- Я волнуюсь, Себастьян, очень волнуюсь. Этот человек очень подозрительный. – Она набрала воздуха и сказала громче, - По этой дороге давно никто не ездил.

Водитель оглянулся и после некоторого молчания спросил:

- Вы хотите кого-то встретить на дороге или попасть на корабль до Уаттграда?

- Корабли уходят из Нью-Бэйк, все дороги к нему полны людей, - возразила девушка.

- А ещё в Нью-Бэйк приходят косяки рыбацких лодок со всего побережья. Вы сказали, Генри Джонтер хочет вас достать, да? Будьте уверенны, он занимается этим: вас караулят в каждом городе, куда он проводил телеграф. Вчера вечером – ну уж сегодня утром точно! – он потерял терпение и отправил людей проверять дороги. Мы сможем проскользнуть мимо его ищеек.

- Пожалуйста, смотрите вперёд, - попросил парень. – Иначе мы не разминёмся с деревом.

Телега уже начала съезжать с дороги на холм и действительно могла врезаться. Водитель сдвинул рычаг, возвращая её в колею.

Небо светлело, и дым от телеги предательски тянулся к вершинам деревьев. Под красноречивым взглядом девушки, Себастьян решился продолжить разговор с водителем.

- Мистер А́нбач, нам всем было бы проще, если бы вы поделились вашим планом… решения нашего вопроса.

- План должны знать исполнители, остальные могут сболтнуть лишнего, оставить подсказку – и вот уже на всех пара́х под венец мчат вашу невесту, а нас пускают под откос.

- Полагаю, сейчас-то нам разбалтывать некому, - настаивал Себастьян. - Мы выезжали из Алейни́ на север. Я помню карту в Управлении, там Фогшор, но нет пути.

- Хорошо, что мы едем не по карте, да? – развеселился Анбач. - Там поди непроходимая чаща!

Себастьян решил, что теперь может выложить из осколков слово «Замысел».

- То есть, пока люди Джонтера сбиваются с ног, мы по неизвестной им дороге добираемся до Фогшора, оттуда нанимаем лодку, в Нью-Бэйк пересаживаемся на пароход до Уаттграда. Мирелль, я же говорил, что всё будет отлично!

Девушка наконец улыбнулась.

- Одно уточнение, - сказал водитель, снова пачкая край шляпы угольной пылью. – Это вы городские без карты за порог ни шагу. Местные все про эту дорогу знают.

Парень так и не смог подобрать слова, поэтому Анбач продолжил.

- Это ж кратчайший путь между Алейни́ и Фогшором. Конечно, и дорога была: за холмами долина начинается, её пересечёшь, так, считай, добрался. В долине даже посёлок строили, пока однажды по весне дома не нашли брошенными. Ну мало ли бывает помутнений от тоски зимними вечерами, да? А летом в Фогшоре случился бродячий цирк. Я даже пацаном сам афишу видел: «Мусье Кудельман! Невероятный цирк! Исчезновение дома и другие чудеса Старого света!» И вот целый чёртов обоз вышел из города и пропал. Кто бы вспомнил, да? Пока старый клоун сгинет – уже новых дурачков полно. Только за этим цирком стали пропадать обычные люди. Охотники говорят, даже зверь с холмов в долину перестал ходить.

- Может беглые бандиты обосновались? – предположил Себастьян.

- Бандиту навар с продажи краденного нужен и жратва, а вещички пропавших не мелькали, чужаки по лавкам припасы не собирали.

- Так у цирка припасы и забрали. Другие путники поди тоже не с пустыми руками шли.

- Может и взяли – кто ж разбираться будет? Простому человеку и так работы от зари до зари. Шерифы сразу про границы городов заговорили, да про юридиц… короче, мол, не их дело. Только торговля рухнула – боятся все. Подрядили с дюжину залётных при оружии, мол ценный груз доставить за награду хорошую. Один вернулся: глаза что блюдца, моргать разучились, босой, растрёпанный, про цирк лепечет. Говорит, до реки дошли, там шатры сказочные. Представления одно другого краше – во сне не увидишь. Сначала деньги за билеты отдали, оружие заложили, потом стали вещи сдавать, лишь бы ещё чего увидеть. А он вернулся, якобы, из-за обсчёта в кабаке, деньги назад требовал. Его-то поганой метлой выгнали, а место гиблое осталось, и промеж людей прозвано долиной Кудельман.

- И вы ведёте нас туда? – изумилась Мирелль.

Водитель посмотрел на Себастьяна.

- Чувствуешь, почему заказчику надо точно знать желаемый результат, а не детали исполнения, да?

Парень чувствовал, что от его горящих ушей сейчас вспыхнут волосы. Собирая остатки самообладания, он пытался уверить спутницу в правильности выбора организатора побега.

- Мистер А́нбач – человек с пугающими методами, но хорошими рекомендациями.

- Рядом с долиной любой человек не такой уж страшный, - буркнул водитель.

- Кроме Генри Джонтера, - Мирелль поплотнее закуталась в платок. - Он ужасный эгоист и самодур.

Анбач не стал спорить. Он посмотрел по сторонам и сдвинул полу плаща, приоткрывая рукоять револьвера.

Солнце было высоко, когда дорога спрямилась и пошла под уклон.

- Приехали, - объявил Анбач. – Слезайте.

- Приехали куда? – уточнил Себастьян.

Водитель сделал паузу, убирая из ответа слова, неуместные при даме.

- В долину. И лучше бы нам не задерживаться.

Пока пара покидала телегу, он достал из кармана горсть болтов с гайками. Он аккуратно подсыпал их паз рулевого рычага, пока тот не стал надёжно зафиксирован. После подложил в топку побольше брикетов. Ещё раз поправив шляпу, Анбач снял тормоз и спрыгнул. Провожаемая тремя взглядами, телега медленно набирала ход, изредка вздрагивая на кочках и корнях. Когда телега отъехала шагов на сто, он достал револьвер, жестом приказал следовать за ним и пошёл прочь от дороги.

- Мистер А́нбач, потрудитесь-ка объяснить, что всё это значит? – приказала Мирелль.

Водитель остановился и указал левой рукой в сторону Алейни́.

- Там Джонтер, там, - он указал револьвером в след паровой телеге, - долина, что похуже любого Джонтера. Плоховат прикуп, да? Думаю, ваш друг уже тоже считает разумным спасовать круг и разминуться с погоней.

- Хватит этих сказок! – сорвалась Мирелль. – Себастьян, забери у него оружие!

- Это моё оружие! – осадил водитель.

- Мы платим вам деньги!

Анбач направил револьвер на железнодорожника, продолжая смотреть на девушку.

- Которые я могу забрать, да? Назови-ка хотя бы одну причину, по которой я не сделал этого раньше, а?

- Вам лень преодолевать сопротивление, вы хотите, чтобы мы сами пришли в вашу ловушку, - излишне рационально заметил парень.

Анбач на секунду замер, обдумывая его слова, а после нервно расхохотался.

- Простите, чёрт тебя дери, - сказал он, снова взяв себя в руки. – Обожаю работать с людьми, способными давать до-вредного верные ответы.

Он достал из внутреннего кармана пальто небольшой двухзарядный пистолет и бросил его парню. Железнодорожник поймал оружие, повертел его в руках и убедился в наличии патронов.

- Как вы просили: моё оружие у него. Мы можем убраться с дороги?

Себастьян поспешил попросить девушку подчиниться, пока вероятная погоня не застала их здесь.

Троица отошла в глубь леса. Когда дорога скрылась из вида, Анбач свернул в сторону Алейни́.

Мирелль продолжала злиться на их спутника и корни под ногами.

- Не знаю, сколько ты ему заплатил, но пока мне кажется, это слишком много.

- Он не взял денег.

- Что?! Ты же понимаешь, что никто не станет связываться с Генри Джонтером бесплатно! Может быть он хочет лично привести нас к нему?

- Во-первых, он мог сделать это в Алейни́. Во-вторых, я уже выполнил свою часть сделки…

- ЧТО?!

- Он мог просто бросить нас без малейшего риска.

- Что за твоя часть сделки?! Почему ты ничего не рассказал мне?!

Анбач вмешался в разговор:

- Потому, что он избавляет вас от переживаний, а не добавляет их.

Себастьян попытался вернуть внимание девушки к себе.

- Я подделал документы. Не ради денег, нет. Только чтобы в плане строительства появилась дорога через долину.

- Всё так, - подтвердил Анбач, - Джонтеру нечего предложить с его телеграфом. Вот железная дорога - это сила. Что бы ни губило людей, поезда пройдут мимо. Оно больше никому не сможет навредить.

- А рабочие? Их же отправят прямо в долину!

- Рабочим точно ничего не грозит. Они будут приближаться постепенно, шпала за шпалой. Никакая долина не сможет остановить их слаженных действий. Рискуют только топографы, но их я сопровожу лично.

Себастьян подумал о ремонтных бригадах, но решил, что самое время научиться помалкивать в нужный момент.

Ветер донёс до них звуки скоростного дилижанса. Анбач приказал всем запрятаться в траве, а сам из-за дерева наблюдал, как подпрыгивая на неровностях и пружиня рессорами пронёсся транспорт.

- Вот и всё. Выходим на дорогу и спокойненько возвращаемся в город.

Мирелль резкими движениями отряхивала платье.

- Разве, когда найдут телегу, они не поспешат обратно?

Анбач даже не стал реагировать.

- Мы их услышим первыми, - заверил Себастьян.

- Или не услышим, - сказал Анбач.

- Что, по-вашему, им помешает? – спросила Мирелль.

- Они перестанут вас искать. В прочем, это же просто сказки, да?

Анбач снова поправил шляпу и пошёл прочь.

После леса, идти по дороге казалось легко и приятно. Пока не послышался какой-то звук. Сначала парень и девушка подумали, что к ним приближается дилижанс. Но звук не имел ритмичного повторения, характерного для паровых машин, и отдалённо напоминал смех. Смех, который не мог разлететься по лесу далеко. Они посмотрели на водителя: тот стоял с револьвером в руке и пытался разглядеть за деревьями источник звука.

И он появился.

Существо, выходящее из леса, напоминало куклу человеческого роста, сломанную, выброшенную на помойку, а теперь возвращающуюся оттуда. Босые ноги ступали почти как у людей, тучное тело выше пояса колыхалось, будто не имело к ним отношения. Плешивая голова, покрытая остатками грима или следами разложения, болталась на шее, заваливаясь то вперёд, то назад. Хуже всего было, когда её выпученные глаза оказывались напротив людей, цеплялись за добычу, парализуя ужасом.

- М-мистер А́нбач? – выдавил Себастьян.

Водитель не ответил. Существо остановилось в дюжине метров, обхватило руками голову и поставило её вертикально. Фиолетовый рот растянулся в неестественно широкой улыбке.

Себастьян выстрелил. Первая пуля пролетела мимо. Вторая попала в существо, выбив всплеск серой жидкости, заменявшей кровь. Создание долины снова издало смехоподобный звук, но выстрелы вернули Анбача в реальный мир, он выхватил свой револьвер. Пуля более значительного калибра отбросила голову существа за спину. Оно перестало хохотать и побежало вперёд: быстро, собранно, совсем не походя на ходячий студень.

Анбач начал стрелять по ногам чудовища, дрожащие руки никак не могли справиться с оружием, и пули пролетали мимо или задевали ноги по касательной, не сумев перебить опору. Существо сбило водителя на землю, крик жертвы слился с хохотом из простреленной головы. Парень и девушка ощутили отвратительную смесь вони от немытого и загнивающего тела, смешанную с запахом сырой земли.

Себастьян попытался выстрелить и понял, что патронов больше нет. Он двинулся помочь Анбачу, но Мирелль повисла на руке и умоляюще смотрела на жениха. Времени для сомнений не было, как и уверенности в возможности чем-то помочь. Себастьян и Мирелль побежали по дороге к Алейни́. Крики Анбача какое-то время преследовали их, когда беглецы остановились отдышаться, лес вокруг был тих. Они шли к городу, избегая говорить о произошедшем, словно лишнее поминание могло навлечь беду. Лишь сойдя с парохода на причал в Уаттграде они почувствовали себя в достаточной безопасности от долины, которую следующей весной начала резать железная дорога.

Я заехал в оружейный, пахнущий оружейным маслом и сталью. Докупил патронов — в кармане болталось всего на один полный барабан. Взял две картонные упаковки, тяжёлые и увесистые. Потом, сделав над собой усилие, спросил, понизив голос:
— А серебряные есть? Во сколько влетят?

Продавец — суровый гном с кожей, похожей на старую кору, оценивающе посмотрел на меня, будто взвешивая на невидимых весах мою готовность к подобным запросам.
— Серебро… — он протянул слово, — по двадцать крон за штуку. Литые, калибра .44. Но сейчас пусто, сэр. Будет завтра к полудню, если хотите, оформим заказ.

Выбора не было. Я кивнул и заказал двадцать штук — хоть какая-то соломинка на самый чёрный день.

Остаток дня я провёл в муниципальном тире, где воздух был едким от пороховой гари и пота. Решил подтянуть самый провальный навык — скоростную стрельбу и перезарядку на ощупь. Расстрелял обе новые пачки, пока пальцы не онемели от отдачи. «Ворон» постепенно становился продолжением руки, мушка уже не плясала перед глазами бесёнком, но по движущимся мишеням я всё ещё мазал так, что становилось стыдно перед бездушным железом.

Вернувшись домой, я устроил себе ещё один изматывающий марафон при свете настольной лампы. Мои попытки перезаряжаться вслепую выглядели жалко и неуклюже. Я ещё не привык к тому, что в пекле, под огнём, придётся делать это левой рукой, не глядя. Патроны хотя бы перестали выскальзывать из потных пальцев и звонко рассыпаться по полу, но скорость всё равно оставалась удручающе низкой. Я раз за разом вытряхивал стреляные гильзы, зажимал в ладони холодные, скользкие цилиндры новых и старался загонять их в барабан хотя бы по два сразу. Лучший результат — по одному, и на всю эту нервозную возню уходило около двадцати секунд.

«Когда руки начнут дрожать не от усталости, а от страха, и вокруг засвистят не только пули, но и нечто такое, перед чем пуля — лишь лёгкая щекотка, тогда эти двадцать секунд превратятся в бесконечность, на которую у меня не останется времени», — с горечью подумал я, растирая онемевшие пальцы.

На следующий день я забрал из магазина свой заказ — двадцать блестящих, отливающих холодным, почти синеватым светом патронов. Они лежали на бархатной подкладке, словно драгоценности. Я пересыпал их в отдельный внутренний карман, где они мягко позванивали при каждом движении. Потом вернулся в тир, приметил парочку опытных стрелков из городской стражи — лица у них были потёртые жизнью, видно повидали немало. Подавив гордость, подошёл и смиренно попросил научить меня метко стрелять. Платить пришлось не деньгами, а бутылкой выдержанного виски из моего запаса, но это того стоило.

«Ворон» оттягивал руку, наливаясь свинцовой тяжестью. Рядом, отставив ногу и скрестив руки на груди, стоял Джон. Бывший сержант городской стражи, человек, чьё лицо напоминало карту забытых сражений — всё в шрамах, морщинах и той особой стойкости, что появляется лишь у тех, кто слишком часто смотрит в глаза хаосу. Его взгляд, холодный и оценивающий, буравил меня, выискивая каждую ошибку.

— Ствол — это не молоток, парень, — его голос был низким, хриплым, будто просеянным через гравий и сигаретный дым. — Не сжимай его, будто хочешь из него сок выжать. Хват должен быть уверенным, но не мертвым. Твои пальцы должны помнить, где спусковой крючок, даже если ты без сознания. Усвоил?

Я молча скорректировал положение ладони, чувствуя, как шершавая рукоятка ложится в неё чуть иначе.
— Усвоил.

Прогремели несколько выстрелов. Пороховая гарь щекотала ноздри.

— Локоть, — тут же последовало замечание. — Он у тебя не шарнир, чтобы хлопать, как дверь на ветру. Он — пружина. Амортизирует отдачу, но не болтается. Ты не птица, чтобы крыльями махать. Снова.

Я принялся перезаряжать револьвер. Патроны, холодные и скользкие, снова норовили вывернуться из пальцев.

— Не пялься на патроны! — голос Джона прозвучал резко, как удар хлыста. — Смотри вперёд, туда, откуда к тебе может прийти смерть. Твои пальцы должны видеть вместо тебя. Чувствуй их. Каждый патрон — это гвоздь в гроб твоего врага. Уважай его, но не любуйся, как ювелир.

Я попытался втиснуть в барабан два патрона сразу. Один из них выскользнул, упал на песок с тихим, укоризненным стуком.

— Два — это для циркачей с шарами и булавами, — Джон не изменил интонации, но в его словах появилась стальная терпкость. — Один за раз. Но быстро. И точно. Скорость придёт позже, с потом и мозолями. Сейчас тебе нужна точность. Подними и снова.

Я наклонился, подобрал патрон, смахнул с него влажный песок и медленно, с упрямой концентрацией, зарядил все семь камор.

— Теперь движущаяся, — скомандовал он. — Не веди стволом, как указкой учителя по карте. Предугадывай траекторию. Целься не в то место, где она сейчас, а в то, где она будет через полсекунды. Плавно сопровождай, дыхание задержи — и спуск. Плавный, как масло. Не дёргай, черт тебя дери!

Я выстрелил в движущийся круг. Промах. Еще один. Снова мимо. Мускулы на плече горели огнем.

— Ты слишком много думаешь, — констатировал Джон. — Голова мешает. Перестань думать. Рука, мышечная память — они должны знать всё сами. Ещё.

После десятой попытки я наконец поймал круг в прицел и нажал на спуск. Попадание было не в центр, но металлический лязг мишени прозвучал для меня слаще симфонии.

Джон коротко кивнул, его суровое лицо не дрогнуло.
— Уже лучше. Ещё.

Я впитывал каждое его слово, каждый жест, как губка. Инстинктивно потянулся к внутреннему карману за своим потертым блокнотом, чтобы записать ключевое — про хват и про предугадывание.

Уголок рта Джона дрогнул в едва уловимой, сухой усмешке.
— С блокнотиком. Выглядишь как университетский ботан. Правда, с трёхдневной щетиной и взглядом, как у подстреленного волка... но всё равно ботан.

Я убрал блокнот, почувствовав лёгкий укол стыда. Он был прав, как всегда. Этому не научишься по конспектам. Этому учишься, пока пальцы не сотрутся в кровь, а отдача не станет родной.

— Ладно, смотри ещё разок, — он снова встал в стойку. — Ноги на ширине плеч, вес распределен, колени чуть согнуты...

Он терпеливо, раз за разом, показывал, поправлял мою неловкую руку, ругал за одни и те же ошибки и снова заставлял повторять. Ближе к вечеру я был вымотан до предела, морально и физически. Руки дрожали мелкой дрожью, в глазах плавали темные круги, а спина ныла от напряжения.

Джон вытер пот со лба тыльной стороной ладони.
— На сегодня хватит. Азы ты усвоил. Если серьёзно настроен — заезжай ко мне на ранчо. — Он назвал адрес на самой окраине, возле старых, полуразрушенных фортов. — Три раза в неделю. Месяц учёбы — тысяча крон.

Я даже не стал торговаться. Просто кивнул, чувствуя, как тяжесть будущих тракт приятнее тяжести гроба.
— Договорились.

Если бы он назвал две, я бы согласился с тем же немым, безоговорочным энтузиазмом. Этот человек десятилетиями защищал мой город от всего, что в нём ползало и кусалось. Его знания, выкованные в реальных перестрелках, стоили куда дороже любой, даже самой круглой суммы.

Растянувшись на кровати, я всё-таки преодолел лень и достал потрёпанный блокнот. Пришлось заставить себя записать всё, что удалось выжать из сегодняшней тренировки: про хват, который должен быть живым, а не мёртвым, про локоть, работающий как амортизатор, про необходимость целиться не в цель, а в её будущее. Сейчас эти знания были остры и ясны, но я прекрасно знал — к утру половина сотрётся, как сон. Мышцы гудели усталым, но приятным гулом, ладонь пылала в тех местах, где рукоятка «Ворона» врезалась в кожу. Эта боль была не врагом, а союзником, залогом того, что завтра я стану хоть на каплю сильнее.

На удивление, ужин удался. Не просто съедобный, а по-настоящему вкусный. Аромат жареного мяса и трав медленно растворялся в воздухе квартиры. Сытость и тепло, разлившиеся по телу, постепенно смывали остатки дневного напряжения, хотя приятная, знакомая ломота в мышцах оставалась — немое свидетельство потраченных не зря усилий.

Последующие дни слились в однородную, изматывающую гонку. Я метался по городу, прочёсывая районы, выискивая хоть какую-нибудь зацепку, тень от тени. Но тварь, охотящаяся ночью, оставалась неуловимой. За эту неделю пропали ещё трое человек. И вновь — ни единого волоска, ни клочка ткани, ни капли крови. К делу подключились другие детективы — матерые волки с поседевшими висками и грозными репутациями. Они приезжали на место происшествия с чемоданчиками, набитыми хитроумной аппаратурой, способной обнаружить невидимую глазу пылинку. Однако даже их техника и намётанный глаз оказались бесполезны. Места исчезновения были стерильно чисты, словно их вылизал языком какой-то гигантский, бестелесный зверь.

И вот, когда чувство беспомощности начало подбираться ко мне вплотную, зазвонил телефон. Я схватил трубку, и в ней прозвучал хриплый, узнаваемый голос:
— Зейн. «Затворник» готов.

Я не стал тратить время на расспросы. В тот же вечер я уже стоял в его душной, пропахшей машинным маслом, озоном и металлической пылью мастерской.

И увидел.

Борги, вечно угрюмый и скупой на слова полугном, расхаживал вокруг машины с сияющим, почти мальчишеским азартом в глазах. Он жестикулировал, мозолистые руки нежно касались поверхностей. В этот миг в нём не осталось и следа от сурового механика — лишь творец, явивший миру своё лучшее творение.

— Видишь швы? — его голос гремел, полный гордости, похлопывая по стойке крыши. — Герметично. Это не просто сварка, это сплавление. Сталь со сталью. А эта броня... — он с силой стукнул костяшками пальцев по бронедвери, раздался короткий, глухой звук, — выдержит попадание из ручного гранатомета. Не армейского, конечно, но и это тебе не утренняя прогулка.

Он перешел к лобовому стеклу, провел по нему ладонью, словно гладя живого зверя.
— Стекло — не стекло, а многослойный композит. Остановит усиленную пулю калибра .50. Может, с первого раза и не треснет, но не пройдет, остановит.

Пнул колесо массивным ботинком.
— Резина — спецсостав. Не дубеет зимой, не плывет в адскую жару. Пулестойкая. И диски... — он ткнул пальцем в массивную спицу, — бронированные. Чтобы тебе колесо не отстрелили, как в тире.

Наконец, он с торжествующим жестом распахнул капот. Оттуда пахнуло жаром и свежим металлом, смешанным с запахом нового масла.
— А это — сердце. Мотора нет, есть зверь. В полтора раза мощнее старого. Вытянет этот вес без единой жалобы и даст тебе такую скорость, что от любой погони только пыль останется. Подвеска усилена, амортизаторы — гидравлика. Чтобы ты по нашим «ровным» дорогам не разбил себе все внутренности вдребезги. Выхлоп... — он хитро подмигнул, — переделал. Тихий, как мышь, но дышит так свободно, что аж дух захватывает.

Я молча, почти благоговейно, обошёл машину. Глубокий синий цвет, почти чёрный в тусклом свете мастерской, поглощал свет. Полутёмные стёкла скрывали салон. Со стороны — просто солидный, даже чуть старомодный седан. Но под этой обманчивой внешностью скрывалась настоящая крепость на колёсах.

— Борги... — я покачал головой, глядя на него, и в голосе прозвучала неподдельная, редкая для меня теплота. — Это... Нечто. Спасибо. Искренне. Обязательно заеду, как решу, чем еще её улучшить.

Он фыркнул, отведя взгляд, но в его глазах читалось глубокое, профессиональное удовлетворение.

— В неё ещё столько всего можно впихнуть… Например пулемёт. Или дымовую завесу. Да много чего. Место тебе я оставил.

Я крепко пожал его потную, шершавую руку и опустился в кресло водителя. Дверь захлопнулась с глухим, герметичным щелчком, отсекая внешний мир. Наступила тишина — не просто отсутствие звука, а плотная, глубокая, словно в саркофаге. По спине пробежала лёгкая дрожь. Я провёл ладонью по прохладной, фактурной коже руля, по матовой поверхности приборной панели, за которой скрывались новые, стремительные стрелки. Что-то неуловимое, давно забытое дрогнуло где-то на глубине души. Это была не просто надёжность. Не просто инструмент для выживания.

Это был дом. Мой первый по-настоящему безопасный, непробиваемый уголок в этом безумном, враждебном городе.

Пальцы сомкнулись вокруг ключа, вставили его в щель и провернули. И я услышал его. Это был не просто рев мотора — это был низкий, грудной шепот, исходивший из самых недр машины. Глубокий, вибрационный гул, проходящий сквозь кожу сиденья, впивающийся в кости и касавшийся чего-то самого сокровенного в душе, заставлял сердце сбиваться с ритма и биться в новом, диком такте. По спине пробежали мурашки.

Я распахнул дверь и вышел, чтобы послушать его со стороны. Из-под слегка подрагивающего капота доносилось негромкое, но плотное ворчание. Оно не было покорным или глухим — в нём чувствовалась сдержанная, собранная мощь, обещание, облечённое в звук: «Скажи слово — и я сорвусь с места, оставив позади плачущий от бессилия ветер».

Борги стоял рядом, и его обычно угрюмое лицо расплылось в широкой ухмылке. Он всё видел. Читал это в моих глазах, в том, как я замер, вслушиваясь.

— Кажись, твой зверь просится на волю, — прорычал он, и в его хриплом голосе звучала неподдельная, почти отеческая гордость.

Я не стал заставлять его ждать. Снова погрузился в кресло, захлопнул дверь с тем самым увесистым, герметичным щелчком и выкатил «Затворника» на ночную улицу. Дальний свет, острый и яркий, выхватывал из тьмы мокрый асфальт, а встречные машины вдруг показались мне блеклыми, невесомыми призраками на фоне этой сконцентрированной, дышащей стальной мощи.

Я ехал по городу, но его улицы с их вечными светофорами, пробками и ограничениями быстро стали тесны. Они не давали того, чего жаждали мы оба — и я, и мой стальной зверь. Они не утоляли тот первобытный голод, что поднимался из глубин.

Я отправился за город, на пустынное в этот час шоссе, убегающее в черноту. И там… Там я наконец дал ему то, чего он так ждал. Я дал ему свободу.

Нога плавно, но решительно вдавила педаль акселератора в пол. Тогда мотор прекратил ворчать. Он взревел глухо, яростно, срываясь на оглушительный, разрывающий ночь рык, в котором слышалось обещание не просто скорости. Это было обещание освобождения — от города, от его законов, от давящего груза проблем, от пут прошлого, от самого себя.

И я… я растворился в этом зверином рыке. Стал его частью. Руки сами легли на руль, тело вжалось в кресло, становясь продолжением машины, частью этого безумного, очищающего полёта сквозь холодную тьму.

И тут мой взгляд упал на небольшую матовую кнопку, почти незаметную под приборной панелью. Борги встроил проигрыватель. И уже зарядил его каким-то диском. Я не стал ничего искать, не стал проверять. Просто нажал.

И рык мотора слился в единую, оглушительную симфонию с хриплым, надрывным вокалом, яростными, перегруженными гитарами и бешеным, бьющим по нервам ритмом ударных. Это была та самая музыка, что вечно звучала у меня в голове, но которую я никогда не мог облечь в звук. Та самая ярость, то самое отчаяние и та же дикая воля к жизни.

И мы понеслись. Машина, музыка и я. Слитые воедино. В никуда. В вечность. В единственную свободу, которую этот город ещё не смог отнять.

— Тебе нужно имя, — прошептал я, и слова потонули в реве и гитарах. — «Грань».

Читать далее

Но среди ржавых корпусов, похожих на скелеты доисторических чудовищ, и зияющих пустотой окон царила лишь мёртвая, заброшенная тишина, пахнущая окисленным металлом и влажным камнем. Никакого «внимания» — лишь ветер гулял по пустынным проспектам. Я объездил на такси несколько точек в Сумерках, заходил в подозрительные бары, где свет был тусклым, а клиенты — угрюмыми. Местные завсегдатаи, мрачно хлебая мутный эль, подтверждали одно и то же: да, пропажи были. И да, полиция подняла бучу только когда испарился мажор с Холмов. Но конкретики — ноль. Лишь разводят руками и отводят взгляды.

В конце концов, я оказался у городской библиотеки — массивного, помпезного здания из почерневшего камня, отчаянно пытавшегося выглядеть древним и мудрым. Мысль, крутилась у меня в голове, была настолько абсурдна, что требовала хотя бы шаткого основания. Ведь не могло же быть такого в этом технологичном, хоть и прогнившем насквозь городе.

Как только я переступил порог, меня встретил запах старой бумаги, воска для полов и пыли. Ко мне подошла женщина с лицом, словно высеченным из гранита, и шишкой на орлином носу.
— Здесь не курят, — произнесла она, и её голос прозвучал как удар хлыста.

Я с удивлением обнаружил сигару у себя в зубах, потушил её о подошву ботинка, оставив на паркете чёрную полосу, и сунул окурок в карман.
— Мне бы что-нибудь… по зоологии, — сказал я, чувствуя, как её взгляд буравит мне затылок. — Особенно про ночную фауну.

Меня провели к дальнему стеллажу, забитому потрепанными томами с мистическими символами на корешках, пахнущими временем и забвением. Я погрузился в чтение. Одна книга, щеголявшая готическим шрифтом, живописала вампиров, вурдалаков и упырей — классический набор. Но все эти твари, по утверждению автора, предпочитали скрываться в толпе, пировать в салонах, что совершенно не соответствовало картине бесследных исчезновений из тёмных переулков.

Другая книга — более пыльная и гораздо скромнее — была посвящена оборотням и прочей родне. Это уже было ближе. Согласно пожелтевшим страницам, некоторые виды не просто убивали. Они наслаждались именно процессом охоты: выслеживали, загоняли жертву, доводили её до исступления, питаясь не только плотью, но и страхом, отчаянием, которые, цитата, «придают мясу пикантность, словно редкая специя».

Но парень из Холмов просто исчез. Никакой театральной охоты, никакого нагнетания ужаса. Точно так же, как и жертвы в Трущобах и Сумерках. Один и тот же сценарий: отошёл в тень — и растворился. Чисто, словно его стерли ластиком.

Я просидел в библиотеке до самого вечера, проглотив литры горького кофе из автомата и пару килограммов липких, приторных булок. Выходя на улицу, я погрузился в тяжёлые, словно свинец, размышления. В своём блокноте я оставил несколько пометок: «Оборотни? Атипичное поведение. Иная таксономия? Нематериальный способ похищения?»

Оставался один, крайне неприятный, но необходимый шаг. Я поймал такси, пахнущее чужими духами и табаком, и хрипло выдохнул адрес.
— Палаццо Ла Бруньеров.

Как бы мне ни хотелось этого, придётся лезть в самое гнездо и тревожить этого мажора, Эйдена. Если кто и знал грязные секреты золотой молодёжи, так это он.

Вряд ли меня ждали в палаццо этим вечером. Да ещё и в таком виде — без приглашения, с двухдневной щетиной и в плаще, пропахшем портовой гарью. Охрана у кованых ворот, получившая, судя по всему, исчерпывающие инструкции, преградила мне путь с каменными лицами.
— Господин Ла Бруньер выразил конкретное пожелание, детектив. Вы должны выглядеть... презентабельно. Хотя бы быть побритым, — изрёк один из них, и его голос был плоским, как удар лопаты о мёрзлую землю.

Я попробовал надавить, вставив пару изящных намёков на служебное положение и возможные последствия, но это было всё равно что стрелять из рогатки в броневик. Их лица оставались невозмутимыми масками. К счастью, в этот момент в глубине сада, подсвеченной фонарями, появилась знакомая сухопарая фигура Арнольда. Я крикнул ему, вкладывая в голос всю срочность: дело касается похищенного Питера Грэйвена, и каждая минута на счету.

Я не видел, но буквально ощутил кожей, как он внутренне, очень глубоко и устало вздохнул. Он скрылся в особняке, чтобы через пару минут появиться вновь. Подойдя к охране, он обменялся с ними тихими, отточенными фразами, и те, после едва заметной паузы, нехотя расступились, пропуская меня в святая святых.
— Пожалуйста, проследуйте за мной, детектив, — сказал Арнольд, и его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по сигарете в моих пальцах. — И… потушите её, пожалуйста.

Я с раздражением, с силой придавил тлеющий кончик о чёрное, уже застарелое пятно на мраморном столбике от моего прошлого визита, после чего сунул покривившийся окурок в карман плаща. Очень элегантно.

Внутри, в малом салоне, пропитанном ароматом полированного дерева и воска, меня уже ждали Харлан и его супруга Ирина. Она была ослепительна, словно ледяная скульптура — хрупкая, с волосами цвета спелой пшеницы, уложенными в сложную, безупречную прическу, и пухлыми, будто надутыми губами. Однако в её глазах, синих и прозрачных, читалась тревога, тщательно скрываемая под маской аристократического спокойствия.

Я тяжело опустился в глубокое кожаное кресло, даже не дождавшись приглашения, с удовольствием ощущая, как дорогая обивка принимает мою уставшую спину.
— Вообще-то я пришёл к вашему сыну, Эйдену. По делу о пропаже его друга.

Ирина мягко улыбнулась, но в улыбке не было ни капли тепла, лишь вежливая, отточенная до автоматизма усмешка.
— Боюсь, это невозможно, детектив. Он пошёл гулять со своей подругой. Молодость, знаете ли.

— Что ж, — с раздражением начал я, чувствуя, как накатывает усталость от этих светских игр, — тогда, возможно, вы проинформируете его, когда он соизволит вернуться, что в городе завелось нечто. Нечто, что бесшумно похищает людей. Началось с Трущоб, затем перекинулось на Сумерки, и вот теперь добралась очередь и до ваших Холмов.

Харлан, до этого молча наблюдавший с видом человека, терпящего неприятный, но необходимый визит, холодно парировал, его пальцы постукивали по набалдашнику трости:
— Мой сын, детектив, уже маг первого ранга. Я уверен, он вполне способен постоять за себя и свою спутницу.
— Наверняка, так же, как и Питер Грэйвен, — парировал я, поднимаясь с кресла, которое с облегчением вздохнуло. — Что ж, раз я приехал сюда впустую… приятного вам вечера.

Я вышел, не оглядываясь, спиной чувствуя их тяжёлые взгляды. У самых ворот, уже закуривая свежую сигарету, услышал за собой быстрые, почти бесшумные шаги по гравию. Обернулся — Арнольд.

— Детектив Арчер, прошу вас, задержитесь на мгновение.

И тут из дверей палаццо, срываясь с привычной орбиты спокойствия, вышел сам Харлан. Без пальто, лишь в тонком дорогом пиджаке, с изящной тростью в руке. Лицо его было бледным, словно полотно, а в глазах, обычно таких холодных и расчётливых, плясали отблески настоящего, неконтролируемого страха и ярости.

Он быстрым, резким шагом подошёл ко мне, и от него пахло дорогим коньяком и адреналином.
— Едем сейчас же. Вместе.
Я хмыкнул, выпуская струйку едкого дыма в прохладный ночной воздух.
— Пока не знаю, что это за тварь. Но искренне надеюсь, что ваши отцовские опасения напрасны.
Мы сели в его роскошный автомобиль, где пахло кожей, дорогим деревом и страхом. Харлан бросил взгляд на мою сигару.
— Потушите.

Я посмотрел на него, потом на то, как он сдержанно, но заметно сморщился от дыма и чихнул. Медленно, не сводя с него глаз, я затушил сигару в предложенной водителем хрустальной пепельнице и снова убрал бычок в карман. Машина тронулась с едва слышимым шуршанием шин.

В салоне повисло гнетущее молчание, нарушаемое лишь тихим гулом мотора. От Харлана исходили почти осязаемые волны раздражения, злости и того самого, тщательно скрываемого ужаса за сына. Внешне он был собран и холоден, как всегда, но сжатые кулаки выдавали его с головой.

Мы ехали в гробовом молчании, окутанные гнетущей тишиной. За бронированными стёклами мерцал ночной город, зловеще укрытый тьмой и словно вылизанный до блеска холодным ветром. Тени зданий надвигались угрюмо, отражаясь острыми силуэтами в глазах прохожих. Гул мотора едва пробивался сквозь вязкую пустоту внутри салона, лишь усиливая ощущение скрытого напряжения и неизбежной опасности, таящейся в каждом переулке и скрытом поворотах улиц. Город будто дышал вокруг нас, чувствуя чужой страх, впитывая тревогу, становясь всё ближе, грознее и тише.

Остановились у одного из тех ресторанов с позолоченным фасадом и швейцаром в ливрее, где даже воздух казался дорогим и безвкусным. Я остался снаружи, прислонившись к холодному камню стены, пока Харлан почти вбежал внутрь, бросив на ходу короткие, отточенные фразы швейцару. Вернулся он быстро, его шаги резкими ударами отзывались по мостовой, и в каждом движении, в сжатых кулаках чувствовалась стальная, сдержанная напряженность. Мы вновь погрузились в кожаную глубину лимузина и отправились в парк — следующее логичное место для ночных прогулок влюбленных парочек.

На этот раз я вышел вместе с Харланом. Инстинкт, натянутый как струна, подсказывал, что моё присутствие может пригодиться за пределами автомобиля. Парк был погружён в зыбкий полусумрак, где круги света от фонарей боролись с густеющим мраком. В их бледных ореолах ни Эйдена, ни его спутницы не было видно. Но я заметил их первым — они сидели в ажурной беседке, утопавшей в глубокой тени столетних дубов, в идеальном укрытии от посторонних глаз.

Харлан, не разглядев в темноте сына, уже начал разворачиваться к машине — его плечи были напряжены от бессилия. Но он замер, услышав, как я чиркаю спичкой о наждак коробка. Резкий запах серы на мгновение перебил аромат влажной земли. Он посмотрел на меня, и в его взгляде читался немой вопрос. Я медленно потушил горящую спичку, меланхолично швырнул её в кусты и предложил:
— Просто позовите его.

— Что?! Мы должны найти моего сына, детектив, а не стоять здесь! — в его голосе прозвучала сдавленная надежда, смешанная с растущим раздражением.

— Возможно, они просто нашли местечко поуютнее, — пожал я плечами, — где их не будут ослеплять фонари и осуждающие взгляды почтенных граждан.

Харлан сделал шаг вперёд, и его голос, усиленный магией и отцовским страхом, обрушился на спящий парк, раскатистый и громоподобный:
— ЭЙДЕН!

Звук был физически осязаем, он заставил вздрогнуть листву на ближайших деревьях. Я видел, как в глубине беседки метнулась тень — Эйден испуганно вскочил, что-то быстро и смущённо прошептал своей спутнице, и они, поспешно оправляя помятую одежду, вышли на свет, словно актёры, застигнутые врасплох посреди сцены. Эйден выглядел виноватым, как гимназист, пойманный за курением, но под этой наигранной виной клокотало яростное раздражение из-за бесцеремонно прерванной встречи.

Харлан, увидев сына живым и невредимым, сдержал любые проявления чувств. Ни объятий, ни вздоха облегчения. Но от него хлынула такая мощная, почти тепловая волна облегчения, что она мгновенно смыла раздражение даже на меня.
— Немедленно возвращаешься домой, — его голос снова стал ровным, отполированным и холодным, как лёд. — Машина ждёт.

Я решил не становиться свидетелем их предстоящего семейного разговора, судя по лицу Эйдена, обещавшего быть малоприятным.
— На этом мы, пожалуй, закончим, — бросил я, поворачиваясь к выходу. — Доберусь сам. Мне ещё в пару злачных мест нужно наведаться.
Харлан, уже усаживая сына и его спутницу в автомобиль, обернулся:
— Я вас подвезу.
— Не стоит, — отказался я, делая шаг в сторону темноты. — Мне и тут недалеко. Пешая прогулка прочистит голову.
Он замялся на секунду, его взгляд скользнул по моему лицу, затем коротко, почти небрежно кивнул:
— Благодарю вас, детектив.

Я в ответ лишь дотронулся пальцами до полей шляпы и зашагал прочь, спиной к роскошному автомобилю, увозившему аристократическое семейство и смущённую девушку от парковых страстей и родительского гнева.

Но как только огни лимузина скрылись за поворотом, растворившись в потоке городских огней, я развернулся и вернулся в парк. Подошел к тому самому месту, откуда ранее так явственно ощущал этот самый «голод», эту самую холодную, бездушную опасность. Она была здесь, я был в этом уверен. Только направлена она была вовсе не на меня, а на них. На Эйдена.

Теперь здесь было пусто. Ничего, кроме ночной прохлады, шелеста листьев под ветром и далекого гула города. Действовать открыто при аристократах я не мог — слишком много вопросов, на которые у меня не было внятных ответов, лишь смутные предчувствия. Ещё раз тщательно, уже в полном одиночестве, прошелся по парку, выискивая малейшую зацепку — оброненный предмет, странный след на земле, остаточное эхо чужой магии. Но ничего. Тварь, что бы это ни было, оказалась предельно аккуратна и не оставила видимых следов.

В конце концов, поймав такси с прогоревшей выхлопной трубой, я поехал домой, ощущая тяжесть бесплодных поисков.

Сидя за своим рабочим столом в свете единственной настольной лампы, я снова и снова перечитывал записи в дневнике, строил и разрушал хрупкие теории словно карточные домики. Взгляд вновь и вновь цеплялся за кремовый конверт, лежавший на самом краю стола — на границе света и тени. От него почти не осталось запаха её духов, лишь призрачный, едва уловимый аромат цветов и горечи. Но вскрыть его… вскрыть я пока не решался. Не знал, что найду внутри — прощение, обвинение или прощальное письмо, которое поставит точку в истории, к которой я ещё не был готов. Поэтому просто откладывал этот момент, как откладывал признание в том, что охота в этом городе только начинается, а враг, возможно, вовсе не тот, кого я ожидал увидеть среди фальшивых, сверкающих улиц.

Зашёл на кухню словно лунатик, машинально потянулся к поваренной книге и поймал себя на мысли: коль сон никак не идёт, отчего бы не занять руки да голову творческим процессом? За несколько часов половину продуктов отправил в царство кухонных отходов, будто следуя тайному рецепту очищения души, зато пару шедевров создал — пусть скромных, но вкусных. Теперь живот наполнен, сердце спокойно, душа умиротворена.

Читать далее

— Подожди, подожди! — Она остановила меня жестом, будто отмахивалась от невидимой мухи. — Вчера вечером к тебе приходила Элис. Ждала-ждала, но тебя не было. Сидела на ступеньках, вся такая нарядная.

Во мне что-то екнуло, старая рана ноет перед дождём, но усталость была гуще и сильнее.
— Не осталась меня подождать? — спросил я, стараясь, чтобы голос не выдал ни интереса, ни тревоги.
— Нет, милый. Просто сунула тебе что-то под дверь и ушла. Выглядела… озадаченно. Совсем не такой, как обычно.

Я поблагодарил её ещё раз, вложив в слова всю остаточную учтивость, и наконец ввалился в квартиру. Воздух встретил меня запахом пыли, остывшего кофе и застоявшегося одиночества. У порога, как приговор, лежал кремовый конверт. Я наклонился, и в нос ударил её аромат — лёгкий, цветочный, с неуловимой ноткой полыни, что навсегда врезался в память. Я поднял его, отнес в кабинет и бросил на запылённый рабочий стол, словно это была не весточка, а неразорвавшаяся бомба. Потом поплёлся в спальню, сбросил плащ, и тот тяжёлым телом рухнул на пол. Ботинки слетели с ног с глухим стуком. Не дойдя до шкафа, я повалился на кровать, и матрас с жалобным скрипом принял мой вес. Даже рубашку снять не хватило сил — пуговицы казались титанической задачей.

Меня вырвало из забытья настойчивое, оглушительное трезвонение телефона. Звонок вгрызался в сознание, словно буравчик. Я зарылся лицом в подушку, надеясь, что тот, кто звонит, угомонится, сдохнет или мир благополучно кончится. Но звонок не смолкал, разрывая тишину с маниакальной, методичной назойливостью. Наконец, с проклятием, извлечённым прямо из глубин души, я поднялся, пошатываясь добрался до кабинета и сорвал трубку.

— Кому там опять не спится в приличное время?! — прохрипел я, и собственный голос показался мне чужим.

— Зейн? Это Микки. Ты в порядке? Уже пять вечера!

Я сонно посмотрел на карманные часы, валявшиеся на столе рядом с зияющим кремовым прямоугольником. Стрелки действительно показывали пять.

— Так чего ты хотел, дружище? — спросил я, с трудом фокусируя мутный взгляд на конверте.

— Я почти закончил своё дело, — доложил Микки, и в его голосе слышалось знакомое возбуждение, — и… ты слышал о случившемся в порту?

— Наверное, всё проспал, — буркнул я, проводя рукой по лицу. Щетина колола ладонь. — А что там?

— Горит корабль! Один из тех, что принадлежат какому-то Хрис… Хрисопому… в общем, какому-то Николаосу. По версии следователей — возгорание угля, мол, охрана бухала и курила где не надо. Но сами охранники клянутся, что это был призрак! Говорят, он метался по трюму, выл и скребся!

Микки почти фыркнул.

Пока он рассказывал, сонливость снова накатила тяжёлой, тёплой волной, затягивая на дно.

— Зачем ты мне это говоришь, Микки?

— Всех вызвали в участок! А до тебя дозвониться не могут! Капитан Корвер просто кипит! Готовит тебе выговор, а то и хуже. Лучше бы ты появился.

— Ладно, — вздохнул я, чувствуя, как веки слипаются. — Заеду завтра. Пока, Микки, мне надо... выспаться.

Я не поехал завтра. Появился в участке только через три дня, когда остатки чудовищной усталости наконец отпустили. Категорически не нравилось, как эти новые способности выжимают из меня все соки, оставляя лишь пустую, звенящую оболочку. Надо бы потренироваться, привыкнуть к ним, найти способ восстанавливаться быстрее. Но выхода я не видел. Похоже на попытку договориться с гравитацией.

В участке мне вручили новое дело — очередное исчезновение богатого наследника, пахнущее скукой и семейными дрязгами. От двух других, более грязных, я отказался наотрез, сославшись на завал. И выслушал оглушительный разнос от Корвера. Он не кричал. Говорил сквозь зубы, и каждое слово походило на удар тупым ножом. Обещал мне если не увольнение, то перевод на патрулирование самых зловонных трущобных закоулков, где даже крысы брезгуют селиться. Пришлось писать объяснительную, выводя корявые строки о своей «частной операции» и «преследовании зацепок по поводу того самого эльфийского шёлка». Бред, конечно, но формально придраться было не к чему.

Вернувшись домой, я сидел за столом в кабинете и пил виски — один из подарков, вручённых в отделении по случаю повышения. Неплохой, надо признать, с нотками мёда и дыма. Но даже его изысканный вкус не мог пробиться сквозь стену апатии, что навалилась на меня тяжелой и липкой, словно смола. В голове была пустота, выжженная земля, а за окном медленно опускались сумерки — такие же серые и безнадежные, как и моё настроение.

«Видимо, не стоит себя так чрезмерно напрягать», — заключил я про себя, отпивая последний глоток и наливая новую порцию. Золотистая жидкость плескалась в стакане, отражая тусклый свет лампы. Но это была ложь — сладкая и удобная. В этой тихой войне, которую я вёл против всего города, расслабиться означало умереть. Пусть даже плата за бдительность — медленное перемалывание собственной души в порошок.

Просидев так до самых предрассветных сумерек, пока за окном чернота не начала разбавляться грязно-серым цветом, я осушил две пузатые бутылки выдержанного виски. Оно не приносило опьянения, лишь размывало острые углы реальности и заливало внутреннюю пустоту обманчивым теплом. С похмельной ясностью, которая больнее трезвости, я наконец вскрыл папку с делом о пропаже сына богатых родителей. Роберт и Анна Грейвены. Их отпрыск, Питер, исчез после вечеринки с друзьями. Классика: дорогой ресторан, потом модный бар, покупка «веселья» у местного дилера для продолжения банкета. Питер отошел в сторону, в сырую мглу за кустами, «по нужде», и канул в небытие. Друзья заявили в управление почти сразу — что выглядело подозрительно, ведь обычно мажоры до последнего тянут с полицией, опасаясь скандала.

Дело пахло не просто пропажей богатого наследника. Оно пахло возможностью. И кое-какими скользкими связями, которые могли привести куда надо.

Я набрал номер, выцарапав его на диске с мутной головой.
— Резиденция Ла Бруньеров, у аппарата Арнольд, — раздался вышколенный, абсолютно ровный голос дворецкого.

Я помолчал, наслаждаясь тишиной и представляя себе, как там, по ту сторону провода, могло дрогнуть хотя бы одно веко.
— Доброе утро, Арнольд, это детектив Зейн Арчер, — наконец произнес я, и мой голос прозвучал хрипловато. — Вам известно что-нибудь о семье Грейвен?

— Признаюсь, сэр, не имел счастья лично знакомиться, — прозвучал достойнейший ответ. — Но господин Эйден, насколько мне известно, дружит с мистером Питером. Неужто приключилось нечто досадное с одним из членов сей почтенной семьи?

— Возможно, — уклончиво бросил я, чувствуя, как в голове начинает складываться пазл. — А где в данный момент пребывает господин Эйден?

— Господин Эйден изволит отдыхать после ночного променада. Позвать его к аппарату?
— Не стоит, — отрезал я. — Культурный визит произведёт куда большее впечатление.

Попрощавшись, я решил начать с места происшествия. Поймал такси с заляпанными брызгами стёклами и высадился на промозглом ветру неподалёку от парка, бросив водителю мелочь без сдачи. Утро только начиналось, в парке редкие бегуны шоркали кроссовками по влажному асфальту, их дыхание стелилось белым паром.

По размытым описаниям я нашёл то самое место — ничем не примечательный участок газона, примятую траву, кусты, пахнущие гнилыми листьями и влажной землёй. Прохожие — редкие в этот час — косились на мою помятую одежду и двухдневную щетину с плохо скрываемым отвращением. Я игнорировал их, сосредоточившись на поисках. Вглядывался в землю, пытаясь уловить хоть какой-то след, аромат улики, тот самый внутренний зов, который иногда вёл меня сквозь городскую грязь. Но ничего. Ни обронённых предметов, ни сломанных веток, ни клочка ткани. Земля и кусты хранили мёртвое, упрямое молчание. Я потратил на бессмысленный осмотр несколько часов, пока пальцы не задеревенели от холода.

В конце концов, я нашёл тот самый бар неподалёку с вывеской, мигавшей жалкими неоновыми огнями даже днём. Усевшись на липкий табурет у стойки, пахнувшей старым пивом и тряпками, я заказал виски и кивнул в сторону парка.

— Привет. Ты тут не слыхал чего-нибудь о пропаже паренька на днях? Богатенький сынок.

Бармен — жилистый тип с лицом, которое видело слишком многое, пожал плечами.

— Слухов тут, как отходов в канаве. И о пропажах тоже. Этот не первый и не последний.

— Все они исчезли именно здесь? Или ещё где-нибудь? — Я сделал глоток. Жидкость обожгла горло, но не принесла ни облегчения, ни ясности.

— Ходят слухи, мол, народ пропадает то прямо среди мясных рядов, то во дворе какого-нибудь доходняка растворится. А копы-то? — он выразительно фыркнул, протирая стекло полотенцем. — Им и дела нет. Сразу записывают либо в беглые бродяги, либо в самоубийцы — мол, сам нарвался.

Я молча достал свой значок детектива и положил на липкую стойку. Металл глухо стукнул по дереву. Лицо бармена вытянулось, в глазах мелькнула знакомая смесь страха и подобострастия.
— Ох, сэр, я не знал… я вовсе не хотел… Просто болтаю…

Я махнул рукой, прерывая его лепет. Мысли уже работали в другом направлении, выстраивая карту городских провалов.

— Конкретные места назовёте? Где именно пропадали? Без общих слов!

— Точно не знаю, честное слово! — он заёрзал, отводя взгляд. — Но… в районе Старых заводов, слышал. И в Сумерках, возле бульвара Грифона.

Я кивнул, допил виски, оставил на стойке несколько десятков крон и вышел обратно в холод. Информация была скудной, как похлебка нищего, но это было началом. И в ней уже проступал первый, нежеланный призрак связи — Эйден Ла Бруньер. Не хотелось бы, чтобы он оказался в центре этой паутины, но тень его имени уже легла на карту. Придётся идти по ней.

Дверь бара Джимми тихо скрипнула, впуская свежий воздух, и уютная, слегка хмельная атмосфера сразу потеплела и наполнилась особенным теплом. Запах старого пива, пота и дешёвой махорки стал резче, почти металлическим. Двое коренастых вышибал у стены, чьи лица были пусты, словно заброшенные карьеры, разом повернулись ко мне головами. Сам Джимми за стойкой не шевельнулся, лишь его взгляд, обычно мутный, сделался тяжёлым и острым, будто обсидиановый скальпель.

По его почти незаметному кивку, едва уловимому движению брови оба охранника плавно, без суеты извлекли из-под курток массивные пистолеты. Я не стал отставать — «Ворон» оказался в моей руке с таким же отработанным, почти ленивым щелчком, словно это была всего лишь мысль, облачённая в холодную сталь.

— И что, — спокойно, почти задумчиво произнес я, медленно переводя ствол от одного каменного лица к другому, — неужели не рад старому знакомому, Джимми?

— «Синие Птицы» оценили твою голову в круглую сумму, Арчер, — голос Джимми был низким, хриплым от виски и сигарет, и абсолютно ровным. — В прошлый раз ты двоих их ребят отправил в лучший из миров.

— Ну так у них и был выбор, — парировал я, не сводя с него глаз. — Могли уйти. Решили проверить, чей палец на спусковом крючке окажется проворнее. А эти? — Я кивнул в сторону его головорезов. — Тоже горят желанием пополнить статистику?

Те переглянулись, и в их пустых глазах мелькнула тень сомнения. Джимми фыркнул, и из его горла вырвался звук, похожий на скрежет гравия.

— Чего тебе опять надо?

— Слышал, будто люди стали пропадать, как сквозь землю, — сказал я, не опуская оружия.
— Может, до тебя долетели слухи? А насчёт тех парней… Я могу лично нанести визит вежливости старейшинам «Птиц». Уверен, они будут в восторге, узнав, почему их люди лезут под пули без прямого приказа.

Джимми с минуту изучал моё лицо, его взгляд скользил по моим глазам, щекам, губам, выискивая фальшь. Затем он коротко кивнул своим ребятам. Те опустили стволы, но не убрали их, пальцы всё так же лежали на спусковых крючках.
— Говори. Быстро.

— У меня на руках оказалось два весьма качественных ствола, — сообщил я, наконец убирая «Ворона» в кобуру под мышкой. — Не при мне, лежат в надёжном месте. Мне их… подарили на память щедрые знакомые. Что скажешь, Джимми? Примут такой дар?

Он хмыкнул, и уголок его рта дрогнул.

— Передам наверх, что ты хочешь поговорить. Но парой железок тут не откупишься.

— Разумеется, Джимми, я не наивен, — я сделал шаг к стойке. — Это всего лишь аперитив, знак моего искреннего расположения. Так что? Слышал что-то? Видел, может? И налей уже чего-нибудь согревающего — к тебе зашёл товарищ, между прочим.

— Не товарищ ты мне, мусорская собака, — огрызнулся он, но всё же достал из-под стойки запотевшую бутылку без этикетки, из горлышка которой ударил резкий, сивушный дух.

Пока он наливал мне в гранёный стакан мутную, маслянистую жидкость, спросил, не глядя:
— Чего вдруг копов заинтересовала чья-то пропажа? Обычно вам на трущобный сброд плевать с высокой колокольни.

— Люди не должны бесследно исчезать, — честно ответил я, делая вид, что не испытываю отвращения к его отраве. — Это дурной тон. К тому же, это входит в мои должностные обязанности. Их исполняю.

Джимми рассмеялся — коротким, сухим, словно звук ломаемой кости.

Кто-то в тёмном углу зала, у бильярдного стола, хрипло вторил ему.

— Должностные обязанности… — он покачал своей лысой головой и, к моему удивлению, щипчиками бросил в мой стакан пару кубиков грязноватого, уже начинающего таять льда.

— О, — сказал я, вращая стакан, — прогресс. Цивилизация добралась и до тебя. Теперь рассказывай. Я даже конспектировать буду.

Я достал потёртый блокнот. Джимми, наклонившись через стойку и понизив голос до доверительного шепота, поведал, что тихая охота началась ещё прошлой зимой.

— Сначала пропадали только в Трущобах. И ваши мундиры на это и вправду забивали. Потом пошли пропажи в Сумерках. А этой осенью — уже и в садах самих Холмов. Но тем, кто живёт в Трущобах… — он многозначительно посмотрел на меня, и в его глазах на мгновение мелькнуло что-то древнее и простое, как страх темноты, — от судьбы и так перепадает по полной. Просто привыкли, что ночью творится нечто недоброе, и перестали шляться по тёмным переулкам в гордом одиночестве. Выживают кто как может. Кто тихо, а кто — с громким треском.

Я сердечно поблагодарил его за беседу, оставил на стойке десяток крон тяжёлой серебряной монетой, глухо звякнувшей о дерево, и вышел на улицу.

Ночной воздух ударил в лицо — влажный и холодный, пахнущий грядущим дождём, выхлопами и сладковатым душком гниющей в канаве органики. И вдруг сквозь всю эту городскую вонь я ощутил нечто странное. Едва уловимую вибрацию, доносящуюся откуда-то из глубин города, из самых его чёрных кишок. Это чувство не походило ни на любопытство, ни на гнев, ни на злость. Оно было иным. Пустым. Ненасытным.

Это был голод. Холодный, бездушный и всепоглощающий.

Читать далее

— Это их территория. Их дело. Посторонним — проход запрещён. Точка.

Я отступил с показным разочарованием. Туда мне действительно не было дороги.

Отойдя в сторону, я попытался слиться с тенью, отбрасываемой грудой пустых, пахнущих гнилью ящиков. Процесс дался нелегко — словно продирался сквозь густой, вязкий сироп, ощутимо давящий на каждую клеточку тела. Стало ясно: густые, бархатные тени ночи были куда более податливыми. А в этот тусклый, пропитанный сыростью день даже простейшее укрытие требовало значительных усилий и буквально выжимало из меня силы.

Пришлось ждать. Время я провёл в портовой забегаловке, где воздух был тяжёл от запаха перегара, прокисшего пива и глухой тоски. Постепенно запотевшие окна медленно темнели, и лишь тогда, когда ночь окончательно вступила в свои права, я вернулся в порт. Шагнув в густую, почти осязаемую тень переулка, я наконец-то мог относительно свободно подобраться к нужному причалу, растворившись в движущемся мраке.

Там стоял он — «Одиссей», внушительное судно, по бумагам принадлежащее Николаосу Хрисофоридису. Тому самому магнату. Я был почти уверен: причина, по которой корабль всё ещё не разгружался и стоял здесь, и была в порту. Даже он не хотел привлекать их внимание.

Палуба была пустынна и молчалива. Сгустившаяся тьма стала моим верным союзником. Я не умел входить в тень мгновенно — на это уходило около пятнадцати секунд сосредоточенной концентрации, когда мир сужался до точки, а сердцебиение гулко отдавалось в висках. Используя чёрные провалы, отбрасываемые надстройками и грузовыми стрелами, я бесшумно, как призрак, взобрался на борт по отпущенному канату.

Все двери были заперты на массивные замки. Всё, кроме одного технического люка, ведущего к паровой трубе. Из неё не валил дым — котёл был потушен. Мой шанс. В очередной, пожирающей свет тени я просочился внутрь и оказался в просторной, остывшей кочегарке. Воздух пах остывшей золой, металлом и машинным маслом. Вокруг царила мёртвая тишина — видимо, постоянная команда была сведена к минимуму, оставалась лишь редкая охрана.

Я вышел из тени, прислонился к холодной металлической стене и постарался ощутить присутствие — не просто услышать, а кожей почувствовать. В носовой части, в одной из кают, пульсировало пятеро — чем заняты, неясно, лишь смутное пятно чужих жизней. Я двинулся дальше, обнаружил ещё несколько спящих эфирных огоньков, вероятно, отдыхавших в своих кубриках.

На пути мне встретилась корабельная кухня. Я вошёл внутрь. В холодильном шкафу, пахнувшем старым льдом, обнаружились несколько крупных кусков твёрдого сыра и вяленого мяса. Я аккуратно завернул добычу в чистое полотенце. Рядом стояла бутылка воды и почти полная бутылка выдержанного виски с соблазнительным янтарным отливом — и то, и другое отправились в бездонные карманы моего плаща.

Продвигаясь дальше по узкому коридору, я внезапно почувствовал движение — не звук, а скорее колебание воздуха. Инстинктивно метнулся в ближайший угол, сливаясь с тенью. Мимо прошли два охранника, не слишком бдительные, судя по их расслабленной походке и обрывкам бессвязного разговора о скачках. Но недооценивать их было бы глупо.

Когда их шаги затихли, я вышел из укрытия и продолжил поиски, пока не наткнулся на массивную, усиленную стальную дверь, ведущую на нижние палубы, в самые недра корабля. Она была заперта. Я прикоснулся к холодной поверхности — под пальцами ощущалась не просто сталь, а уверенность и запрет.

Здесь явно хранилось что-то важное. Я нашел укромный уголок, образованный массивной балкой и стеной, где царила почти абсолютная, слепая тьма, и слился с ней. Теперь оставалось только ждать. Я застыл, превратившись в часть корабельной конструкции, растворившись в тишине между скрипами корпуса.

Час. Два. Три.

Никто так и не подошел к этой двери. Ни единой живой души. Только соль на губах да лёд металла, просачивающийся сквозь ткань плаща.

«Так не годится, нужен другой путь», — пронеслось в голове, и я почувствовал, как от долгого неподвижного стояния заныло тело. Штурмовать эту дверь в лоб было безумием. Надо было искать обход.

Ждать — не самая сильная моя сторона, адреналин всегда требовал действий. Но порой терпение — единственная тактика, что отделяет живого от трупа. Я заставил себя замереть, слившись с холодной сталью переборки, и дождался, когда четвёрка охраны с грохотом поднимется из каюты и двинется на обход. Как только их шаги растворились в лабиринте коридоров, я выскользнул из тени и юркнул в оставшуюся щель.

Каюта встретила меня спёртым воздухом, пропитанным кисловатым запахом пота, дешёвой махорки и ещё чего-то. На столе, заляпанном кругами от стаканов, лежала разбросанная колода карт и кучка медяков. Стало ясно: коротали ночную смену за игрой. Уголок рождавшегося плана, острого как бритва, чётко обозначился в голове. Я резким, привычным движением перемешал колоду, незаметно заменив карты у всех, кроме одной — пускай решают, будто появился шулер. Для надёжности провёл рукой по столешнице, собрав в кулак несколько монеток. Маленькая кража, зато способная добавить масла в тлеющие угли подозрений.

На спинках двух стульев висели потертые кожаные куртки. С ними, на ремнях, болтаются кобуры с массивными пистолетами. Недолго думая, я расстегнул кобуры и извлек оба ствола. Металл был холодным и обжигающе чужим. Я сунул их за пояс, под плащ, где они тяжело прижались к бедру. Теперь у них был повод не для ссоры, а для настоящей, животной паники.

Вернувшись в свою тень, я снова стал частью тишины. Вскоре охрана вернулась. Сначала послышался привычный гул голосов, который почти сразу перерос в возбужденные, сдавленные выкрики. Голоса крепли, обвинения в нечестной игре резали воздух, звеня фальшиво. Затем наступила та самая, ожидаемая мной тишина — густая, звенящая, красноречивее любых криков. Они обнаружили пропажу.

На мгновение я почувствовал себя тем самым трикстером из старых легенд, чьи мелкие пакости способны обрушить целые королевства. Но, к моему разочарованию, их капитан — или тот, кто ими заправлял, — оказался человеком с головой. Суета быстро стихла, сменившись сдержанными, отточенными командами, произнесёнными сквозь зубы. Они вышли из каюты и начали прочёсывать коридоры — уже не как сонные сторожа, а как загнанные в угол бойцы, ищущие незваного гостя.

Один из них, с фонарём, вытянутым перед собой, заглянул и в мой угол. Я вжался в тень, стараясь стать не просто невидимым, а несуществующим, мысленно сжимаясь, превращаясь в плоский силуэт, вытянувшись вдоль шероховатой стали. Пятно света скользнуло по стене в сантиметре от моего лица, ослепляя даже сквозь закрытые веки, и ушло. Они прошли дальше, поднимая на ноги другую смену.

Эффект был достигнут. Бдительность взвинчена до предела. И, как я и надеялся, кто-то из них наконец решил проверить ту самую запертую палубу.

Когда двое остались стоять на страже у двери, ещё двое, со щелкнувшими затворами, вошли внутрь. Это был мой шанс. Использовав их же собственные, пляшущие и удлиняющиеся тени, отбрасываемые телами в резком свете фонарей, я совершил рывок. Было невероятно тяжело — словно плыть против течения в застывающем асфальте. Мозг пылал, требуя стать незаметней, но каждое усилие отзывалось тупой болью в висках, выдавливая пот.

Но я проскользнул. Как только массивная дверь с глухим стуком захлопнулась за их спинами, я оказался внутри. Я мгновенно отплыл в сторону, за груду ящиков, и слился с самой густой, почти бархатной тьмой, какую только смог найти, затаив дыхание.

Они провели быстрый, поверхностный осмотр, луч фонаря скользнул по моему укрытию, но не задержался. Не найдя никого, вышли, щелкнули замком и встали по бокам от неё, словно каменные изваяния. Как я и предполагал, теперь здесь будет постоянный пост.

Значит, здесь действительно было что-то стоящее.

Внутри царила абсолютная, почти благословенная тьма. Мир мой сделался черно-белым, но зато идеально чётким, словно проявленный фотоснимок. Я приступил к осмотру — методичному, почти механическому. Ящик за ящиком. Все они, судя по унылым надписям, хранили лишь детали, инструмент да кое-какое промышленное оборудование. Ничего, что кричало бы «не контрабанда» или «не запрещенный артефакт».

Устав и физически, и морально, я сел на один из ящиков и принялся за припасённую еду. Сыр оказался острым и солёным, мясо — жёстким, но на вкус они были как нектар. Виски я приберёг: он мог пригодиться для чего-то более важного, чем утоление жажды.

Осмотр не давал ровным счетом ничего. Ни один ящик не выглядел подозрительным. И, к моему великому сожалению, ни на одном не было саркастической надписи «Здесь наркотиков нет».

И тогда мой взгляд упал на стену у двери. Там висело аварийное снаряжение, и среди него — пожарный топор за тонким стеклом, поблёскивающий в моём ночном зрении.

«Интересно, как они отреагируют на грубую силу…» — мелькнула у меня мысль, острая и безрассудная.

Без лишних раздумий я ударил локтем по стеклу. Хруст разнесся по трюму, словно пушечный выстрел. Я выхватил тяжёлый топор и отпрыгнул назад, ощущая его надёжную тяжесть в руке.

Снаружи тут же поднялась тревога. Послышались приглушённые крики, лязг оружия, кто-то лихорадочно принялся отпирать дверь.

Я не стал ждать гостей. Рванул вглубь трюма, к самой дальней стене, слился с густой тенью, отброшенной высоким штабелем ящиков, заставляя себя «раствориться» как можно глубже в этом мраке.

Дверь с грохотом распахнулась, внутрь ворвались охранники с поднятым оружием. Их фонари, словно взбесившиеся призраки, заметались по помещению, выхватывая осколки стекла на полу и зияющую пустоту на кронштейне.

А я, невидимый, притаился в дрожащих тенях и ждал, во что выльется этот рождённый мною хаос.

Выложив топор за ящиками, я снова заставил себя «растечься» сквозь слои тьмы. Это давалось всё труднее, словно я продирался сквозь плотную вязкую смолу. Испуганная суета охраны, их сбивчивые крики и метавшиеся тени от фонарей стали моим прикрытием. Я просочился обратно в каюту, где воздух всё ещё был густ от перегара и страха.

Нужно было добить их моральный дух. Одну из полупустых бутылок с дешёвым ромом, пахнущим патокой и забродившим тростником, я положил на бок. Тягучая жидкость с гулким бульканьем поползла по столу, медленно образуя липкую, зловещую лужу, в которой отражался тусклый свет. Одним точным движением я зацепил ногой ножку стула — тот с оглушительным грохотом, похожим на выстрел, рухнул на металлический пол. К тому времени, когда они, ломая дверь, вломились внутрь, я уже был лишь частью тёмного угла, безмолвным наблюдателем.

Охрану начало конкретно трясти.
— Это... это же призрак! — прошипел кто-то молодой, и я увидел, как у него на ладони, сжимающей пистолет, прыгает нервный тик. — Старики на причале болтали... будто на «Одиссее» в прошлом рейсе кочегар удавился в этом самом отсеке...

Я не стал дослушивать. Пока они спорили о природе призраков, я уже был в коридоре, перетекая от одной полосы мрака к другой, выискивая что-нибудь стоящее. Но главная цель была иной — нельзя было позволить им снова запереть меня в трюме с постоянной охраной.

Выбрав момент, когда их внимание притупилось, я изо всех сил грохнул тяжёлой водонепроницаемой дверью в соседнем отсеке. Звук удара, словно взрыв, прокатился по коридору. Я тут же нырнул в ближайшую нишу, слившись с холодной сталью. Испуганная охрана, как табун, рванула на шум. Двое оставшихся у трюма были на грани — лица залиты липким потом, пальцы нервно барабанят по прикладам, а зрачки расширены от напряжения.

Пока их внимание было приковано к ложной цели, я снова, ценой адской концентрации, просочился внутрь трюма. Давление в висках нарастало с каждой такой «переменой», словно череп сжимали тисками. Остановиться было нельзя.

Подобрав топор, я занес его и изо всех сил ударил обухом по металлической стене. Глухой, оглушительный грохот, словно удар по гигантскому колоколу, прокатился по всему отсеку. Эхо, многократно усиленное замкнутым пространством, отозвалось даже в коридоре. Я мгновенно юркнул в тень, затаив дыхание.

Снаружи послышались новые, уже истеричные выкрики. Теперь они были практически уверены: их преследует не вор, а нечто нечистое. Панически захлопнув дверь трюма, они мгновенно сгрудились в плотную дрожащую толпу, нервно переговариваясь приглушёнными, прерывистыми голосами, словно напуганное насмерть стадо животных перед лицом смертельной опасности.

Я вышел из укрытия. Вдохнув поглубже спёртый воздух, пахнущий ржавчиной и страхом, я нанёс ещё несколько устрашающих ударов — по потолку, появляясь из теней ровно под ними. Потом бил по полу, по стенам, создавая впечатление, будто нечто огромное и яростное мечется по всему помещению. Металл гудел и вибрировал, передавая дрожь в кости. Подойдя вплотную к двери, я услышал, как кто-то из них, срываясь на фальцет, читает молитву, путаясь в словах.

Я усмехнулся в темноте, и этот звук затерялся в гуле металла. Со всего размаху я ударил топором по самой двери. Раздался оглушительный, режущий уши лязг, а за ним — испуганные визги и судорожные, бесполезные щелчки затворов.
— Держите строй, черт вас побери! Трясётесь, как листья! — проревел голос командира, но и в его окрике слышалась та же зажатая, животная паника.

Их следующей блестящей идеей стал священник. Они притащили какого-то бедолагу в поношенной рясе, который, судорожно крестясь и зажимая в пальцах распятие, наскоро прочитал на латыни молитвы и побрызгал все углы святой водой, явно торопясь поскорее удалиться из этого «осиного гнезда нечистой силы», как он его назвал.

Когда он, пятясь, направлялся к выходу, я, не показываясь, издал противный, хриплый смешок, исказив свой голос, сделав его скрипучим, надтреснутым, будто скрежет по стеклу. Священник, перекрестившись в последний раз так резко, что чуть не уронил крест, бросился бежать, бросив на ходу:
— Я больше сюда ни ногой! Ни за какие ваши сокровища!

С треском захлопнувшаяся дверь мгновенно ожила под моими ударами обуха топора — резкий, пронзительный скрип, будто сама бездна взывала изнутри, грохоча железом и источая жуткое эхо. Казалось, там, за толстым листом стали, бьётся нечто громадное, звериное, жаждущее свободы. Я издавал звуки, будто это нечто желает насытиться плотью, отчаянно шипя и рыча от бессильной ярости. И, поставив жирную точку в этом спектакле, я изо всех сил ударил по двери в последний раз, оставив на металле новую глубокую вмятину.

«Надеюсь, сегодня никто из них не сомкнёт глаз», — с мрачным удовлетворением подумал я, ощущая, как дрожь усталости и перенапряжения пробегает по рукам.

И только после этого, с телом, дрожавшим словно в лихорадке, я вернулся к ящикам. Теперь что бы я ни делал внутри — хоть начинай ломом ящики разбивать — всё спишут на проделки «страшного призрака». Идеальное прикрытие. Почти.

Наконец, убедившись, что на обычный скрип или шорох они уже не отреагируют, я подошёл к ближайшему ящику. Тишина в трюме была звенящей, нарушаемая лишь отдалёнными всхлипами ветра в вентиляционных шахтах и сдавленными голосами за дверью. Лезвием топора я аккуратно, почти хирургически, поддел крышку. Дерево с хрустом поддалось. Внутри, на пожелтевшей соломенной подстилке, лежали ничем не примечательные металлические запчасти, покрытые густой смазкой. Но какой-то внутренний компас настойчиво твердил — здесь что-то не так. Я провёл рукой по дну. Деревянный настил показался неестественно толстым. Я поддел его обухом. Слабый щелчок — и фальшивое дно отскочило. Под ним, аккуратно упакованные в плотные, герметичные полиэтиленовые пачки, лежали синие, с перламутровым отливом таблетки. «Осколки неба».

В следующем ящике — та же картина. И в следующем. Целая палуба, набитая под завязку отточенной химической смертью, замаскированной под промышленный хлам.

Энергия, подпитанная яростью, снова заструилась по жилам. Я приступил к работе призрака с новым рвением. Несколько оглушительных, будто гневных ударов по стенам, от которых задрожала сталь корпуса, леденящий душу протяжный скрежет обухом по двери — будто точили когти — и прощальный аккорд: серия мощных хаотичных ударов, сопровождаемая низким хриплым рычанием, которое я вытянул из самой глубины лёгких, стараясь звучать как воплощение первобытного ужаса.

Пока эхо моей прощальной симфонии катилось по кораблю, я принялся за главное. Ящик за ящиком скидывал пачки таблеток в растущую, зловещую кучу посреди трюма. Нашел другие ящики — с радужной, переливающейся пылью «Сияния». Всю оставшуюся ночь разбирал этот проклятый склад, таская гадость в одну гигантскую погребальную пирамиду, которая росла на глазах. Руки пахли химикатами и пылью.

Из любопытства я вытащил одну таблетку «Осколков» и поджёг её зажигалкой. Таблетка не горела, а плавилась, пузырясь, испуская едкий, сладковато-медицинский смрад, от которого в носу защекотало, а в висках сразу же застучала тупая, навязчивая боль. Я отшатнулся, стряхивая пепел. Придётся потом отлеживаться, выветривая эту гадость из лёгких.

«Сияние» вело себя похоже, вспыхивая короткими радужными всполохами. Решив, что месть должна быть зрелищной, я обложил гору наркотиков пустыми деревянными ящиками и щепой, создав подобие погребального костра. Последнее, что я сделал, — установил несколько ящиков у самой двери, создав глубокую, непроглядную тень, чтобы спрятаться в ней в нужный момент.

Часы подсказывали: до рассвета осталось минут тридцать. Времени не было.

Я достал бутылку выдержанного виски, сорвал пробку и выплеснул драгоценный алкоголь на вершину кучи, словно совершая возлияние какому-то тёмному божеству расплаты. Чиркнул спичкой. Серная головка вспыхнула, осветив на миг задымлённый трюм. Бросил её в центр.

Огонь схватился не сразу, с неохотой попыхивал, но затем синие и радужные химикаты вспыхнули с яростным шипящим пламенем, заполнив трюм едким разноцветным дымом, режущим глаза и горло.

В тот же миг я нырнул в приготовленную тень у двери, заставил себя раствориться, стать частью дрожащего мрака.

Снаружи, как по нотам, поднялась тревога. Почуяв дым, раздались крики, началась суета. Дверь с грохотом распахнулась, и в проёме появились силуэты охранников, ослеплённых видом пылающей пирамиды и ядовито-переливчатого дыма.

Используя их же собственные, гигантские и мечущиеся тени словно потайную дверь, я проскользнул мимо них в коридор, будто капля чернил в чернильнице. Никто не заметил. Затем — обратно через холодную кочегарку, в ту самую паровую трубу и на свободу, в предрассветную свежесть.

На улице было ещё темно, и я бесконечно радовался этой густой, укрывающей мгле. Рассвет только-только начал размывать черноту неба на востоке бледной полоской свинца. Я слился с тенями пирса, перетекал от одной к другой, пока не оказался в безопасном, грязном переулке, вдали от горящего корабля и нарастающего хаоса сирен.

Остановившись, чтобы перевести дух, я оглянулся. С «Одиссея» валил густой, разноцветный дым, клубившийся на фоне бледнеющего неба. Удовлетворение, холодное и острое, как лезвие ножа, разлилось по всему телу, заглушая усталость. Долг был возвращён. И Николаос Хрисофоридис теперь знал — в его империи завелась крыса, которая не боится огня.

Читать далее

— Отсыпался, — рубанул я, делая глоток кофе. Горьковатая гуща осела на языке. — После накопившейся усталости. Мне было не до газет и слухов. Что там на самом деле произошло?

— Меня подставили, — выдохнул он, и слова повисли в воздухе, словно кристаллики льда. — Вам придётся временно свернуть поиски «Дыма». Я буду занят исключительно собственными делами. Повторяю: никаких поисков «Дыма».

Я медленно поднял на него бровь.
— Пострадал кто-то?

— Несколько человек отравились. Сейчас находятся в тяжелейшем состоянии в больнице Святой Агаты. Врачи не могут выявить яд. Приглашены лучшие маги города… Они тоже бессильны.
Он сделал паузу, давая мне прочувствовать леденящий смысл его слов.
— Добавлю, что Тайная Служба сейчас что-то ищет в порту. А вы должны выяснить, что именно.

— Зачем? — я натянуто удивился, изобразив на лице наивное недоумение. — Какое нам дело до их операций?

Харлан не удостоил это ответом. Вместо этого он повернулся, и его голос, не повышаясь, прорезал тишину:
— Арнольд!

Дверь приоткрылась беззвучно, словно её отодвинул призрак. Дворецкий замер на пороге, бесстрастный и готовый, точно действительно ожидал всего в паре сантиметров от тяжёлого дуба.
— Не откажетесь ли вы от чего-нибудь крепкого, детектив? — с ледяной, почти механической учтивостью спросил Харлан.

— Не откажусь, — кивнул я. — Виски. Или что-то в этом роде. И побольше.

Харлан склонил голову в едва заметном кивке.
— Принесите бутылку «Туманов Арденира» и стаканы. И заодно… папку из моего кабинета. Ту, что для детектива Арчера.

Пока Арнольд отсутствовал, комната погрузилась в гнетущее молчание, нарушаемое лишь тихим потрескиванием поленьев в камине. Вскоре он вернулся, держа хрустальный графин, в котором переливался янтарный эликсир, и два массивных тяжёлых стакана. В них уже лежали идеально прозрачные ледяные сферы, похожие на застывшие капли. Харлан молча налил сначала мне, потом себе, и тихий звон хрусталя прозвучал оглушающе громко.

Пока он это делал, я поднял стакан, вдохнул аромат — дымный, сложный, с нотами вереска, выдержанного дуба и едва уловимой горьковатой пряности. Сделал глоток. Напиток обжёг губы, а затем разлился по жилам шелковистым, обманчиво мягким теплом. Слишком гладкий. Слишком дорогой. Слишком опасный.

— Несколько моих… злопыхателей, — начал Харлан, отпивая крошечную порцию, — хотят отобрать у меня бизнес. Для этого решили меня подставить. Один из них имеет прочные связи с Тайной Службой и активно использует их против меня. — Он прицелился в меня взглядом поверх края стакана. — Вам нужно выяснить, что они ищут в порту. По возможности — незаметно.

Я с лёгким стуком поставил стакан на лакированную поверхность стола.

— Неужели у вас нет для этого кого-то… более подходящего? Обученных гвардейцев, например? Людей, которые умеют не оставлять следов?

— Они тоже работают над этим, — парировал Харлан. — Но вы можете сделать это официально, под прикрытием своего статуса. Кроме того… — он выдержал паузу, давая мне оценить театральность момента, — на ваш счёт в банке Ностра-Виктория только что переведены двадцать тысяч крон. На текущие расходы.

Я свистнул, коротко и насмешливо.

— Щедро. Но я ничего не обещаю. С Тайной Службой мне бы не хотелось связываться. Однажды уже сталкивался — впечатлений хватит на всю жизнь.

Я допил остатки виски, ощутив, как по пищеводу стекает последняя волна тепла, и поднялся.

— Если на этом всё, мне нужно домой.

В этот момент Арнольд, возникший из ниоткуда, протянул мне плотную папку из грубой тёмной кожи. Я взял её. Кожа была холодной и живой на ощупь.

— Вас подвезут, — произнес Харлан, не вставая.

Я кивнул и, не прощаясь, направился к выходу, сжимая в руке папку. Она была тяжела не столько бумагами, сколько молчаливым грузом новых обязательств. Двадцать тысяч крон пахли не свободой, а дорогим табаком, кожей салона и свежей петлёй, аккуратно наброшенной на шею.

Дома я запер дверь на все замки, щелкнул выключателем, и тусклый свет бра едва прогнал мрак в углах. Я вытряхнул содержимое кожаной папки на свой рабочий стол. Тяжёлая пачка бумаг с глухим стуком рассыпалась в беспорядочную стопку. Имена, названия фирм-призраков, хитроумные схемы проектов, в которых с первого взгляда потерялся бы даже опытный бухгалтер. Слова Харлана о «злопыхателях» перестали быть абстракцией — теперь они приобрели вес, запах типографской краски и фактуру дорогой бумаги. Я провел ладонью по лицу, ощущая, как под пальцами царапается суточная щетина. Нужно купить сейф. Держать такую документацию в столе — всё равно что хранить динамит в картонной коробке.

На следующее утро я поймал такси. Запах старого виски, дешёвого одеколона и чужой усталости въелся в обивку сидений. Мы пробирались сквозь индустриальные окраины города, где воздух был густ от машинного масла и угольной пыли.

Гараж Борги встретил меня симфонией металла: шипение пневматики, скрежет железа и низкий гул какого-то механизма. Сам Борги, с лицом, испачканным мазутом, вытер руки о тряпку, давно ставшую частью униформы, и кивнул на каркас «Затворника».

— Осталась неделя, — его голос пробивался сквозь шум, как сквозь стену. — Всё по графику.

— Рад это слышать. Насчёт сейфа… Что у тебя есть по части механики? Без магических фокусов.

Борги нахмурился, почесал затылок, оставив на коже тёмный след.

— Серьёзную механику? Две тысячи. Взломают? Взломают. Но с грохотом, за полчаса и специальным инструментом, который в магазине не купишь. С магией — от десяти. Там и щиты, и сигнализация, и пару пальцев снесёт, если лезть без спроса.

Я мысленно пересчитал оставшиеся от аванса Харлана деньги. Они таяли, словно лёд на раскалённой сковороде.

— Хватит и механика. Ещё нужны умельцы, которые смогут оборудовать тайник. Не дырку в стене, а что-нибудь основательное. В подъезде.

Борги кивнул, не моргнув глазом. Для него такие просьбы были в порядке вещей.

— Есть пара ребят. Тихие. Не заметишь, пока не наткнёшься. Договорюсь.

Он помолчал, оценивающе водя взглядом по остову машины.

— Кстати, по твоему «Затворнику». За шестнадцать тысяч могу его… убедительно улучшить. Усиленная подвеска, которая не развалится на первой же колдобине, выхлоп, который не будет орать на весь квартал, но тягу даст, мотор, что потянет лишний вес, не моргнув глазом. Деньги не на ветер.

Я снова мысленно открыл кошелёк. Пустота в нём зияла всё очевиднее.

— Насколько броня надёжна?

— Выдержит попадание из усиленной винтовки, осколки от гранаты. Стёкла — сэндвич из нескольких слоёв, пулю не пропустят. Танком не станешь, но от большинства городских сюрпризов отобьёшься.

Что ж, в этой игре надёжное такси стоило дорого, но было необходимо. А я не настолько богат, чтоб тратиться на дешёвку.

— Делай, — выдохнул я. — Только чтобы мотор не взвыл белым флагом при первой же погоне.

— Не взвоет, — Борги усмехнулся, и его лицо на мгновение покрылось сетью морщин. — Но ждать теперь на неделю дольше. Итого — две.

Еще две недели топать по грязным улицам и злачным барам. Просто прекрасно.

Перед тем как отправиться домой, я заглянул к Микки. Нужно было узнать, как у него дела на службе. Гремлин встретил меня обычным взрывом энергии, однако за его широкой улыбкой чувствовались усталость и напряжение, совершенно ему не свойственные.

— Дали дело, — сообщил он, наливая мне из какого-то непонятного устройства мутную жидкость, от запаха которой слёзы наворачивались уже издалека. — Именно оно решит, смогу ли стать детективом. По сути, испытательный срок.

— Помощь нужна? — спросил я. — Могу подсобить неофициально, со стороны.

Микки покачал головой, его большие уши затрепетали от усилия.
— Нет, Зейн. Я сам хочу быть твоим напарником, как раньше. Но если я не справлюсь с этим делом в одиночку… какой же я тогда напарник?

С его упрямством спорить было бесполезно. Я согласился, залпом выпил его адский коктейль, ощутив, как по пищеводу стекает волна жгучего тепла, попрощался и на том же вонючем такси добрался домой.

И наконец рухнул в сон. Настоящий, бездонный, без кошмаров и телефонных трелей.

Проснулся я от настойчивого, разрывающего барабанные перепонки трезвона. Подняв трубку, с удивлением обнаружил, что за окном — вечерние сумерки. Я проспал почти полтора суток, вычеркнув из жизни целый день.

— Зейн, это Борги, — просипел в трубке его прокуренный голос. — Заезжай, как будешь готов. Насчёт тех умельцев… кажется, мы кое-что придумали.

Тайник, который соорудили ребята Борги, оказался шедевром инженерного минимализма. Они врезали его прямо в металлическое перило на лестничном марше — неприметная панель, которая отходила в сторону от нажатия в нужной точке. Идеально для мелочовки вроде запасных ключей. Работа была чистой, без следов грубого вмешательства, а запросили они за неё смешные триста крон — сущие гроши в моей новой реальности. Я наштамповал с десяток ключей, разложил их по укромным уголкам, и жизнь обрела крупицу спокойствия: теперь можно было вернуться под утро, не царапая дверь и не будя миссис Молли.

Сейф привезли ближе к вечеру. Это оказался вовсе не ящик, а увесистый стальной монолит, покрытый дисками и рычагами — настоящий памятник механической защите, как и обещал Борги. Громко грохнул, когда устанавливали в угол спальни. Аккуратно, почти с благоговением, положил туда все бумаги из папки Ла Бруньера, а заодно спрятал и другие документы, способные погубить карьеру, а то и свободу. Замок щёлкнул твёрдо и весомо, вызвав странное, почти детское облегчение.

Но до ночи я снова не дотянул. Чудовищная, всепоглощающая сонливость накатила внезапно, словно морской прилив. Я едва успел доползти до кровати и рухнул в объятия забытья, даже не сбросив ботинок.

Проснувшись, я ощутил зверский, животный голод. Ел так, словно только что вернулся с голодного края света, сметая всё, что нашлось в холодильнике. Пришлось отправиться в ближайшую лавку и затариться настолько плотно, что дверца еле закрывалась. Заодно прихватил пару потрёпанных книг по основам кулинарии — надоело питаться всухомятку и холодными консервами. В завершение я закупился одеждой: несколько пар крепких прошитых ботинок, пара непромокаемых плащей, штаны и рубахи из прочной ткани. Базовый набор на все случаи жизни, где элегантность стояла на последнем месте среди приоритетов.

И снова провалился в сон. На этот раз вырубило дня на три. Когда я наконец открыл глаза, сквозь жалюзи пробивались лучи утреннего солнца, и я почувствовал себя… почти человеком. Относительно свежим и собранным. До меня стало доходить: причина этих энергетических провалов была связана с моими новыми способностями. Они выжигали ресурсы организма на каком-то фундаментальном уровне, словно печь, куда бросают всё подряд. Поскольку я ещё не привык к ним и не научился контролировать, тело просто отключалось, восстанавливаясь и одновременно требуя горы топлива. Логично. Пугающе, но логично.

Нагрянувший вызов из участка грубо прервал мой запланированный отдых. Пришлось заехать. Капитан Корвер, мой начальник, встретил меня в своём кабинете, пропахшем старым деревом, дешёвым табаком и разочарованием. Он поинтересовался, не пылился ли у меня на столе отчёт по делу о том самом магазине, который торговал контрафактным эльфийским шёлком. Разумеется, отчёта не было. Пришлось соврать, что работаю над ним, и срочно заняться этим в свободное от ремонта и тюнинга машины время.

Магазин «Шёлковый путь» встретил меня удушающим облаком дешёвых духов и приторной, липкой вежливостью. Управляющий — пухлый человечек с вечно влажными ладонями — с порога вручил мне пачку бухгалтерских документов. Бумага была глянцевой и новой, но даже я, не являясь специалистом, с первого взгляда учуял подвох. Цифры не сходились, печати выглядели слишком свежими. От него и его суетливых помощников так и несло ложью и страхом, кислым запахом пота под дорогим одеколоном.

Я медленно положил папку на прилавок из полированного стекла, посмотрел управляющему прямо в глаза — тот попытался улыбнуться, но получилась лишь жалкая гримаса — и тихо, почти ласково, описал, какие тюремные муки его ждут за подделку таможенных деклараций и торговлю контрабандой. Не абстрактный «срок», а конкретные камеры, сокамерники и годы. Страх в его глазах сменился животным, паническим ужасом. Он понял, что я не из тех, кого можно забросать бумажками.

— А теперь, — так же вежливо продолжил я, — откроем-ка ваш сейф. Без глупостей.

Я не стал доставать «Ворон», просто положил руку на рукоять под плащом. Этого хватило. Он, почти не дрожа, повел меня в задние комнаты, пропахшие нафталином, и молча, с покорностью обречённого, открыл массивный сейф. Внутри, аккуратно разложенные, лежали настоящие книги учёта, распечатки с реальных поставок и пачка неучтённых наличных, пахнущих чужими руками.

Правда вылезла наружу во всей своей неприглядной красе. В итоге магазин лишился лицензии на торговлю эльфийскими товарами, а управляющий — работы и, вероятно, нескольких лет жизни. Впрочем, сам хозяин заведения — ловкий делец из Сумерек — блестяще выкрутился, свалив всю вину на «самоуправство недобросовестных сотрудников». Как водится, взять его было не за что.

Дело было закрыто. А у меня в руках оказался официальный, блестяще отточенный предлог появиться в порту — проверить версию о возможных каналах контрабанды. Очень, очень кстати.

Порт встретил меня знакомым многослойным букетом, который бьёт в ноздри, словно удар кастетом. Влажная соль, въевшаяся в старые брёвна пирсов, едкая гарь из труб дизельных буксиров, сладковато-тошнотворный дух поднимаемой с глубин рыбы и маслянистое удушливое зловоние мазута. Воздух был настолько густым, что его казалось можно было почти жевать, а мелкая морось висела в нём не каплями, а ледяной пылью, оседая на плащ и лицо.

Я высмотрел одного из дежурных — старого орка с кожей, похожей на потрескавшуюся от непогоды кору, в протёртом до блеска мундире. Подошёл ближе, и пока мои пальцы незаметно вкладывали в его шершавую ладонь несколько свернутых банкнот, спросил подчёркнуто небрежно:
— Слушай, дружище, не заметил тут у себя под боком посторонних? Не местных.
Орк быстрым, отработанным движением спрятал купюры, и его низкое ворчание прозвучало чуть приветливее.
— А, эти... Шныряют тут уже неделю, как тараканы. Из Тайной Службы, слыхал про таких. Чёрт знает что ищут, каждый угол обшарили.

— А кто-нибудь… повыше рангом здесь появляется? — понизил я голос, будто делясь секретом. — Из тех, кому такое внимание может быть не по нраву?

Орк тяжело почесал затылок.
— Ну, магнат один крутится. Свита — как тень. На своём проклятом лимузине. Сейчас его нет.

— В какое время он обычно здесь?
— Ближе к вечеру. Перед тем как контора закрывается. Любит, когда народ расходится.

— Ценная информация. Будь здоров.

Я оставил его и углубился в лабиринт причалов, где горы ящиков и бочек образовывали каньоны из товаров и теней. Серые, свинцовые тучи низко нависли над мачтами и стрелами кранов, окрашивая мир в грязные оттенки мокрого асфальта и ржавой стали. Солнце сдалось без боя, и в воздухе висела плотная морось, пахнущая озоном и надвигающимся ливнем. Вода у пирсов не плескалась, а тяжело вздыхала, ударяясь о покрытые ракушками сваи.

Но для меня в этой погоде была своя, извращённая прелесть. Она не просто скрывала — она окутывала порт плотным бархатом, дарила ему куда более глубокие, насыщенные и готовые к движению тени, чем обычно. И я чувствовал, как моя собственная, внутренняя тень отзывается на их зов тихим, нарастающим гулом, похожим на отдалённый шум прибоя в раковине. Она была голодна до этой тьмы. Похоже, сегодня вечером порт станет свидетелем не только визита морского магната.

Читать далее