Philauthor

— Это их территория. Их дело. Посторонним — проход запрещён. Точка.

Я отступил с показным разочарованием. Туда мне действительно не было дороги.

Отойдя в сторону, я попытался слиться с тенью, отбрасываемой грудой пустых, пахнущих гнилью ящиков. Процесс дался нелегко — словно продирался сквозь густой, вязкий сироп, ощутимо давящий на каждую клеточку тела. Стало ясно: густые, бархатные тени ночи были куда более податливыми. А в этот тусклый, пропитанный сыростью день даже простейшее укрытие требовало значительных усилий и буквально выжимало из меня силы.

Пришлось ждать. Время я провёл в портовой забегаловке, где воздух был тяжёл от запаха перегара, прокисшего пива и глухой тоски. Постепенно запотевшие окна медленно темнели, и лишь тогда, когда ночь окончательно вступила в свои права, я вернулся в порт. Шагнув в густую, почти осязаемую тень переулка, я наконец-то мог относительно свободно подобраться к нужному причалу, растворившись в движущемся мраке.

Там стоял он — «Одиссей», внушительное судно, по бумагам принадлежащее Николаосу Хрисофоридису. Тому самому магнату. Я был почти уверен: причина, по которой корабль всё ещё не разгружался и стоял здесь, и была в порту. Даже он не хотел привлекать их внимание.

Палуба была пустынна и молчалива. Сгустившаяся тьма стала моим верным союзником. Я не умел входить в тень мгновенно — на это уходило около пятнадцати секунд сосредоточенной концентрации, когда мир сужался до точки, а сердцебиение гулко отдавалось в висках. Используя чёрные провалы, отбрасываемые надстройками и грузовыми стрелами, я бесшумно, как призрак, взобрался на борт по отпущенному канату.

Все двери были заперты на массивные замки. Всё, кроме одного технического люка, ведущего к паровой трубе. Из неё не валил дым — котёл был потушен. Мой шанс. В очередной, пожирающей свет тени я просочился внутрь и оказался в просторной, остывшей кочегарке. Воздух пах остывшей золой, металлом и машинным маслом. Вокруг царила мёртвая тишина — видимо, постоянная команда была сведена к минимуму, оставалась лишь редкая охрана.

Я вышел из тени, прислонился к холодной металлической стене и постарался ощутить присутствие — не просто услышать, а кожей почувствовать. В носовой части, в одной из кают, пульсировало пятеро — чем заняты, неясно, лишь смутное пятно чужих жизней. Я двинулся дальше, обнаружил ещё несколько спящих эфирных огоньков, вероятно, отдыхавших в своих кубриках.

На пути мне встретилась корабельная кухня. Я вошёл внутрь. В холодильном шкафу, пахнувшем старым льдом, обнаружились несколько крупных кусков твёрдого сыра и вяленого мяса. Я аккуратно завернул добычу в чистое полотенце. Рядом стояла бутылка воды и почти полная бутылка выдержанного виски с соблазнительным янтарным отливом — и то, и другое отправились в бездонные карманы моего плаща.

Продвигаясь дальше по узкому коридору, я внезапно почувствовал движение — не звук, а скорее колебание воздуха. Инстинктивно метнулся в ближайший угол, сливаясь с тенью. Мимо прошли два охранника, не слишком бдительные, судя по их расслабленной походке и обрывкам бессвязного разговора о скачках. Но недооценивать их было бы глупо.

Когда их шаги затихли, я вышел из укрытия и продолжил поиски, пока не наткнулся на массивную, усиленную стальную дверь, ведущую на нижние палубы, в самые недра корабля. Она была заперта. Я прикоснулся к холодной поверхности — под пальцами ощущалась не просто сталь, а уверенность и запрет.

Здесь явно хранилось что-то важное. Я нашел укромный уголок, образованный массивной балкой и стеной, где царила почти абсолютная, слепая тьма, и слился с ней. Теперь оставалось только ждать. Я застыл, превратившись в часть корабельной конструкции, растворившись в тишине между скрипами корпуса.

Час. Два. Три.

Никто так и не подошел к этой двери. Ни единой живой души. Только соль на губах да лёд металла, просачивающийся сквозь ткань плаща.

«Так не годится, нужен другой путь», — пронеслось в голове, и я почувствовал, как от долгого неподвижного стояния заныло тело. Штурмовать эту дверь в лоб было безумием. Надо было искать обход.

Ждать — не самая сильная моя сторона, адреналин всегда требовал действий. Но порой терпение — единственная тактика, что отделяет живого от трупа. Я заставил себя замереть, слившись с холодной сталью переборки, и дождался, когда четвёрка охраны с грохотом поднимется из каюты и двинется на обход. Как только их шаги растворились в лабиринте коридоров, я выскользнул из тени и юркнул в оставшуюся щель.

Каюта встретила меня спёртым воздухом, пропитанным кисловатым запахом пота, дешёвой махорки и ещё чего-то. На столе, заляпанном кругами от стаканов, лежала разбросанная колода карт и кучка медяков. Стало ясно: коротали ночную смену за игрой. Уголок рождавшегося плана, острого как бритва, чётко обозначился в голове. Я резким, привычным движением перемешал колоду, незаметно заменив карты у всех, кроме одной — пускай решают, будто появился шулер. Для надёжности провёл рукой по столешнице, собрав в кулак несколько монеток. Маленькая кража, зато способная добавить масла в тлеющие угли подозрений.

На спинках двух стульев висели потертые кожаные куртки. С ними, на ремнях, болтаются кобуры с массивными пистолетами. Недолго думая, я расстегнул кобуры и извлек оба ствола. Металл был холодным и обжигающе чужим. Я сунул их за пояс, под плащ, где они тяжело прижались к бедру. Теперь у них был повод не для ссоры, а для настоящей, животной паники.

Вернувшись в свою тень, я снова стал частью тишины. Вскоре охрана вернулась. Сначала послышался привычный гул голосов, который почти сразу перерос в возбужденные, сдавленные выкрики. Голоса крепли, обвинения в нечестной игре резали воздух, звеня фальшиво. Затем наступила та самая, ожидаемая мной тишина — густая, звенящая, красноречивее любых криков. Они обнаружили пропажу.

На мгновение я почувствовал себя тем самым трикстером из старых легенд, чьи мелкие пакости способны обрушить целые королевства. Но, к моему разочарованию, их капитан — или тот, кто ими заправлял, — оказался человеком с головой. Суета быстро стихла, сменившись сдержанными, отточенными командами, произнесёнными сквозь зубы. Они вышли из каюты и начали прочёсывать коридоры — уже не как сонные сторожа, а как загнанные в угол бойцы, ищущие незваного гостя.

Один из них, с фонарём, вытянутым перед собой, заглянул и в мой угол. Я вжался в тень, стараясь стать не просто невидимым, а несуществующим, мысленно сжимаясь, превращаясь в плоский силуэт, вытянувшись вдоль шероховатой стали. Пятно света скользнуло по стене в сантиметре от моего лица, ослепляя даже сквозь закрытые веки, и ушло. Они прошли дальше, поднимая на ноги другую смену.

Эффект был достигнут. Бдительность взвинчена до предела. И, как я и надеялся, кто-то из них наконец решил проверить ту самую запертую палубу.

Когда двое остались стоять на страже у двери, ещё двое, со щелкнувшими затворами, вошли внутрь. Это был мой шанс. Использовав их же собственные, пляшущие и удлиняющиеся тени, отбрасываемые телами в резком свете фонарей, я совершил рывок. Было невероятно тяжело — словно плыть против течения в застывающем асфальте. Мозг пылал, требуя стать незаметней, но каждое усилие отзывалось тупой болью в висках, выдавливая пот.

Но я проскользнул. Как только массивная дверь с глухим стуком захлопнулась за их спинами, я оказался внутри. Я мгновенно отплыл в сторону, за груду ящиков, и слился с самой густой, почти бархатной тьмой, какую только смог найти, затаив дыхание.

Они провели быстрый, поверхностный осмотр, луч фонаря скользнул по моему укрытию, но не задержался. Не найдя никого, вышли, щелкнули замком и встали по бокам от неё, словно каменные изваяния. Как я и предполагал, теперь здесь будет постоянный пост.

Значит, здесь действительно было что-то стоящее.

Внутри царила абсолютная, почти благословенная тьма. Мир мой сделался черно-белым, но зато идеально чётким, словно проявленный фотоснимок. Я приступил к осмотру — методичному, почти механическому. Ящик за ящиком. Все они, судя по унылым надписям, хранили лишь детали, инструмент да кое-какое промышленное оборудование. Ничего, что кричало бы «не контрабанда» или «не запрещенный артефакт».

Устав и физически, и морально, я сел на один из ящиков и принялся за припасённую еду. Сыр оказался острым и солёным, мясо — жёстким, но на вкус они были как нектар. Виски я приберёг: он мог пригодиться для чего-то более важного, чем утоление жажды.

Осмотр не давал ровным счетом ничего. Ни один ящик не выглядел подозрительным. И, к моему великому сожалению, ни на одном не было саркастической надписи «Здесь наркотиков нет».

И тогда мой взгляд упал на стену у двери. Там висело аварийное снаряжение, и среди него — пожарный топор за тонким стеклом, поблёскивающий в моём ночном зрении.

«Интересно, как они отреагируют на грубую силу…» — мелькнула у меня мысль, острая и безрассудная.

Без лишних раздумий я ударил локтем по стеклу. Хруст разнесся по трюму, словно пушечный выстрел. Я выхватил тяжёлый топор и отпрыгнул назад, ощущая его надёжную тяжесть в руке.

Снаружи тут же поднялась тревога. Послышались приглушённые крики, лязг оружия, кто-то лихорадочно принялся отпирать дверь.

Я не стал ждать гостей. Рванул вглубь трюма, к самой дальней стене, слился с густой тенью, отброшенной высоким штабелем ящиков, заставляя себя «раствориться» как можно глубже в этом мраке.

Дверь с грохотом распахнулась, внутрь ворвались охранники с поднятым оружием. Их фонари, словно взбесившиеся призраки, заметались по помещению, выхватывая осколки стекла на полу и зияющую пустоту на кронштейне.

А я, невидимый, притаился в дрожащих тенях и ждал, во что выльется этот рождённый мною хаос.

Выложив топор за ящиками, я снова заставил себя «растечься» сквозь слои тьмы. Это давалось всё труднее, словно я продирался сквозь плотную вязкую смолу. Испуганная суета охраны, их сбивчивые крики и метавшиеся тени от фонарей стали моим прикрытием. Я просочился обратно в каюту, где воздух всё ещё был густ от перегара и страха.

Нужно было добить их моральный дух. Одну из полупустых бутылок с дешёвым ромом, пахнущим патокой и забродившим тростником, я положил на бок. Тягучая жидкость с гулким бульканьем поползла по столу, медленно образуя липкую, зловещую лужу, в которой отражался тусклый свет. Одним точным движением я зацепил ногой ножку стула — тот с оглушительным грохотом, похожим на выстрел, рухнул на металлический пол. К тому времени, когда они, ломая дверь, вломились внутрь, я уже был лишь частью тёмного угла, безмолвным наблюдателем.

Охрану начало конкретно трясти.
— Это... это же призрак! — прошипел кто-то молодой, и я увидел, как у него на ладони, сжимающей пистолет, прыгает нервный тик. — Старики на причале болтали... будто на «Одиссее» в прошлом рейсе кочегар удавился в этом самом отсеке...

Я не стал дослушивать. Пока они спорили о природе призраков, я уже был в коридоре, перетекая от одной полосы мрака к другой, выискивая что-нибудь стоящее. Но главная цель была иной — нельзя было позволить им снова запереть меня в трюме с постоянной охраной.

Выбрав момент, когда их внимание притупилось, я изо всех сил грохнул тяжёлой водонепроницаемой дверью в соседнем отсеке. Звук удара, словно взрыв, прокатился по коридору. Я тут же нырнул в ближайшую нишу, слившись с холодной сталью. Испуганная охрана, как табун, рванула на шум. Двое оставшихся у трюма были на грани — лица залиты липким потом, пальцы нервно барабанят по прикладам, а зрачки расширены от напряжения.

Пока их внимание было приковано к ложной цели, я снова, ценой адской концентрации, просочился внутрь трюма. Давление в висках нарастало с каждой такой «переменой», словно череп сжимали тисками. Остановиться было нельзя.

Подобрав топор, я занес его и изо всех сил ударил обухом по металлической стене. Глухой, оглушительный грохот, словно удар по гигантскому колоколу, прокатился по всему отсеку. Эхо, многократно усиленное замкнутым пространством, отозвалось даже в коридоре. Я мгновенно юркнул в тень, затаив дыхание.

Снаружи послышались новые, уже истеричные выкрики. Теперь они были практически уверены: их преследует не вор, а нечто нечистое. Панически захлопнув дверь трюма, они мгновенно сгрудились в плотную дрожащую толпу, нервно переговариваясь приглушёнными, прерывистыми голосами, словно напуганное насмерть стадо животных перед лицом смертельной опасности.

Я вышел из укрытия. Вдохнув поглубже спёртый воздух, пахнущий ржавчиной и страхом, я нанёс ещё несколько устрашающих ударов — по потолку, появляясь из теней ровно под ними. Потом бил по полу, по стенам, создавая впечатление, будто нечто огромное и яростное мечется по всему помещению. Металл гудел и вибрировал, передавая дрожь в кости. Подойдя вплотную к двери, я услышал, как кто-то из них, срываясь на фальцет, читает молитву, путаясь в словах.

Я усмехнулся в темноте, и этот звук затерялся в гуле металла. Со всего размаху я ударил топором по самой двери. Раздался оглушительный, режущий уши лязг, а за ним — испуганные визги и судорожные, бесполезные щелчки затворов.
— Держите строй, черт вас побери! Трясётесь, как листья! — проревел голос командира, но и в его окрике слышалась та же зажатая, животная паника.

Их следующей блестящей идеей стал священник. Они притащили какого-то бедолагу в поношенной рясе, который, судорожно крестясь и зажимая в пальцах распятие, наскоро прочитал на латыни молитвы и побрызгал все углы святой водой, явно торопясь поскорее удалиться из этого «осиного гнезда нечистой силы», как он его назвал.

Когда он, пятясь, направлялся к выходу, я, не показываясь, издал противный, хриплый смешок, исказив свой голос, сделав его скрипучим, надтреснутым, будто скрежет по стеклу. Священник, перекрестившись в последний раз так резко, что чуть не уронил крест, бросился бежать, бросив на ходу:
— Я больше сюда ни ногой! Ни за какие ваши сокровища!

С треском захлопнувшаяся дверь мгновенно ожила под моими ударами обуха топора — резкий, пронзительный скрип, будто сама бездна взывала изнутри, грохоча железом и источая жуткое эхо. Казалось, там, за толстым листом стали, бьётся нечто громадное, звериное, жаждущее свободы. Я издавал звуки, будто это нечто желает насытиться плотью, отчаянно шипя и рыча от бессильной ярости. И, поставив жирную точку в этом спектакле, я изо всех сил ударил по двери в последний раз, оставив на металле новую глубокую вмятину.

«Надеюсь, сегодня никто из них не сомкнёт глаз», — с мрачным удовлетворением подумал я, ощущая, как дрожь усталости и перенапряжения пробегает по рукам.

И только после этого, с телом, дрожавшим словно в лихорадке, я вернулся к ящикам. Теперь что бы я ни делал внутри — хоть начинай ломом ящики разбивать — всё спишут на проделки «страшного призрака». Идеальное прикрытие. Почти.

Наконец, убедившись, что на обычный скрип или шорох они уже не отреагируют, я подошёл к ближайшему ящику. Тишина в трюме была звенящей, нарушаемая лишь отдалёнными всхлипами ветра в вентиляционных шахтах и сдавленными голосами за дверью. Лезвием топора я аккуратно, почти хирургически, поддел крышку. Дерево с хрустом поддалось. Внутри, на пожелтевшей соломенной подстилке, лежали ничем не примечательные металлические запчасти, покрытые густой смазкой. Но какой-то внутренний компас настойчиво твердил — здесь что-то не так. Я провёл рукой по дну. Деревянный настил показался неестественно толстым. Я поддел его обухом. Слабый щелчок — и фальшивое дно отскочило. Под ним, аккуратно упакованные в плотные, герметичные полиэтиленовые пачки, лежали синие, с перламутровым отливом таблетки. «Осколки неба».

В следующем ящике — та же картина. И в следующем. Целая палуба, набитая под завязку отточенной химической смертью, замаскированной под промышленный хлам.

Энергия, подпитанная яростью, снова заструилась по жилам. Я приступил к работе призрака с новым рвением. Несколько оглушительных, будто гневных ударов по стенам, от которых задрожала сталь корпуса, леденящий душу протяжный скрежет обухом по двери — будто точили когти — и прощальный аккорд: серия мощных хаотичных ударов, сопровождаемая низким хриплым рычанием, которое я вытянул из самой глубины лёгких, стараясь звучать как воплощение первобытного ужаса.

Пока эхо моей прощальной симфонии катилось по кораблю, я принялся за главное. Ящик за ящиком скидывал пачки таблеток в растущую, зловещую кучу посреди трюма. Нашел другие ящики — с радужной, переливающейся пылью «Сияния». Всю оставшуюся ночь разбирал этот проклятый склад, таская гадость в одну гигантскую погребальную пирамиду, которая росла на глазах. Руки пахли химикатами и пылью.

Из любопытства я вытащил одну таблетку «Осколков» и поджёг её зажигалкой. Таблетка не горела, а плавилась, пузырясь, испуская едкий, сладковато-медицинский смрад, от которого в носу защекотало, а в висках сразу же застучала тупая, навязчивая боль. Я отшатнулся, стряхивая пепел. Придётся потом отлеживаться, выветривая эту гадость из лёгких.

«Сияние» вело себя похоже, вспыхивая короткими радужными всполохами. Решив, что месть должна быть зрелищной, я обложил гору наркотиков пустыми деревянными ящиками и щепой, создав подобие погребального костра. Последнее, что я сделал, — установил несколько ящиков у самой двери, создав глубокую, непроглядную тень, чтобы спрятаться в ней в нужный момент.

Часы подсказывали: до рассвета осталось минут тридцать. Времени не было.

Я достал бутылку выдержанного виски, сорвал пробку и выплеснул драгоценный алкоголь на вершину кучи, словно совершая возлияние какому-то тёмному божеству расплаты. Чиркнул спичкой. Серная головка вспыхнула, осветив на миг задымлённый трюм. Бросил её в центр.

Огонь схватился не сразу, с неохотой попыхивал, но затем синие и радужные химикаты вспыхнули с яростным шипящим пламенем, заполнив трюм едким разноцветным дымом, режущим глаза и горло.

В тот же миг я нырнул в приготовленную тень у двери, заставил себя раствориться, стать частью дрожащего мрака.

Снаружи, как по нотам, поднялась тревога. Почуяв дым, раздались крики, началась суета. Дверь с грохотом распахнулась, и в проёме появились силуэты охранников, ослеплённых видом пылающей пирамиды и ядовито-переливчатого дыма.

Используя их же собственные, гигантские и мечущиеся тени словно потайную дверь, я проскользнул мимо них в коридор, будто капля чернил в чернильнице. Никто не заметил. Затем — обратно через холодную кочегарку, в ту самую паровую трубу и на свободу, в предрассветную свежесть.

На улице было ещё темно, и я бесконечно радовался этой густой, укрывающей мгле. Рассвет только-только начал размывать черноту неба на востоке бледной полоской свинца. Я слился с тенями пирса, перетекал от одной к другой, пока не оказался в безопасном, грязном переулке, вдали от горящего корабля и нарастающего хаоса сирен.

Остановившись, чтобы перевести дух, я оглянулся. С «Одиссея» валил густой, разноцветный дым, клубившийся на фоне бледнеющего неба. Удовлетворение, холодное и острое, как лезвие ножа, разлилось по всему телу, заглушая усталость. Долг был возвращён. И Николаос Хрисофоридис теперь знал — в его империи завелась крыса, которая не боится огня.

Читать далее

— Отсыпался, — рубанул я, делая глоток кофе. Горьковатая гуща осела на языке. — После накопившейся усталости. Мне было не до газет и слухов. Что там на самом деле произошло?

— Меня подставили, — выдохнул он, и слова повисли в воздухе, словно кристаллики льда. — Вам придётся временно свернуть поиски «Дыма». Я буду занят исключительно собственными делами. Повторяю: никаких поисков «Дыма».

Я медленно поднял на него бровь.
— Пострадал кто-то?

— Несколько человек отравились. Сейчас находятся в тяжелейшем состоянии в больнице Святой Агаты. Врачи не могут выявить яд. Приглашены лучшие маги города… Они тоже бессильны.
Он сделал паузу, давая мне прочувствовать леденящий смысл его слов.
— Добавлю, что Тайная Служба сейчас что-то ищет в порту. А вы должны выяснить, что именно.

— Зачем? — я натянуто удивился, изобразив на лице наивное недоумение. — Какое нам дело до их операций?

Харлан не удостоил это ответом. Вместо этого он повернулся, и его голос, не повышаясь, прорезал тишину:
— Арнольд!

Дверь приоткрылась беззвучно, словно её отодвинул призрак. Дворецкий замер на пороге, бесстрастный и готовый, точно действительно ожидал всего в паре сантиметров от тяжёлого дуба.
— Не откажетесь ли вы от чего-нибудь крепкого, детектив? — с ледяной, почти механической учтивостью спросил Харлан.

— Не откажусь, — кивнул я. — Виски. Или что-то в этом роде. И побольше.

Харлан склонил голову в едва заметном кивке.
— Принесите бутылку «Туманов Арденира» и стаканы. И заодно… папку из моего кабинета. Ту, что для детектива Арчера.

Пока Арнольд отсутствовал, комната погрузилась в гнетущее молчание, нарушаемое лишь тихим потрескиванием поленьев в камине. Вскоре он вернулся, держа хрустальный графин, в котором переливался янтарный эликсир, и два массивных тяжёлых стакана. В них уже лежали идеально прозрачные ледяные сферы, похожие на застывшие капли. Харлан молча налил сначала мне, потом себе, и тихий звон хрусталя прозвучал оглушающе громко.

Пока он это делал, я поднял стакан, вдохнул аромат — дымный, сложный, с нотами вереска, выдержанного дуба и едва уловимой горьковатой пряности. Сделал глоток. Напиток обжёг губы, а затем разлился по жилам шелковистым, обманчиво мягким теплом. Слишком гладкий. Слишком дорогой. Слишком опасный.

— Несколько моих… злопыхателей, — начал Харлан, отпивая крошечную порцию, — хотят отобрать у меня бизнес. Для этого решили меня подставить. Один из них имеет прочные связи с Тайной Службой и активно использует их против меня. — Он прицелился в меня взглядом поверх края стакана. — Вам нужно выяснить, что они ищут в порту. По возможности — незаметно.

Я с лёгким стуком поставил стакан на лакированную поверхность стола.

— Неужели у вас нет для этого кого-то… более подходящего? Обученных гвардейцев, например? Людей, которые умеют не оставлять следов?

— Они тоже работают над этим, — парировал Харлан. — Но вы можете сделать это официально, под прикрытием своего статуса. Кроме того… — он выдержал паузу, давая мне оценить театральность момента, — на ваш счёт в банке Ностра-Виктория только что переведены двадцать тысяч крон. На текущие расходы.

Я свистнул, коротко и насмешливо.

— Щедро. Но я ничего не обещаю. С Тайной Службой мне бы не хотелось связываться. Однажды уже сталкивался — впечатлений хватит на всю жизнь.

Я допил остатки виски, ощутив, как по пищеводу стекает последняя волна тепла, и поднялся.

— Если на этом всё, мне нужно домой.

В этот момент Арнольд, возникший из ниоткуда, протянул мне плотную папку из грубой тёмной кожи. Я взял её. Кожа была холодной и живой на ощупь.

— Вас подвезут, — произнес Харлан, не вставая.

Я кивнул и, не прощаясь, направился к выходу, сжимая в руке папку. Она была тяжела не столько бумагами, сколько молчаливым грузом новых обязательств. Двадцать тысяч крон пахли не свободой, а дорогим табаком, кожей салона и свежей петлёй, аккуратно наброшенной на шею.

Дома я запер дверь на все замки, щелкнул выключателем, и тусклый свет бра едва прогнал мрак в углах. Я вытряхнул содержимое кожаной папки на свой рабочий стол. Тяжёлая пачка бумаг с глухим стуком рассыпалась в беспорядочную стопку. Имена, названия фирм-призраков, хитроумные схемы проектов, в которых с первого взгляда потерялся бы даже опытный бухгалтер. Слова Харлана о «злопыхателях» перестали быть абстракцией — теперь они приобрели вес, запах типографской краски и фактуру дорогой бумаги. Я провел ладонью по лицу, ощущая, как под пальцами царапается суточная щетина. Нужно купить сейф. Держать такую документацию в столе — всё равно что хранить динамит в картонной коробке.

На следующее утро я поймал такси. Запах старого виски, дешёвого одеколона и чужой усталости въелся в обивку сидений. Мы пробирались сквозь индустриальные окраины города, где воздух был густ от машинного масла и угольной пыли.

Гараж Борги встретил меня симфонией металла: шипение пневматики, скрежет железа и низкий гул какого-то механизма. Сам Борги, с лицом, испачканным мазутом, вытер руки о тряпку, давно ставшую частью униформы, и кивнул на каркас «Затворника».

— Осталась неделя, — его голос пробивался сквозь шум, как сквозь стену. — Всё по графику.

— Рад это слышать. Насчёт сейфа… Что у тебя есть по части механики? Без магических фокусов.

Борги нахмурился, почесал затылок, оставив на коже тёмный след.

— Серьёзную механику? Две тысячи. Взломают? Взломают. Но с грохотом, за полчаса и специальным инструментом, который в магазине не купишь. С магией — от десяти. Там и щиты, и сигнализация, и пару пальцев снесёт, если лезть без спроса.

Я мысленно пересчитал оставшиеся от аванса Харлана деньги. Они таяли, словно лёд на раскалённой сковороде.

— Хватит и механика. Ещё нужны умельцы, которые смогут оборудовать тайник. Не дырку в стене, а что-нибудь основательное. В подъезде.

Борги кивнул, не моргнув глазом. Для него такие просьбы были в порядке вещей.

— Есть пара ребят. Тихие. Не заметишь, пока не наткнёшься. Договорюсь.

Он помолчал, оценивающе водя взглядом по остову машины.

— Кстати, по твоему «Затворнику». За шестнадцать тысяч могу его… убедительно улучшить. Усиленная подвеска, которая не развалится на первой же колдобине, выхлоп, который не будет орать на весь квартал, но тягу даст, мотор, что потянет лишний вес, не моргнув глазом. Деньги не на ветер.

Я снова мысленно открыл кошелёк. Пустота в нём зияла всё очевиднее.

— Насколько броня надёжна?

— Выдержит попадание из усиленной винтовки, осколки от гранаты. Стёкла — сэндвич из нескольких слоёв, пулю не пропустят. Танком не станешь, но от большинства городских сюрпризов отобьёшься.

Что ж, в этой игре надёжное такси стоило дорого, но было необходимо. А я не настолько богат, чтоб тратиться на дешёвку.

— Делай, — выдохнул я. — Только чтобы мотор не взвыл белым флагом при первой же погоне.

— Не взвоет, — Борги усмехнулся, и его лицо на мгновение покрылось сетью морщин. — Но ждать теперь на неделю дольше. Итого — две.

Еще две недели топать по грязным улицам и злачным барам. Просто прекрасно.

Перед тем как отправиться домой, я заглянул к Микки. Нужно было узнать, как у него дела на службе. Гремлин встретил меня обычным взрывом энергии, однако за его широкой улыбкой чувствовались усталость и напряжение, совершенно ему не свойственные.

— Дали дело, — сообщил он, наливая мне из какого-то непонятного устройства мутную жидкость, от запаха которой слёзы наворачивались уже издалека. — Именно оно решит, смогу ли стать детективом. По сути, испытательный срок.

— Помощь нужна? — спросил я. — Могу подсобить неофициально, со стороны.

Микки покачал головой, его большие уши затрепетали от усилия.
— Нет, Зейн. Я сам хочу быть твоим напарником, как раньше. Но если я не справлюсь с этим делом в одиночку… какой же я тогда напарник?

С его упрямством спорить было бесполезно. Я согласился, залпом выпил его адский коктейль, ощутив, как по пищеводу стекает волна жгучего тепла, попрощался и на том же вонючем такси добрался домой.

И наконец рухнул в сон. Настоящий, бездонный, без кошмаров и телефонных трелей.

Проснулся я от настойчивого, разрывающего барабанные перепонки трезвона. Подняв трубку, с удивлением обнаружил, что за окном — вечерние сумерки. Я проспал почти полтора суток, вычеркнув из жизни целый день.

— Зейн, это Борги, — просипел в трубке его прокуренный голос. — Заезжай, как будешь готов. Насчёт тех умельцев… кажется, мы кое-что придумали.

Тайник, который соорудили ребята Борги, оказался шедевром инженерного минимализма. Они врезали его прямо в металлическое перило на лестничном марше — неприметная панель, которая отходила в сторону от нажатия в нужной точке. Идеально для мелочовки вроде запасных ключей. Работа была чистой, без следов грубого вмешательства, а запросили они за неё смешные триста крон — сущие гроши в моей новой реальности. Я наштамповал с десяток ключей, разложил их по укромным уголкам, и жизнь обрела крупицу спокойствия: теперь можно было вернуться под утро, не царапая дверь и не будя миссис Молли.

Сейф привезли ближе к вечеру. Это оказался вовсе не ящик, а увесистый стальной монолит, покрытый дисками и рычагами — настоящий памятник механической защите, как и обещал Борги. Громко грохнул, когда устанавливали в угол спальни. Аккуратно, почти с благоговением, положил туда все бумаги из папки Ла Бруньера, а заодно спрятал и другие документы, способные погубить карьеру, а то и свободу. Замок щёлкнул твёрдо и весомо, вызвав странное, почти детское облегчение.

Но до ночи я снова не дотянул. Чудовищная, всепоглощающая сонливость накатила внезапно, словно морской прилив. Я едва успел доползти до кровати и рухнул в объятия забытья, даже не сбросив ботинок.

Проснувшись, я ощутил зверский, животный голод. Ел так, словно только что вернулся с голодного края света, сметая всё, что нашлось в холодильнике. Пришлось отправиться в ближайшую лавку и затариться настолько плотно, что дверца еле закрывалась. Заодно прихватил пару потрёпанных книг по основам кулинарии — надоело питаться всухомятку и холодными консервами. В завершение я закупился одеждой: несколько пар крепких прошитых ботинок, пара непромокаемых плащей, штаны и рубахи из прочной ткани. Базовый набор на все случаи жизни, где элегантность стояла на последнем месте среди приоритетов.

И снова провалился в сон. На этот раз вырубило дня на три. Когда я наконец открыл глаза, сквозь жалюзи пробивались лучи утреннего солнца, и я почувствовал себя… почти человеком. Относительно свежим и собранным. До меня стало доходить: причина этих энергетических провалов была связана с моими новыми способностями. Они выжигали ресурсы организма на каком-то фундаментальном уровне, словно печь, куда бросают всё подряд. Поскольку я ещё не привык к ним и не научился контролировать, тело просто отключалось, восстанавливаясь и одновременно требуя горы топлива. Логично. Пугающе, но логично.

Нагрянувший вызов из участка грубо прервал мой запланированный отдых. Пришлось заехать. Капитан Корвер, мой начальник, встретил меня в своём кабинете, пропахшем старым деревом, дешёвым табаком и разочарованием. Он поинтересовался, не пылился ли у меня на столе отчёт по делу о том самом магазине, который торговал контрафактным эльфийским шёлком. Разумеется, отчёта не было. Пришлось соврать, что работаю над ним, и срочно заняться этим в свободное от ремонта и тюнинга машины время.

Магазин «Шёлковый путь» встретил меня удушающим облаком дешёвых духов и приторной, липкой вежливостью. Управляющий — пухлый человечек с вечно влажными ладонями — с порога вручил мне пачку бухгалтерских документов. Бумага была глянцевой и новой, но даже я, не являясь специалистом, с первого взгляда учуял подвох. Цифры не сходились, печати выглядели слишком свежими. От него и его суетливых помощников так и несло ложью и страхом, кислым запахом пота под дорогим одеколоном.

Я медленно положил папку на прилавок из полированного стекла, посмотрел управляющему прямо в глаза — тот попытался улыбнуться, но получилась лишь жалкая гримаса — и тихо, почти ласково, описал, какие тюремные муки его ждут за подделку таможенных деклараций и торговлю контрабандой. Не абстрактный «срок», а конкретные камеры, сокамерники и годы. Страх в его глазах сменился животным, паническим ужасом. Он понял, что я не из тех, кого можно забросать бумажками.

— А теперь, — так же вежливо продолжил я, — откроем-ка ваш сейф. Без глупостей.

Я не стал доставать «Ворон», просто положил руку на рукоять под плащом. Этого хватило. Он, почти не дрожа, повел меня в задние комнаты, пропахшие нафталином, и молча, с покорностью обречённого, открыл массивный сейф. Внутри, аккуратно разложенные, лежали настоящие книги учёта, распечатки с реальных поставок и пачка неучтённых наличных, пахнущих чужими руками.

Правда вылезла наружу во всей своей неприглядной красе. В итоге магазин лишился лицензии на торговлю эльфийскими товарами, а управляющий — работы и, вероятно, нескольких лет жизни. Впрочем, сам хозяин заведения — ловкий делец из Сумерек — блестяще выкрутился, свалив всю вину на «самоуправство недобросовестных сотрудников». Как водится, взять его было не за что.

Дело было закрыто. А у меня в руках оказался официальный, блестяще отточенный предлог появиться в порту — проверить версию о возможных каналах контрабанды. Очень, очень кстати.

Порт встретил меня знакомым многослойным букетом, который бьёт в ноздри, словно удар кастетом. Влажная соль, въевшаяся в старые брёвна пирсов, едкая гарь из труб дизельных буксиров, сладковато-тошнотворный дух поднимаемой с глубин рыбы и маслянистое удушливое зловоние мазута. Воздух был настолько густым, что его казалось можно было почти жевать, а мелкая морось висела в нём не каплями, а ледяной пылью, оседая на плащ и лицо.

Я высмотрел одного из дежурных — старого орка с кожей, похожей на потрескавшуюся от непогоды кору, в протёртом до блеска мундире. Подошёл ближе, и пока мои пальцы незаметно вкладывали в его шершавую ладонь несколько свернутых банкнот, спросил подчёркнуто небрежно:
— Слушай, дружище, не заметил тут у себя под боком посторонних? Не местных.
Орк быстрым, отработанным движением спрятал купюры, и его низкое ворчание прозвучало чуть приветливее.
— А, эти... Шныряют тут уже неделю, как тараканы. Из Тайной Службы, слыхал про таких. Чёрт знает что ищут, каждый угол обшарили.

— А кто-нибудь… повыше рангом здесь появляется? — понизил я голос, будто делясь секретом. — Из тех, кому такое внимание может быть не по нраву?

Орк тяжело почесал затылок.
— Ну, магнат один крутится. Свита — как тень. На своём проклятом лимузине. Сейчас его нет.

— В какое время он обычно здесь?
— Ближе к вечеру. Перед тем как контора закрывается. Любит, когда народ расходится.

— Ценная информация. Будь здоров.

Я оставил его и углубился в лабиринт причалов, где горы ящиков и бочек образовывали каньоны из товаров и теней. Серые, свинцовые тучи низко нависли над мачтами и стрелами кранов, окрашивая мир в грязные оттенки мокрого асфальта и ржавой стали. Солнце сдалось без боя, и в воздухе висела плотная морось, пахнущая озоном и надвигающимся ливнем. Вода у пирсов не плескалась, а тяжело вздыхала, ударяясь о покрытые ракушками сваи.

Но для меня в этой погоде была своя, извращённая прелесть. Она не просто скрывала — она окутывала порт плотным бархатом, дарила ему куда более глубокие, насыщенные и готовые к движению тени, чем обычно. И я чувствовал, как моя собственная, внутренняя тень отзывается на их зов тихим, нарастающим гулом, похожим на отдалённый шум прибоя в раковине. Она была голодна до этой тьмы. Похоже, сегодня вечером порт станет свидетелем не только визита морского магната.

Читать далее

Я снова потянулся сознанием к этой густой, живой, почти осязаемой тьме вокруг. Ощущение было сюрреалистичным — я словно потерял связь с землёй, но не упал, а поплыл в чёрной пустоте, мысленно направляя себя вдоль пирса, к тёмным силуэтам ангаров. Быстро двигаться не получалось — это походило на плавание в густом, вязком сиропе, однако всё равно незаметно и быстрее, чем пешком. Вскоре я оказался у ближайшего ангара, прилипнув к его ржавому боку, словно морская раковина.

Внутри яростно горел свет. И не просто горел — оттуда исходило ощущение сжатой пружины, присутствие большой, организованной массы людей. Подобравшись к редким, пыльным щелям в стене, я заглянул внутрь.

Увиденное заставило кровь похолодеть в жилах. Рядом с местом моего подкопа и снаружи у входа стояли странные, мерцающие синим стойки с прозрачными кристаллами, испускающие слабое, но настойчивое, словно сердцебиение, пульсирующее сияние. Люди в униформе — те самые, кто пришёл с Николаосом, — носили на глазах устройства, похожие на очки, но сложной, почти инопланетной конструкции, с множеством линз, которые они постоянно переключали поворотом хромированных дисков на оправе. Они не просто искали меня. Они исследовали саму ткань пространства, сканируя её на предмет любых, даже мельчайших искажений. Моих искажений.

«Скорее всего, я проспал до ближайней ночи, — с горечью понял я. — И они за это время успели развернуть полевую лабораторию».

Пришлось отступать. Я двигался по широкой, осторожной дуге, обходя ангары, боясь даже краем своей теневой сущности коснуться этих обжигающих лучей. Пройдя таким призрачным, изматывающим шагом до первых спальных улиц и глухих переулков, я наконец «вывалился» из тени в шершавый и громкий обычный мир. Отдых внутри неё не отнимал сил, но само перемещение выжимало досуха, оставляя после себя чувство глубокого опустошения, словно я тащил за собой по морскому дну тяжёлый якорь.

Я посмотрел на свои руки, вынырнувшие из карманов. Пальцы зажили полностью, до последней царапинки, не оставив ни следа от сломанных костей и содранной кожи. Только фантомная память о боли да лёгкое, похрустывающее ощущение ломоты в суставах.

«Значит, тени не только скрывают, но и латают изнутри», — сделал я для себя важный, пугающий вывод.

И, подняв воротник всё ещё мокрой куртки, я медленно побрёл в сторону своего дома. Идти было неблизко, шёл я только глухими дворами и безлюдными, пропахшими кострами и мочой переулками, где единственными обитателями были тощие уличные звери да вездесущие, наглые крысы. Они шныряли под ногами, их чёрные, блестящие глазки-бусинки следили из темноты, не выражая ни страха, ни интереса, лишь холодное, древнее равнодушие.

В этом удивительно пёстром и ядовито-ярком городе, в этой Ностра-Виктории, сияющей неоном надежд и магией Холмов, крысы были такой же неотъемлемой, вечной частью пейзажа, как и коптящие фабричные трубы Трущоб. Власти с ними яростно боролись, травили, но они всегда возвращались. Они были словно болезнь, грызущая плоть изнутри, вечным и неумолимым напоминанием о том, что этот город был красив лишь снаружи, под слоем лака и позолоты. Внутри же — он прогнил насквозь, до самого основания. Я брёл по его тёмным, пульсирующим венам и ощущал это гниение каждой порой своего тела.

Теперь меня будут искать не только Харлан Ла Бруньер, аристократ со своими личными счетами и загадочным артефактом. К нему присоединился Николаос — «властелин морских перевозок». Надо выяснить, какие щупальца он пустил в этот город. В том порту, где я был лишь игрушкой, стояли несколько мрачных кораблей. Вполне возможно, один из них — самый крупный и хорошо защищённый — принадлежит ему. И почти наверняка именно по его тихим, словно могила, морским маршрутам в Ностру-Викторию поступают и губительное «Сияние», и смертоносные «Осколки неба», травящие Нижний Город. Горькая ирония в том, что даже если всё так и есть, никому не позволят мне тронуть его пальцем. Слишком влиятельная фигура. Слишком большие деньги.

Вот бы мне сейчас уметь не просто сливаться с тенями, а просачиваться сквозь стены, словно призрак. Но увы — глухие стены, массивные двери, даже узкие щели оставались для меня непреодолимой преградой, поскольку нельзя было преодолеть их плотью и костями.

Ноги словно превратились в ледяную крошку и ныли на каждом шагу. Пришлось идти босиком по колкому асфальту — обувь с меня «заботливо» стащили, чтобы удобнее было ломать пальцы. Теперь мне до зарезу хочется вернуть долг морскому магнату. И я сделаю это. Не грубой силой, не через продажную систему, а прямо из самой гущи тени. Так, чтобы он даже не почувствовал укола, пока яд не проникнет в самое сердце.

Такси ловить я не стал. Во-первых, вид у меня был слишком помятый и дикий, а во-вторых, платить было нечем: кошелёк остался в куртке, а куртка — на дне порта. Единственное, что согревало душу ледяным огнём, — мысль, что я оставил свой значок детектива дома. А вот будь со мной «Ворон»… Наверное, мне бы пришлось пустить его в ход, и тогда я сейчас лежал бы в каком-нибудь грязном переулке с аккуратным отверстием в черепе.

С такими невесёлыми, словно похоронный звон, мыслями я доплёлся до своего дома лишь утром, когда восток начал окрашиваться грязно-розовым светом. Ключи, конечно, остались в карманах вчерашних брюк. Пришлось вновь звонить, едва держась на ногах от усталости, в дверь миссис Молли.

Она открыла — в своём неизменном цветастом халате, и её доброе сонное лицо вытянулось от ужаса при виде меня: помятая, мокрая до нитки, грязная одежда, голые, в ссадинах ноги, синяки от усталости.

— Зейн, Боже правый! Что с тобой приключилось? Входи, входи скорее! Тебе нужен крепкий чай и сухой плед! У меня камин как раз потрескивает, — она засуетилась, захлопывая дверь и втягивая меня в тёплую, пахнущую пирогами прихожую. — Ох, и угораздило же тебя, беднягу… — она сокрушённо покачала головой, глядя на меня с бездной материнской жалости. — Я всегда говорила, какая невыносимо тяжёлая на самом деле работа в полиции. А мы, простые жители, даже и не видим этого, только вот ваши начищенные мундиры на улицах…

Я поблагодарил её, голос сорвался в сипение, как у старика.
— Миссис Молли… ключи. Я снова их потерял…
— Да не бери в голову, мальчик мой! — Она махнула рукой. — После прошлого случая я сделала несколько запасных копий, сразу подумала, что тебе ещё пригодятся. Держи.

Она протянула мне блестящую, холодную связку. Я взял её, чувствуя, как непослушно дрожат пальцы.
— Спасибо вам. Огромное спасибо.

Я вошёл в свою квартиру, с силой захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, зажмурившись. Тишина. Давящая безопасность. Пусть и зыбкая. Стянул с себя мокрую, пропахшую портовой грязью и страхом одежду и швырнул в ненасытную пасть автоматической стиральной машины. Облачился в халат — это ощущение чистой ткани на коже было почти раем.

Потом, собрав волю в кулак, снова вышел к миссис Молли и, изображая лёгкое мальчишеское смущение, спросил, как обращаться с этим сложным стиральным аппаратом. Она с готовностью, даже с радостью, показала, на какие кнопки нажимать, куда сыпать порошок. Потом снова вздохнула и, глядя на меня с тёплой надеждой, сказала:

— Хорошо бы вам с Элис найти общий язык. Такая замечательная пара…

Я молча кивнул, глядя в пол, не зная, что ещё добавить к этому призраку своей прошлой жизни.

Когда она наконец ушла к себе, я набросился на холодильник. Голод был зверским, сводящей скулы болью. Я съел всё, что нашёл: засохший кусок сыра, чёрствую хлебную корку, горсть солёных оливок прямо из банки. Ел стоя, у раковины, не в силах даже дотащить еду до стола, слушая, как урчит пустой желудок.

«Надо бы всерьёз научиться готовить», — промелькнула абсурдная мысль, пока я доедал последнюю крошку. Потому что даже в самом прогнившем городе, даже с тьмой в крови и травлей за спиной, нужно что-то есть. И это — самая простая и самая сложная правда.

Наскоро приняв душ, смыл с кожи лишь верхний слой грязи, но не въевшееся ощущение портовой сырости, я рухнул в постель и провалился в чёрную, безвоздушную яму сна, пока меня не выдернул оттуда назойливый, дребезжащий звонок. Он бил в тишине квартиры с упорством пулемёта. С трудом отклеив лицо от подушки, я побрёл, словно зомби, на звук в свой кабинет, где на столе стоял громоздкий новый телефон. С дрожью в пальцах поднял трубку.

— Кому там не спится в такую рань? — прохрипел я, голос был похож на скрип ржавой двери.

В трубке раздался нервный, отточенный голос, в котором сквозил плохо скрываемый стресс.
— Я тоже бесконечно рад вас слышать, детектив. И, для вашего сведения, сейчас уже давно два часа дня.

— Утро у каждого своё, — пробормотал я, с силой протирая заспанное лицо ладонью. — В чём дело?

Тот на другом конце сделал краткую, но красноречивую паузу, и в его голосе прозвучала смесь недоумения и слабой, внезапной надежды.

— Вы... вы действительно не слышали о том, что случилось позавчера вечером в центре Холмов?

Я попытался сдержать зевок, но предательский звук всё равно вырвался наружу.

— Что там у вас на этот раз? Фонтан засорился? Или у кого-то служанку украли?

— Вы обязаны безотлагательно прибыть ко мне в палаццо, —его голос моментально стал жёстким и резким, словно лёд, покрывшийся тонкой плёнкой холодной стали.

— Обязан — это когда по официальной повестке из Управления, — отрезал я, уставившись в окно на затянутое серым небом. — Я ещё полежу. Может, загляну. Как-нибудь.

Я не стал слушать возмущённый ответ и резко сбросил трубку, положив её на рычаг, чтобы избежать повторного звонка. Затем повалился обратно на кровать и мгновенно отключился, словно вырубленный.

Следующий звонок был другого рода — настойчивый, требовательный гудок прямо у самой двери. Я с проклятием поднялся, с трудом фокусируя взгляд, и сперва поплёлся в кабинет, но спутанное сознание не сразу сообразило, откуда исходит звук. Потопал к входной двери. На часах в прихожей стрелки неумолимо показывали восемь вечера.

За дверью я кожей ощущал двоих. От них исходили волны холодного, служебного нетерпения и лёгкого брезгливого раздражения. Прильнув к глазку, я увидел — двое в безупречной униформе личной гвардии Ла Бруньеров. Они снова вжали кнопку звонка, и пронзительный звук вонзился в мозг.

Я с силой распахнул дверь, ощущая, как петли жалобно скрипят.
— Какого чёрта вам надо у спящих людей в такое раннее утро? — проворчал я, щурясь от яркого света в коридоре.

Они быстро переглянулись. Тот, кто был постарше и имел лицо словно из гранита, ответил с безупречно-вышколенной вежливостью:
— Сейчас, сэр, ровно двадцать часов вечера. Господин Харлан Ла Бруньер счёл нужным послать нас, чтобы обеспечить ваше сопровождение в палаццо. Просим вас прилично одеться и выйти к нам.

Вот чёрт... Даже если бы я отключил звонок, эти роботы всё равно начали бы лупить в дверь кулаками. Выспаться всё равно не дадут.

— Сейчас, — буркнул я и захлопнул дверь у них перед самыми носами.

Поплелся на кухню, с дрожащими руками заварил себе крепчайший, чёрный как моя душа кофе. Спустя минут десять в дверь снова раздался настойчивый, раздражающий звонок. Я подошёл и, не открывая, прокричал:
— Заткнитесь там, пожалуйста. Я собираюсь.

Неторопливо стоял у окна, глядя на вечерний город, пил кофе, чувствуя, как горькая жидкость прогоняет остатки сна. Затем принял ледяной душ, который хоть немного прочистил затуманенное сознание и смыл липкий налёт кошмаров. Надел чистые, хотя и мятые брюки, неглаженую рубашку, натянул кроссовки — с ботинками пришлось проститься. Облачился в потертый, но верный плащ, нахлобучил на глаза фетровую шляпу, сунул в кобуру под мышкой холодный «Ворон», в карман — отполированный значок детектива. Чиркнул спичкой, зажёг сигару, сделал первую едкую, обжигающую затяжку и вышел из квартиры.

Охранники всё так же стояли там, словно два высеченных изо льда изваяния. Старший оценивающе окинул меня взглядом, полным скрытого презрения.

— Вам бы не помешало привести себя в порядок и надеть наряд, соответствующий случаю, детектив.

Я хлопнул дверью квартиры, мельком подумав, что неплохо бы устроить какой-нибудь тайник для ключа снаружи — на случай следующего ночного визита. Пустил струю едкого дыма им прямо в бесстрастные лица и молча побрел к лестнице, не оглядываясь. Охрана, излучая волны почти осязаемой раздражённости и глубочайшего презрения, двинулась следом.

Покатили меня до особняка, и я буквально слышал, как сжимаются их сердца при мысли, что мои замызганные кроссовки осквернят их ослепительно натертый паркет. Перед входом один из гвардейцев, не меняя каменного выражения, вежливо, но с таким тоном, что спорить было бессмысленно, попросил затушить сигару. Я с раздражением, с силой раздавил её о холодную каменную балюстраду, оставив на светлом камне чёрный след, и вошёл внутрь, в стерильную прохладу вестибюля.

Вестибюль встретил меня гробовой тишиной, нарушаемой лишь тихим тиканьем напольных часов. Меня встретил дворецкий — человек с осанкой, будто он проглотил аршин, и лицом, вырезанным из вечной мерзлоты.

— Тройной кофе. Горький, как моя жизнь, — бросил я ему, не сбавляя шага, и прошёл в до боли знакомую гостиную, где грузно уселся в первое попавшееся мягкое, затянутое шёлком кресло, закинув ноги в кроссовках на дорогой восточный ковер.

Дворецкий, как я позже узнал — Арнольд, принёс кофе на сверкающем серебряном подносе. Я сделал медленный глоток, чувствуя, как обжигающая, почти ядовитая горечь выжигает последние остатки сна. Вкус оказался удивительно превосходным.
— Как вас зовут? — спросил я, поставив тонким фарфоровым движением чашечку обратно на стол.
— Арнольд, сэр, — прозвучал ровный и безличный голос, словно тикание метронома.
— Арнольд, — протянул я уже с лёгкой, почти дружеской интонацией. — К этому божественному кофе случайно не найдётся тех самых бутербродов, что я здесь видел прошлый раз? Или придётся проглотить вместе с кружкой и подносом, а голод останется таким же волчьим?

Когда он бесшумно удалялся, я окликнул его:
— Арнольд! Моя лёгкая небритость не помешает нашей светской беседе с господином Ла Бруньером?
Он замер и обернулся, его взгляд скользнул с моих запылённых кроссовок по помятым, плохо отглаженным брюкам и потёртому плащу до колючей щетины на подбородке. Выдержав идеальную, театральную паузу, он ответил с безупречной, ледяной учтивостью:
— На общем фоне, сэр, это малозаметные детали.

Я улыбнулся ему вслед. Когда он вернулся с подносом, уставленным изысканными маленькими закусками, я искренне, с набитым ртом, поблагодарил:
— Спасибо. Честное слово. Если это ваших рук дело, я бы при случае взял рецепт.

От него на секунду потянуло едва уловимым шлейфом скрытой гордости, хотя лицо оставалось маской невозмутимости.
— Это простейшие бутерброды, сэр. Стейк из мраморной говядины, выдержанный в мёде и вустерском соусе, на подушке из трюфельного мусса и вяленых томатов. Ничего особенного.

— Вкусно, — констатировал я без лишних церемоний и с новым энтузиазмом занялся делом.

Бутерброды не успели исчезнуть и наполовину, когда в гостиную бесшумно вошёл Харлан ла Бруньер. Он остановился в двух шагах от меня, похожий на изящную статую среди беспорядка. Безупречный костюм подчёркивал его совершенство, оттеняя мою неловкость и несовершенство. Я сделал вид, будто последний кусочек с трюфельным муссом несоизмеримо интереснее его светлой особы, и продолжал сосредоточенно есть.

Он тяжело вздохнул, и звук этот был похож на шелест дорогого пергамента. В его голосе звучала глубокая усталость, смешанная с неприкрытой брезгливостью.

— Если бы не наш контракт, пусть и нигде не зафиксированный… Я бы велел выбросить вас отсюда к чертовой матери. Мало того, что вы явились с лицом портового грузчика, так ещё и смели предстать передо мной вот в этом, — он сдержанным, но выразительным жестом обозначил весь мой жалкий наряд.

Я медленно отвлёкся от еды, неспешно прожевал и запил последним глотком кофе.

— И всё же, что за срочность, господин Ла Бруньер? Что произошло такое, что заставило вас терпеть моё общество?

Читать далее

Я сплюнул на пол липкий, тёмный сгусток и поднял взгляд на Николаоса, встречая его холодную маску.
— Я спас твою шкуру, — хрипло, с усилием проговорил я, ощущая, как растрескавшиеся губы пекут. — Как и шкуры многих в том зале.

— Это верно, — безразлично согласился он. — Но ты недооцениваешь таких, как я. Недооценил и Харлана. Суть в том, что преступник сбежал, и никто не знает, где он сейчас скрывается.

Вот оно что. Значит, они не знают, что наемная собака Ла Бруньера — это я. Это была ещё одна, и главная, причина молчать. Ровно поэтому я и пытался извиваться, как угорь. И, что ещё важнее, это означало, что им неизвестно о моей связи с «Дымом». Они видели наглого курьера, а не того, в ком пульсирует чужая сила.

Допрос и избиение продолжались. Я впивался ногтями в ладони, оставляя полумесяцы на коже, и хранил тайну своего имени, своей истинной сущности. Когда им окончательно надоело ломиться в мою глухую оборону, меня грубо, с рывком подняли, потащили, шаркая ногами, в соседнюю ещё более тесную и пропахшую сыростью комнату, швырнули на холодный стул и вновь привязали. Железная дверь с оглушительным лязгом захлопнулась, щёлкнул массивный замок.

Остался один. В абсолютной, давящей темноте, которую лишь чуть разбавляла тонкая, пыльная полоска света под дверью, окрашивая серость стен в блеклые, унылые тона.

Было откровенно хреново — до тошноты. Сломанные рёбра вонзались кинжалами при каждом, даже самом осторожном, вдохе. Нос распух и постоянно подтекал тёплой и солёной кровью. Пальцы рук и ног пульсировали тупой, размытой болью, сливаясь в один сплошной гулкий фон. Даже если бы чудом удалось освободиться, сдох бы я, не доползши и до угла.

Голова была мутная, туманная, мысли расползались в хаотичную кучу, волнами накрывала то липкая паника, то равнодушная апатия. Легче всего было сейчас всё выложить: мол, я детектив, проник сюда по делу. Но это равносильно подписанию себе смертного приговора. Узнают, что детектив осведомлён о «Дыме», тут же возьмут лопаты и начнут копать. Размотают цепочку следов, найдут то самое кафе, вспомнят ту аварию... Быстро сложат два плюс два. Придут к выводу, что перед ними живое хранилище. Только вот передать содержимое я не смогу, поскольку оно не в кармане лежит. Оно глубоко внутри меня — в крови, в плоти, в моей природе. И в тот миг, когда они вычислят мою истинную роль, проследуют по всей этой цепи событий и вновь вернутся ко мне с убийственными вопросами, станет уже поздно притворяться обычным курьером, случайно влюбившимся в девушку.

Серость темноты сжималась вокруг, наползая на глаза. Где-то вдали слышались приглушённые, мерные шаги.

«Думай, Зейн, думай...» — этот приказ самому себе оставался единственным якорем, удерживавшим меня от сползания в небытие. Но мысли, словно пойманные в банку мухи, бились о стекло собственной беспомощности, не находя выхода.

Я сидел в абсолютной, гробовой тишине, и мой мир был высечен из холодного чёрного и призрачно-белого мрамора. Оттенки серого проявляли каждую шероховатость бетона, каждый ржавый заусенец на железной двери. Я прокручивал в голове одни и те же мысли, словно загнанное животное в клетке, отчаянно пытаясь докричаться до собственной внутренней силы, дающей выносливость и ночное зрение. Но мне нужно было больше. Прямо сейчас. Любым способом.

Я беззвучно шептал сам с собой, обращаясь к «Дыму» в самых потаённых глубинах своего сознания, умоляя, требуя. Но в ответ — лишь звенящая тишина и монотонная пульсация боли.

Спустя пару часов за дверью послышались приглушённые, бормочущие голоса — смена охраны. А в моём теле происходили странные, почти невероятные вещи. Боль, ещё недавно жгучая и всепоглощающая, начала рассасываться, превращаясь в глухую, отдалённую ломоту. Я чувствовал, как кости на моих искривлённых пальцах и рёбрах медленно, с тихим внутренним скрежетом, ползли друг к другу, стягивая разорванную плоть. Нос перестал течь, головная боль отступила, оставив после себя лишь тяжёлую, густую пустоту. Хрящи вставали на место с тихим, влажным щелчком, от которого вздрагивало всё тело. Это было жутко и потрясающе одновременно.

Я просто закрыл глаза, отбросив попытки силой воли вызвать перемены, и попытался ощутить это самое «что-то» внутри. Не знаю, что это было и как это делается, но раньше я даже не пытался, пассивно плывя по течению того, что уже имел.

Прошло ещё два часа. Я не спал, но моё сознание погрузилось в странное, отрешенное состояние. И тогда я почувствовал его. Не просто фон, не абстрактную силу, а нечто… родное и знакомое. Оно было глубоко, в самой сердцевине моего существа, и словно излучало тихое, согревающее тепло. От него веяло чистой, почти детской радостью, будто оно скучало по мне целую вечность, ждало именно этого момента.

Я мысленно потянулся к этому ощущению. Почувствовал невероятную лёгкость, почти невесомость, словно моё тело теряло плотность, превращаясь в дым.

Когда я открыл глаза, стяжки на запястьях не просто не мешали — они будто потеряли всякий смысл. Слегка ошеломлённый, я поднял руки к лицу и разглядел в черно-белых тонах свои синеватые, но уже заживающие пальцы.

И в этот самый момент дверь с оглушительным, металлическим лязгом отворилась. В проёме, ослеплённые светом из коридора, возникли силуэты Николаоса и его охранников. Инстинктивно, ещё не осознавая, что делаю, я сорвался со стула и отпрыгнул в самый тёмный угол комнаты — в нишу между стеной и каким-то пыльным ящиком.

Николаос вошёл, его взгляд метнулся к пустому стулу с беспомощно свисающими стяжками.
— Куда он делся?! — Его рев грохнул, словно взрыв, в маленькой комнате. — Вы, недоделанные, его упустили?!

Я замер, не понимая. Они смотрели прямо на стул, на стяжки… но не видели меня? Я стоял в трёх шагах, затаив дыхание.

Охранники заметались. Кто-то шлепнул по выключателю. Голая, неприкрытая лампочка под потолком залила комнату резким, ядовито-жёлтым светом.

И тут со мной начало твориться нечто странное. Легкость и воздушность испарились, уступив место давящей, физически ощутимой тяжести. Радостное, тёплое чувство внутри взвыло от боли, свернувшись в маленькую, перепуганную точку. Стало невыносимо тяжело, словно на мне оказалось сто мокрых тулупов разом. Захотелось кричать, сбросить эту муку, но я лишь сильнее вцепился зубами в губу, замерев неподвижно, словно камень.

Их взгляды беспомощно метались по комнате, скользили по углам, но упорно, раз за разом, проскальзывали мимо меня. Словно я был частью штукатурки, пустым пятном.

— Выключите этот свет, — буркнул Николаос, проводя рукой по лицу. — Он ни черта не прояснит.

Лампочка погасла с тихим щелчком, и комната снова погрузилась в привычную мне родную, комфортную черно-белую тьму. Давящая тяжесть мгновенно испарилась, уступив место прежней призрачной легкости. Я снова мог дышать полной грудью.

— Дерьмо собачье! Живо на его поиски, он где-то тут, — отрезал Николаос, выходя в коридор. — Как только засечём — хватать. А вам... — его голос стал тихим и оттого ещё более опасным, — я потом устрою разбор полётов.

Охранники, бормоча что-то оправдательное, вышли вслед за ним. Дверь осталась соблазнительно приоткрыта, щель манила свободой.

А я всё стоял в своём углу, не двигаясь и пытаясь осмыслить происходящее. Почему они меня не видят? Я что… исчез? Но только в темноте? Свет… свет обжигал ту самую силу внутри и разрывал её покров.

Сердце заколотилось в груди уже по-новому — не от страха, а от осознания открывшейся немыслимой возможности. Я сделал тихий, крадущийся шаг из своего укрытия. Ничего. Никакой тяжести. Подошел к двери, заглянул в щелку. Коридор был пуст.

«Тень», — пронеслось в голове. — «Я стал тенью».

Покидать это состояние не хотелось категорически, до тошноты. Оно было не просто невидимостью — оно было коконом абсолютной безопасности, глубоким покоем, почти возвращением в доисторическое лоно. Я двигался, бесшумно перетекая от одного островка тьмы к другому, от холодного основания стеллажа к густой тени за застывшим станком. Я учился оставаться незамеченным, но быстро понял: движение в этом состоянии выжимало душу. Словно каждая мгновенная переброска внимания и сущности из одной тени в другую требовала колоссальных ментальных усилий. Наваливалась странная, давящая на виски тяжесть, и мне приходилось замирать намертво, слившись с каким-нибудь неприметным углом, просто отдыхать, позволяя «тому» внутри успокоиться и набраться сил.

В конце концов, в огромном и пустом ангаре просто не осталось необходимости тратить драгоценный ресурс. С глухим внутренним щелчком, похожим на выход из транса, я «вывалился» из тени в грубый обыденный мир. Тут же навалилась знакомая усталость, но уже сугубо телесная — ноющая ломота в костях, сросшихся, но ещё хрупких, и дикая, всепоглощающая сонливость. Хотелось рухнуть на холодный пол и провалиться в небытие.

Но идти я мог уже почти нормально. Пальцы, хоть и напоминали скрюченные когти, слушались, на ногу я лишь слегка припадал. Регенерация делала своё дело с пугающей эффективностью. Возможно, всё срастётся как надо — в этом я почему-то был уверен.

Подкрался к массивным воротам ангара, затаив дыхание, и… кожей почувствовал. Нет, не услышал, а именно ощутил, как мурашки по спине поползли, присутствие охранников. Одни стояли прямо за створками, другие — рассредоточились по периметру. Дальше, метров через сто, моё «чутье» пропадало, упираясь в толщину стен и утренний воздух. А сквозь узкие щели в стенах и заляпанные грязью стёкла верхних окон уже настойчиво пробивался рассвет. Значит, я оказался в ловушке. Выскочить навстречу яркому, беспощадному свету невозможно — сразу заметят, да и новая моя способность, как понял, на свету напрочь отказывалась действовать.

Я отполз назад и нашёл гниющую груду пустых складских ящиков — настоящую свалку в самом тёмном углу. Забравшись за них, вновь попытался слиться с тенью. На сей раз это удалось труднее, с сопротивлением. Потребовалось минут десять томительного ожидания, беспомощного шепота и отчаянных мысленных команд, прежде чем знакомое чувство призрачной лёгкости и отрешения медленно вернулось. Но оно того стоило. Внутри тени эта странная усталость отступала, позволяя отдохнуть не только телу, но и истощённому разуму. Я даже не ощущал мучительной жажды или сосущего голода — словно мои потребности замирали вместе со мной. Жутковатое, почти мистическое ощущение.

Здесь я и решил переждать. Выбраться на свет сейчас означало подписать себе смертный приговор.

Минут через десять в ангар с оглушительным грохотом въехал Николаос. И не один. С ним прибыл отряд из пяти человек в строгих, безликого вида формах. Движения их были выверены до миллиметра, синхронны, а взгляды сканировали пространство с холодным, нечеловеческим совершенством. Их поведение до боли напомнило мне Корвиана — того агента Тайной Службы. Настоящие профессионалы.

Я вжал себя в собственную тень, стараясь стать ещё тише, легче, мысленно обращаясь в прах, отблеск, пустоту. Они обошли весь ангар, осмотрели шаткую галерею второго этажа, вернулись обратно, тщательно обыскивая каждый уголок. Теперь они подходили к тому самому месту, где я учился становиться невидимым. Мысленно ругнулся:

«Зейн, в следующий раз выбирай точку потемнее», — шипел я себе, чувствуя, как бьётся сердце даже в таком бесплотном состоянии.

Они прошли метрах в двух, и я уловил обрывки фраз, долетевших из-за ящиков.

— …заедем сегодня за спецоборудованием. Прочешем на более глубоком уровне, надо понять механизм его ухода.

На каком таком «глубоком уровне»? В Академии Справедливости нам не преподавали ничего подобного. Ментальный допрос — да, но это звучало иначе, технологичнее. Если они найдут само место, где я «отдыхал» в тени, они смогут выдернуть меня оттуда, как клеща пинцетом.

Как только они скрылись у выхода, я, перетекая из одной тени в другую, словно призрачная дымка, двинулся в противоположный конец ангара — в самый дальний, Богом забытый угол, где в стене зияли мелкие щели, а снаружи, как я ощутил, никого не было.

За очередной горой ржавого металла и расколотых ящиков я нашёл то, что искал — острый, с зазубренным краем обломок какой-то железяки. Прикинув направление, я принялся за работу. Медленно, с каменным лицом, стараясь не произвести ни единого лишнего звука, я начал откалывать первый кусок потрескавшегося асфальтового покрытия пола, чтобы создать себе спасительный подкоп наружу. Каждый глухой удар отдавался ещё свежей болью в ноющих пальцах, но эта боль была сладостной болью свободы.

Наконец, спустя мучительный, наполненный скрежетом и хрустом час, когда пальцы стерлись до кровавого месива, а ногти почернели и отслаивались от асфальтового крошева, я проделал достаточно узкую, но проходимую лазейку. Просунув голову, горько осознал, что будет адски тесно — до хруста костей. Я стащил с себя куртку, протолкнул её вперёд и начал протискиваться сам, ощущая, как грубый, неровный бетон и острые, словно бритва, кромки арматуры впиваются в спину и плечи, оставляя на коже кровавые полосы. Каждый сантиметр доставался со скрежетом и болью, но слепой адреналин и животная жажда свободы гнали вперёд.

И вот я оказался снаружи, на свежем, пронизанном ветром воздухе, который пах не мазутом и ржавчиной, а солёной морской солью, свежим ветром и… солнцем. Ярким, безжалостно-весёлым осенним солнцем, которое заливало всё вокруг золотым, предательским светом. Никогда ещё я не ненавидел солнечные дни так, как в этот момент, когда моя жизнь зависела от возможности раствориться, как сахар, в спасительных тенях.

Мысль пришла молниеносно и была единственно верной, как приговор: причалы. Они нависают над водой, а под ними — сплошная, глубокая тень. И вода… Вода поглотит всё.
«Попробуйте теперь выцелить меня в воде, ребята», — с горькой, вымученной усмешкой подумал я, ощущая, как солнце жжёт кожу, словно прожектор беглеца.

Я побежал. Вернее, это было жалкое, спотыкающееся ковыляние, переходящее в пьяный бег. Каждый мускул кричал от боли, сросшиеся кости ныли глухой, размытой болью, но холодный страх оказался сильнее. Добежав до края обледенелого бетонного пирса, я, стараясь не произвести ни всплеска, не прыгнул, а просто сполз, как тюлень, в леденящую, маслянисто-жёсткую воду.

Холод ударил, как ток, заставив на мгновение захлебнуться и перестать дышать. Я не оглядывался, не проверял, не сверкают ли на солнце прицелы — нахрен смертельное любопытство. Просто нырнул и поплыл, работая под водой лишь онемевшими руками, к ближайшему причалу, под сырой сенью которого стоял ржавый грузовой корабль.

Вынырнув под массивными, поросшими тиной деревянными сваями, я с хрипом вдохнул воздух, пахнущий затхлой тиной и сладковатой гнилью. Здесь царил благословенный полумрак, пронизанный зеленоватым, призрачным светом, пробивающимся сквозь узкие щели настила. Потребовалось пару минут, чтобы отдышаться, выплёвывая солёную воду, и найти хоть какую-то опору — старую, скользкую балку, выступающую из облезлой стенки пирса. Я вполз на неё, прижавшись спиной к прохладному, влажному бетону, ощущая дрожь, пробегающую по всему телу.

«Надо бы научиться делать это почти рефлекторно, — промелькнула последняя обрывчатая мысль, прежде чем сознание стало уплывать в туман. — Однажды это вытащит меня с того света».

И тогда навалилась обратная, чудовищная сторона моих способностей — та самая неизбежная плата за неестественное исцеление и связь с тенями. Всепоглощающая, костная усталость. Она накрыла с головой, словно тяжёлое, мокрое одеяло. Глаза слипались сами собой, тело обмякло, находя призрачную опору в неровностях бетона.

Я не просто уснул. Я провалился в сон — глубокий и беспробудный, прямо здесь, в этой холодной, грязной, но спасительной тени. В сладкой, животной неге полного забытья, единственном доступном мне теперь убежище от самого себя.

Читать далее

С молитвой на губах я вставил ключ. Старый, измученный мотор кашлянул, чихнул и, на удивление, завёлся с пол-оборота. Я вдавил газ в пол, грузовик рванулся назад, разворачиваясь бампером со скрежетом и сбивая с ног одного из орков, не успевшего отпрыгнуть. В тот же миг ощутил острое, ледяное прикосновение смерти где-то в области сердца — инстинктивно бросился телом на сиденье. Над головой со свистом, рассекающим воздух, пролетела пуля, и в спинке пассажирского сиденья зияла уже дымящаяся, с рваными краями рана, из которой клочьями торчала набивка. С пронзительным визгом шин вынесло меня на главную дорогу, чудом избежав столкновения с мчащимся потоком машин.

Я выжимал из двигателя всё, что мог, но тяжёлый грузовик рычал и вибрировал, словно вот-вот развалится. В зеркале заднего вида уже виднелись слепящие, как прожектора, фары и слышался мощный, низкий рев мотора — погоня началась. На такой развалюхе далеко не уедешь.

Резким рывком нырнул в вонючий переулок, густо пропитанный запахом гниющих отбросов. За поворотом резко зазвенел металл, истерзанное зеркало царапнуло чужую машину, оставив после себя мрачную полосу разрушения. Кто-то отчаянно крикнул вдогонку, но сейчас это уже ничего не значило. Важно было лишь одно — вырваться вперёд хотя бы на мгновение, чтобы выиграть драгоценные секунды.

И снова — острое, жгучее, как удар хлыста, предчувствие опасности. Инстинктивно рванул руль в сторону. Машина тут же затряслась с такой силой, что головой ударился о боковое стекло, а через весь капот и кабину прошёл сокрушительный металлический удар. Двигатель захлебнулся, издал предсмертный хрип, из-под капота повалил густой, едкий чёрный дым. Прямо в мотор попали. Всё кончено.

Не думая, на ходу я с силой распахнул дверь и выпрыгнул на несущийся асфальт, едва успев поймать равновесие и перекатиться, сдирая кожу на ладонях. Ноги сами понесли меня в спасительную серость темноты, в хаотичный лабиринт между домами. Сзади кричали: «Стой! Сволочь! Не то пристрелим!» — сопровождая угрозы глубоким, гортанным матом.

Кажется, они не заметили, в какой именно подъезд я нырнул, словно крыса в нору. Сердце колотилось с такой бешеной частотой, что перехватывало дыхание. Адреналин и страх — такую гремучую, животную смесь я ещё не испытывал. Почти не касаясь ступеней, взлетел по лестнице на пятый этаж и сорвавшимся шёпотом выругался про себя — «Ворон» остался дома. Чёрт бы побрал мою забывчивость.

Вместо того чтобы лезть на чердак, я, задыхаясь, как загнанный зверь, начал колотить в первую попавшуюся дверь. Дверь открыл суровый, небритый мужчина в застиранной майке.
— Кого чёрт…? — Его голос был хриплым от сна.

Я ввалился внутрь, не слушая его нарастающего потока ругательств, и рванул вглубь квартиры, к балкону.
— Закрой дверь, быстро! Сейчас сюда вломится толпа вооружённых головорезов!

— Кто вломился? Какого хрена ты здесь забыл? Вали отсюда!

Он грубо схватил меня за плечо.

Времени не было. Развернувшись, я нанёс короткий, точный удар основанием ладони под челюсть. Он закатил глаза и рухнул на пол, словно мешок с костями. Из соседней комнаты выскочила женщина в ночной рубашке, с перекошенным от страха лицом и начала пронзительно, истерически кричать. Я с грохотом захлопнул дверь на замок и повернулся к ней, в глазах — холодная, отчаянная ярость.
— Ещё один звук, и я тебя замочу, — прошипел я, впиваясь в неё взглядом, залезая в карман пиджака, будто достаю оружие. — Быстро в спальню. И тихо, как мышь.

Она, заливаясь беззвучными слезами, кивнула и пулей умчалась в другую комнату. Я же присел на корточки у балкона, выглядывая в узкую щель между шторами. На лестничной площадке послышались грубые, нечленораздельные голоса и тяжёлые, торопливые шаги.

Время вышло. Распахнув балконную дверь, я перемахнул через перила. Бетонный выступ на мгновение просел и хрустнул под ногой, заставив сердце провалиться куда-то в бездну. Онемевшими пальцами цепляясь за холодные швы кирпичной кладки, я спустился сначала на балкон четвёртого этажа, потом столь же неуклюже и отчаянно — третьего. Оказавшись на земле, замер, вслушиваясь в грохот крови в ушах. Крики раздавались сверху.

И тут я её увидел. Ту самую машину, на которой приехала погоня. «Ноктюрн» (1953 Buick Roadmaster Skylark) цвета ночной грозы, будто из чёрно-белого кино, слепил сверкающим хромом и гипнотизировал изящными линиями. Они оставили её у подъезда, ключи, судя по всему, в зажигании. Истеричный, сдавленный смешок облегчения вырвался у меня из горла. Спасибо, ребята, за такую роскошную оплошность.

Я заскочил в прохладный, пахнущий кожей и дорогим парфюмом салон. Ключи действительно торчали в замке. Сдавленно, больше для себя, пробормотал:
— Спасибо за тачку, ребят. Выручили.

И улизнул, растворяясь в тёмных, безымянных, как и я, улицах Холмов — Верхнего города.

Расслабиться мне не дали. Из соседних улиц, словно призраки из тумана, вынырнули еще два низких тёмных автомобиля охраны, несущихся навстречу с воем, в котором чувствовался профессиональный холод. Проезжая мимо, я отчаянно размахивал руками, указывая пальцами в сторону переулков, откуда прибыл, изображая истеричную панику и показывая направление, куда исчез «опасный ублюдок». Нервы натянулись струнами, готовые лопнуть. Большинство машин рванули туда, куда я показал, но одна, самая настырная, с затемнёнными стёклами, резко развернулась с визгом шин и устремилась вслед за мной, прилипнув к хвосту.

Я швырнул руль в сторону, сворачивая в первый попавшийся глухой, заваленный мусором переулок, вдавив газ в пол до упора. Тот, кто сидел за рулём преследующей меня машины, явно знал своё дело. Он не просто гнался — он чувствовал дорогу, грамотно резал повороты, не давая мне ни сантиметра форы. Пока хотя бы не стреляли. Я наощупь, одной рукой, обыскивал салон, шарил под прохладной кожей сидений в тщетной надежде найти хоть какой-нибудь ствол, нож, хоть монтировку. Ничего. Пусто. Тоска.

Поток машин по мере удаления от центра растаял, скрываться стало не за кем. И преследователи, кажется, пронюхали неладное. Они прижались ещё ближе, начали ослеплять дальним светом, из окна послышались хриплые крики: «Останавливайся! Конец игры! Сейчас пулю в колесо пущу!»

Я пытался выжать из «Ноктюрна» последние соки, но меня попросту протаранили. Жёсткий, расчётливый удар в заднее колесо — моя машина закрутилась волчком и вылетела на пыльную обочину, с грохотом врезавшись в кучу пустых ящиков. На сей раз уйти не удалось.

Я вывалился из двери, но дорогу мне преградили трое — двое крупных мужчин и худощавая женщина, все в безликой тёмной униформе, с поджарыми, готовыми к действию фигурами и стеклянными глазами наёмников.

— Да ладно вам, — попытался я внести нотку беззаботности, поднимая руки. — Я просто заблудившийся гражданин. Видимо, не туда свернул. Тихо-мирно поеду, ладно? Ничего не видел, ничего не слышал. А?.

Ответом был молниеносный, вгоняющий в ступор удар прикладом прямо под дых. Воздух с болезненным свистом вырвался из лёгких. Меня грубо, с отточенными движениями, втолкнули на пассажирское сиденье их машины, двое уселись по бокам, сжимая так, что рёбра затрещали. Попытки заговорить — «Ребята, может, на деньгах сойдёмся? Я случайный свидетель!» — натыкались на гробовое молчание. Со мной попросту не считали нужным вести диалог.

Пока везли, я лихорадочно, сбивчиво соображал, проглатывая ком в горле. Если меня привезут к Харлану, врать будет бесполезно — как мертвому припарки. Его проницательность, подкреплённая древней магией, вскроет всю мою ложь, как консервную банку. Он поймёт, кто вмешался в его идеально выстроенный план с отравленным вином. Мысли метались по клетке черепа, выискивая лазейку. Возможно, ещё не всё потеряно. А если нет… горькая ирония — «Ворон» остался дома.

Меня привезли к порту. Едкий запах солёной воды, тяжёлого мазута и влажной ржавчины ударил в ноздри. Вытащили из машины и, не церемонясь, потащили в один из бесконечных, уродливых ангаров. Задавать вопросы и вырываться было бессмысленно — наёмники молчали, а их стальная хватка не оставляла ни проблеска надежды.

Внутри царила почти осязаемая, давящая тьма, пахло застоявшейся пылью, гниющей рыбой и резким озоном. Спасибо хоть этому проклятому зрению, пробивающему мрак. Меня грубо протащили мимо смутных теней, скрывающих штабеля ящиков и непонятное оборудование, к одинокому островку света под голой, качающейся лампой на длинном проводе. В центре этого жутковатого пятна стоял простой ржавый металлический стул.

Меня швырнули на него, скрутили руки за спиной прочным, впивающимся в запястья пластиковым жгутом. И оставили. Классика жанра, отточенная до автоматизма. Сейчас посижу в гробовой тишине часок-другой, пока не появится тот, кому я представляю ценность. Время на бесплодные размышления. И на медленно подтачивающий страх.

Ровно через полчаса, отмеренные пульсацией в висках, в ангаре послышались чёткие, неторопливые шаги. Сверху, с зыбкой металлической галереи, спустился Николаос. Он постарался придать своему появлению театральный эффект — выплыл из темноты, остановился на самом краю света, отбрасываемого лампой, оставив своё лицо в тени. Я вида не подал, но видел его во всех деталях, так же, как и четыре неподвижные тени наёмников, замерших в темноте по периметру. Они наивно полагали, что невидимы.

Николаос стоял, скрытый мраком, словно паук в центре паутины, когда раздался его низкий, обволакивающий голос, будто доносившийся из самой пустоты:
— Кто ты такой?

Голос из ниоткуда. Не видя его, правда, было бы сложно — и страшно.
— Я просто курьер, — хрипло, сквозь ссохшееся горло, ответил я.

Охранник слева, невидимый в бархатной тьме, нанёс короткий жёсткий удар в скулу. Голова откинулась назад, во рту сразу почувствовался вкус меди с горечью. В глазах на секунду вспыхнули искры.
— Кто ты такой? — повторил Николаос с той же ледяной, безразличной неторопливостью.

— Курьер, — выдохнул я, сглатывая тёплую, солёную кровь.

Охранник повторил удар, чуть ниже. Боль, острая и разливающаяся жаром, пронзила всю челюсть.

— Сегодня в том клубе должно было случиться кое-что... из ряда вон, — продолжил Николаос; его голос был ровным, как поверхность озера, будто он вёл рутинные переговоры. — Почему ты бежал?

— А почему вы гнались? — попытался я парировать, в голосе прозвучала надтреснутая дерзость.

Ответом стал тяжёлый, как молот, кулак в солнечное сплетение. Воздух с болезненным шипением вырвался из лёгких, я согнулся пополам, пытаясь сделать хотя бы глоток.
— Испугался, — выдавил я, слюнявя подбородок. — Не хотелось оставаться на разборках.

— Ты спас ту пианистку. И побежал только после этого. Почему?

— Хотел... спасти хоть кого-то, — прохрипел я, и в голосе дрогнула неподдельная усталость.

Николаос молча кивнул в темноту. Охранник снова врезал кулаком мне в живот. Я закашлялся судорожно, едва не выплеснув желудочный сок.

— Что ты знаешь об этом яде? — Голос Николаоса внезапно раздался прямо над ухом; он бесшумно подошёл ближе, пахнущий дорогим парфюмом и холодным металлом.

— Ничего, — продышался я, тряся головой, сбрасывая капли пота. — Не знаю.

— Как тогда ты узнал об отраве?

— Интуиция… — Я сделал глубокий, дрожащий глоток воздуха. — Сам Харлан сказал… Что этому городу не только помогали, но и мешали… А потом принесли вино. Я сложил два и два. Решил, что он хочет устроить разборку. Может, бизнес отжать? Или ещё что-то такое.

— Например? — мягко, почти по-дружески, спросил он.

— Не знаю... Отпустите, я ничего не знаю.

— Почему ты не хочешь сказать, кто ты на самом деле?

И тут я буквально почувствовал это. Давление. Не физическое, а тонкий, холодный щуп, который попытался ввинтиться в мои мысли. И так же, как тогда в больнице, когда давила Тайная служба, что-то внутри сработало на автомате. Плотная, инстинктивная стена мгновенно отгородила моё сознание. Я даже не успел понять, как её возвёл.

— Я не вру, — хрипло, упираясь лбом в спинку стула, сказал я.

Снова удар под дых. Я скрючился, давясь желчной горечью.

— Как какой-то курьер, — его голос вновь обрел ледяное, методичное спокойствие, — способен просто так пройти на закрытую, тщательно охраняемую вечеринку? Устроить целый спектакль на кухне? Обвести вокруг пальца профессионалов? И каким-то непостижимым образом угадать о покушении на самых влиятельных людей города и страны?

Я поднял голову, смазав окровавленный подбородок о шершавую ткань плеча.
— Интуиция… — упрямо повторил я. — И ещё… его манера речи. Тон. И та фраза… будто кто-то ему мешает. Взгляд… голодный. Будто именно он главный зритель шоу и хочет устроить его исключительно для себя.

В темноте наступила густая, звенящая тишина. Казалось, он взвешивал каждое моё слово на незримых весах.

— Кто тебе платит? — наконец спросил он, и в его голосе впервые прозвучало слабое, но отчетливое раздражение.
— На кого ты работаешь? Такого, как ты, в курьерской службе и в помине не было. Мы это уже проверили по всем базам. А если понадобится, потратим ещё сутки и выясним твою биографию до десятого колена. Или неделю… если твоя личность кем-то основательно прикопана.

Охранник слева снова двинулся, как тень. На этот раз удар пришёлся по переносице, заставив мир вспыхнуть белой болью и на миг уплыть в никуда.

— Кто ты такой? — прозвучал последний, усталый, почти разочарованный вопрос из темноты.

— Значит, я теперь безработный, — хрипло выдавил я, чувствуя, как тёплая струйка крови стекает по подбородку, сплёвывая липкий сгусток на пыльный бетонный пол. — Опять по объявлениям бегать.

Снова удар по лицу. Костяшки со звонким щелчком встретились с челюстью. Звон в ушах усилился, превратившись в навязчивый высокий гул.

— Что ты делал на вечеринке? — Его голос остался прежним — ровным, безразличным инструментом.

Я сделал вид, что окончательно сдаюсь, обмякнув всем телом, словно тряпичная кукла.

— Отвечу... Только, когда не будет лишних ушей.

Он молча кивнул в звенящую темноту. Двое охранников, стоявшие метрах в двух, развернулись с отточенной синхронностью и ушли в глубь ангара — их шаги быстро растворились в пустоте. Ещё двое оставались неподвижны на своих местах.
— Теперь мы одни, — констатировал Николаос. — Можем поговорить.

— Мы не одни, — я кашлянул, горло запершило от крови. — Этот вот сбоку сопит, как паровоз. А эта… — Я едва заметно мотнул головой в другую сторону. — Ерзает. Слышу, как куртка шуршит по грубой ткани.

Николаос на секунду замер, хотя в темноте ему вряд ли было что-нибудь видно. Послышался сдавленный, почти неслышный возмущённый вздох. Они действительно были профи — я их не слышал, просто блефовал, делая вид, будто не вижу.

— Выйдите, — тихо, но не допуская возражений, приказал Николаос.

Николаос приблизился, наконец-то выйдя из полосы тени в тусклый свет лампы. Его лицо было маской невозмутимости, но в глазах читалась усталая, отточенная годами решимость.
— Говори.

Я сделал глубокий, прерывистый вдох, собирая в кучу разрозненные мысли. Полная правда — верная смерть. Полная ложь — тоже. Остается лишь полуправда.
— Элис… Та пианистка… — начал я, искусственно делая паузу, чтобы придать словам нужный вес. — Она моя бывшая. Я… отчаянно хотел воспользоваться этим шансом. Последний раз извиниться перед ней. Надежда была такой: если она увидит меня и поймет, на что я ради неё пошёл, возможно, сжалится.

Он медленно моргнул, веки опустились и поднялись с точностью механизма.
— Что?

— Я люблю её, — выдохнул я с надрывной, почти истерической искренностью, мне даже почти не приходилось врать. Я действительно всё ещё скучал по ней.

— И спас потому, что не простил бы себе, если б она пострадала на моих глазах. А насчёт отравы… — Я замялся, изображая глубокое замешательство. — Просто видел на кухне, когда вносили вино, крошечные, маслянистые пузырьки в толстом стекле. Названия не прочёл. Решил, что это какие-то добавки для вкуса. А уже в самом клубе… У меня просто сложилась картинка. Его речь. Эти взгляды. Потом нашёл первого, с кем поговорил, и выпалил то, что сорвалось само собой. Я не думал, я паниковал. Когда понял, что Ла Брюньер сотрёт меня в порошок просто как досадную помеху… вот тогда и рванул сломя голову.

Николаос несколько секунд молча смотрел на меня, его взгляд, казалось, просверлил меня насквозь, затем взгляд ненадолго отвел в сторону, в непроглядную тьму, где, как я подозревал, скрывался его менталист. Потом он вновь впился взглядом в меня, и в его обычно спокойных глазах впервые вспыхнуло нечто похожее на искреннее, почти человеческое раздражение. Раздражение от абсурда, оказавшегося истиной.

— И всё же, — произнёс он тихо, и в его голосе впервые прозвучала усталость, — ты так и не сказал мне, кто ты.

Он сделал шаг ближе, и его холодная, отбрасываемая телом тень накрыла меня целиком, словно саван.

Читать далее

Я подошел к бару — этой гигантской полированной до зеркального блеска стойке из тяжёлого чёрного дерева, подсвеченной изнутри мягким фиолетовым светом. Никаких ценников — красноречивое, ударяющее по самолюбию молчание, означающее: «Или ты в курсе, или здесь лишний». Остановился в паре шагов, притворяясь, будто изучаю напитки, а сам внимательно наблюдая за поведением каждого гостя. Подходили, коротко называли бармену какие-то свойские наименования коктейлей, брали идеально прозрачные бокалы и отходили прочь, не совершая ни малейшего жеста расчёта. Всё заранее принадлежало им или шло на невидимый счёт. А то дорогое вино, ради которого я затеял эту рискованную игру, явно предназначалось вовсе не для такой лёгкой разминки.

Поймал взгляд юного официанта, ловко лавировавшего с подносом.
— Слышал, тут будут «Слёзы феникса» подавать, — бросил я ему через плечо, кивая в сторону бара, — а здесь только общедоступное пойло.

Официант отработанно, почти без участия мимики, улыбнулся.
— Гости ещё не все собрались, сэр. «Слёзы феникса» и другие эксклюзивные напитки начнут разливать после десяти, с началом основной программы. Как и положено.

— Ага, понятно. Спасибо, — я кивнул и, будто спохватившись, добавил: — А закуски? Что-то зверски разыгрался аппетит.

Он с той же безупречной учтивостью провёл для меня мини-экскурсию, едва заметно кивнув подбородком: фаршированные трюфелями устрицы на дымящихся ледяных пирамидах, тартары из незнакомого мяса с хрупкими лепестками съедобного золота, миниатюрные бриоши с осетровой икрой, переливающейся маслянистыми бликами. На отдельном мраморном столике высились ажурные башни из пористых сыров и как будто инопланетных фруктов. Горячее, по его словам, подадут позже, в антракте. Он предложил рассказать о программе, но я отмахнулся, поблагодарил и наконец повернулся к барной стойке.

— Виски. Один шейкер. С бурбоном. Со льдом, — отчеканил я бармену.

Когда передо мной поставили массивный тяжёлый хрустальный стакан, я наклонился и медленно вдохнул аромат. И мгновенно, словно получив удар по нервам, почувствовал разницу. Это был не тот едкий, бьющий в нос напиток из забегаловок «Сумерек». Это был сложный, многослойный букет с нотами прогорклого дуба, ванили и пыльных библиотек. Вкус оказался ещё более ошеломляющим — обжигающе гладким, с бархатным тёплым послевкусием, которое хотелось смаковать, а не глотать сразу.

— Вторую, — выдохнул я, едва сделав первый согревающий глоток, взял новый стакан и отошёл к столу с закусками.

Мне отчаянно, до дрожи в пальцах, хотелось заесть стресс, заткнуть ком тревоги в горле. Я набрал полную тарелку всего, что попадалось на глаза: нежный тартар, холодную устрицу, рассыпающийся во рту бриош. Стоял в стороне и почти жадно набивал желудок, чувствуя себя не в своей тарелке, словно голодный волк на выставке породистых кошек.

Ко мне подошел полноватый мужчина с аккуратно подстриженными седеющими висками, пронзительно умными глазами и костюмом, сидящим на нём как влитой. Он излучал спокойную, ненавязчивую уверенность, не требующую доказательств.

— Знаете, сразу видно человека, который немного выпадает из общего хора, — сказал он мягким тоном, в котором не было упрека, лишь нейтральная констатация.

Я, запихивая в рот последний кусок тартара, поднял на него недоуменный взгляд.

— Николаос, — представился он без фамилии, словно ее и не требовалось.

В памяти, как щелчок затвора, возникла газетная полоса: «Судоходный магнат: новые горизонты». Один из тех, кто держит за горло морские перевозки в регионе. Не игрок — держатель банка.

— Джерри, — выдохнул я вымышленным именем, сглатывая и запивая закуску оставшимся виски.

— И что привело вас сюда, Джерри? — спросил он, его цепкие, сканирующие глаза медленно скользнули по моему лицу, задержались на манжетах, на не вполне подходящей форме ногтей. От него исходили волны чистого, аналитического любопытства, словно у учёного перед редким экспонатом.
— Что-то ищете? Или просто удачно подобрали пригласительный?

Я медленно потягивал виски, разглядывая игру света в своём стакане.
— Мне просто повезло, — пожал я плечами с наигранной небрежностью, которая, вероятно, выглядела жалко. — Честно говоря, только ради этих закусок стоило сюда вломиться.

Николаос добродушно рассмеялся, и его смех был таким же тёплым и искренним, как рукопожатие старого друга.
— Это вас и выдаёт, мой друг. Не стоит набрасываться на первую попавшуюся еду, словно в последний раз живёте. Выдаёт голодный азарт новичка.

Он кивнул мне всё с той же отеческой, почти жалеющей добротой в глазах.
— Желаю вам всё-таки приятно провести вечер.

И он отошёл, бесшумно растворившись в толпе, оставив меня с внезапно потерявшим вкус виски и пронзительно холодным осознанием: моя маска была дырявой. По крайней мере, для тех, кто родился в масках и видит лица насквозь.

И я откровенно не понимал одного: где же они? Те самые шишки, ради которых затевалась вся эта пышная «сходка», ради «Дыма» и ему подобных проклятых артефактов. Либо их ещё ждут, либо всё решается где-то наверху, в закрытых ложах и бронированных кабинетах этого дворца порока. Туда, в святая святых, мне не пробраться. Моя авантюра сработала на перепуганных поваров и внешней охране, но ребята внутри, те, что с холодными, сканирующими взглядами, — они не проглотят эту удочку. Их я так просто не проведу.

Пару раз ко мне обращались, словно к неодушевлённому предмету, другие гости — холёные люди и даже пара изнеженных эльфов. Их взгляды, полные ледяного безразличия, в котором читалось врождённое превосходство и бесконечное высокомерие, скользили по мне, как по дорогой, но неинтересной статуе. Я старался держаться в самом тёмном углу, вжался в бархатную обивку стены и просто наблюдал, просеивая этот водоворот лиц, звуков и эмоций сквозь сито интуиции, выискивая хоть какой-нибудь обрывок нити, той причины, зачем я сюда пришёл.

В какой-то момент на сцену вышли артисты. Они сменяли друг друга, исполняя, видимо, свои коронные номера. Одна певица запомнилась особенно. Она была в сияющем жёлтом платье, будто отлитом из расплавленного золота. Медные волны её волос казались живым огненным ореолом, а голос… Я никогда не слышал ничего подобного. Чистый, высокий, буквально пронизывающий душу, он не пел, а творил магию, заставляя на миг позабыть, кто ты и зачем пришёл в этот змеиный питомник.

Когда она начала вторую песню, на сцену вышел оркестр. У меня буквально перехватило дыхание. Никогда не думал, что увижу её здесь, в этой блестящей яме. За роялем её пальцы порхали по клавишам с отточенной, почти машинной точностью — это была Элис. Впервые слышал, как она играет вживую. Пусть и в составе оркестра, но её партия звучала живо, дышала, и в ней я узнавал ту самую сдержанную страсть, которую когда-то знал настолько близко, что мог коснуться. Когда артисты заканчивали выступление, некоторые спускались в зал, и я внутренне сжимался, надеясь, что оркестр, и особенно она, не последуют их примеру. Её взгляд, случайно встретившись с моим, мгновенно разрушит всю эту хрупкую карточную конструкцию до основания.

Именно в этот момент я их и увидел — вернее, ощутил. В зал стали входить те, кто даже в море дорогих костюмов и платьев выделялись, словно хищники среди пёстрых рыбок. Я насчитал чуть меньше двадцати. Замечены были они мной вовсе не внешне, а кожей заранее почувствовались. Меня неудержимо тянуло к ним, словно зов родного, глубокого и болезненно знакомого. «Дым». Эти артефакты. Физически ощутив присутствие пяти таких предметов, я понял: пять сгустков чужой, живой воли скрыты на их владельцах. Пять точек ледяного холода в тёплой ауре зала.

И нет, я не сошёл с ума, чтобы попытаться их стащить. Никто не позволил бы прикоснуться даже к одной такой штучке. Но кое-что не давало мне покоя, кроме их осязаемого присутствия. Нечёткий зуд на грани сознания. Глухой звон, который я слышал не ушами, а костями. Или… предвестие? Я всматривался в эту эмоциональную гамму, пытаясь выделить утраченную ноту, тот самый диссонанс, вызывавший мурашки по коже, но не мог. Было слишком много шума — и внешнего, и внутреннего. Слишком много чужих судеб, спрессованных в одном пространстве.

Оркестр умолк, их попросили на бис, как и ту самую диву в золотом платье. А я стоял, бессознательно вцепившись в свой стакан так, что костяшки пальцев побелели, и, должно быть, выглядел со стороны предельно напряжённым. Настолько, что ко мне снова, словно тень, подошёл Николаос. Его лицо выражало лёгкую, светскую озабоченность.

— Джерри, вы хорошо себя чувствуете? — спросил он, его голос был тихим, но резал общий гул, как лезвие. — Вы выглядите... словно видели призрака.

Я сделал судорожный глоток воздуха, пытаясь совладать с предательской дрожью в руках.

— Никогда не слышал ничего подобного, — выдохнул я, и в моём голосе прозвучала голая искренность, не требовавшая притворства. — Это… цепляет за живое.

— Да, — легко согласился Николаос, следя за певицей взглядом истинного знатока. — Диана умеет не просто петь, а задевать струны души. Редкий дар.

Затем он сделал шаг ко мне, сократив дистанцию до опасной. Наклонился так, что его слова, тихие и отточенные, предназначались только моим ушам, словно ядовитые иглы.
— Так кто вы на самом деле, Джерри? И зачем вы впутались сюда?

Моё сердце замерло, но голос, к счастью, не дрогнул.
— Я и есть тот, кем назвался. Курьер. Человек, который всю жизнь вкалывает как проклятый, лишь бы свести концы с концами. А тут… свалился шанс. Просто побыть немного в другом мире. Посмотреть, как живут те, кому я эти самые посылки и доставляю.

— И как же вы прошли сюда? — его вопрос повис в воздухе, острый и неумолимый, как лезвие гильотины.

Я пожал плечами, изображая наивную удаль.
— Да очень просто. Заходишь в туалет, переодеваешься. И вот я здесь. Никто даже пикнуть не успел.

— Вот так… просто? — в его голосе прозвучало лёгкое, почти отеческое удивление, но за ним сквозила стальная логика.

— А что такого? — Я сделал последний глоток виски, ощущая его тепло, которое уже не грело. — Разве один человек способен доставить серьёзные проблемы?

Николаос задумался, его взгляд методично скользил по залу, по безупречно налаженной организации вечера.
— Кое-кого из охраны, пожалуй, придётся уволить, — произнёс он почти с деловым сожалением. — Надо же… простой курьер.

Он усмехнулся, но в его глазах не было ни капли веселья, лишь холодная переплавка фактов.
— Что ж, я буду за вами присматривать, Джерри. Вам бы опасных глупостей избегать. Ради собственного блага.

— Понял, — кивнул я, чувствуя, как холодная струйка пота стекает по позвоночнику. — Спасибо за совет.

Я отошел, стараясь буквально влиться в самый темный и неприметный угол, стать частью обоев. Прошло еще какое-то время, наполненное приглушённой музыкой и нарастающим гулом голосов, и вот — на сцене появился он.

Харлан Ла Бруньер вышел в безупречном чёрном фраке, сидящем на нём словно вторая кожа. Каждая прядь его волос была уложена с хирургической точностью. Его появление не требовало представления; сама атмосфера в зале сгустилась, стала тяжёлой, почтительной.

Он взял микрофон, и его голос — бархатный и властный, пронизывающий — разлился по залу.
— Дорогие гости, друзья, партнёры. Я бесконечно рад видеть всех вас сегодня в стенах моего скромного заведения.

Его взгляд медленно, весомо скользнул по первому ряду, где собрались те самые двадцать человек, чьё присутствие я ощущал как давление на барабанные перепонки.
— Для такой встречи, для таких людей нельзя было подготовить ничего, кроме самого лучшего. Мы пригласили артистов и музыкантов, чей талант является истинным достоянием всей нашей страны.

В этот момент повара и официанты торжественно, как святыню, внесли сверкающие серебряные вёдра со льдом, в которых покоились узкие, изящные бутылки с темно-рубиновой, почти черной жидкостью — «Слезы Феникса».

— И, конечно, особый подарок для истинных ценителей, — Харлан сделал изящный, почти небрежный жест в сторону вина. — Каждый из вас, присутствующий здесь, внёс свой… неоценимый вклад в развитие нашего города и страны. Каждый укреплял её мощь. Или, — он сделал едва уловимую паузу, и в его глазах на миг вспыхнул холодный, безжизненный огонь, — пытался этому воспрепятствовать.

В зале на секунду воцарилась гробовая тишина.
— И сейчас я хочу отблагодарить вас. Не только этим превосходным напитком, но и удивительным шоу, которое начнётся… буквально через несколько минут. Шоу, которое, я уверен, никого не оставит равнодушным и окончательно прояснит расстановку сил в нашем общем деле. Запомните этот вечер. Он навсегда войдёт в историю.

И вот тогда я внезапно, с леденящей ясностью, понял. Понял, что всё это время меня тревожил именно этот странный диссонанс. Пока он говорил, пока вносили вино, моё внутреннее чутьё сосредоточилось на бутылках. От них веяло чем-то знакомым, но глубоко пугающим. Подобное чувство я испытывал рядом с тем проклятым кольцом, найденным в переулке. Этот сладко-горький, тошнотный аромат смерти. Медленной, мучительной, но неизбежной. Этим ядовитым зловонием была напитана каждая капля вина в бокалах, которые теперь с почти ритуальным благоговением наполняют официанты.

Вот почему он не хотел меня здесь видеть! Вот почему Харлан заставил меня дальше гоняться за его «Дымом» — он готовил этот пир. И я, своим отчаянным проникновением, стал свидетелем начала... чего? Кровавой чистки? Устранения конкурентов? Массового отравления?

В этот момент закончилось выступление Дианы. Она, сияя ослепительной улыбкой, спустилась со сцены, а вслед за ней потянулись и музыканты оркестра. Среди них была Элис. Всем почётным гостям официанты почтительно вручали пузатые бокалы с кроваво-красным вином — «Слёзы Феникса». От вина веяло могильным холодом.

Я не стал ждать. Не стал смотреть, как эта отрава коснётся её губ. Опустив взгляд, словно изучаю узор на паркете, быстрыми, но спокойными шагами направился к Николаосу. Приблизившись, склонился и прошептал ему на ухо тихо, но отчётливо, голосом, полным леденящего страха:
— От вина несёт смертью. Оно отравлено.

Его глаза мгновенно сузились, взгляд из заинтересованного превратился в острый, отточенный. Он с молниеносной подозрительностью посмотрел сначала на меня, потом на свой нетронутый бокал с зловеще-рубиновой жидкостью.

— Что?..

Голос его звучал тише шелеста бумаги, но в нём уже звенела сталь.

— Шоу увидит только Харлан, — бросил я ему в лицо, вкладывая в слова всю тяжесть догадки, и, не слушая ответа, резко развернулся, оставляя его переваривать эту горькую пилюлю.

Мой взгляд был прикован к Элис. Я понимал, что рискую всем — картой, фишками, собственной шкурой. Знал, что мой дешёвый, мятый костюм выделяется среди их струящихся нарядов, что меня могут узнать, что любое внимание сейчас — верная гибель. Но я видел, как она медленно, с улыбкой подносит бокал к губам, её глаза блестят от сценического волнения.

Я не побежал — я прошел сквозь толпу быстрым, целенаправленным шагом, словно заметил старого знакомого, и намеренно задел её плечом. Бокал со звенящим хрустальным вздохом выскользнул из её пальцев и разбился вдребезги о паркет, растекаясь кроваво-красной лужей у её изящных туфель.

— Простите, — отрывисто бросил я, не поворачивая головы, и пошел дальше, стараясь раствориться в гуле голосов.

Но я увидел краем глаза, запечатлел на сетчатке. Увидел, как она замерла на мгновение, как её глаза мгновенно расширились от внезапного узнавания. В них промелькнул мгновенный шок, глубокая растерянность, а потом… абсолютный, немой ужас.

В этот момент кто-то в центре зала — один из седовласых гостей — поднял бокал для тоста. Но я видел и другое: Николаос что-то быстро и властно шептал на ухо рослому охраннику, и по залу едва уловимой рябью прокатилась первая волна беспокойства. Шёпот. Взгляды, мечущиеся в поиске угрозы. Муравейник почуял дым.

Я не стал дожидаться развития событий. Резко развернувшись, я зашагал к двери, ведущей в служебные коридоры, уже откровенно расталкивая зазевавшихся гостей. Моё поведение теперь намеренно привлекало взгляды.

— Эй, ты! Стой!

Ко мне тяжело шагнул охранник, перекрывая путь.

— Я спешу! — вырвалось у меня с сиплым от напряжения звуком, и я рывком, ощущая, как ткань пиджака натягивается на плечах, вырвался из его хватки, влетев в знакомый полутёмный коридор. Позади тут же раздались резкие крики. Я уже не шёл — я бежал, подошвы глухо стучали по каменному полу.

Ноги сами несли меня по лабиринту пропахших моющими средствами подсобок, мимо высунувшихся изумлённых поваров. Я выскочил на парковку, грудью врезавшись в прохладный, затхлый ночной воздух.

— Всё в порядке, — бросил я, задыхаясь, дежурному у входа, пытаясь сохранить последние крохи деловитости. — Спешу! Вызов!

И я рванул к своему грузовику. Тут до меня словно обухом дошло: я забыл переодеться. На мне всё ещё был тот самый чужой, пахнущий чужим потом костюм, в котором я стоял в зале, как приговорённый.

— Эй, курьер! — прогремел окрик сзади, голос, полный звериной злобы.

Я обернулся. Двое орков из охраны уже неслись в мою сторону, их лица перекосило яростью. А эльфийка, та самая, с бездушным лицом, уже холодно подняла свою длинную винтовку, щека легла на приклад.

Двери грузовика были так близко — рука уже тянулась к ручке, — и так безнадежно далеко, словно отделены невидимой стеной.

Читать далее

— Да не говори... — он солидарно хмыкнул, почесывая щетинистую щеку. — Завтра бери на двоих, а то я сегодня на сутках.

— Обязательно, двойной, с сиропом, — пообещал я и прошел к машине, ощущая под ногами хруст гравия.

Грузовик походил на неуклюжий, удлинённый седан, переделанный для городских перевозок, с просторным холодным отсеком сзади и тяжёлыми распашными дверями. Шесть часов утра.
«Сущий ад — вставать каждый день в такую рань», — с искусной брюзгливостью подумал я, вставляя ключ в замок зажигания. Двигатель завёлся с сухим негромким кашлем.

Напарника я пока не видел. Было бы удобно, если бы он всё-таки испугался и прогулял.

Спустя минут десять, пока мотор тихо урчал, набирая температуру, я увидел Лейтона. Он семенил через стоянку, елозил взглядом по сторонам, вскочил в кабину и поёжился от пронизывающего утреннего холода. От него исходила густая смесь неуверенности и какого-то лихорадочного нервного нетерпения.
«Игра в покер натренировала меня улавливать чуть больший спектр эмоций». — с прохладным внутренним удовлетворением отметил я, словно рыбак, видящий поклёвку.

— Ну как ты? — спросил я его с широкой, товарищеской улыбкой. — Выспался?

— Нормально… — он отрывисто мотнул головой, уставившись в своё окно. — Поработаем сегодня. Быстрее бы уже…

Нам пришлось весь день нырять по пробкам, развозить безликие посылки, чьи-то запаянные товары, пахнущие клеем пачки почты. Рутинная, выматывающая душу работа. Ближе к вечеру, устроив перекус в пропахшей бензином кабине с жирными бургерами из уличного ларька, Лейтон снова заёрзал. Его внутренняя борьба достигла пика, он буквально вибрировал от напряжения.

— Ладно тебе, дружище, — проговорил я, с наслаждением откусывая от бургера, — Говори уже. Я же вижу, что у тебя на языке накопилось. Выкладывай.

Он смущенно потупился, разминая в руках бумажную салфетку.
— Я... хотел бы уйти пораньше со смены. Очень нужно. Сможешь меня прикрыть? Там осталось-то всего... заехать, взять два ящика и доставить в клуб. Пустяк.

Я одобрительно хлопнул его по плечу, ощущая под ладонью его вздрагивание.
— Да без проблем! Мелочи! Но смотри — однажды и я попрошу тебя о помощи, и ты меня прикроешь, по-братски, договорились?

— Конечно! Ты просто спаситель! Спасибо, правда! — он буквально вспыхнул от облегчения, рассыпаясь в благодарностях, и попросил высадить его у ближайшей станции метро.

Когда я высаживал его, от него повеяло слабым флером вины и сожаления, но я снова его ободрил, скаля зубы в успокаивающей улыбке:
— Всё в порядке, не переживай. Как будто так и надо. Никто ничего не заметит. Я отработаю, поставлю тачку на стоянку. Но завтра обед — за твой счёт! Со стейком!

— Договорились! — он искренне, почти по-детски улыбнулся и, помахав на прощание, почти побежал, заспешив прочь, растаяв в вечерней толпе.

Что ж. Теперь я остался один. В тишине кабины, нарушаемой лишь гулом мотора. Как и планировал. Впереди ждал холодный склад элитных вин, два ящика «Слёзы Феникса» и золотой билет на самую опасную вечеринку города. План сработал почти пугающе безупречно. Оставалось только доиграть эту партию до конца.

Ровно к назначенному часу я подкатил к «Сумеркам розы». Заведение с вызывающе претенциозным названием, но сегодня его ослепительно белый фасад был залит нервным, почти осязаемым потом. У парадного входа меня уже ждали, будто чуму. Управляющий в идеально выглаженном фраке лихорадочно теребил перчатки, а пара официантов в белоснежных, до неестественности, куртках перешёптывались, бросая на мой запылённый грузовик взгляды, полные животного ужаса.

Один из них — молодой парень с испуганными глазами на прыщавом лице — сделал шаг вперёд.
— А где... ваш напарник? — выдавил он, и голос его дрогнул, глядя на пустое пассажирское сиденье.

Я хмыкнул, с грохотом распахнув дверь кабины.
— Дружит с белым фаянсовым троном. Отравился каким-то сомнительным мясным пирожком с лотка. Что делать, нам, простым работягам, приходится жрать всякую дрянь, пока работаем.

Они переглянулись, и на их лицах промелькнуло смешанное чувство острой брезгливости и вымученного понимания. Управляющий выругался сквозь зубы — какое-то замысловатое, но ёмкое эльфийское словечко.
— Доставите? Один? — в его голосе сквозила почти молитвенная надежда.

— Конечно, справлюсь, — отрубил я, спрыгивая на асфальт и ощущая, как подошвы прилипают к разогретому битуму. — Давайте вашу бумажку.

Мне почти швырнули в руки накладную. Я размашисто расписался, выведя на ней нечитаемую закорючку, которую не смог бы повторить даже в трезвом уме и твёрдой памяти. Ребята не стали мешкать и сами, с лихорадочной поспешностью, загрузили в фургон два ящика, с почти религиозным трепетом уложив их на специальные противоударные маты.

— Слушайте внимательно, — управляющий впился мне в локоть, его пальцы были холодными и липкими, как у мертвеца. — Температура. Выше пятнадцати градусов — и вкус погибнет безвозвратно. Вы понимаете? Это святое дело.

Я понимающе кивнул, с усилием высвобождая руку. Они наклеили на лобовое стекло ярко-жёлтый пропуск с замысловатым гербом какой-то торговой гильдии. Теперь я мог игнорировать половину правил дорожного движения. Как приятно.

Без лишних расшаркиваний я забрался в кабину, с ревом завел двигатель и тронулся, оставив нервную кучку людей махать руками позади. Теперь главное — не запороть план на финишной прямой.

Свернув в глухой, пропахший мочой и гнилью переулок, заваленный разбитыми ящиками, я заглушил мотор. Гробовая тишина, нарушаемая лишь отдалённым гулом города, обрушилась на меня. Открыв задние двери, пахнущие холодом и древесиной, я переставил ящики. Один со стуком задвинул в самый тёмный угол, подальше от чужих глаз. Второй оставил у самого выхода. Ловкая, отработанная работа.

Подъезжая к «Греху Неона», вёл себя словно самый загнанный и загруженный курьер на свете. Резко затормозил у служебного входа, не обращая внимания на припаркованные рядом сверкающие экипажи. Быстро вышел, с лязгом распахнул дверь, с глухим урчанием вытянул ящик наружу. Дверь захлопнул бедром, накладную зажмуренно держал зубами — руки-то заняты — и всё так же деловито, не сбавляя темпа, прошёл внутрь, в пространство, пропахшее дорогими духами и опасностью.

Охрана на входе — двое орков в тесных, на грани разрыва пиджаках и эльфийка с восковым лицом и длинной винтовкой в руках — скользнула по мне оценивающим взглядом. Один из орков косо глянул на накладную у меня в зубах, едва заметно кивнул своему напарнику.

— В холодильник, — отчеканила эльфийка, резким жестом указывая вглубь коридора. — На кухне укажут место. Не мешкай. И не пялься по сторонам.

Я промычал что-то невнятное сквозь стиснутые зубы и прошёл мимо, ощущая их взгляды на своей спине. Внутри я двигался с той же деланной неспешной уверенностью, но глаза сканировали всё, как камера: запасные выходы, массивные запертые двери, глухие повороты коридоров, узкую лестницу на второй этаж. Карта местности по фрагментам складывалась в голове.

Холодильник оказался огромным, стерильно белым склепом, где воздух обжигал лёгкие. Я с глухим стуком поставил ящик на свободное место на полу, с размаху швырнул накладную на ближайший хромированный стол и взорвался, срывая голос:

— Да что же это такое?! — Мой голос грохотом отозвался в ледяной тишине. — Меня никто не встречает! Это проклятое вино, черт возьми, не кирпичи! Если оно согреется, вам всем головы пооткручивают, а не мне!

На кухне, где несколько поваров в высоких белых колпаках механически начищали посуду, воцарилась мгновенная, оглушительная тишина, а затем вспыхнула хаотичная, многоязычная ругань. Они бросились ко мне: кто-то заикаясь оправдывался, кто-то с пеной у рта кричал на меня в ответ. В этой свалке один из них, багровый от ярости, вырвал накладную и что-то неразборчиво калякнул в графе «получение». Мне было абсолютно всё равно, что именно.

Я не стал продолжать этот фарс. Развернулся и тем же размеренным шагом покинул кухню, прошёл по пустынному коридору и вынырнул на улицу, в спёртый, пропитанный выхлопами воздух Ностра-Виктории. Охрана уже брезгливо смотрела куда-то в сторону.

Я завел грузовик, с визгом шин отъехал на пару кварталов и спрятал его в тёмной, сырой арке между двумя обшарпанными зданиями. Заглушил двигатель.

И вот тут-то я почувствовал её. Мелкую, предательскую дрожь во всём теле, выдающую подскочивший адреналин. Холодок прошил спину тонкой струйкой. Ладони стали влажными и липкими.

Первый шаг уже сделан. Теперь оставалось лишь ждать и готовиться ко второму. К самому главному. И самому опасному.

Спустя час — ровно столько, чтобы испаритель беспокойства в их головах начал давать сбои, но достаточно, чтобы создать эффект контролируемой паники, — я ворвался на ту же парковку с визгом резины. Грузовик криво замер, едва не чиркнув дверью по зеркальным бортам дорогущих машин. Выскочив из кабины, я не побежал — я пронесся вихрем. Резким рывком с лязгом распахнул задние двери, впрыгнул в прохладную тьму кузова и вынырнул оттуда уже со вторым ящиком, чувствуя его тяжесть в руках, снова зажав накладную зубами, пластик впивался в губы.

Охрана — та самая пара орков и эльфийка — инстинктивно метнулась, схватилась за оружие. Но мой гнев, настоящий, выдавленный из самого нутра адреналином и риском, обрушился на них ещё до того, как они успели что-либо сказать.

— Пропустите, чёрт вас побери! — я прорычал сквозь стиснутые зубы, забрызгивая слюной пластиковую накладку. — Вы что, совсем уже сдурели? Должны были забрать оба ящика сразу, а не один, как последние нищеброды!

Их ошарашило. На физиологическом уровне. Эта дикая, неконтролируемая ярость курьера, который явно боялся за свою шкуру больше, чем они за работу, сработала лучше любого пропуска. Эльфийка, на миг потеряв каменную маску, инстинктивно отступила назад и резким жестом указала внутрь.

— Быстро иди к холодильнику! — прохрипел один из орков, оправившись от шока. — И ни шагу в сторону!

Я не заставил себя ждать. Пронесся по знакомому коридору, заливая его грязным потоком брани. Орал на потолок, на стены, на случайно попавшегося перепуганного уборщика — непрерывный поток брани, в котором виноваты были все, кроме меня.

На кухне меня встретили знакомые лица, уже искажённые ответной яростью. Но я не дал им даже рта раскрыть.

— Заткнитесь! — закричал я, с глухим стуком ставя ящик на кафельный пол. — Забирайте эту дрянь, пока я не разбил каждую бутылку об пол! Вы понимаете, из-за вашей тупости и идиотизма я сейчас по всему городу еду обратно, чтобы вернуть вам то, что дороже ваших же жизней?!

Шум мгновенно стих. В их глазах читался уже не гнев, а первобытный страх перед последствиями. Я видел, как они смотрят на ящик, словно на заведённую бомбу.

И тут я резко сменил тактику. Выдохнул, с шумом провёл рукой по лицу, изображая полное истощение. Моё тело буквально обмякло.
— Ладно… ладно, чёрт… — пробормотал я, и голос мой внезапно стал хриплым и ломким. Повалился на ближайший стул, стоявший у стены.

Один из поваров, самый молодой, сделал шаг ко мне.
— Эй, тут нельзя отдыхать...
— Заткнись, — отрезал я тихим, но стальным голосом, глядя на него вполоборота. — Дай мне минуту, чтобы успокоиться. Голова кружится. Где у вас здесь туалет?

И в этот момент, как по сценарию, появился он — администратор, пожилой мужчина с лицом, будто высеченным из усталого гранита, в безупречном костюме. Холодный взгляд скользнул по мне, по ящику, по застывшим поварам.

— Что здесь происходит? — его голос был тихим и острым, как отточенная бритва.

Я снова взорвался, вскочив со стула.
— Что происходит?! Эти идиоты забыли у меня второй ящик вашего чёртового вина! — я ткнул пальцем в сторону поваров, и рука моя дрожала — от гнева или от игры, я и сам уже не знал. — И теперь, если кому-то из ваших боссов захочется за это открутить головы, я буду стоять в стороне и наслаждаться зрелищем, клянусь!

Лицо администратора дрогнуло. Ужас, чистый и неприкрытый, мелькнул в его глазах.
— Как… забыли? — переспросил он, и его голос на миг сдал, став выше.

Я снова сделал вид, что беру себя в руки, тяжело сел, уставившись в блестящий кафель.

— Вон, второй уже приняли, проверяют температуру, — махнул я рукой в сторону холодильника, жестом, полным крайнего отвращения.

Это сработало. Администратор, как и предполагалось, ринулся не ко мне, а к ящику, к поварам, обрушив на них шквал вопросов и требований немедленно всё проверить.

Суета достигла пика. И в этот момент я, не спеша, поднялся и прошёл в туалет, указанный мне ранее. Дверь тихо щёлкнула за мной. Гробовая тишина. Ослепительный белый свет, холодный блеск кафеля. Прислонившись спиной к ледяной поверхности, на секунду закрыл глаза, выдыхая остатки адреналина. Затем быстрыми, точными движениями стащил с себя синюю, пропахшую потом куртку и штаны курьерской службы, скомкал и запихал их в мусорный бак, придавив сверху грубыми бумажными полотенцами.

Под ним был мой костюм. Немного помятый, пахнущий дорогим табаком и долгим днём, но он стал моей второй кожей. Я поправил галстук, умылся ледяной водой, пригладил волосы влажными ладонями. Из зеркала на меня смотрел уже не взбесившийся курьер, а усталый, слегка надменный посетитель. Может быть, мелкий аристократ, а может, удачливый делец из Сумерек. Весь день ездить в нём было душно, зато теперь я чувствовал себя... как дома.

Выйдя из туалета, я уже не суетился. Шёл по коридору с видом человека, который здесь свой. Пользуясь всеобщей суматохой на кухне, где администратор всё ещё разбирался с вином, я без лишнего шума проскользнул в главный зал клуба «Грех Неона».

Меня пытались остановить дважды. Сначала горничная, которую я проигнорировал, словно назойливую муху. Затем — крупный вышибала у входа в зал. Его массивная рука легла мне на плечо.
— Эй, ты куда...

Я повернул голову и посмотрел на него. Просто посмотрел. Взглядом, полным такого ледяного, безраздельного презрения, словно он был ничтожным отбросом, посмевшим прикоснуться ко мне. Это сработало. Его рука сама собой, почти рефлекторно, отдёрнулась, а я, не меняя выражения лица, прошёл мимо.

Но внутри… Внутри всё сжималось в один сплошной ледяной ком. Тревога билась в висках назойливой, пульсирующей мыслью: «Вот он, момент. Сейчас. Сейчас начнут. И откручивать голову будут уже мне». Каждый шаг по глушащему звуки ковру отдавался в мозгу оглушительным грохотом. Каждый взгляд, брошенный в мою сторону, казался взглядом прицеливающегося палача.

Читать далее