Когда наш экипаж прилетел за строящимся кораблем в Калининград, и наш механик, получив пропуск, переступил проходную судостроительного завода «Янтарь», то директор завода ушел в запой, а ответсдатчик нашего корабля стал искать мыло и веревку.

Понять их было нетрудно. Дело в том, что наш механик получил уже свой третий пропуск на «Янтарь», и в третий раз прошел проходную. Впервые это случилось в 1985 году, и был он тогда зеленым лейтенантом и командиром машинной группы большого противолодочного корабля «Маршал Шапошников». Спустя три года, построив и перегнав «Шапкина» на Тихоокеанский флот, механик вернулся на «Янтарь» командиром дивизиона движения «Адмирала Виноградова». А еще через три года, отогнав «Виноградов» во Владивосток, опять вернулся в Калининград, теперь уже командиром электромеханической боевой части, на наш «Пантелеев».

Механик знал всё. Он прошел на «Янтаре» три однотипных корабля и всю механическую иерархию. Он знал не только каждого работягу по имени, но и деловые качества каждого. Он аккумулировал в себе опыт постройки и испытаний трех кораблей. Он знал все слабые места всех заводских руководителей, и при необходимости, давил на их мозоли так, что те выли, прыгали, но делали то, что нам было нужно.

То, что завод не мог его наебать, что-то там ему недопоставить или поставить не так, или не в полной комплектации – это было полбеды. Дело в том, что с таким механиком завод не мог наебать никого из нас, командиров боевых частей и начальников служб. Подозреваю, что без механика я недополучил бы тысячу разных мелочей, без которых, в принципе, можно служить и воевать, но которые скрашивают наши служебные будни – типа красивых занавесок на иллюминаторы, второй и третий комплект ковровых дорожек и ковров, заранее вырезанных и обработанных по краям под наши узкие каюты и коридоры. Перед любым общением с заводскими службами, мы шли консультироваться к меху. И выходили из его каюты с четким пониманием, кого, где, когда и как именно мы должны взять за теплое вымя так, чтобы все положенное было доставлено на корабль, уложено в нужном месте и сдано нам под роспись.

А еще он знал завод так, как будто на нем родился и вырос. Все его закутки и шхеры. И точно знал, что и где плохо лежит. И поэтому все время, пока мы строились, минимум раз в неделю устраивал со своими подчиненными ночные «культпоходы». После которых на корабль в промышленных количествах приносились и прятались в бесчисленных трюмах какие-то сварочные электроды (мешками), наждачка (километровыми рулонами), краска (бочками) и всякие шурупы с растворителями.

Это мех тайно, никому ничего не говоря, сделал в выгородке носовой дымтрубы коптильню вместимостью 200 килограмм (интересно, она еще жива?). Он преподнес мне ее в качестве подарка на день корабля, и не просто так, а вместе с матросом, обученным ее правильной эксплуатации. Ах, сколько мяса, морских гадов и особенно рыбы мы закоптили и доблестно сожрали в последующие годы. По сути, этой коптильней механик решил мне задачу по приему любых комиссий и проверок. Стоило зайти к проверяющему (особенно из Москвы), неся перед собой пару свежекопченых лососей или терпугов, как этот запах сшибал очередного «подшакальника», прибывшего «копнуть говнеца», с ног. И говнецо уже не копалось, а наоборот, в соответствии с актами высокой комиссии командование корабля требовалось расцеловать во все места и наградить государственными наградами.

А когда мы пришли на Дальний Восток, где подержанные праворулевые иномарки пяти-шести лет от роду можно было купить за 200-300 долларов (а за 500 даже джип), то именно механика звали консультантом при покупке. И он строго настрого запрещал офицерам и мичманам покупать бензиновые машины, только дизель! Потому что ближайшая бензоколонка тогда была только в 150 километрах, в Находке. А нашему пароходу для того, чтобы только завестись и прогреться, надо было 20 тонн солярки (полный запас составлял 1800 тонн). И поэтому на резервном генераторе в постоянном режиме был отключен сепаратор, который работал исключительно в офицерские канистры. И именно механик научил нас при отсутствии зимней солярки (зачем она на корабле, где топливные цистерны находятся ниже ватерлинии, то есть всегда в плюсовой температуре) подливать зимой на бак трехлитровую банку вертолетного керосина.

Это мех посоветовал мне еще до вылета на Балтику «продать» моих коков и вестовых в кабак, и не куда-нибудь, а в ресторан гостиницы «Калининград». Там меня приняли с распростертыми объятиями, и все оказались в выигрыше. На кухне ресторана появилась бесплатная рабочая сила. У офицеров корабля появился ежедневно бесплатно засервированный столик на четверых в ресторане. А мои моряки дрались за право пойти поработать, поскольку работать приходилось «на воле», как белым людям, а не в казарме или на корабле. Но самую большую выгоду получил корабль: рукожопые неучи, чистящие картошку вместе со своими пальцами, через полгода ресторанной практики делали изысканные блюда хоть из топора, и сервировали столы, как в Букингемском дворце.

Именно с этим рестораном была связана самая грандиозная и самая веселая история наших калининградских строительных будней. Дело в том, что в ресторане гостиницы «Калининград» начинал свою творческую карьеру Олег Газманов, сам родом из Калининградской области. Однажды он приехал в родной город с концертом, но приехал заранее, чтобы отдохнуть. И в первый вечер пришел в «альма матер». Где в это время душевно и творчески отдыхал в компании сослуживцев многократно воспетый мною инженер зенитно-ракетной батареи Андрей Борисович Писарев, к тому времени уже тепленький. Газманов, окончивший калининградскую мореходку, к корабельным офицерам относился (да и сейчас, насколько мне известно, относится) с пиететом, поэтому пройти мимо офицерского столика не смог.

В итоге, пьяного в дрова до негнущегося состояния Газманова в четвертом часу утра принесли в завод, на корабль. А чтобы не вызвать подозрений у сонных, но вооруженных вахтерш, певца бережно завернули в писаревскую тужурку погонами и нашивками наружу. Не проснувшаяся до конца бабушка с револьвером на поясе пересчитала приблизительное количество идущих через КПП, сверила с количеством пропусков, взяла поправку на время суток, состояние идущих и махнула рукой.

Когда на утреннем подъеме флага командир и старпом узнали, кто спит в каюте находящегося в отпуске замполита, сказать, что они охуели – значит, ничего не сказать. Правда, Газманов пришел в себя уже ближе к вечеру, когда ему уже полным ходом согревалась сауна (опять-таки, спасибо механику!) и сервировалась кают-компания. Вечером, после дружеского ужина, перебрав все гитары корабельного ансамбля, Олег Михайлович настроил одну, и немного, до часа ночи нам попел. А дальше все пошло по новой, то есть, по известному пути, и в итоге, опять-таки под утро, Газманов слезал по трапу из коридора кают-компании лежа.

В это время на заводском КПП уже вторые сутки подряд бился в истерике газмановский агент, потерявший своего клиента. Он прошелся по следам Газманова, дошел до ресторана гостиницы «Калининград», где ему четко доложили, кто и куда унес певца. Но на завод его не пропускали, ни в каких списках Газманов не числился, мобильных телефонов тогда еще не было, а вечером был назначен единственный концерт на главной площадке города и области, и уже были проданы все билеты.

Как Газманова выводили с режимного предприятия – отдельная история. Не пойдешь же к руководству завода с признанием: мол, мы тут ночью пьяного Газманова принесли, дайте документ вынести обратно. Визуально было определено, что больше всех на Газманова похож (точнее, меньше всех на него не похож) наш доктор. По его-то пропуску (на фамилию Сало) и в форме Писарева Олег Михайлович выходил через КПП и, как курсант-первогодок, переодевался в свою одежду в подъезде ближайшего к КПП дома. По ту сторону забора его встречал агент и подпрыгивающий от нетерпения 10-летний Родион. Так мы познакомились и с сыном, который в тот момент, благодаря песне «Люси» был популярен гораздо больше папы.

Через два часа уже успокоившийся и благоухающий валерьянкой агент привез нам три десятка пригласительных. И вечером тридцать счастливчиков из всех категорий военнослужащих сходили и еще раз послушали то, что мы уже слышали в кают-компании.

Но вернемся к механику. С ним мы прослужили почти восемь лет, самых непонятных лет для нашей страны и для нашего флота. Наверное, служили бы и дальше, если бы чувствовали хотя бы минимальную заинтересованность Родины в нашем ратном труде. Но той Родине мы были на хер не нужны, она про своих защитников постоянно забывала (особенно платить им и без того скудную зарплату), и в конце концов мы все ушли. Кто-то прямиком на гражданку. А наш механик пошел в академию, и уволился к чертовой матери, уже закончив ее.

Теперь он работает адвокатом в Санкт-Петербургской коллегии. И, зная дотошность меха и его деловые качества, я уверен, что и на этой стезе у него все в порядке.

Механики – страшная, но организованная сила.