Он покачал головой, его лицо в призрачном свете шаровой молнии стало жёстким и решительным.

— Я могу установить сложное охранное заклинание, но для его активации потребуется несколько десятков минут.

— Нет, — отрезал я, поднимаясь. — У нас нет лишнего времени. Я чувствую, мы можем опоздать. Решительно опоздать.

Я достал из багажника тяжёлую монтировку, вставил её стальной клюв в щель люка и, напрягая спину, с громким, оглушительным лязгом сдвинул чугунную крышку в сторону. Бросил инструмент и, не раздумывая, первым ступил на скользкие, покрытые слизью ступени, ведущие в царство вечной сырости и тьмы. Я прижал к лицу скомканный платок, в другой руке сжимая рукоять «Ворона»; холод металла был единственной знакомой точкой в этом хаосе.

Харлан постоял наверху всего пару секунд, затем, сжав волю в кулак и преодолев брезгливость, последовал за мной, освещая путь своим ярким, но столь выдающим нашу позицию шариком. Он нервничал — я чувствовал это по его учащённому, сдавленному дыханию, по тому, как он судорожно зажимал нос шёлковым платком. Его внутренняя буря выливалась в непрерывный поток шепота, который эхом отражался от влажных стен:
— Куда мы идём? Вы уверены, что это правильный путь? Что это за ужасный запах? Он повсюду…

— Возьмите себя в руки, — резко оборвал я его, когда его нервы начали сдавать окончательно. — Прошу вас. Сейчас это важней всего.

Он мгновенно замолчал. От него повеяло не раздражением, а смущением и стыдом, хотя его лицо в свете магии оставалось маской аристократического спокойствия.

— Вы ни в чём не виноваты, — сказал я тише, пробираясь по колено в ледяной, зловонной воде. — Но сейчас мы должны быть тише воды, ниже травы. И сосредоточиться.

Он лишь коротко кивнул в ответ, и я почувствовал, как его подавленное любопытство снова нарастает — ему, видимо, смертельно хотелось спросить, откуда я знаю дорогу.

Вскоре мы вышли на развилку. Три одинаково мрачных, залитых зловонной водой туннеля расходились в разные стороны, уходя в непроглядную тьму. Я остановился, делая вид, что изучаю выбор.

— Мы должны выбрать путь. Идти наобум — плохая идея.

Я хотел дать ему право выбора. Пусть почувствует свою причастность, свою долю ответственности. И, если честно, мне совсем не хотелось потом выслушивать упреки, что «молодой выскочка-детектив обставил даже следователей с многолетним опытом».

Харлан замер, закрыл глаза, его пальцы напряглись. Прислушивался к чему-то внутри себя, к тонким вибрациям магии, недоступным мне. Через мгновение его рука уверенно указала на левый туннель.

— Туда.

— Уверены? — переспросил я, всматриваясь в непроглядную мглу.

— Нет, — честно признался он, и в этом была его сила. — Но именно там я бы и пошел.

— Отлично. Если выйдем в нужном направлении — будет вам особая благодарность от городского управления полиции.

Видимо, поняв, что излишняя нервозность выражается лишними словами, Харлан на этот раз просто молча кивнул, экономя дыхание.

Мы двинулись дальше, вода хлюпала под сапогами. Следующая развилка оказалась сложнее, лабиринт усложнился. Харлан вновь сосредоточился, его лицо исказила гримаса напряжения, и теперь он указал направление уже без тени сомнений.

— Я… чувствую нечто. Чужое присутствие. След.

Я доверился его чутью — тем более, он вёл нас вглубь, оттуда исходил тот самый, давящий «голод». Я шёл чуть впереди, «Ворон» наготове, палец лежал на спусковой скобе.

— Говорите обо всём, что почувствуете. О малейшем изменении в воздухе, в энергии.

— Хорошо, — его голос прозвучал собранно, без прежней дрожи. — Мы близко. Я чувствую.

За границами света его магического шара, в серости тьмы, я начал различать смутные очертания. Не просто трубы и стоки, а какие-то... рукотворные сооружения. Сложённые из обломков бетона и ржавого металла, неестественно ровные и прочные. И тишина. Слишком глубокая, зловещая тишина для бурлящих жизнью канализаций.

И вдруг его магический шар дрогнул, свет замигал, словно в предсмертной агонии светляка.
— Энергия... Чуждая... Впереди...

— В сторону! — заорал я, изо всех сил отшвыривая его плечом в грязную, мокрую нишу стены.

Оглушительный, разрывающий барабанные перепонки грохот потряс туннель. Длинная очередь крупнокалиберных пуль прошила воздух там, где мы только что стояли, и вгрызлась в противоположную стену, поднимая фонтан бетонной крошки и брызги зловонной воды. Мы прижались к холодной, скользкой стене, а в ушах стоял оглушительный звон, смешанный с яростным стуком собственного сердца. Впереди, в темноте, замерцали кроваво-красные точки — бездушные глаза автоматических турелей.

Я никогда не видел магов в настоящем бою. По крайней мере, таких, как он. Харлан не произнес ни единого заклинания вслух. Он просто... преобразился. Глаза его вспыхнули ослепительным, безжалостным белым светом, крошечные шаровые молнии, словно живые существа, заплясали на кончиках пальцев, и уже через миг его с головы до ног окутал мерцающий, переливающийся купол чистой энергии, похожий на жидкое стекло. Он вышел из укрытия с ледяным спокойствием. Пули, долетавшие до него, не отскакивали рикошетом — они просто плавились, превращаясь в короткоживущие капли раскалённого металла и ядовитый дым, едва коснувшись поверхности щита.

Два сгустка концентрированной энергии сорвались с его ладоней и промчались по туннелю с низким, зловещим гулом, больше похожим на предсмертный вздох. Каждый нашёл свою цель с бездушной точностью. Оглушительный грохот турелей сменился гнетущей тишиной, пахнущей озоном, расплавленной сталью и… холодной, безмолвной яростью оскорблённого аристократа.

Он перестал сверкать. Воздух вокруг на несколько секунд стал кристально чистым, выжженным, но тут же удушающая вонь нечистот и плесени нахлынула с новой, удвоенной силой. Я стоял, слегка ошарашено разглядывая оплавленные, дымящиеся груды металла, еще секунду назад бывшие смертоносными орудиями. «Дерьмо!» — подумал я. — «Прямое столкновение с магом высшего уровня может быть фатальным. Жаль, эльфам не ввели ограничения на магию — у них там, на Сияющих холмах, каждый второй мнит себя божеством».

Харлан с абсолютно невозмутимым видом, словно только что расписался в деловых бумагах, вновь зажёг свой маленький светящийся шар.

— Продолжим? — предложил он тем же ровным, бесстрастным тоном, каким мог бы сказать, что мы просто вышли из лифта в его офисе.

Я прокашлялся, стряхивая с плаща капли грязной воды и металлическую пыль.

— Конечно. Но… Это странно. Зачем здесь автоматические турели?

Я подошёл ближе к обломкам, стараясь не обжечься о тлеющий металл. Конструкция была сильно деформирована и оплавлена до полной неузнаваемости.

— Вид, конечно, ужасный, но это явно не армейское изделие. Скорее всего… кустарный самопал. И крайне опасный самопал.

Харлан коротко хмыкнул, и в его голосе прозвучало мрачное удовлетворение.
— Значит, мы идём в правильном направлении. Крыса почуяла опасность и расставила ловушки.

Я не стал менять серебряные патроны на обычные — внутренний инстинкт, натянутый как струна, подсказывал, что они ещё могут пригодиться. Мы двинулись дальше, глубже в сырое чрево лабиринта.

Метров через тридцать, за очередным крутым поворотом, Харлан резко замер, подняв руку.
— Слышите? — прошептал он. — Какие-то... звуки. Электронные попискивания. Прерывистые сигналы.

Я не слышал ничего, кроме вечной капели с потолка и звона в собственных ушах после недавней канонады. Но я чувствовал. Оттуда, из сгущающейся темноты, исходила волна такого концентрированного, вывернутого наизнанку отчаяния, животного страха и безумия, что у меня похолодело в животе. Я осторожно выглянул из-за угла.

В тусклом свете шара Харлана замерла искажённая фигура. Прямоходящая, с громоздким стальным телом, роботизированными конечностями, издававшими тихий шипящий звук. И голова… На стальной, неестественно выгнутой шее была намертво закреплена человеческая голова. Мужчина средних лет. Глаза широко раскрыты, но взгляд пустой, остекленевший, лишённый всякой мысли. Из полуоткрытого рта, обметанного язвами, доносилось слабое, булькающее попискивание, словно от сломанного радиоприёмника.

Харлан не видел жутких деталей — его свет не доставал так далеко. Но он кожей ощущал исходящую от существа угрозу.
— Здесь что-то не так, — прошептал он, и его тело снова окуталось ослепительным сиянием защитного купола. Он сделал шаг вперёд.
Автоматон резко, с механическим щелчком, повернул голову. Голос, лишённый интонаций, прозвучал словно скрежет железа по стеклу:
— Обнаружена угроза. Ликвидация.

Он открыл огонь без малейшего промедления. Среди строчащих очередей обычных пуль раздавались тяжёлые, громовые выстрелы — раз в несколько секунд, и каждый раз щит Харлана вздрагивал, мерцал, но держался, поглощая чудовищную энергию.

И снова магия сделала своё дело. Ослепительная вспышка, на мгновение осветившая всё уродство туннеля, резкий запах гари и озона — и автоматон превратился в груду дымящегося, оплавленного лома.

Я подошёл ближе, стараясь не смотреть на человеческие останки, теперь навсегда искажённые жаром и болью. От турелей исходило нечто похожее, но гораздо слабее, приглушённее. Я чувствовал истинный источник этого кошмара дальше, в самой глубине.

— Что вы ищете в этом хламе? — спросил Харлан, его голос был напряжён, дыхание слегка учащено.

— Например… вот это, — ответил я, ткнув стволом «Ворона» в оплавленную массу внутри вскрытого стального черепа. Среди сплавленных проводов и процессоров угадывались остатки чего-то органического, студенистого. Фрагменты человеческого мозга, вплавленные в схему.

— Как вы думаете, сэр, — тихо, почти беззвучно проговорил я, — каков шанс, что мы ищем не чудовище, а безумца, который их создаёт?

Харлан нахмурился, его лицо, освещенное снизу магическим светом, стало похоже на трагическую маску.

— Тогда мы должны поторопиться. Пока не стало слишком поздно.

— Конечно, — согласился я. — Но постарайтесь в следующий раз обезвредить так, чтобы хоть что-то осталось для изучения.

Я говорил это, но всей душой, каждой клеткой ощущал приближение новой волны. Около пяти одинаковых, синхронных сигналов. Все испускали одни и те же волны слепой, запрограммированной агрессии, перемешанные с тем же леденящим душу, немым отчаянием замкнутого в металлической тюрьме сознания.

Я выпрямился во весь рост и жестом, полным мрачной иронии, пригласил Харлана вперёд, в сгущающуюся тьму.
— После вас, сэр. Раз уж у вас такой… универсальный пропуск.

Я заранее прижался к холодной, покрытой слизью стене, отыскал взглядом нишу. Харлан замер в центре туннеля; его поза выражала ледяную сосредоточенность. Через несколько секунд мышцы на его шее напряглись.
— Идут. Пятеро. С разных сторон.

Когда они вывалились из темноты, он не стал тратить время на церемонии. Единственный, чудовищный разряд, напоминающий сжатую в кулак грозу, пронзил туннель от стены до стены. Воздух затрещал и зашипел, запахло озоном, горелой изоляцией и чем-то сладковато-приторным — палёной органикой. От автоматонов остались лишь бесформенные, дымящиеся остовы, больше похожие на случайные наплывы металла. Изучать было нечего, да сейчас это действительно было последним, о чём следовало думать.

Мы шли дальше, ибо тот самый «голод» стал почти физическим давлением в воздухе, тянущей нитью в этом подземелье. Харлан, ведомый своим магическим чутьём словно кровная ищейка, уверенно вёл вперёд. Скоро сырой туннель упёрся в массивную лишённую всяких опознавательных знаков металлическую дверь, запертую несколькими внушительными явно магическими замками. От них исходило зловещее смертоносное эхо — вибрация, обещающая немедленную расправу всякому, кто посмеет коснуться.

— Не приближайтесь, — предупредил Харлан, его лицо стало маской предельной концентрации. — Защита запредельного уровня. Смерть на расстоянии вытянутой руки.

— Согласен, — кивнул я, ощущая, как по спине бегут ледяные мурашки. — Это ещё цветочки. Наверняка здесь приготовлен целый букет.

Но за дверью… За дверью я чувствовал людей. Живых. Слабые, дрожащие искорки сознания — клубок страха, боли и отчаяния. Среди них было оно. Концентрированный «голод». Оно сияло в моём восприятии словно ослепительная, ядовитая звезда в кромешной тьме, почти физически плотный сгусток ненависти.

Я убрал платок в карман, пытаясь привыкнуть к вони. Казалось, нос окончательно онемел, сдался под натиском этого аммиачного, гнилостного ада.

— Просто так её не взломать, — заключил Харлан, водя ладонью в сантиметре от поверхности двери, ощущая исходящий от неё жар. — В стенах, в полу… заложена взрывчатка. Серьёзного калибра. Разнесёт всё вокруг и вывернет наизнанку пару кварталов наверху.

Я мысленно прикинул наш маршрут, прокручивая в голове карту города.
— Мы где-то под заброшенными фабриками. Но эта ловушка… она не для защиты от тех, кто сверху. Она для нас. Для тех, кто сюда сунется.

Я подошел ближе, ладонью почти физически чувствуя исходящие от стали волны сконцентрированной опасности. Взрывчатку я тоже почуял — ее резкий, химический запах серы и селитры едва пробивался сквозь общую вонь. Хотя в этой мешанине сигналов вычленить что-то конкретное было все равно что услышать шепот в ураган.

И тут я почувствовал это. На самом краю сознания, за гранью обычных ощущений. Приближение. Медленное, методичное, неумолимое, как движение ледника. Холодная, тошная уверенность сковала внутренности.

— Нас просто завели в ловушку, — тихо, но чётко проговорил я, поворачиваясь к Харлану. — И мы, как наивные щенки, с радостью в неё вбежали.

Харлан не слушал, уставившись на дверь с фанатичным, почти безумным упорством.

— У меня очень, очень плохое предчувствие, — настаивал я, и голос стал жёстким, как сталь. — Вернёмся позже. С командой. С сапёрами.

— Нет! — он резко обернулся, глаза горели лихорадочным огнём. — Мы не можем просто развернуться и уйти! Придумаю что-нибудь! Должен!

— Чёрт возьми! — выругался я, хватая его за рукав и чувствуя, как под тканью дрожат его мускулы. — Нас привели сюда, как баранов на убой, а теперь ловушка захлопывается! Идем! Немедленно!

— Нет! — он с силой вырвал руку, его лицо исказили гримаса отчаяния и ярости. — Я никуда не уйду! Мой сын там! Я это чувствую!

И в этот самый миг моё периферическое зрение уловило движение. Медленное, скрежещущее, многоголосое. Из обоих концов коридора, из-за поворотов выползали десятки существ. Длинные, тонкие, словно паучьи, железные ноги несли металлические рамы, а вместо тел… Вместо тел у них были человеческие головы. Лица, застывшие в немом, вечном крике, с пустыми, застывшими глазами, намертво впаяны в холодный металл. Они двигались с жуткой, синхронной плавностью, заполняя туннель сплошной стеной скрежещущего металла и безмолвного ужаса.

— ТВОЮ ЖЕ МАТЬ! — заорал я, отскакивая спиной к стене и выхватывая «Ворон». — ВРУБАЙ СВОИ СВЕТИЛЬНИКИ, СТАРИК, МЫ В ГЛУБОЧАЙШЕЙ ЗАДНИЦЕ!

Он увидел их сам, когда на дрожащей границе света его магического шара зашевелились первые чудовищные силуэты. Лицо его, вместо того чтобы побелеть от ужаса, исказила холодная, безмолвная ярость.
— Мерзости… — прошипел он, и это слово прозвучало тише шелеста, но с силой разорвавшейся бомбы. Руки его вспыхнули ослепляющим, почти слепящим белым светом, заряжая воздух статикой.

Он начал методично, с хирургической точностью выпускать сокрушительные разряды сжатого электричества, целясь в самые плотные скопления «паучков». Воздух трещал и шипел, словно раскалённая сковорода, металл плавился с противным булькающим звуком, а человеческие головы взрывались, разбрызгивая вокруг студёнистую, дымящуюся массу. Вонь горелой плоти, палёного волоса и едкого озона смешалась в невыносимый, удушающий коктейль.

Я судорожно вытряс серебряные пули в карман, и они звякнули о другие патроны, словно насмехаясь надо мной. Проклиная дрожащие, скользкие пальцы, я начал запихивать в барабан «Ворона» обычные патроны. Пятнадцать секунд показались вечностью, каждый щелчок отдавался в висках молотом. Прицелился в ближайшего паука, чьи стальные лапы с шипением пневматики уже сгибались для прыжка. Выстрел. Промах, пуля с визгом отскочила от стены. Второй — рикошетом от стальной груди, осыпавший его лицо снопом искр. Третий... Наконец, одна из голов с хрустом разлетелась, разбрызгивая осколки костей и кровавую кашу.

Я стрелял снова и снова, пятясь к холодной, влажной стене. Из семи выстрелов лишь три оказались точными. Барабан с сухим щелчком опустел, и я вновь погрузился в мучительный, унизительный ритуал перезарядки, роняя на мокрый, зловонный пол две драгоценные медные гильзы, которые с тихим плеском утонули в жиже.

Кажется, за это время Харлан успел выжечь основную массу тварей, превратив туннель в свалку дымящегося лома. Но он, видимо, решил, что со мной надо обращаться как с нерадивым учеником на стрельбище, и оставил мне двоих — «для практики». С глухим проклятием, вырвавшимся хриплым шёпотом, я пристрелил и их, подобрал упавшие патроны и с трудом дозарядил револьвер.

— М-да, — флегматично, с ледяным спокойствием прокомментировал он, его щит мерцал, словно уставший светлячок, от потраченной энергии. — Стрелять вам ещё учиться и учиться. Пальцы будто из теста.

— Это вряд ли всё, — прохрипел я, с силой выдохнув и оглядев заваленный дымящимся хламом и останками туннель. В ушах стоял оглушительный звон. — Они просто...

И тут я увидел: из едва заметных щелей в стенах, из-под обломков, будто выползая прямо из камня, выдвинулось несколько тонких, похожих на ядовитых змей металлических трубок. Они плавно, беззвучно развернулись в нашу сторону.

Я не успел ничего выкрикнуть, не успел предупредить. Горло свело спазмом. Инстинктивно всем телом рванулся в сторону, в грязную нишу.

Но было поздно.

Резкий, шипящий звук, похожий на выдох ядовитой твари. Десятки крошечных, почти невидимых на свету игл впились мне в плечо, шею, незащищённый плащом бок. Точно такое же, с таким же неприятным шелковистым шорохом, случилось и с Харланом. Его магический щит, способный остановить пулемётную очередь, оказался бессилен перед микроскопическими дротиками, легко проникающими сквозь поры.

Я почувствовал укол — не боль, а скорее лёгкое, обманчивое жжение, как от укуса комара. А затем… стремительно нарастающую, свинцовую тяжесть во всём теле. Ноги подкосились, словно их подрубили, мир поплыл перед глазами, краски расплылись в грязное бурое пятно.

Последнее, что я увидел перед тем, как непроглядная, густая тьма поглотила сознание, — Харлан с искажённым немой яростью и шоком лицом пытался поднять руку для нового заклинания, но пальцы лишь беспомощно сомкнулись в пустоте, и он, словно подкошенный, тяжело рухнул вперёд, в грязную, зловонную жижу канализационного пола.

Тишина. Абсолютная, звенящая, нарушаемая лишь тихим бульканьем воды и потрескиванием остывающего металла.

Читать далее

Внезапно телефон взревел, разрывая тишину. Я отложил щетку и барабан, смахнул с пальцев масло и поднял трубку.

— Детектив Зейн Арчер. Слушаю.

Мне не дали договорить. В трубке бушевал голос Харлана Ла Бруньера, искажённый истерикой и отчаянием, граничившим с помешательством:
— Моего сына похитили! Эйдена похитили! Детектив, вы обязаны его найти! Немедленно! Сию же минуту!

Холодная волна пробежала по спине, сковав мышцы.
— Когда? Где он был в последний раз? — Мой голос стал низким и резким, отточенным сталью.

Харлан сыпал фактами, точными, быстрыми, его голос срывался на фальцет, задыхался.
— Сейчас буду, — перебил я его.
— За вами уже выехали!
— Я доеду сам. Так будет быстрее.
— Я уже поднял на ноги всех, кому могу доверять! Всех детективов!
— Хорошо.

Я бросил трубку. Руки, будто обладая собственной волей, продолжили движение — собрали «Ворон» в единое целое, проверили на слух и на ощупь: отточенные щелчки затвора, плавность хода курка, отсутствие малейшего люфта. Всё было идеально. Затем, не раздумывая, зарядил барабан серебряными патронами, холодный блеск которых обещал нечто большее, чем обычная свинцовая месть. Надел плащ, шляпу, сунул в карманы запасные патроны, тяжёлые и звенящие.

На лестничной площадке почти столкнулся с миссис Молли. Она вынесла мне тарелку с ещё тёплым, рассыпчатым печеньем. В последнее время она стала проявлять ко мне почти материнскую заботу; мне казалось, после потери собственного сына её сердце бессознательно искало, на ком бы излить нерастраченную нежность.

— Зейн, дорогой, возьми, хоть немного перекуси…

Я вежливо, но твёрдо отклонил, положив руку на её худенькое плечо:

— Спасибо, миссис Молли, я очень ценю, но сейчас бегу. Срочное дело. Вернусь поздно, не дожидайтесь.

Она что-то обеспокоенно прошептала, пожелала удачи, а я уже летел вниз по лестнице, не касаясь перил.

«Грань» отозвалась на поворот ключа низким, яростным рыком, в котором слышалось нетерпение. Я рванул с места, резина взвыла по мокрому асфальту, игнорируя правила и светофоры. Через несколько минут, резко затормозив, я оказался у кафе «Импрессион» на улице Березовой. У входа клубилась суета: полицейские, несколько патрульных машин с мигалками, ослепляющими в промозглой тьме. Офицеры допрашивали девушку в дорогом, теперь помятом и забрызганном грязью платье — та самая спутница Эйдена из парка.

Я вышел из машины, затушил сигару о подошву ботинка и сунул окурок в карман. Прицепил значок на лацкан плаща и подошел к ближайшему офицеру. Его лицо было бледным и озабоченным под капюшоном плаща.

— Детектив Арчер. По делу о пропаже Эйдена Ла Бруньера.

Он кивнул в сторону плачущей девушки, всхлипывающей в платок.

— Вот эта барышня была с ним. Мы как раз пытаемся понять, что произошло. Она говорит, он… — офицер смущённо кашлянул, — простите, пошёл туда по малой нужде. А там его и похитили.

Я посмотрел в указанном направлении. Тёмный, узкий проход между кирпичными стенами, поглощающий свет и надежду. Слишком уж классически. Слишком банально. Холодный ком встал в горле. Случайностью здесь и не пахло.

Шагнул в переулок, где уже царила организованная суета. Группа экспертов в белых комбинезонах, похожих на призраков в промозглой темноте, методично прочёсывала каждую пядь земли. Их движения были отточены, почти ритуальны. Один из них — мужчина с сединой на висках и усталыми глазами — увидев моё молодое лицо, мягко, но непреклонно преградил дорогу.

— Сынок, здесь работают специалисты. Мы со всем справимся.

Я указал большим пальцем на значок детектива, пришпиленный к мокрому плащу.

— Имею полномочия осмотреть место происшествия.

Эксперты обменялись быстрыми, понимающими взглядами. Мужчина тяжело вздохнул, и его дыхание превратилось в облачко пара в холодном воздухе.

— Понимаете, детектив, мы не сомневаемся в вашем рвении. Но один неосторожный шаг — и микроскопическая улика будет уничтожена. У нас… больше опыта в таком тонком деле.

Спорить было некогда. Из глубины переулка, за грудой разбросанных ящиков, до меня доносилось что-то — не звук, не запах, а смутная вибрация, слабый, но настойчивый зов.

— Мне нужно осмотреть дальнюю часть. Обещаю, не трону ни пылинки.

Они с неохотой расступились, образовав узкий проход.

— Ладно… Но, детектив, умоляю… — его голос звучал как последнее предупреждение перед прыжком в бездну.

— Постараюсь не подвести, — бросил я через плечо, уже пробираясь вглубь, где сгущалась тень.

Мне был нужен не просто формальный осмотр. Нужно было найти источник этого странного импульса. Чтобы не выдать свою способность, я попросил у одного из техников запасной фонарь. Его луч, холодный и резкий, выхватывал из мрака груды мусора, заляпанные граффити стены и блестевший от влаги асфальт. Я шёл, повинуясь внутреннему компасу, и нашёл.

На грязном, потрескавшемся асфальте, в мутной луже, отражавшей свет фонаря, лежала крошечная, не больше ногтя, капля чего-то зеленого и студёнистого. От неё исходила та самая, едва уловимая вибрация. Я не прикоснулся к ней, лишь присел на корточки, чувствуя, как холодная влага просачивается сквозь ткань брюк.

Вернулся к группе экспертов.
— Там, в конце, на асфальте, зеленая капля какого-то вещества. От нее... странно пахнет. Я не трогал.

На меня посмотрели с нескрываемым скепсисом, но профессиональное любопытство перевесило. Вскоре двое из них, двигаясь с предельной осторожностью, приблизились к месту. Они аккуратно, словно хирурги, собрали каплю в крошечную стерильную пробирку, которая тут же исчезла в сумке с доказательствами. Старший эксперт кивнул мне, и в его взгляде мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее уважение:
— Благодарю за бдительность, детектив.

Но в переулке для меня теперь не осталось ничего. Тот «зов» исчез, словно его и не было вовсе. Без их хитроумных приборов я вновь ослеп.

Помочь им больше было нечем, и я направился к девушке, надеясь выжать из её истерзанных нервов хоть крупицу правды. Но к этому времени на месте уже были Ла Бруньеры. Харлан, бледный как мрамор, с глазами, пылающими дикой смесью ярости и бессилия, рвался вперёд; его еле удерживали два офицера.
— Вы не понимаете! Это мой сын! Мне надо его найти самому!

— Господин Ла Бруньер, умоляю вас, успокойтесь! Вы только помешаете работе! — голос офицера дрожал от напряжения.

Харлан заметил меня, вырвался из державших его рук и вцепился мне в рукав, его пальцы сжимали ткань с безумной силой.
— Арчер! Что вы нашли? Говорите же!

Я отвел взгляд, уставившись в промозглую темноту переулка.
— Пока улик недостаточно. Ничего конкретного.

И снова погрузился в пучину размышлений. Все похищены. Всех взяли ночью. Бесшумно. Без криков, следов борьбы, когтей, шерсти. Ничего не выпало. Ничего не услышали. Это была не охота в обычном понимании. Это было… стирание. Исчезновение.

Пока я был в плену у своих мыслей, Харлан что-то говорил, сыпал вопросами, требовал действий, но его голос доносился до меня словно приглушённый гул из-за толстого стекла. Я его не слышал. Мозг лихорадочно работал, пытаясь сложить разрозненные фрагменты в единую картину, в которой не хватало самых главных элементов.

Я резко развернулся и снова зашагал в переулок, на ходу отстраняя цепкую руку Харлана и не слыша умоляющих, полных слез призывов его жены Ирины. Мне нужно было вернуться туда. В эту звенящую пустоту. В эту аномалию, нарушавшую все законы привычного мира. Ответ был там. Я чувствовал его каждой клеткой своего существа.

Пройдя по переулку до самого тупика, я не нашёл ничего, кроме шныряющих в грудах мусора крыс да въевшегося в кирпич запаха мочи и разложения. Что-то висело в воздухе — незримая струна напряжения, звонко натянутая на грани восприятия, но ухватить её, понять её природу я был не в силах. Что ж, здесь эксперты со своим хитроумным оборудованием справятся без меня. Они куда опытнее в осмотре места и выжимании показаний.

Я вернулся к «Грани», утопился в кожаное сиденье, вставил ключ в зажигание. В тот же миг пассажирская дверь распахнулась, и в салон, словно в спасительное убежище, повалился Харлан Ла Бруньер. Воздух в машине был густым — едкий табачный дым смешивался с оглушительным ревом гитар и низким, нетерпеливым урчанием мотора. Харлан, лицо которого отливало мертвенной бледностью, прижимал к носу шёлковый платок, словно пытаясь отфильтровать саму атмосферу моего мира.

Я молча приоткрыл окно, впуская внутрь влажный, холодный воздух, и тронулся с места, взяв курс на Трущобы. Всё началось именно там, в этих кишащих болезнями и отчаянием улочках. Потом волна перекатилась в Сумерки, а теперь накрыла и сияющие Холмы.

Я резко остановился у входа в «Грех Теней». Харлан, пошатываясь, вывалился вслед за мной, его ноги в лакированных туфлях неуверенно ступали по грязному тротуару. Я повернулся к нему, понизив голос:
— Публика здесь не жалует аристократов с Холмов. Лучше не отходите ни на шаг.

Он лишь отмахнулся изящным жестом, но в его глазах читалась смесь брезгливого отвращения и стальной решимости.
— Я не отстану от вас. Ни при каких обстоятельствах.

Мы вошли в бар. Джимми за стойкой, протиравший бокал грязной тряпкой, замер, увидев моего спутника. Его взгляд, обычно тусклый, зажёгся холодной искрой подозрения, скользнув по безупречному крою дорогого костюма Харлана. Я махнул рукой в его сторону:

— Налей и ему. Того же, что и мне.

Джимми, не сводя с нас тяжёлого взгляда, налил два стакана мутной, маслянистой жидкости и с глухим стуком швырнул в каждый по два кубика грязноватого льда. Я одним движением опрокинул свой стакан, обжигая горло, хлопнул им о стойку и бросил несколько монет.

— Джимми, старина, освежи-ка память. Где именно пропадали самые первые? Самые первые из тех, о ком ты слышал.

Харлан взял свой стакан, снова прижал платок к носу и замер, не в силах заставить себя поднести эту отраву к губам под тяжёлыми, изучающими взглядами завсегдатаев, для которых он был существом с другой планеты.

Джимми отложил бокал, взял какую-то начищенную до зеркального блеска ложку и начал медленно, почти гипнотически, тереть её тряпкой, глядя в пустоту.

— Первую... нашли в переулке за старой скотобойней. Второго — возле канализационного стока на Улице Отчаяния. Третью — старуху Марту, что тряпьё собирала, — за углом фабрики «Ржавый гвоздь»...

Я достал свой блокнот и начал набрасывать карту, соединяя точки. Получалась корявая, но зловещая паутина, медленно расползающаяся по городу.

Харлан в это время сидел неподвижно, уставившись в стакан. Глаза его покраснели не только от едкого воздуха — его явно мутило от концентрировавшейся тут безысходности. Я с горькой усмешкой вспомнил, что и мне в первый раз было нелегко.

В тот момент, когда он, сжав волю в кулак и поборов отвращение, всё же решился поднести стакан к губам, я резко хлопнул его по плечу:
— Мы едем. Немедленно.

Он вздрогнул, и по его лицу пробежала волна явного облегчения. Он отставил напиток, словно тот был наполнен кислотой.

— Сэр, вам нужно сохранять ясную голову, — сказал я и, чтобы не оскорблять Джимми демонстративно, залпом выпил и его стакан, ощущая, как обжигающая влага стекает по пищеводу.

Харлана, кажется, стошнило бы уже от одного этого зрелища, но он лишь с лихорадочным жаром кивнул и почти выбежал из заведения, опережая меня. На улице он судорожно, полной грудью вдохнул воздух, пахнущий гнилью, но всё же казавшийся ему чище барной вони, и убрал платок от лица.

— Как… как тут вообще можно дышать? — прошептал он, оглядывая облупленные фасады и потухшие, пустые глаза редких прохожих.

— Они тут не дышат, — безжалостно ответил я, поворачивая ключ зажигания. — Они задыхаются. Поэтому у детей тут глаза как у стариков, видавших все круги ада.

Мы погрузились в салон, и «Грань», с рычанием тронувшись с места, понесла нас по только что намечённым точкам. По тем самым местам, где всё и началось.

Он устроился на пассажирском сиденье и наконец приоткрыл своё окно. В салон ворвался густой, удушливый воздух Трущоб — коктейль из гари костров, сладковатой вони гниющей органики и чего-то третьего, неосязаемого, но ощутимого: запаха безысходности.

— Что это вообще за… музыка? — спросил он, морщась от оглушительного хаоса перегруженных гитар и яростного вокала. — Никогда такого не слышал. Звучит… варварски. Агрессивно.

— Именно, — согласился я, ладонью скользя по шершавой коже руля, ощущая его вибрацию. — Она говорит начистоту. Без прикрас. Как и эта малышка.
Я похлопал открытой ладонью по приборной панели, и «Грань» в ответ глухо прорычала, чуть прибавив ходу, словно понимая каждый мой жест.

Мы доехали до первого места. Я вышел, и Харлан, неотступно следуя за мной, словно тень, выбрался вслед. В какой-то момент, спотыкаясь о невидимые в темноте неровности, он заметил:
— Вы… довольно уверенно ориентируетесь в этой мгле.
Я отмахнулся, не глядя на него, всматриваясь в грязные стены переулка:
— Любой уважающий себя детектив обязан пройти курс ночного ориентирования. Элементарно.

Не найдя здесь ничего, кроме привычного мрака и въевшегося в кирпич запаха нищеты, мы двинулись дальше. Объехали с десяток мест, отмеченных на моей карте. Я опрашивал местных — они косились на мою «тень» в дорогом костюме, но, видя мой значок, нехотя бормотали обрывочные сведения. Карта обрастала новыми точками, и ужасающая картина проступала всё яснее: это нечто пустило корни где-то здесь, в самом сердце этого зловещего круга.

Харлан осматривал районы с брезгливой гримасой, но сквозь неё пробивалось что-то иное — смутное, тяжёлое понимание. Я улавливал эти едва заметные вибрации, исходившие от него, но внешне он оставался непроницаемым, ледяным аристократом.
«Интересно, способно ли вообще что-нибудь заставить эту маску дрогнуть?» — промелькнуло у меня в голове.

— Вот, — я ткнул пальцем в испещрённый крестиками и линиями лист. — Карта. Тот, кто охотится, обитает где-то здесь, внутри этого периметра.

Он взял блокнот, и его ухоженные брови медленно поползли вверх.

— Почему полиция раньше этим не занималась? Почему никто не бьёт тревогу?

— Никому нет дела до здешних, — холодно констатировал я. — Вон тот ребёнок, — я кивнул на тощего пацана с пустыми глазами, шныряющего по помойкам, — в кармане у него заточка. А вон та девушка в подворотне — в сумке носит самодельный пистолет, спаянный из водопроводных труб.

— Как вы... это узнали? — в его голосе прозвучало неподдельное, почти детское изумление.

— Профессиональное чутье, — соврал я, глядя прямо перед собой. На самом деле, я просто чувствовал от них волны скрытой, отточенной годами выживания агрессии. Никакого другого оружия, кроме кустарного, у них быть не могло. Вот и вся разгадка.

И вдруг я это почувствовал. Резкий, короткий, как удар раскалённой иглой, импульс. Я резко, почти инстинктивно, ударил по тормозам, и Харлан едва не впечатался в лобовое стекло, вскрикнув от неожиданности. Сдал чуть назад и рванул в тёмный, неосвещённый переулок, где тьма сгущалась почти осязаемо.

— Что-то случилось? — Его голос дрогнул от напряжения.

— Показалось, будто что-то услышал, — буркнул я, следуя этому внутреннему компасу, который вёл меня сквозь лабиринт грязных улиц.

— У меня есть магическое чутье, — сказал он, пытаясь взять ситуацию под контроль. — Маги от природы обладают обострёнными чувствами.

— Знаю, — отрезал я, не сводя глаз с дороги. — Но профессиональные навыки следопыта и чтения улик вы вряд ли в себе выработали, сэр.

Он промолчал, молча соглашаясь. Я застыл в глухом тупике, заваленном битым кирпичом и ржавыми останками старой техники. Заглушил мотор. Тишина, густая, тяжёлая и давящая, обрушилась на нас, нарушаемая лишь шорохом чего-то мелкого среди куч мусора.

Харлан вышел и, не говоря ни слова, зажёг в ладони маленькую, ослепительно яркую шаровую молнию. Свет был резким, безжалостным, выхватывая из тьмы каждую трещину в асфальте, каждый клочок грязного граффити и блеск разбитого стекла.

— Спасибо, — сказал я, щурясь. — Без света фар даже у меня глаза не ночные.

— Что мы тут ищем? — спросил он, и его голос прозвучал приглушённо в этой каменной ловушке.

— Ответы, — тихо, почти про себя, произнёс я, медленно оглядываясь по тёмному переулку. — Мы здесь ищем ответы.

И мой взгляд упал на него. Чугунный, тяжёлый, неестественно сдвинутый со своего места канализационный люк. Из-под его чуть приоткрытого края сочился тот самый, едва уловимый до этого момента, запах. Не просто привычная вонь нечистот. Нечто другое. Сладковатый, химический, словно пригоревшая пластмасса, перемешанная с... перезревшими фруктами и чем-то металлическим. От него исходил тот самый «голод», который я ощущал ранее. Но сейчас он был в тысячу раз сильнее, почти осязаемым.

Читать далее

Сюжет придумал сам. Видеоряд создавал в Google Veo 3, музыку в Suno, а голос в 11labs. Полгода трейлер лежал на харде, но сегодня его пересмотрел, и понял, что история настоялась и ей не стыдно поделиться. Что думаете про историю, посмотрели бы мультфильм с таким визуалом и сюжетом?

Я заехал в оружейный, пахнущий оружейным маслом и сталью. Докупил патронов — в кармане болталось всего на один полный барабан. Взял две картонные упаковки, тяжёлые и увесистые. Потом, сделав над собой усилие, спросил, понизив голос:
— А серебряные есть? Во сколько влетят?

Продавец — суровый гном с кожей, похожей на старую кору, оценивающе посмотрел на меня, будто взвешивая на невидимых весах мою готовность к подобным запросам.
— Серебро… — он протянул слово, — по двадцать крон за штуку. Литые, калибра .44. Но сейчас пусто, сэр. Будет завтра к полудню, если хотите, оформим заказ.

Выбора не было. Я кивнул и заказал двадцать штук — хоть какая-то соломинка на самый чёрный день.

Остаток дня я провёл в муниципальном тире, где воздух был едким от пороховой гари и пота. Решил подтянуть самый провальный навык — скоростную стрельбу и перезарядку на ощупь. Расстрелял обе новые пачки, пока пальцы не онемели от отдачи. «Ворон» постепенно становился продолжением руки, мушка уже не плясала перед глазами бесёнком, но по движущимся мишеням я всё ещё мазал так, что становилось стыдно перед бездушным железом.

Вернувшись домой, я устроил себе ещё один изматывающий марафон при свете настольной лампы. Мои попытки перезаряжаться вслепую выглядели жалко и неуклюже. Я ещё не привык к тому, что в пекле, под огнём, придётся делать это левой рукой, не глядя. Патроны хотя бы перестали выскальзывать из потных пальцев и звонко рассыпаться по полу, но скорость всё равно оставалась удручающе низкой. Я раз за разом вытряхивал стреляные гильзы, зажимал в ладони холодные, скользкие цилиндры новых и старался загонять их в барабан хотя бы по два сразу. Лучший результат — по одному, и на всю эту нервозную возню уходило около двадцати секунд.

«Когда руки начнут дрожать не от усталости, а от страха, и вокруг засвистят не только пули, но и нечто такое, перед чем пуля — лишь лёгкая щекотка, тогда эти двадцать секунд превратятся в бесконечность, на которую у меня не останется времени», — с горечью подумал я, растирая онемевшие пальцы.

На следующий день я забрал из магазина свой заказ — двадцать блестящих, отливающих холодным, почти синеватым светом патронов. Они лежали на бархатной подкладке, словно драгоценности. Я пересыпал их в отдельный внутренний карман, где они мягко позванивали при каждом движении. Потом вернулся в тир, приметил парочку опытных стрелков из городской стражи — лица у них были потёртые жизнью, видно повидали немало. Подавив гордость, подошёл и смиренно попросил научить меня метко стрелять. Платить пришлось не деньгами, а бутылкой выдержанного виски из моего запаса, но это того стоило.

«Ворон» оттягивал руку, наливаясь свинцовой тяжестью. Рядом, отставив ногу и скрестив руки на груди, стоял Джон. Бывший сержант городской стражи, человек, чьё лицо напоминало карту забытых сражений — всё в шрамах, морщинах и той особой стойкости, что появляется лишь у тех, кто слишком часто смотрит в глаза хаосу. Его взгляд, холодный и оценивающий, буравил меня, выискивая каждую ошибку.

— Ствол — это не молоток, парень, — его голос был низким, хриплым, будто просеянным через гравий и сигаретный дым. — Не сжимай его, будто хочешь из него сок выжать. Хват должен быть уверенным, но не мертвым. Твои пальцы должны помнить, где спусковой крючок, даже если ты без сознания. Усвоил?

Я молча скорректировал положение ладони, чувствуя, как шершавая рукоятка ложится в неё чуть иначе.
— Усвоил.

Прогремели несколько выстрелов. Пороховая гарь щекотала ноздри.

— Локоть, — тут же последовало замечание. — Он у тебя не шарнир, чтобы хлопать, как дверь на ветру. Он — пружина. Амортизирует отдачу, но не болтается. Ты не птица, чтобы крыльями махать. Снова.

Я принялся перезаряжать револьвер. Патроны, холодные и скользкие, снова норовили вывернуться из пальцев.

— Не пялься на патроны! — голос Джона прозвучал резко, как удар хлыста. — Смотри вперёд, туда, откуда к тебе может прийти смерть. Твои пальцы должны видеть вместо тебя. Чувствуй их. Каждый патрон — это гвоздь в гроб твоего врага. Уважай его, но не любуйся, как ювелир.

Я попытался втиснуть в барабан два патрона сразу. Один из них выскользнул, упал на песок с тихим, укоризненным стуком.

— Два — это для циркачей с шарами и булавами, — Джон не изменил интонации, но в его словах появилась стальная терпкость. — Один за раз. Но быстро. И точно. Скорость придёт позже, с потом и мозолями. Сейчас тебе нужна точность. Подними и снова.

Я наклонился, подобрал патрон, смахнул с него влажный песок и медленно, с упрямой концентрацией, зарядил все семь камор.

— Теперь движущаяся, — скомандовал он. — Не веди стволом, как указкой учителя по карте. Предугадывай траекторию. Целься не в то место, где она сейчас, а в то, где она будет через полсекунды. Плавно сопровождай, дыхание задержи — и спуск. Плавный, как масло. Не дёргай, черт тебя дери!

Я выстрелил в движущийся круг. Промах. Еще один. Снова мимо. Мускулы на плече горели огнем.

— Ты слишком много думаешь, — констатировал Джон. — Голова мешает. Перестань думать. Рука, мышечная память — они должны знать всё сами. Ещё.

После десятой попытки я наконец поймал круг в прицел и нажал на спуск. Попадание было не в центр, но металлический лязг мишени прозвучал для меня слаще симфонии.

Джон коротко кивнул, его суровое лицо не дрогнуло.
— Уже лучше. Ещё.

Я впитывал каждое его слово, каждый жест, как губка. Инстинктивно потянулся к внутреннему карману за своим потертым блокнотом, чтобы записать ключевое — про хват и про предугадывание.

Уголок рта Джона дрогнул в едва уловимой, сухой усмешке.
— С блокнотиком. Выглядишь как университетский ботан. Правда, с трёхдневной щетиной и взглядом, как у подстреленного волка... но всё равно ботан.

Я убрал блокнот, почувствовав лёгкий укол стыда. Он был прав, как всегда. Этому не научишься по конспектам. Этому учишься, пока пальцы не сотрутся в кровь, а отдача не станет родной.

— Ладно, смотри ещё разок, — он снова встал в стойку. — Ноги на ширине плеч, вес распределен, колени чуть согнуты...

Он терпеливо, раз за разом, показывал, поправлял мою неловкую руку, ругал за одни и те же ошибки и снова заставлял повторять. Ближе к вечеру я был вымотан до предела, морально и физически. Руки дрожали мелкой дрожью, в глазах плавали темные круги, а спина ныла от напряжения.

Джон вытер пот со лба тыльной стороной ладони.
— На сегодня хватит. Азы ты усвоил. Если серьёзно настроен — заезжай ко мне на ранчо. — Он назвал адрес на самой окраине, возле старых, полуразрушенных фортов. — Три раза в неделю. Месяц учёбы — тысяча крон.

Я даже не стал торговаться. Просто кивнул, чувствуя, как тяжесть будущих тракт приятнее тяжести гроба.
— Договорились.

Если бы он назвал две, я бы согласился с тем же немым, безоговорочным энтузиазмом. Этот человек десятилетиями защищал мой город от всего, что в нём ползало и кусалось. Его знания, выкованные в реальных перестрелках, стоили куда дороже любой, даже самой круглой суммы.

Растянувшись на кровати, я всё-таки преодолел лень и достал потрёпанный блокнот. Пришлось заставить себя записать всё, что удалось выжать из сегодняшней тренировки: про хват, который должен быть живым, а не мёртвым, про локоть, работающий как амортизатор, про необходимость целиться не в цель, а в её будущее. Сейчас эти знания были остры и ясны, но я прекрасно знал — к утру половина сотрётся, как сон. Мышцы гудели усталым, но приятным гулом, ладонь пылала в тех местах, где рукоятка «Ворона» врезалась в кожу. Эта боль была не врагом, а союзником, залогом того, что завтра я стану хоть на каплю сильнее.

На удивление, ужин удался. Не просто съедобный, а по-настоящему вкусный. Аромат жареного мяса и трав медленно растворялся в воздухе квартиры. Сытость и тепло, разлившиеся по телу, постепенно смывали остатки дневного напряжения, хотя приятная, знакомая ломота в мышцах оставалась — немое свидетельство потраченных не зря усилий.

Последующие дни слились в однородную, изматывающую гонку. Я метался по городу, прочёсывая районы, выискивая хоть какую-нибудь зацепку, тень от тени. Но тварь, охотящаяся ночью, оставалась неуловимой. За эту неделю пропали ещё трое человек. И вновь — ни единого волоска, ни клочка ткани, ни капли крови. К делу подключились другие детективы — матерые волки с поседевшими висками и грозными репутациями. Они приезжали на место происшествия с чемоданчиками, набитыми хитроумной аппаратурой, способной обнаружить невидимую глазу пылинку. Однако даже их техника и намётанный глаз оказались бесполезны. Места исчезновения были стерильно чисты, словно их вылизал языком какой-то гигантский, бестелесный зверь.

И вот, когда чувство беспомощности начало подбираться ко мне вплотную, зазвонил телефон. Я схватил трубку, и в ней прозвучал хриплый, узнаваемый голос:
— Зейн. «Затворник» готов.

Я не стал тратить время на расспросы. В тот же вечер я уже стоял в его душной, пропахшей машинным маслом, озоном и металлической пылью мастерской.

И увидел.

Борги, вечно угрюмый и скупой на слова полугном, расхаживал вокруг машины с сияющим, почти мальчишеским азартом в глазах. Он жестикулировал, мозолистые руки нежно касались поверхностей. В этот миг в нём не осталось и следа от сурового механика — лишь творец, явивший миру своё лучшее творение.

— Видишь швы? — его голос гремел, полный гордости, похлопывая по стойке крыши. — Герметично. Это не просто сварка, это сплавление. Сталь со сталью. А эта броня... — он с силой стукнул костяшками пальцев по бронедвери, раздался короткий, глухой звук, — выдержит попадание из ручного гранатомета. Не армейского, конечно, но и это тебе не утренняя прогулка.

Он перешел к лобовому стеклу, провел по нему ладонью, словно гладя живого зверя.
— Стекло — не стекло, а многослойный композит. Остановит усиленную пулю калибра .50. Может, с первого раза и не треснет, но не пройдет, остановит.

Пнул колесо массивным ботинком.
— Резина — спецсостав. Не дубеет зимой, не плывет в адскую жару. Пулестойкая. И диски... — он ткнул пальцем в массивную спицу, — бронированные. Чтобы тебе колесо не отстрелили, как в тире.

Наконец, он с торжествующим жестом распахнул капот. Оттуда пахнуло жаром и свежим металлом, смешанным с запахом нового масла.
— А это — сердце. Мотора нет, есть зверь. В полтора раза мощнее старого. Вытянет этот вес без единой жалобы и даст тебе такую скорость, что от любой погони только пыль останется. Подвеска усилена, амортизаторы — гидравлика. Чтобы ты по нашим «ровным» дорогам не разбил себе все внутренности вдребезги. Выхлоп... — он хитро подмигнул, — переделал. Тихий, как мышь, но дышит так свободно, что аж дух захватывает.

Я молча, почти благоговейно, обошёл машину. Глубокий синий цвет, почти чёрный в тусклом свете мастерской, поглощал свет. Полутёмные стёкла скрывали салон. Со стороны — просто солидный, даже чуть старомодный седан. Но под этой обманчивой внешностью скрывалась настоящая крепость на колёсах.

— Борги... — я покачал головой, глядя на него, и в голосе прозвучала неподдельная, редкая для меня теплота. — Это... Нечто. Спасибо. Искренне. Обязательно заеду, как решу, чем еще её улучшить.

Он фыркнул, отведя взгляд, но в его глазах читалось глубокое, профессиональное удовлетворение.

— В неё ещё столько всего можно впихнуть… Например пулемёт. Или дымовую завесу. Да много чего. Место тебе я оставил.

Я крепко пожал его потную, шершавую руку и опустился в кресло водителя. Дверь захлопнулась с глухим, герметичным щелчком, отсекая внешний мир. Наступила тишина — не просто отсутствие звука, а плотная, глубокая, словно в саркофаге. По спине пробежала лёгкая дрожь. Я провёл ладонью по прохладной, фактурной коже руля, по матовой поверхности приборной панели, за которой скрывались новые, стремительные стрелки. Что-то неуловимое, давно забытое дрогнуло где-то на глубине души. Это была не просто надёжность. Не просто инструмент для выживания.

Это был дом. Мой первый по-настоящему безопасный, непробиваемый уголок в этом безумном, враждебном городе.

Пальцы сомкнулись вокруг ключа, вставили его в щель и провернули. И я услышал его. Это был не просто рев мотора — это был низкий, грудной шепот, исходивший из самых недр машины. Глубокий, вибрационный гул, проходящий сквозь кожу сиденья, впивающийся в кости и касавшийся чего-то самого сокровенного в душе, заставлял сердце сбиваться с ритма и биться в новом, диком такте. По спине пробежали мурашки.

Я распахнул дверь и вышел, чтобы послушать его со стороны. Из-под слегка подрагивающего капота доносилось негромкое, но плотное ворчание. Оно не было покорным или глухим — в нём чувствовалась сдержанная, собранная мощь, обещание, облечённое в звук: «Скажи слово — и я сорвусь с места, оставив позади плачущий от бессилия ветер».

Борги стоял рядом, и его обычно угрюмое лицо расплылось в широкой ухмылке. Он всё видел. Читал это в моих глазах, в том, как я замер, вслушиваясь.

— Кажись, твой зверь просится на волю, — прорычал он, и в его хриплом голосе звучала неподдельная, почти отеческая гордость.

Я не стал заставлять его ждать. Снова погрузился в кресло, захлопнул дверь с тем самым увесистым, герметичным щелчком и выкатил «Затворника» на ночную улицу. Дальний свет, острый и яркий, выхватывал из тьмы мокрый асфальт, а встречные машины вдруг показались мне блеклыми, невесомыми призраками на фоне этой сконцентрированной, дышащей стальной мощи.

Я ехал по городу, но его улицы с их вечными светофорами, пробками и ограничениями быстро стали тесны. Они не давали того, чего жаждали мы оба — и я, и мой стальной зверь. Они не утоляли тот первобытный голод, что поднимался из глубин.

Я отправился за город, на пустынное в этот час шоссе, убегающее в черноту. И там… Там я наконец дал ему то, чего он так ждал. Я дал ему свободу.

Нога плавно, но решительно вдавила педаль акселератора в пол. Тогда мотор прекратил ворчать. Он взревел глухо, яростно, срываясь на оглушительный, разрывающий ночь рык, в котором слышалось обещание не просто скорости. Это было обещание освобождения — от города, от его законов, от давящего груза проблем, от пут прошлого, от самого себя.

И я… я растворился в этом зверином рыке. Стал его частью. Руки сами легли на руль, тело вжалось в кресло, становясь продолжением машины, частью этого безумного, очищающего полёта сквозь холодную тьму.

И тут мой взгляд упал на небольшую матовую кнопку, почти незаметную под приборной панелью. Борги встроил проигрыватель. И уже зарядил его каким-то диском. Я не стал ничего искать, не стал проверять. Просто нажал.

И рык мотора слился в единую, оглушительную симфонию с хриплым, надрывным вокалом, яростными, перегруженными гитарами и бешеным, бьющим по нервам ритмом ударных. Это была та самая музыка, что вечно звучала у меня в голове, но которую я никогда не мог облечь в звук. Та самая ярость, то самое отчаяние и та же дикая воля к жизни.

И мы понеслись. Машина, музыка и я. Слитые воедино. В никуда. В вечность. В единственную свободу, которую этот город ещё не смог отнять.

— Тебе нужно имя, — прошептал я, и слова потонули в реве и гитарах. — «Грань».

Читать далее

— Как обычно, Серый?

— Двойной без сахара. И жёлудь подкинь.

Пока она возилась, я смотрел в окно и перебирал в голове.

Один орех.

Тот самый, который я откладывал на чёрный день.

Тот самый, который был с трещинкой в виде сердечка.

Тот самый, который я нашёл в прошлом году под дубом, когда хоронил Олега. Олег тогда пал от Лося, что жил в лесу через дорогу.

Люська принесла чашку.

Кофе был дерьмовый, как всегда, но горячий.

Я сделал глоток, и внутри что-то ёкнуло.

Это не просто кража.

Это вызов.

Допил одним махом, бросил на стол две семки чаевых и вышел.

Кофе горчил во рту, дождь стучал по нервам, а внутри всё кипело – один орех, сука, один!

След Рыжего тянулся по земле, потом вдруг оборвался посреди аллеи.

Я присел, потрогал грязь.

И тут тишина.

Воздух стал тяжёлый, я на всякий случай перестал дышать.

– Добрый день.

Голос сзади.

Мягкий, бархатный, будто по яйцам шёлком провели.

Я медленно повернулся. Живот забурчал...Кофе.

Он стоял в пяти шагах.

Лось. Тот самый.

Рога как два развесистых дерева, глаза большие, вежливые, пальто чёрное до земли. Дождь по нему стекал, как по памятнику.

– Серый, верно? – спросил он и чуть наклонил голову.

Я кивнул. Язык прилип к нёбу.

– Я тут… территорию смотрю. Лес мне стал тесноват. А парк просторный. Много дорожек.

Он улыбнулся так вежливо, что сразу захотелось лечь и не дёргаться.

– Решил расшириться. Парк будет мой. Полностью.

– И ещё… я слышал, что ты тут главный был. Тебя все слушались. Забудь об этом, теперь я тут буду заправлять.

Живот булькнул во второй раз.

– Так что не мешай, Серый. Тебя я предупреждаю последним.

Выпрямился.

– Приятного дня.

И ушёл. Просто развернулся и пошёл в сторону пруда. Тихо. Без спешки.

Я остался стоять.

В штанах тепло и мокро.

Кофе.

Рыжий - это цветочки.

А вот это вот, только что прошедшее мимо - настоящий пиздец.

И он вежливый.

Я поправил шляпу и рванул к дому - дубу.

А потом - к Рыжему.

Потому что теперь мы с ним в одной жопе.

По самые уши.

И жопа эта с рогами.