Я был уверен, что не понял или не так расслышал. Я переспросил: «Что ты?». – Я ухожу. Я был готов не верить ушам, не верить разуму – ничему не верить, потому что то, что я услышал, просто никак не укладывалось в голове и не могло быть правдой. Ещё полминуты тишины, и снова её голос нарушил губительную пустоту, в которой был слышен только стук моего сердца, отчаянно пытавшегося вырваться наружу. Видимо, вопросы «куда?» и «почему?» она смогла разобрать в моём взгляде, устремившемся в стену, позади неё. – Я больше тебя не люблю.

Она развернулась к зеркалу, наклонилась за маленьким чёрным футляром от любимой красной помады. Щелчок открытого колпачка, пара скользящих движений по ровной, гладкой коже губ, звук закрывающегося колпачка. Быстрым движением она сунула футляр в сумочку, и вышла из дома.

А я сидел. На тумбочке позади меня лежала маленькая коробочка. Она не забрала ничего. Ничего, кроме той самой красной помады. В шкафу висели её вещи, от которых ещё пахло ею. В ванной стояли бесчисленные шампуни и маски, вечно падающие, если задеть хоть один. На кухне стояла её любимая розовая чашка с недопитым утренним кофе. На трюмо в коридоре валялась расчёска. Но её не было.

Отчаяние и тоска, прятавшиеся всё это время рядом, вдруг вылезли, и с недюжинной силой обвили всё внутри.

Я заплакал. Горячие капли одна за одной капали то на пол, то на край кровати на которой я сидел. Час назад она ушла. Час назад она ушла насовсем. Вот, что случилось, час назад.

Но вот дальше никак. Максимум были поцелуи. А потом говорили и он намекнул, не буду говорить каким образом, в общем, если бы я была худой по его словам мы были бы идеальной парой. Он не напрямую конечно сказал это, мужчина не глупый но намеками, а я поняла.

Сначала обиделась, не общались неделю, потом начала думать, когда обида прошла. А я бы стала с ним встречаться если бы он был не таким как сейчас а весил бы килограмм 100 и не в мышцах. И поняла что нет.

И само собой мысли начали вертеться о том что а может и вправду заняться похудением. И для здоровья лучше и в личной жизни.

Следующим постом допишу остальное, а то длинная история получается

Радикальное же одиночество является противоположным подходом к решению проблемы душевного разрыва. Травмированная предательством на каком-либо этапе жизненного пути душа не способна на доверие, не готова принимать помощь, и оттого стремится избежать близости. Рационализировать собственный выбор одиночества труда не составляет: отвергаемый, человек признаёт себя неспособным на близость и переприсваивает себе прожитую боль, уверяясь в том, что одиночество не доставляет ему никаких неудобств; проживший череду болезненных неудач, он предпочитает признать свою несостоятельность и обрести успокоение в одиночестве.

Можно сказать: пусть так, у всякого свой жизненный путь. Можно сказать: интроверты предпочитают одиночество, это часть нормы. Однако оба утверждения ложны и заставляют нас уверовать в то, что разъедающее душу одиночество на самом деле не несёт никакого вреда.

Во-первых, всякий человек стремится отыскать кого-то, способного разделить его интерес и страсть, и, неспособный это сделать, он впадает в апатию, ощущая, что важная составляющая его личности скучна и неинтересна, неправильна. Идентичность человека выстраивается на его интересах и глубинных стремлениях, и чувство леденящей кровь оставленности захлёстывает его с головой всякий раз, когда он встречает на пути к себе и своей любви непонимание, скуку и равнодушие со стороны окружающих. Это болезненно, и никогда благостно не влияло ни на кого.

Во-вторых, понятие интроверсии искажается и благодаря поп-психологии используется в массовом сознании как оправдание многим явлениям, не имеющим к ней реального отношения. Интроверсия всегда была особенностью реактивности нервной системы, а не отказом от общности. Интроверт не живёт в четырёх стенах, восхищаясь перспективой всю жизнь ни с кем не общаться; всякому нужны друзья и социальная жизнь, хоть и в различных проявлениях и интенсивности. Интроверт обладает более низкой скоростью реакции по сравнению с экстравертом, из-за чего имеет больше возможностей осмыслить произошедшее. Экстраверты же на три десятка процентов импульсивнее и быстрее в своей реактивности. Интроверты и экстраверты даже не находятся на разных частях спектра, так как все в той или иной мере способны к адаптации и маскингу в ситуациях, того требующих.

Вернёмся к вопросу одиночества.

Тяга к общению и любви нормальна и не должна быть демонизирована. Не существует человека, преодолевшего потребность в других: апогеем ложной общественной уверенности в том, что это возможно, является рефрен, повторяющийся в последнее десятилетие всё чаще:

«Никто никому ничего не должен»

Будь это утверждение правдивым, само явление любви оказалось бы ошибкой. Должен ли родитель любить своего ребёнка? Должен ли человек оказывать заботу и поддержку тому, кого любит и ценит? Должны ли мы вообще использовать понятие долженствования в сферах, по отношению к которым оно категорически не применимо?

Человек же, утверждающий, что ему никто не нужен, как правило, скрывает большую боль: он лжёт, стремясь к риклеймингу проживаемого ужаса. Он может возненавидеть весь мир, пытаясь защитить хрупкое, болезненное «я»; он возненавидит себя, ощущая свою неспособность к чувству, свою неполноценность.

Мы часто поём гимны одиночеству и превозносим его, считая, что оно способно привести нас к силе, однако как никто никогда не приходил к здоровью через перелом позвоночника, так никто не приходит к душевному покою через мучение и слом личности.

Слабость оставленной души исцеляется любовью, демонизированной сегодня. Любовь к себе есть неотъемлемая часть полноценной жизни. Ненасильственное общение с собой и окружающими – триумф силы воли, любви и общности, изгоняющими пустое ощущение покинутости и страха, поселившихся в наших душах: оно требует мужества, принятия и доверия к себе.

Обратимся к началу: в каком количестве яд обращается лекарством?

В покое сознательного пребывания наедине с собой есть место мирному диалогу с «я». Где есть такой диалог, там есть внимание к себе и своим потребностям: познание своих границ, потребностей и ценностей формируется именно в моменты уединения и спокойствия, в которые мы слышим себя наиболее ясно и чётко. Нельзя лишать себя своего общества точно так же, как нельзя лишать себя общества других.

Пока ужинал, поймал себя на одной мысли. Я ведь переехал сюда, купил эти апартаменты в Москва-Сити в отчаянной, детской попытке… нет, не вернуть тебя. Это невозможно. И не потому, что ты замужем. А потому, что я уже не вижу смысла в твоём возвращении. Абсурдно? Думать о тебе каждый вечер и при этом чётко знать: даже если ты постучишь в дверь — я не открою. Дело не в гордости за то, что ты меня оставила. А в простой, выстраданной рациональности. В упущенном времени, которое мы уже не вернём. Я не могу заставить себя разлюбить тебя, но я научился не перезванивать. И, кажется, теперь я живу твою жизнь. Назло.

Ты всегда любила этот город. Ты дышала им. ЦУМ, Москва-Сити, Патрики — всё это было тебе необходимо, как воздух. А для меня это всегда был яд. Мне неловко от вынужденных улыбок соседям в лифте. Мне чужда эта тихая гонка, где успех измеряется высотой этажа и метражом апартов. Я ношу твою мечту, как тяжёлый, неудобный костюм, и до сих пор не понимаю, зачем.

Может, пора наконец снять его. Перестать жить твоей жизнью. Начать свою.

Если бы я хотя бы представлял, как она должна выглядеть.

Снег за окном теперь идёт гуще. Пора заканчивать. Этот город — твой. И, возможно, именно поэтому я в нём никогда и не останусь.