задрожали стены. Кто‑то штурмует здание.

И тут я понял: я не должен ничего слышать сквозь такую дверь.

Сталь здесь – не просто толстая. Она бронированная, с внутренним слоем свинца и керамики. Даже взрыв в коридоре не должен был донести до меня ни звука. А я слышал всё – как будто за тонкой фанерой.

Внезапно в дверь что‑то ударило.

Не человек. Не оружие. Сила – явно нечеловеческая. Глухой, вибрирующий удар, будто гигантский кулак врезался в металл. Я отпрыгнул, сердце заколотилось, как у пойманной птицы.

Стук повторился – и бетон вокруг креплений треснул. Пыль посыпалась с потолка. По полу поползли тонкие паутинки трещин.

Меня охватил ледяной страх. Не паника. Не крик. А именно страх – тот, что сжимает горло и заставляет мышцы напрячься, как струны перед разрывом.

Я инстинктивно вытянул руки вперёд…

И дверь вырвало из проёма.

Она влетела в противоположную стену с грохотом, будто её сорвал с места гигантский кран, и вмялась в бетон, как консервная банка под прессом. Обломки креплений рассыпались по полу, как кости.

Я стоял, ошеломлённый.

Это я?

Но почему‑то не было удивления. Только ощущение повтора. Как будто я уже делал это раньше. Не вчера. Не на тренировке. Глубже. В самом ядре себя – где‑то в подкорке, где живёт инстинкт выживания – уже знал: если вытянуть руки, если представить, что между тобой и стеной – пустота, которую можно заполнить… она рухнет.

И тогда начали возвращаться обрывки воспоминаний…

Я осторожно вышел в коридор. Воздух в нём был спёртым, пропитанным запахом озона, пота и чего‑то сладковато‑гнилого – будто здесь уже несколько дней не убирали трупы. Вокруг – такие же камеры, как моя, только двери у них попроще: стальные, но без брони. Большинство выбиты снаружи – спецназ или охрана пытались зачистить этаж. Но несколько – изнутри. Грубо, яростно. Кто‑то ещё пытался сбежать. И, судя по всему, не успел.

У стены, у самой двери соседней камеры, лежало что‑то тёмное и бесформенное. Я подошёл ближе – и замер.

Обглоданный труп. Не просто убитый. Разорванный. Одежда почти вся в клочьях, но на плече ещё держалась полоска ткани – тёмно‑синяя, с выцветшей надписью: «Объект…».

Такая же куртка, как у меня.

Сердце ушло в пятки.

Это мог быть я.

Через час. Через минуту. Через следующий поворот.

Рядом на полу – несколько густых капель чёрной, почти смолистой крови. От твари.

Он не просто убил.

Он… поел.

Я отступил, сжимая кулаки. В ладонях снова защекотало – тихо, но настойчиво, как будто под кожей просыпалась змея. Сила. Она не исчезла. Она ждала. И теперь, когда страх стал острым, как лезвие, она откликнулась.

Если я не побегу – лягу здесь. И никто не узнает, где я пропал.

Где‑то вдалеке снова раздались выстрелы – короткие, отрывистые, будто стреляли в упор. И чудовищный рёв, от которого мурашки побежали по коже, а зубы заныли, как от ультразвука. Сирена, которая уже минут десять сводила с ума, вдруг смолкла. Тишина обрушилась на коридор, как гробовая плита. И в этой тишине я услышал своё дыхание – прерывистое, испуганное.

Страшнее выстрелов. Страшнее рёва.

Коридор вывел к лестнице. Я начал подниматься. Ступени были в крови – свежей и засохшей, перемешанной с осколками стекла и обломками брони. На следующем этаже пахло порохом и чем‑то сладковато‑гнилым – запахом разлагающейся плоти и перегретого металла. Там прошёл бой. Жестокий. Бессмысленный.

Спецназовцы в форме лежали разорванные на части – будто их рвали не когтями, а промышленным станком. Руки оторваны по суставам. Черепа расколоты, как скорлупа. Рядом валялись тела персонала – в халатах, с бейджами, с пистолетами в руках. Убитые очередями из автоматов. Кто‑то стрелял без разбора – и в охрану, и в учёных. Может, это были те самые «силовые структуры». А может – просто хаос, в котором все стали врагами.

Я обошёл это место, стараясь не смотреть. Но взгляд цеплялся за детали: обломок очков, палец с обручальным кольцом, записную книжку с надписью «Маша, не забудь про лекарства».

Это были не монстры. Это были люди.

И теперь – мусор.

Но едва я завернул за угол – замер.

В пяти метрах от меня стояло нечто, напоминающее гигантскую собаку. Только ростом – с человека, а тело покрывал толстый панцирь, будто у броненосца. Глаза – мутные, без зрачков, с красным отсветом. Тварь жадно рвала плоть убитого солдата, хрустя костями, будто жуёт сухари. И, кажется, меня не замечала.

Но путь был закрыт.

Голова гудела. Воспоминания – обрывки: подъезд дома, шаги за спиной, лёгкий щелчок… и резкий удар током, будто молния ударила прямо в позвоночник. Потом – укол в шею. Тьма.

А потом – Разин. Кружка на столе. Боль.

Иногда всплывали образы: как я поднимал руку, и сталь гнулась, как пластилин. Как стена взрывалась от одного взмаха. Как я лечил рану на руке – просто представив, как плоть срастается.

Но всё это казалось сном. Кошмаром после тяжелых дней.

Настоящим было только одно – страх.

И странное покалывание в ладонях, будто по нервам бежал ток.

Тварь вдруг перестала есть. Несколько раз шумно втянула воздух – ноздри дрожали, как у гончей. Потом медленно повернула голову. Глаза нашли меня. И в них не было ни ярости, ни голода. Был… расчёт.

Я не думал.

Просто… махнул рукой – как в том кошмаре, когда Разин заставлял меня «сдвинуть кружку». Не как удар. Не как приказ. Как рефлекс. Как крик тела: «Не трогай меня!»

И вдруг – тварь разлетелась на две части. Аккуратно. Чисто. Будто её перерезали лазером по самой тонкой линии.

Сердце колотилось так, что, казалось, вот‑вот вырвется из груди. Руки дрожали. Но не от страха. От узнавания.

Что я только что сделал?

Это… этому меня учили. Но я почти ничего не помню. Только обрывки. Словно учил меня кто‑то во сне. Или… как будто моё тело помнит то, что разум стёр. Собравшись с мыслями, я попытался вспомнить хоть что‑то целое. Не картинку. Не голос. А ощущение. То, как Сила течёт от груди к ладоням. Как воздух сжимается перед ударом. Как боль превращается в ярость – а ярость – в оружие.

книга целиком на Литрес https://www.litres.ru/72706636/

Сначала я думал, что мне показалось. Но потом заметил: когда в коридоре проходил охранник, я чувствовал… тусклое мерцание. Как будто в темноте мелькнул светлячок. У техников – чуть ярче, особенно у тех, кто работал с установками. А у Разина – ослепительно. Он не просто шёл – он горел. Даже сквозь стену я чувствовал его, как жар у печки. Иногда, когда он проходил мимо моей камеры, у меня начинали дрожать зубы – не от страха, а от резонанса. Как будто моё тело узнавало в нём не учителя, а хищника.

Однажды ночью, когда все молчали, а сирена наконец утихла, я попробовал… посмотреть. Не глазами. А внутрь. Сжал кулаки, зажмурился и представил, что за стеной – не бетон, а тонкая ткань. И вдруг – увидел.

Силуэты. Тёплые, пульсирующие. Один – в камере напротив. Другой – на лестнице, медленно поднимался вверх. А дальше, в кабинете, – он. Разин. Его Сила не просто светилась – она давила, как гул трансформатора под напряжением. Я почувствовал, как в висках застучала кровь, будто мозг пытался уйти от этого давления. Я открыл глаза, задыхаясь. Больше не пытался.

– Парень! – голос настойчиво царапал по нервам. – Ты ведь живой! Скажи хоть что‑нибудь!

Я не ответил.

Прошло больше недели с тех пор, как меня похитили. С тех пор как этот злобный старик в дорогом костюме начал «обучать» меня. Его методы были жестокими. Вчера он… вчера он разрезал мне руку почти до кости и велел заживить самому. «Или истечёшь кровью», – сказал он спокойно, как будто обсуждал погоду. Я сидел, сжав зубы, пока плоть не срослась. Шрамы уже почти не видны. Но внутри остался страх – не перед болью, а перед тем, что однажды я не смогу.

Меня учили обороняться. Блок, который отбил летящий шарик, назывался «волновой удар». Он мог остановить пулю, гранату, даже взрывную волну – если повезёт. Или отбросить человека на несколько метров. Если тот упрётся в стену – раздавит.

На средней дистанции учили «рубящему лезвию» – Разин разрубил им стальную трубу, как соломинку. А на дальней – «проколу». В стальной плите оставалась идеально ровная дырка, будто её просверлили.

– Это не магия, – говорил он тогда, глядя, как я дрожу от усталости. – Это физика. Сила – это давление. А давление можно направить. Главное – не бояться.

– Ты знаешь, как отсюда выбраться? – не унимался сосед.

Я не ответил. Но в голове уже зрел план.

Я не собирался ждать, пока меня превратят в пустую оболочку. У меня уже хватало сил. Достаточно, чтобы попытаться.

Первые дни после пыток я еле держался на ногах. Теперь – другое дело. Тело привыкло к боли. А Сила… Сила стала частью меня, как дыхание. Я чувствовал её в каждой клетке – не как дар, а как оружие, которое мне впаяли насильно.

Дверь моей камеры была стальной, но не такой, как у особо опасных. За ней – охранник с автоматом. Через тридцать метров – ещё один. Подчинять разум я не умел. Может, ещё не дошли до этого. Но… к чёрту всё. Оставаться здесь – смерти подобно.

Я прижался ухом к двери. Тишина. Только мерное дыхание за стеной. Охранник стоял на месте, не разговаривал, не ходил. Хорошо. Значит, не ждёт неприятностей.

Я отступил на шаг, сосредоточился. В ладонях защекотало – знакомое напряжение, как перед грозой. Воздух сгустился. Я не стал бить в дверь всей Силой. Не хотел грохота, тревоги, сирен.

Вместо этого провёл «рубящим лезвием» по креплениям – тонко, точно, как ножом по маслу. Металл не заскрежетал – просто разошёлся, будто его никогда и не было. Дверь качнулась внутрь, едва слышно скрипнув.

Я выскользнул в коридор.

Охранник стоял спиной, опершись плечом на стену. Я подкрался сзади, почти не дыша. Рука легла ему на затылок – и Сила впилась внутрь, как игла. «Прокол» в стволе позвоночника. Он даже не дёрнулся. Просто осел на колени, потом – на пол. Без звука. Без крови.

Второй был дальше – у поворота. Я дождался, пока он отвернётся, проверяя что‑то на планшете. Подкрался сбоку. На этот раз – «волновой удар» на минимальной мощности, направленный не в грудь, а в шею. Хватит, чтобы отключить сознание. Но я не стал рисковать. Как только он пошатнулся, я подхватил его, придержал, чтобы не грохнулся на пол, и тихо опустил у стены. Пульс бился. Жив. Но надолго ли – не моё дело.

Потом подошёл к камере соседа. Там тоже была стальная дверь, но проще. Я вновь провёл «лезвием» по замку – и тот развалился на части. Дверь приоткрылась сама.

– Ты там живой? – прошептал я, заглядывая внутрь.

– Да! – мужчина лет сорока в серой форме рванулся к выходу, но я приложил палец к губам.

– Тихо. Если хочешь выйти – молчи и делай, как я.

Он кивнул, глаза горели, но дисциплина сработала. Он не задавал вопросов. Просто последовал за мной, держась в полуметре, как тень.

– Как далеко ты чувствуешь людей? – спросил я, уже двигаясь к лестнице.

– Зависит от стен. Обычно – до двадцати метров.

– Ты… один из тех, кого учат? – спросил он, оглядываясь на тела.

– Да. И у меня нет времени объяснять.

– Ты знаешь, как отсюда выбраться?

– Точно – нет. Но чувствую: над нами два этажа. Один – с лабораториями, второй – с камерами. Выше – должен быть выход.

Он с недоверием посмотрел на меня.

– И ты это чувствуешь, сидя здесь?

– Да. Я сильнее тебя. Держись рядом – и, может, выживешь.

Я не сказал, что мне нужно добраться до верхних камер. Там – ещё один объект. Сильный. С ней я… иногда чувствовал связь. Мысленно. Очень осторожно. Только когда Разина не было рядом. Иногда – в тишине ночи – мне казалось, что она шепчет: «Я здесь. Не сдавайся».

Только с ней у меня есть шанс.

Подняться было нелегко. Пост на следующей лестнице заметил нас. Сработала сирена. Уже пять минут она выла, будто предупреждая весь комплекс.

– Тебя как звать? – спросил мужчина, когда мы передохнули после стычки.

– Артём.

– Михаил. Будем знакомы.

Он прислонился к стене, тяжело дыша. Пот стекал по вискам, но в глазах читалась не паника, а решимость.

– Сейчас они соберут силы и пойдут с разных сторон. Числом задавят.

Я и сам это чувствовал. Три группы охраны уже перекрыли коридоры. Но тут с нижнего этажа донёсся новый звук – глухой, животный, будто земля сама рычала. По спине пробежал холод.

Конструкты.

Твари, собранные из кусков людей и зверей. Их создавали здесь – в лабораториях. Я видел, как их «оживляли» с помощью Силы: впрыскивали импульсы в мёртвую плоть, сшивали нервы, вживляли чипы управления. Они не думали. Не чувствовали. Они просто… выполняли приказ.

Все группы охраны мгновенно отступили. Секунду назад нас зажимали – и вот уже вокруг ни души.

– Бежим! – крикнул я.

Михаил не сразу понял. Бежал позади. Я не мог ждать. Если Разин перехватит меня – побег окончен.

В какой‑то момент его дыхание сзади резко оборвалось. Я обернулся.

Оскаленная пасть мутанта уже прыгала на меня. Удар вышел сам собой – тварь отлетела в сторону, врезалась в стену и замерла.

Михаил лежал на полу с прокушенной шеей. Живым его уже не вернуть.

Я бросил несколько «проколов» вдоль коридора – не целясь, просто чтобы отпугнуть. И побежал дальше.

До лестницы оставалось метров двадцать, когда в проходе возникла тварь размером с носорога. Панцирь, как у танка. Четыре отвратительные пасти, раскрывающиеся под разными углами, будто у неё было четыре глотки. Ноги – как у паука, но мускулистые, с когтями, впивающимися в бетон.

Мой удар не оставил на ней и царапины.

Она зарычала – звук был таким низким, что пол задрожал под ногами – и двинулась вперёд.

Я собрал всю Силу и ударил «проколом» в голову. Череп не пробился. Только царапина.

Как так? Это же пробивало сталь!

Я едва увернулся от лапы. Тварь осталась на месте – будто охраняла выход.

Тогда я присмотрелся. Туловище – единое, гладкое, будто отлито в форме. А ноги… будто прикручены. Некачественно. Швы видны даже в полумраке.

Наугад бросил «рубящее лезвие» – отсёк одну ногу. Монстр рухнул на бок, завывая. Потом – вторую.

Он всё ещё дышал. Но преградой уже не был.

Я бросился к лестнице. Времени почти не осталось. Если тварь охраняла выход – значит, за ней стоит Разин.

А наверху… наверху меня ждёт она. Та, с кем я обменивался мыслями в тишине камер. Та, кто, как и я, не хочет быть «объектом».

С этими мыслями я вбежал на следующий этаж.

И там, у лестницы, стоял профессор Разин.

Он не улыбался. Не злился. Просто смотрел – как на ученика, который опоздал на экзамен.

В его глазах не было торжества.

Было разочарование.

– Я знал, ты попробуешь, – сказал он тихо. – Но ты не готов.

И в этот момент мир погас.

Чёрная пустота.

Боль.

И тишина.

https://www.litres.ru/72706636/