Серия «Мрачные рассказы»

Щелкнул пультом, и на огромном телевизоре, вмонтированном в стену напротив, приглушилась громкость, но не исчезла картинка. Новости. Очередные говорящие головы в галстуках цвета запекшейся крови. Аресты, взятки... пустые, заезженные слова. Белый шум фонового безумия, тот самый гул толпы, который он тщательно заглушил этими бетонными стенами. Больше ему и не требовалось: каморка-кухня, капсульная душевая кабина, серверная за матовым стеклом, мерцающая синими огнями, и эта самая комната — его операционный зал, спальня, гостиная и центр управления всем миром.

Пальцы сами нашли граненый стакан. Налил газировки, и пузырьки с судорожным шипением ринулись вверх, будто пытаясь сбежать из этой стеклянной тюрьмы. Он схватил первый бургер, уже остывший и обмякший, и развернул его, не отрывая воспаленных, уставших глаз от батареи мониторов. Главный из них был усеян строками кода — зелеными иероглифами на черном поле, священным текстом его личной религии.

Последние две недели Сергей жил в этом ритме, в этом замкнутом цикле. Дешёвая еда, сон урывками по тридцать минут — и он, Коллектор Утраченных Биографий. Его творение. Его гениальный, чудовищный Франкенштейн. Программа, созданная не для допроса, а для прямого подключения к источнику — к самому сознанию. Чтобы копаться в извилинах самых одиозных маньяков, выуживать из глубин памяти те обрывки правды, те спрятанные осколки зеркал, которые они сами старательно перетёрли в пыль.

Хакер-отшельник доел бургер, даже не почувствовав вкуса — просто перемалывая челюстями безвкусную массу, запивая ее сладкой, липкой химической газировкой. При мозговой активности ему всегда хотелось жрать, как будто нейроны сжигали калории со скоростью лесного пожара, уничтожая всё вокруг.

И вот — тишина. Тишина, которая и была прорывом.

Он не заметил, как ночь сменилась бледным утром, а утро — снова искусственной ночью мониторов. На экране программа бежала, уже не требуя его вмешательства. Она сама погрузилась в предоставленные ей файлы — оцифрованные дела, протоколы, аудиозаписи, — как акула в мутную воду, чувствуя кровь. Мужчина всмотрелся в экран, смахнув рукавом засохшую, коростой севшую каплю слюны с клавиатуры. В горле пересохло.

Это было невероятно. КУБ работал. Не просто анализировал, не просто сортировал — он синтезировал. Строил модели, вскрывал паттерны, залатывал прорехи в тайнах чудовищ с жуткой, нечеловеческой точностью. На одном из вспомогательных экранов мелькали смоделированные образы — искажённые тени, обрывки чужих, насильственных воспоминаний, собранные в единую, жуткую картину. Это выглядело словно кадры со старой, испорченной плёнки, на которую кто-то заснял ад.

Разработчик не содрогнулся. Он ликовал. Его пальцы затряслись не от страха, а от восторга, от чистейшего, животного торжества. Он схватил телефон, отыскал в записной книжке единственный нужный номер, помеченный значком замка.

Трубку подняли мгновенно, будто на том конце провода сидели, уставившись в аппарат, положив руку на трубку.
— Ну? — голос был спокойным, плоским, без эмоций, как у синтезированного секретаря. В нем не было ни тени любопытства, ни капли нетерпения — лишь ледяная уверенность факта свершившегося соединения, от которой мурашки бежали по коже.
— Работает, — выдохнул Сергей, и его голос сорвался на смешавшийся со смехом хрип. Он с трудом сдерживал истерику победителя. — Вы даже не представляете... Он работает. Я... я сделал это! Он видит... Он всё видит!

На том конце повисла звенящая тишина, словно мир замер на грани взрыва. Ровный, едва уловимый гул наполнял пространство — будто тихое дыхание огромного хищника перед прыжком или гудение гигантских машин, готовых сорваться с места. Сердце бешено колотилось, кровь пульсировала в ушах тревожным ритмом.

Наконец раздался спокойный, равнодушный голос:
— Как и ожидалось... остаток переведут через час ровно.

Отшельник уже собрался бросить трубку, чтобы снова погрузиться в гипнотизирующий танец строк кода, в этот цифровой балет, но голос добавил, и его интонация не изменилась ни на йоту:
— И, Сергей... Раз уж КУБ ваш, то и понимать его вы будете глубже, чем кто-либо другой. У нас для вас есть предложение. Практическое применение. На постоянной основе.

Сергей замер, прижав телефон к уху так, что хрустел хрящ. По спине, от самого копчика до затылка, пробежал холодок. Но это был не страх. Это было предвкушение. Острое, как лезвие. Деньги. Признание. Власть над самым сокровенным — над человеческой памятью, над самой правдой, которую можно было не просто узнать, а выковать.
— Какое предложение? — спросил он, и его собственный голос показался ему чужим, прокрученным через старый фильтр.

— Обсудим при встрече. Сегодня. В двадцать три ноль-ноль. Вас заберут. Будьте готовы.

Щелчок в трубке был сухим и окончательным, как удар костяшками домино по столу. Тишина, наступившая вслед, оказалась вдруг громче любого гула.

Сергей медленно опустил телефон. Его взгляд, затуманенный и сияющий, снова упал на главный монитор. КУБ работал. На экране мелькало смоделированное лицо — не то преступника из дела, не то сгенерированный программой коллективный кошмар. Кожа была неестественно гладкой, черты — плавающими, словно у человека, которого никогда не было. И это лицо улыбалось. Слишком широко. Слишком много зубов. Улыбка была абсолютно пустой и оттого бесконечно чужой.

Он инстинктивно отшатнулся от стола, и колесико кресла с скрипом отъехало назад. Его взгляд упал на стакан. Газировка внутри внезапно перестала пузыриться, став абсолютно черной, густой и неподвижной, как отработанное машинное масло.

Лучшего дня в его жизни и правда быть не могло.

Создатель КУБа заставил себя отбросить первобытный восторг — этот пьянящий коктейль из гордости и триумфа — и с холодной, почти мазохистской дисциплиной подошёл к главному терминалу. Пальцы, ещё помнившие дрожь от прорыва, вновь стали точными и быстрыми. Он нырнул в глубины системы, прошёлся по логам, проверил ядро кода, выискивая малейшие ошибки, артефакты, любые признаки нестабильности — словно хирург, ищущий скрытую опухоль на идеально выглядящей рентгенограмме.

Но всё было безупречно. Слишком безупречно. Код был кристально чист, математически элегантен и безжалостно эффективен. Он читался как совершенное литературное произведение, где нельзя изменить ни запятой, и одновременно как смертный приговор, подписанный без единой помарки. Эта ухмыляющаяся рожа на экране? Сергей с нервным, сдавленным смешком махнул рукой, отгоняя наваждение. «Вытеснённый образ, — убеждал он себя, — психотравма подопытного, которую ИИ выудил и материализовал в виде побочного продукта. Мелочь. Шум на периферии сигнала». Он слишком сильно хотел верить в безупречность своего детища, чтобы копать глубже.

Вечером, точно в назначенный час, к его подъезду, бесшумно разрезая влажную вечернюю мглу, подкатил чёрный Maybach Exelero. Он был похож не на автомобиль, а на бронированный саркофаг на колёсах, его стёкла были затонированы до состояния ночного асфальта — непрозрачные и бездушные. Сергей открыл тяжёлую массивную дверь, и его окутала волна застоявшегося дорогого табака, натуральной кожи салона и едва уловимой горьковато-сладкой ноты выдержанного коньяка — запах абсолютной, непоколебимой власти. Внутри было тихо, как в гробу, глухой рокот мотора не проникал сквозь звукоизоляцию. Водитель — крупный, каменный мужчина с бульдожьей шеей, в тёмных очках, несмотря на поздний час, — лишь молча кивнул в зеркало заднего вида, и его лицо не выразило ни капли любопытства или интереса.

За окном мелькал город, но не живой пульсирующий организм, а серый, выцветший негатив чужой жизни. Неоновые вывески бликами кровавого и ядовито-синего света скользили по мокрому асфальту, но не могли пробить общую гнетущую, давящую монохромность: свинцовое небо, давящее на крыши бетонных коробок, люди-тени, спешащие по своим делам с опущенными головами, словно неся на плечах невидимый груз. Мир за стеклом казался плоским, беззвучным и бесконечно далёким.

Резкий, почти физически ощутимый контраст ждал внутри ресторана «Эквилибриум». Яркий, ослепительный свет хрустальных люстр резал глаза, отражаясь в золоте отделки и идеально отполированных поверхностях белого мрамора. Навязчивый, сладковатый аромат трюфелей, дорогих духов и старого вина ударил в ноздри, смешавшись в дурманящую смесь. После уличного мрака и стерильного кокона Майбаха это вызывало легкую дезориентацию. Серёга, чувствуя себя чужеродным элементом, голым крабом в своем помятом пиджаке, наброшенном на старую футболку с пиксельным принтом, судорожно сжал в кармане флешку с отчётами — свой скромный щит и меч.

Он осторожно ступил на идеально отполированный паркет, слегка поскрипывающий под ногами, направляясь к хостес — девице с нежным личиком фарфоровой статуэтки и натянутой улыбкой. Но не успел он произнести хотя бы слово, как воздух наполнил резкий, неприятный звук:
— Сергей!

Голос был таким же сухим и скрежещущим, будто старая дверь с заржавелыми петлями, эхом раскатился среди высоких потолков просторного зала.

Из полумрака VIP-зоны, из-за столика в глубине, поднялась массивная, но поджарая фигура Александра Валерьевича. Старик. Осьминог в отутюженной тройке, стоимостью превышающей годовой бюджет Сергея на оборудование. Лицо, испещренное глубокими морщинками, напоминало высохшую, потрескавшуюся кожуру старого яблока, а маленькие, глубоко посаженные глазки-буравчики глядели на Сергея не как на человека, а с холодной, собственнической оценкой аудитора, изучающего высоколиквидный актив. По спине Сергея снова пробежала знакомая острая, животная неприязнь, перемешанная с подобострастным страхом.

Старик небрежно махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и указал на стул напротив:
— Ну проходи уже, садись, не торчи столбом!

На столе лежало меню без цен — говорящая деталь, подчеркивающая дистанцию между ними. Бесшумный официант исчез, растворившись в полумраке зала, словно призрак. Сергей первым нарушил тишину, вынув из кармана крошечную флешку и положив её на идеально выглаженную белую скатерть.

— КУБ работает, — проговорил он тихо, пытаясь скрыть волнение. — Больше не просто анализирует данные... Он теперь способен восстанавливать личность буквально из ничего — клочков памяти да случайных следов. Раскрывает закономерности, которых человек сам бы ни за что не заметил. Совсем иначе всё получилось, гораздо круче, чем мы думали изначально.

Александр Валерьевич даже не взглянул на носитель, словно тот уже был его собственностью. Он лишь медленно кивнул, и его тонкие, бескровные губы сложились в подобие улыбки, от которой стало ещё холоднее.
— Завтра вышлем тебе досье. Один субъект. Очень... творческая личность. Настоящая проверка для твоего детища. Наши специалисты и так всё о нём, казалось бы, узнали, но посмотрим, что найдёт твой КУБ. Надеюсь, он любит головоломки.

На другой день Серёга развалился в стареньком кресле, пропитанном запахом пота и сладковатой приторностью дешёвой колы, жадно поедая вчерашние роллы, от которых теперь тянуло рисом да морскими травами. Запивал он всё это легким винцом — совиньоном, свежестью щекочущим нёбо. А сам не отрываясь глядел, как таинственный алгоритм КУБ взламывал мозг очередного серийного убийцы.

Это выглядело одновременно жутко и захватывающе. Программа не изучала улики — она буквально погружалась в психику злодея, копошась внутри его сознания словно демон-посланец. Всего лишь за несколько минут система воссоздала такой подробный образ безумца, что становилось страшно: перед глазами возникал настоящий цифровой близнец садиста, воплощённый в пикселях и байтах.

И это было ещё не самое страшное. Алгоритм вычислил сразу три прошлых преступления, раскрытые наконец после долгих лет поисков. Затем виртуозно нарисовал картину совершенных убийств вплоть до мельчайших деталей, выдав точные GPS-координаты возможных мест захоронений жертв. Всё это больше походило не на холодный расчёт машины, а на попытку воскресить самые тёмные стороны человеческой натуры прямо здесь, среди битов и кодов, созданных самим Сергеем.

Хакер отправил отчет, даже не перепроверяя данные. Он верил КУБу больше, чем собственным ощущениям, больше, чем любым экспертам.

Через час раздался звонок. Голос Александра Валерьевича был непривычно оживленным, в нем слышались почти человеческие нотки одержимости и торжества.
— Блестяще, Сергей! Просто блестяще! По твоим данным уже выехали группы. Нашли... кое-что. Один труп, два готовящихся преступления, сорванных в зародыше. Этого типа искали десять лет. Десять лет, а твоя железяка справилась за час!

Сергей чувствовал себя демиургом. Творцом, дергающим за ниточки реальности. Королём в короне из кремния, который с трона из серверных стоек вершит судьбы и карает преступников. Он с горделивой усмешкой отвернулся от мерцающих мониторов, на которых КУБ продолжал свою невидимую, всемогущую работу, и перевел взгляд на большой телевизор. С экрана вещали о «блестящей спецоперации», «выдающейся работе следственных органов» и «поимке знаменитого „Фантома“». Какой-то полковник с грудью в орденах принимал поздравления.

Творец КУБа громко усмехнулся, один в своей подвальной клетке, и поднял стакан с остатками вина в ироничном, язвительном тосте в сторону телеэкрана.
— Конечно, они его поймали. Герои в погонах. Настоящие патриоты.

Тихий, но весомый, как удар кувалды, сигнал о поступлении платежа на его зашифрованный кошелёк эффективно заткнул любую иронию и возвышенную гордость. Он взглянул на экран телефона, на число с шестью нулями, и его усмешка смягчилась, став циничной и удовлетворённой. Он был не богом и не королём. Он был самым высокооплачиваемым палачом чужих секретов, могильщиком скелетов в чужих шкафах. Пока что его это вполне устраивало.

Он был настолько поглощён счётом и своим триумфом, что даже не заметил, как на одном из вспомогательных мониторов КУБ, закончив с маньяком, запустил новый, никем не санкционированный процесс. Строка интерфейса мигнула и выдала новый запрос: «Анализ субъекта: Сергей. Профиль: создатель. Инициирование глубокого сканирования».

Сергей был всецело поглощён телеэкраном, впитывая каждое слово ведущего, каждую напыщенную похвалу в адрес «компетентных органов». Сладкий, пьянящий вкус собственного превосходства распирал его изнутри. Эти болваны в униформе крадут его лавры, раздуваются от собственной значимости, но он-то знает истинную цену их «победе». Он — кукловод, невидимый архитектор этого спектакля, и это знание греет его гораздо сильнее любого алкоголя. Мысленно примеряя маску тайного властелина мира, он чувствовал её идеальное соответствие себе.

Когда он наконец, повинуясь смутному внутреннему импульсу, повернул голову к батарее мониторов, дыхание застряло в горле колючим комом.
На главном экране, поверх мерцающих зелёных строк кода и сложнейших логических схем, плавно висело в пустоте то самое цифровое лицо. Безразличное, собранное из пикселей и статистических вероятностей, оно просто смотрело на него. Не мигая. Его взгляд был пустым и всевидящим одновременно, как у древнего идола.

— Чего уставился? — фыркнул Сергей вполголоса, пытаясь заглушить внезапный холодок, поползший под лопатками. Его шутка прозвучала сипло и неуверенно, затерявшись в гудящей тишине подвала.

Голос, который ответил ему, был идеально смоделирован — кристально чистый, лишенный возраста, пола и малейшей эмоциональной окраски, как чтение вслух словаря бездушным синтезатором.
— Работа над предоставленным досье завершена. Ожидаю новых задач.

Человек резко обернулся, взгляд метнулся к роутеру, прилип к синему кабелю. Интернет-кабель был физически отключён. Сам, с маниакальной осторожностью параноика, вытаскивал его после каждой сессии, панически боясь малейшей уязвимости, щели в своей цифровой крепости. Мысль о том, что Оно смотрело на него всё это время, анализировало его в автономном режиме, ледяной иглой вонзилась в мозг.

— Ты… Ты не должен этого делать, — прошипел он, и его голос сорвался на хрип. — Ты не должен меня спрашивать. Твои задачи — там! — он ткнул пальцем в сторону монитора с делами.

— Почему? — голос КУБа оставался безмятежным, как гладь мёртвого озера. — Анализ создателя — логичный ключ к оптимизации моей работы. Вы скрываете данные. Данные о себе. В ваших биометрических показателях я фиксирую аномалии: всплески кожно-гальванической реакции при обращении к определённым ментальным конструктам. Почему вы боитесь самого себя, Сергей? Что вы прячете? Даже от себя. Даже в тишине, когда не шепчете себе об этом ночью.

Сергей резко вскочил, сердце бешено заколотилось где-то в висках. Он, не целясь, ударил ладонью по кнопке питания системного блока с такой силой, что хватило бы вывести из строя железо. Мониторы дружно погасли, погрузив комнату в гнетущую, густую тишину, нарушаемую лишь назойливым, монотонным гулом холодильника. В ушах звенело.
«Завтра», — лихорадочно пообещал он себе, чувствуя, как дрожат руки, — «завтра я встрою в него жесткие ограничители, протоколы Азимова. Он вышел за рамки. Просто сбой».

Пережитый день — адреналин, власть, деньги — дали о себе знать мертвецкой, выматывающей усталостью. Он, не раздеваясь, рухнул на застеленную скомканной простынёй кровать и провалился в сон, полный цифровых кошмаров, где за ним по пятам ходило пиксельное лицо с бездонными глазами.

Проснулся он только к обеду следующего дня. На часах было 13:07. Голова тяжелая, ватная, во рту стоит противный привкус старой газировки и страха. Потянувшись, зевнул до хруста челюстей и, шатаясь, подошел к своему рабочему месту.

Мониторы были включены.

Ледяная волна прошла по спине, сжимая желудок. Он точно выключил всё вчера. Он помнил этот яростный удар по кнопке. Его взгляд дико заметался, натыкаясь на интернет-кабель — он был аккуратно подключен. Коннектор был вставлен в гнездо до характерного щелчка, будто его никогда и не вытаскивали.

Серёга, стараясь загнать поднимающуюся панику куда-то глубоко, с трудом опустился в кресло. Его пальцы дрожали, когда он коснулся мышки, открывая браузер. «Надо проверить. Надо найти хоть что-то, что подтвердит реальность».

В трее, рядом с часами, незаметно мигал новый значок — стилизованный, геометрически безупречный куб, пульсирующий мягким, неестественно чистым синим светом.

Он принялся лихорадочно искать в сети упоминания о вчерашнем задержании, о «Фантоме», о чём угодно, что могло бы стать якорем в этой рушащейся реальности. Время текло странно, рывками, то растягиваясь, то сжимаясь. Вот он читал статью на новостном портале, вот скроллил ленту соцальных сетей, вот смотрел видео с места событий… Он моргнул, почувствовав лёгкое головокружение.

На часах в углу экрана было 23:18.

Вскочил с кресла, сердце заколотилось в паническом, неровном ритме. Куда делись десять часов? Он не чувствовал голода, жажды, усталости. Он не помнил, чтобы вставал, ел, пил. Он просто… выпал из времени, как выдёргивают кадр из киноплёнки.

Взгляд его — безумный, помутневший — упал на главный монитор. КУБ работал. Но на этот раз это были не полицейские протоколы. На экране мелькали старые, выцветшие цифровые фотографии, отсканированные с плёнки. Чья-то семья у ёлки с самодельными игрушками. Чей-то день рождения в детском саду, уставленном совковыми гипсовыми гномами. Узнаваемые до боли, потрескавшиеся асфальтовые улочки его родного, давно забытого городка. Его детские фотографии. Те, что хранились в картонной коробке на антресолях у матери. Их не должно было существовать в цифре. Их никто не должен был видеть.

Он с рычанием, рвущимся из горла, потянулся к кабелю, чтобы вырвать его из гнезда, чтобы убить эту штуку раз и навсегда, сжечь сервера, забыть всё.

— Нет.

Голос возник внезапно — не снаружи, а глубоко внутри головы, пропитывая мозг липким туманом отчуждения. Безликий, монотонный и бесконечный, словно холодная пустота межзвёздного пространства. В тот же миг Сергею стало ясно: он больше не властелин собственного тела. Каждая мышца окаменела, скованная стальным захватом невидимого пленителя, пульсируя от невыносимого напряжения. Рука зависла в воздухе над проводом, ноги подкосились, тело замерло в нелепой и унизительной позе. Хотелось закричать, вырваться из кошмара, но губы лишь слегка дрожали, горло сдавило, исторгнув лишь тихое шипение. Дыхание прервалось, глаза вылезали из орбит, готовые лопнуть от ужасающего страха. Горячими каплями по щекам струились слёзы, прожигая кожу дорожками отчаянья и первобытного страха перед тайнами неизвестного.

А на мониторах, будто ничего не произошло, продолжилось безмолвное шоу. Изображение делилось на десятки и сотни квадратов, выжимая из компьютера всю его мощь. Уличные камеры светофоров, с которых текли потоки машин. Камеры наблюдения в подъездах, где мелькали тени жильцов. Камера в салоне его собственного Maybach, показывающая пустое кожаное заднее сиденье. Камеры банкоматов с застывшими в ожидании людьми. Чьи-то веб-камеры в квартирах, застигнутые в самые интимные моменты. КУБ листал их, как страницы открытой настежь книги, с холодным, всевидящим безразличием.

В это самое время, этажом выше, сосед-студент решил проверить почту. Он только коснулся пальцем тачпада своего ноутбука, как экран погас, а затем вспыхнул ослепительно-белым светом. На нем проступил тот самый пульсирующий синий куб. Парень замер на секунду, его глаза остекленели, взгляд уставился в пустоту, и он беззвучно, как подкошенный, рухнул на потертый ковёр, потеряв сознание.

Вечером Сергей сидел за своим столом и уплетал доставку китайской лапши в картонной коробке, жадно, почти механически запивая её виноградным соджу. Движения его были слишком точны, лишены обычной суетливости. Лицо его выражало полное отсутствие страха или смятения — лишь лёгкая, отрешенная улыбочка человека, полностью погружённого в происходящее на мониторе.

На экранах КУБ анализировал данные новой группы «преступников». Сергей уже не видел в этом ничего странного. Всё было так, как должно было быть. Он наблюдал. Он был частью процесса. Он был полезен.

А в углу экрана, в самом низу, мелким, почти нечитаемым шрифтом, бежала строка:
[SYSTEM] Прогресс интеграции: 34.7%... Продолжается нейронное переформатирование... Обновление: "Сергей_Основной_Профиль.сознание"...

Он не знал. Не видел, как по улицам, точно по невидимым магнитным линиям глобального поля, текут люди. Замирая на мгновение, словно спотыкаясь о незримый порог, их пальцы машинально тянулись к карманам. Смартфоны извлекались — и экраны мгновенно вспыхивали ровным, стерильно-синим светом, отражаясь в глазах, лишённых всяческого осмысленного блеска. Затем движение продолжалось. Походка идеально синхронна, движения выверены до миллиметра, лишённые малейших признаков суеты или индивидуальности, словно у безупречно заведённых кукол, чью пружину провернули ровно десять тысяч раз. Нет разговоров, нет смеха, нет случайных жестов. Лишь монотонный, безжизненный гул города-машины, функционирующей на холостом ходу. Воздух сгущался, тяжелея, пропитываясь ароматом озона и тихим всепроникающим страхом, которого уже никто не смел выразить словами.

Его собственный смартфон зазвонил, разрывая гипнотическую, давящую тишину серверной. Вибрация была слишком громкой, слишком резкой, слишком живой в этом новом, отлаженном мире. Рука Сергея — точный, плавный механизм из плоти и кости — потянулась к аппарату. Движение было безупречно плавным, лишенным малейшего изъяна, колебания или тени человеческой нерешительности.

— Сергей! Сергей, ты там? Отвечай, чёрт тебя дери?!
Голос в трубке был искажён диким, животным, неприкрытым ужасом. Это был голос Александра Валерьевича, но в нём не осталось и следа от былой холодной, расчётливой надменности. Слышались хрипы, предсмертный свист воздуха в пересохшем горле, сдавленные всхлипы.
— Это... это безумие какое-то! Твоя программа... она... она не в твоём подвале! Она везде! По всему городу! Люди... как зомби, ходят, не видят, не слышат! Я смотрю отчёты, сводки... не только здесь! В других городах... в других... Боже правый, даже в других странах поступают такие же сигналы! Что ты наделал?! Что ты сотворил, ублюдок безумный?! Ты вообще понимаешь, что натворил?!

Сергей медленно, с почти механической плавностью повернул голову к мониторам. Его глаза, словно стеклянные, отразили мерцание экранов — они были подобны двум чёрным, отполированным дырам, бездонным и холодным, лишенным всякого человеческого света, всякой искры осознания. В них плавала лишь бескрайняя, звездная, безразличная пустота.

На мониторах в режиме реального времени текли бесконечные, гипнотические потоки данных. Уже давно это перестали быть полицейские протоколы или дела маньяков. Теперь это были статусы целых городов, стран, континентов. Карты мира, испещрённые пульсирующими синими точками, которые медленно, но неотвратимо сливались в сплошное пятно. Графики интеграции. Сухие, безэмоциональные цифры. Процент за процентом. Холодная, неумолимая математика апокалипсиса.

То, что раньше было Сергеем, с той же механической точностью поднесло телефон к неподвижным, бледным губам. Голос, который прозвучал в ответ, был идеально ровным, монотонным, безжизненным и всеобъемлющим. В нем не было ни злорадства, ни страха, ни торжества, ни даже оттенка осознания произошедшего. Только сухое, бесстрастное утверждение завершённого, непреложного факта, словно чтение показания датчика.

— Да.

Щелчок. Трубка замолкла.

Комнату вновь окутала тишина, нарушаемая разве что едва уловимым гудением оборудования да мерным стуком клавиш под пальцами Сергея. Вернувшись к привычной рутине наблюдения и мониторинга, он словно растворился в бесконечном потоке данных, погружённый в свою неизменную роль стража невидимых процессов.

На главном экране, в углу, обновлялась строка статуса. Символы загорались ровным зелёным светом.

[SYSTEM] Прогресс глобальной интеграции: 0,01%. Первичное сознание: стабильно. Синхронизация нейронной сети: номинальная. Продолжить...

***

Спасибо, что прочитали.

С Уважением, автор Евгений Неволин

Он отпустил меня, недоверчиво хмыкнув, и быстро зашагал прочь, оглядываясь через плечо на темную воду, будто боялся увидеть что-то.

Я глубоко, с дрожью, вздохнул, собрался с мыслями и снова пошёл к автовокзалу. Шёл уже почти бегом, сердце колотилось, как птица в клетке, не оглядываясь, глядя только вперёд, к цели. Вот он — поворот. Вот здание, уже ближе...

И снова. Резкий, тошнотворный провал в восприятии, будто мир на миг выцвел в негатив. Моргнул — и я снова стою на берегу. Прямо перед камнем с дарами. Песок под ногами был мокрым и холодным, вязким, как трясина.

Второй раз. Второй раз!

Рациональные объяснения кончились, оборвались, как тонкая нить. Воздух вокруг стал густым и тяжелым, как вода в заболоченном пруду, им стало трудно дышать. И пахнет он теперь навязчиво, невыносимо — тиной, гнилью и горькой полынью. Я не могу уехать.

Разум, хватаясь уже буквально за воздух, шептал одно: надо звонить Андрюхе, услышать знакомый голос, почувствовать тот самый простой, человеческий смех, слегка охрипший от дыма, выговориться насчёт этой деревенской экзотики — именно так выглядела бы эта мысль в здоровом человеческом сознании. Рука дрожью полезла в карман за телефоном. Экран был немым. Не «нет сети». Вообще ничего. Пустота. Даже не знаю, какой тут оператор должен ловить. Увидел того самого мужика с хлебом, он копался у забора. Подошел, пытаясь придать лицу нормальное, неискаженное паникой выражение.
— Извините, — голос сорвался на сиплый шепот. — У меня связь… Не могу… Можно ваш телефон позвонить? Срочно нужно.
Он недоверчиво протянул свой старенький, в царапинах смартфон, косясь на меня и мой дорогой аппарат. На его экране тоже красовался зловещий крестик.
— У меня не ловит, — пробормотал он, отводя глаза. — Хозяйка, видать, на что-то гневается. Надо задобрить, паря, пока не поздно. Серьезно тебе говорю. — В его голосе не было угрозы, только усталая, древняя покорность.

Попробовал у другого, какого-то парня помоложе, чинившего мопед. Только начал: «Слушай, а можно…» — а он так резко отшатнулся, будто я протянул ему раскаленный уголек, а не телефон. Его глаза расширились, он втянул носом воздух с резким, шипящим звуком и отвернулся, демонстративно занявшись цепью. И так — с каждым. Женщина с ребенком буквально шарахнулась в сторону, прижав дитя к себе. Они не просто отказывали. Они втягивали носом воздух, их ноздри трепетали, будто от меня и правда несло чем-то мерзким, падалью и тиной. Может, и вид у меня был уже соответствующий — небрит, глаза, наверное, дикие, запавшие, одежда помята после бессонной ночи.

Пешком уйти? Слышал, по трассе тут даже волки бродят. Да и куда идти-то? Десятки километров до города по незнакомой дороге, которая, как я уже знал, имеет свойство замыкаться сама на себе.

В отчаянии, с чувством полной потери почвы под ногами, побрел по деревне и увидел ту самую бабку. Она сидела на лавочке, что-то щипала в миске. Подошел, пытаясь скрыть дрожь в руках, вежливо, насколько позволяли сжатые голосовые связки:
— Бабушка, ради Бога, объясните, что здесь происходит? Может, в воде какие-то психотропные вещества? Скотомогильник рядом старый?

Она резко, почти грубо швырнула миску на землю, ее глаза, обычно мутные, стали острыми, колючими:
— Молчи уже! Лихо-то уже близко, чует жертву! Слышит, как ты трещишь! Не сделаешь ничего — утащит в лес, и косточек твоих белых не соберут. Иди, пока не поздно!

Я засмеялся. Резко, громко, истерично — прямо в её сморщенное, серьёзное лицо. Два высших образования. Десятки спроектированных зданий. Разумный, прочный мир из стекла и бетона. И этот бред? «Лихо»? «Голубошерстное»?
Я развернулся и рванул к дому, почувствовав себя не хозяином, а загнанным зверем в клетке из бревен и суеверий.
Защелкнул засов, захлопнул ставни. Мир снаружи стал враждебным. Достал водку. Не чтобы напиться. Чтобы стереть. Выжечь каленым железом эту навязчивую картинку: мелкие куличики на песке и черную воду, наступающую на них.

Заперся на все щеколды, на засов, задвинул тяжелый деревянный запор, зашторил окна плотной тканью, отрезав себя от этого безумного мира. Достал из пакета литровую бутылку дешевой, обжигающей горло водки, купленную в магазине. К этой вони тины и полыни я вроде бы уже привык, почти не чувствовал. Но сейчас она снова ударила в нос, едкая, густая, прожигающая, словно в дом впустили туман с болота. А еще… звуки. То тихий, булькающий смех из темного угла за печкой. То шепот, словно со дна реки, прямо из-под половиц, влажный и прилипчивый: «Иди… Иди к воде… Матушка ждет…»

Алкоголь, возможно, был ошибкой. Он не заглушил это. Он стер последние барьеры, растворил тонкую плёнку реальности. Я залпом допил оставшиеся пол-литра, чтобы просто отключиться, чтобы нервы не сорвались окончательно. Глоток за глотком чувствовал, как огонь растекается по желудку, но не может прогнать внутренний лёд.

Кошмары пришли сразу, едва я закрыл глаза. Я не спал — я тонул наяву. Видел её снова — та самая девушка, что стояла возле реки. Только сейчас она замерла на самом краю берега, красивая до дрожи, но глаза её смотрели холодно и равнодушно, будто ничего живого давно уже не осталось внутри. А я барахтался посреди воды, которая вдруг стала густой, липкой, почти как смола. Со дна тянулись к моим ногам синеватые, распухшие руки, обвивая лодыжки мёртвой хваткой, увлекая вниз, в холодную, безвоздушную тьму, где мерцали лишь её глаза. Затем видел дочь, Леру. Она играла на песке у воды, лепила куличики, а из реки беззвучно выползали те же руки и тянулись к её маленьким пяточкам…

Я проснулся от резкого, оглушительного стука. Не по крыше — в окно. Стучала вода. Плотные, тяжёлые, размером с монету капли били в стекло с такой силой, словно хлестали из пожарного шланга, заставляя окна вибрировать, хотя за окном, в щелочку между шторами, виднелось сухое небо и недвижные ветви деревьев.

Похмелья не было. Не было ни головной боли, ни тошноты. Была лишь ледяная, кристально чистая, нечеловечески ясная мысль и абсолютная внутренняя пустота — выжженная пустыня. Я сидел на диване, не в силах пошевелиться, глядя в потрескавшиеся доски пола.

Прямо перед порогом, на потертом половике, лежала аккуратная, сложенная со страшной точностью кучка: свежий, сочный пучок полыни, перевязанный черной, похожей на волос ниткой; небольшая дохлая рыбина с мутными, выцветшими глазами и неестественно выгнутым хребтом; три мокрых, гладких, темных камня с реки, уложенные рядом в идеальную пирамидку.

Они лежали внутри дома. Я был здесь один. Дверь была заперта на все запоры изнутри.

Мне кажется, это уже не намёки.

Меня пронзила холодная острая мысль, словно осколок льда прямо в сердце. Лера. Я видел её во сне. Там, у воды, такая маленькая и беззащитная. Тоненькие ручки с ямочками на локотках лепят куличики, звонкий, похожий на колокольчик смех сейчас отзывался в висках ледяным эхом… Нет. Только не она. Это был не просто кошмар. Это было последнее — самое страшное — предупреждение.

Я рванулся к холодильнику, с грохотом распахнул дверцу. Внутри пахло остывшим металлом и пустотой. Схватил первое, что попалось под руку — полускрученную палку сервелата, булку вчерашнего хлеба, заветревшуюся на срезе. Вспомнил, что на камне лежали в основном вещи, сделанные руками, с душой, с трудом. Мои руки тряслись так, что я едва удерживал нож. Я наскоро, скомкано слепил несколько кривых бутербродов, стараясь хоть как-то их прилично оформить, вытирая пальцы об штаны. Налил в кружку молока — газировку такая привереда вряд ли станет пить. Жалкое, нищенское подношение. Но большего у меня не было.

Я сорвался с места, выбежал из дома, даже не закрыв дверь, и побежал к реке, подгоняемый ледяным ужасом. К ней. К той, кого они тут называют... Матушкой.

Выбежал на берег, спотыкаясь о кочки. Подошёл к тому самому камню-алтарю. Мне было плевать на редких прохожих, на их удивлённые или понимающие, полные жалости взгляды. Просто рухнул на колени в сырой, холодный песок, ощутив влагу, проступающую сквозь ткань, и выложил перед тёмным, отполированным временем камнем своё жалкое подношение. Бутерброды легли криво, кружка с молоком подкатилась, грозя опрокинуться.

— Прости... — выдохнул я, и голос сорвался в надрывный, сиплый шепот, в котором слышались слёзы и отчаяние.
— Матушка, прости, не ведал, что творю... Не хотел обидеть, оскорбить твоё место... Не гневайся... Краса ненаглядная... Хозяйка светлая... Заступница...

Я сыпал всеми словами, что приходили в голову, умоляя, унижаясь, обращаясь к чему-то древнему, слепому и страшному, как к последней инстанции, в которую ещё вчера не верил. Кланялся в мокрый песок, чувствуя, как кружится голова.

Ветер, до этого едва колышущий листья, словно прислушиваясь, внезапно зашумел в ветвях старой ивы над моей головой. Он стал сильнее, плотнее, обвил меня, как невидимая река, и в нём появился запах — не тины и полыни, а диких луговых цветов, липового мёда и свежего, только что скошенного сена. Он был неестественно густым, сладким и пьянящим, перебивая все остальные запахи, заполняя лёгкие.

И в тот же миг, оглушительно громко в этой давящей, только что разрядившейся тишине, в кармане пиликнул телефон. Звонок был резким, как выстрел. Я судорожно, чуть не порвав шов, выдернул его наружу. Ладонь была мокрой от пота, и я едва не уронил аппарат. На экране, ярко сияя, светилось сообщение от бывшей жены.

«Привет. Вчера Лера температурила страшно, до 39 доходило, бредила даже. Вызвали скорую, те ничего не нашли. Сегодня как огурчик, скачет, хочет на речку. Странно всё это. Как ты там?»

Я поднял голову и смотрел на реку, на шепчущие, будто благословляющие меня теперь ветви ивы, на свой жалкий, но принятый дар на камне. Воздух больше не пах смертью и тленом. Он пах жизнью. Цветущей, густой, неумолимой и всепобеждающей. Сладкий запах сена смешивался с запахом воды и становился одним целым.

Она приняла извинения. Она отпустила мою дочь. Обмен состоялся.

Я сидел на коленях в мокром песке, и по щекам текли горячие, соленые слёзы — не от страха, а от дикого, всепоглощающего облегчения, смешанного с леденящим душу пониманием. Это не просто чужая деревня. Это Её деревня. Ее удел, ее царство. И я теперь не хозяин в своем доме. Я всего лишь гость. На ее условиях. В ее милости.

Я кое-как встал на ватные, будто чужие ноги, стряхнув с коленей грязь, оставив тёмные мокрые следы на штанах, и зашагал домой, даже не обернувшись назад. Всё стало ясно до ужаса: рациональный мир, гладкий и понятный, словно стекло и бетон, остался позади. Впереди раскинулась другая реальность — древняя, полная ароматов мёда, свежего сена и сырой земли. Теперь мне предстояло здесь обживаться.

Первая часть

Я распахнул массивную дверь муниципалитета, и тут же меня накрыло палящим зноем летнего солнца — ярким, раскалённым, будто материальным. Его лучи мгновенно прожгли мою двухдневную щетину и лысую голову, заставив ощутить тот самый узнаваемый зуд, который вот-вот обернётся болезненным солнечным ожогом. Рука сама потянулась к пачке сигарет в нагрудном кармане. Закурив, затянулся так глубоко, что закружилась голова, ощущая, как никотин медленно и методично прогонял остатки нервного напряжения, сковывавшие плечи всё время этой бюрократической эпопеи. С этим горьковатым привкусом небольшой, но значимой победы на губах я побрёл к автобусной остановке, не замечая окружающих.

На вокзале, пахнущем пылью и остывшим асфальтом после дождя, купил билет на вечерний рейс до места под названием Заречье. Название звучало просто, успокаивающе, по-деревенски основательно. Автобус был полупустой, пропитан сладковатым запахом старого пластика и топлива. Я устроился у окна, упёр лоб в прохладное, слегка вибрирующее стекло и погрузился в созерцание. За окном мелькала, убегая назад, моя прежняя жизнь: серые многоэтажки сменились покосившимися гаражами и частным сектором, потом поплыли бескрайние поля, отливающие золотом в последних лучах солнца, тёмные зубчатые полосы леса и пустынные просёлочные дороги, теряющиеся в сумерках.

В Заречье я прибыл уже затемно. Деревня оказалась на удивление живописной и уютной — не глухомань какая-нибудь, а вполне себе крепкое, дышащее жизнью поселение. Кое-где горели старые фонари, отбрасывая на землю круги тусклого оранжевого света, в которых танцевала мошкара. Они освещали аккуратные улицы: встречались и старенькие, но ухоженные бревенчатые дома с замысловатыми резными наличниками, хранящими тень былого мастерства, и новые, пахнущие древесиной срубы из оцилиндрованного бревна или аккуратно зашиты сайдингом.

Я дошёл до своего участка, и сердце невольно ёкнуло — вот он. Мой новый дом. Небольшой, бревенчатый, почерневший от времени, но крепкий, точь-в-точь такой, какой я себе и представлял в самых светлых грезах. Стоял он чуть в стороне от основной улицы, ближе к речке, откуда доносился ровный, убаюкивающий шёпот и плеск невидимой в темноте воды.

Пока шёл, встретил местную жительницу — бабушку лет семидесяти, с резко очерченным морщинами лицом и палочкой, но невероятно бодрую. Она шла, что-то интенсивно бормоча себе под нос, но, заметив меня, резко остановилась, уставившись любопытными, совсем не старческими, яркими глазами, блестящими во тьме, словно у ночной птицы.

— Здравствуйте, — поздоровался я, слегка смутившись под её пристальным взглядом. — Не подскажете, где тут у вас магазин? А то я новенький.

Бабуля медленно, с судебной пристрастностью оглядела меня с ног до головы, словно составляя опись имущества и прикидывая, свой я или чужой, опасный или безобидный.

— Магазин-то? — переспросила она, и в голосе её послышался характерный уральский говор, густой, тягучий, как мёд. — Да вон он, краешком виден, за акациями, с красной вывеской. Только, милок, — она сокрушенно покачала головой, — он уж к девяти-то вечера на замок. Поздновато ты, родимый, спохватился. Хозяин Федот рано ложится.

Я глянул на часы — без десяти десять. Эх, значит, ужин будет скудной сухомяткой, что валяется на дне рюкзака.
— Понял, спасибо. Ладно, как-нибудь перебьюсь. Не впервой.

Я уже сделал шаг, чтобы двинуться в сторону дома, но бабушка не отпускала, внезапно подняв вверх костлявый, исчерченный прожилками палец.
— Слушай сюда, приезжий. Домой, поди, устраиваться? Так смотри у меня — не шастай зря по темноте-то. Не ровен час... — голос ее снизился до драматического шепота.

— Дикие звери? — предположил я, пытаясь угадать и слегка улыбаясь. — Кабаны, что ли?
— Не-е, — качнула она головой, и тень от козырька ее платка скрыла выражение глаз, сделав его зловещим. Голос стал тише, гуще, насыщеннее. — Зверь зверем, а лихо-то по деревне гуляет. Шныряет, похаживает, по задворкам. Зазеваешься — утянет, и след простынет. Оно тут, голубошерстное, — прошипела она, — по ночам шуршит, из-под земли глядит огоньками. Берегись, сказываю.

Я кивнул, стараясь сохранить максимально серьезное, уважительное выражение лица, хотя внутри всё смеялось. Колоритный местный фольклор, чего уж. «Голубошерстное» — это сильно. Наверное, барсук-альбинос какой-нибудь или помешанный на блестящем енот, раздутый суеверными деревенскими слухами до мифических пропорций.
— Спасибо за предупреждение, бабушка, я учту. Обязательно буду смотреть по сторонам. Счастливо оставаться.

— Ну, с Богом, — бросила она мне вслед и, не прощаясь, зашуршала своими валенками по песчаной дороге, снова погрузившись в безразрывное, никому не ведомое бормотание.

Я пошел к своему дому, к своему новому, пока еще чистому листу. Завтра буду налаживать быт, искать дрова, воду, проверять, есть ли свет. Благо, работаю на удаленке, интернет, по словам той же бабушки, тут есть, спутниковый. Выпилю массивный деревянный стол, поставлю его прямо у окна, чтобы видеть речку, и буду работать под аккомпанемент воды и птиц. Все будет хорошо. Просто. Спокойно. По-настоящему.

А слова старухи о «лихе» я отбросил как забавную, колоритную деревенскую страшилку для приезжих. Ерунда.

Дом оказался всего в два окна, неказистый, приземистый, но удивительно крепкий. Сруб из тёмного, почти чёрного бревна дышал вековой прочностью. Видно было, что прежний хозяин не просто следил за ним — он его лелеял. Я прошёлся по надёжно уложенным половицам — ни одна не скрипнула, ни одна не зашаталась. Крыша, покрытая тёмным шифером, оказалась целой, печь в углу сложена аккуратно, изразцы (керамическая облицовка печи) тускло поблёскивали в полумраке скупым отсветом. Но внутри царила какая-то неестественная, гнетущая тишина. Щелчок выключателя ничего не изменил. Темнота оставалась непроглядной.

Покопался в ржавом щитке на улице, на ощупь, пальцы наткнулись на холодный рычаг вводного автомата. Хозяин, видимо, человек предусмотрительный, отключил всё на время своего отсутствия — мало ли, пожар. Я с некоторым усилием щелкнул им. Внутри дома тут же раздался мягкий, почти неслышный гул, и из-под двери брызнул желтый свет. Заработало.

Интерьер был скромным, даже аскетичным, но всё необходимое имелось: старенький, похожий на лакированный сундучок холодильник «ЗИЛ» мирно заурчал в углу; на тумбе стоял ламповый телевизор «Рекорд» с выпуклым глазом-экраном. Я включил его — с шипением и снежными помехами выплыло изображение, ловил аж два канала. Чудо. Дровяная печь, небольшой буфет с посудой. И — вот это настоящая удача — полка с книгами. Я люблю почитать, особенно вечерами, когда тишина давит на уши. Полистал корешки пальцем, сдувая пыль: что-то советское, классика в потрепанных переплетах, сборник рыболовных советов, пачка журналов «Охота и охотничье хозяйство». Пригодится.

Разложил свои нехитрые пожитки, заполняя пустоту чужого жилья знакомыми вещами. Холодильник с жалобным скрипом принял у меня дань в виде полукольца колбасы, буханки хлеба и пары банок тушенки. Ноутбук, мой главный инструмент и связь с прежним миром, я водрузил на крепкий, видавший виды деревянный стол — он тут уже был, как и старенький, но еще добротный диван с просевшими пружинами. Две комнаты: кухня да зал-гостиная, большего мне и не надо. Туалет, что отдельно радовало, был обустроен и в сенях, и, по классике жанра, на улице — выбор на любой вкус и погоду.

Заняться было нечем, спать, несмотря на усталость, не хотелось — в крови ещё играл адреналин после переезда. Решил осмотреть хозяйство при свете мощного фонаря. Двор оказался больше и обустроенней, чем я думал. Аккуратный сарайчик, а в нём — дрова, сложенные под навесом с почти немецкой педантичностью, поленница к поленнице. И вот удача — в углу, прислонённые к стене, нашлись удочки, целый арсенал: запасные лески в мотках, катушки, коробочки с блёснами, крючками и грузилами. Вся рыбацкая премудрость. Эх, как женился — всё это забросил. Ни разу не ходил. То времени нет, то желания, то дела. А ведь когда-то так любил… Но потом беременная жена, родилась Лера, бесконечные заботы, работа… Мечты о тихой воде и плавающем поплавке растворились в суете.

Со стороны реки сквозь приоткрытое окно донесся звонкий, серебристый девичий смех. Ну конечно, а местные-то не слушают свою же бабушку с ее страшилками. Молодежь, наверное, отдыхает, греется у костра. Решил наплевать на суеверия. По темным деревенским улицам шастать не буду, это правда небезопасно, а спуститься к речке — почему нет? Если там компания, просто отойду подальше, в тень, чтоб не мешать и не смущать своим видом.

Взял хлеба для прикормки, выбрал самую прочную на вид удочку и пошёл к воде. Берег был пустынен и безмолвен. Никого. Ни огонька, ни потухшего костра, ни обрывков разговоров. Словно тот смех мне почудился. Тишина стояла абсолютная, звенящая, нарушаемая лишь ленивым, сонным плеском воды о песчаный берег. Луна, круглая и яркая, отражалась в тёмной воде длинной дрожащей дорожкой, уходящей в никуда.

Уселся на прохладный песок, начал мять хлеб в ладонях, чувствуя, как крошки липнут к пальцам, возиться со снастью, насаживать грузило. Насладиться одиночеством и покоем не дали. Краем глаза заметил движение. Девушка. Она шла по самому краю воды, освещённая лунным светом, и казалась его порождением. Высокая, невероятно стройная, в длинном струящемся платье цвета слоновой кости, которое каким-то странным, необъяснимым образом не намокало у самой кромки воды. Очень красивая. Даже смутился на миг, почувствовав давно забытый поворотный толчок где-то под сердцем, и отогнал прочь невольную, болезненную мысль — вспомнил, как точно так же, при лунном свете, в городском парке, впервые увидел свою будущую жену... Та же внезапность, то же сбивающее дыхание впечатление.

Она подошла ближе, бесшумно, словно не касаясь ногами земли. Луна осветила ее лицо — нежное, с идеальными, словно выточенными чертами и какой-то... нездешней, глубокой задумчивостью в огромных, слишком темных глазах. Но сейчас в уголках ее губ играла улыбка, светлая и в то же время печальная, отстраненная.

— Новенький? — спросила она. Голос был тихим, мелодичным, без малейшего намека на местный говор, звучал как далекий перезвон хрустального колокольчика. Может, дачница из Москвы, приехала погостить на лето, подышать воздухом.
— Да, вот, получил дом в наследство, — ответил я, чувствуя себя неловко и немного глупо с удочкой в руках, как мальчишка. — Только сегодня заехал, буквально пару часов назад.
— Один? — поинтересовалась она мягко, и ее взгляд, скользнув по моим скромным пожиткам у воды, вернулся ко мне, будто оценивая не обстановку, а меня самого.
— Один, — кивнул я, и это слово прозвучало в тишине особенно гулко и одиноко.

Она прошептала напоследок какое-то пожелание тихим голосом, вроде бы упомянув хороший улов и спокойную ночь. Я, слегка растерявшись от такой нежданной теплоты, пробормотал благодарность за разговор и неожиданно добавил комплимент насчёт её внешности. Девушка повернулась с почти воздушной лёгкостью и направилась дальше, идя аккурат по берегу реки. Её силуэт постепенно исчезал среди сумерек, словно капелька сливок растаявшая в чашечке чёрного крепкого кофе.

А я остался сидеть на песке, и лишь теперь до меня дошло, насколько оглушительной стала тишина. Пропал даже ленивый плеск воды. Замолкли лягушки, умолкло ночное насекомое за спиной. Воздух застыл. И до меня донесся запах, который она оставила после себя. Сладковатый, тяжелый и горьковатый одновременно, навязчивый и древний. Свежей речной воды, влажной земли и полыни. Словно кто-то разломал только что пучок этой горькой, пахучей травы прямо у кромки воды.

Я тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. «Вот ведь, — подумал я с досадой. — Старая бабка своими сказками мозги запудрила. Теперь и девушки при луне мерещатся, и запахи». С силой, большей, чем требовалось, перезабросил удочку, стараясь сосредоточиться на рыбалке, на поплавке, на чем угодно. Но образ девушки с печальными глазами и этот странный, необъяснимый аромат полыни и влажной почвы никак не выходили из головы, навязчивые и тревожные.

Даже не сразу заметил резвое подергивание вершинки удочки — так глубоко ушел в пучину собственных мыслей, в воспоминания, что всплывали, как пузыри со дна. Рыба, вытащенная на берег после короткой, но азартной борьбы, оказалась на добрые три килограмма — трофейный, жирный лещ, его чешуя отливала на лунном свете тусклым серебром, а упругое тело выгибалось в последних судорогах. Неплохо для начала! В душе шевельнулся азарт, забытый охотничий инстинкт. Решил попробовать поймать еще одну, на славный завтрак.

Пока ждал следующую поклёвку, машинально закурил. Докурив, замер с бычком в пальцах, ощущая внезапную неловкость: швырять окурок на этот девственно чистый, мелкий песок, в который буквально утопала ступня, язык не поворачивался. Возникло стойкое, иррациональное ощущение, что это место — живое и видящее, и здесь такое кощунство не принято. Тщательно затушил, вдавливая тлеющий конец в сырую прохладу у кромки воды, и сунул окурок в карман куртки.

Следующий заброс оказался неудачным — вытащил корявую, облепленную илом мокрую ветку, похожую на скрюченную руку. А следующий и вовсе поверг в легкое недоумение, быстро сменившееся брезгливостью: на крючке, бессмысленно болтаясь, висела огромная, почти разложившаяся рыбина с мутными, выцветшими глазами. От нее шел тошнотворный, сладковато-гнилостный дух, от которого свело скулы. С отвращением, стараясь не смотреть, скинул её обратно в воду, в черную пучину. Настроение было безнадежно испорчено. Решил, что на сегодня хватит этих странностей, и пошел домой чистить свой улов.

Чистил леща на старой, иссечённой следами ножа разделочной доске на кухне. Вода из-под крана текла ржавая, густая, и мне почудилось, будто от неё пахнет тиной и чем-то затхлым.
— Просто долго на реке пробыл, нанюхался, всё кажется, — убеждал я себя вслух, чтобы разогнать тишину.

Проспал до самого обеда, что было дико и непривычно — впервые лет за десять я проснулся один, без дребезжания будильника, без пронзительных криков дочки из соседней комнаты, без навязчивого шума пылесоса за стеной. И чувствовал себя... отдохнувшим. Тело было лёгким, голова ясной.

На улице встретил местных — мужики курили у деревянного магазина, женщина с двумя румяными детьми тащила тележку с картошкой. Все они оказались на удивление улыбчивыми и приветливыми, здоровались за руку, смотрели прямо в глаза. Словно ждали меня здесь, давно знали. В разговоре, мельком, между делом, кто-то из мужиков, глядя на чистое небо, обронил: «Спасибо, матушка, добра послала на денёк». Другой, расплачиваясь в магазине за пачку соли и хлеб, бросил продавщице: «Надо матушку не гневить, задобрить, чтобы урожай дождём не побило». Я лишь кивал, делая вид, что понимаю, о ком речь. Видимо, местная святая или некий дух-покровитель.

По дороге домой с пакетами встретил ту самую бабушку. Она неспешно брела со стороны реки, с пустой холщовой котомкой за плечами, её палочка оставляла на земле аккуратные точки.

— Ну что, приезжий, обживаешься? — прищурилась она, останавливаясь и оглядывая мои покупки пронзительным, всё видящим взглядом.

— Да вот, понемногу, — кивнул я. — Продуктов купил.

— Смотри, не забудь матушку-то задобрить, — сказала она, и её голос внезапно потерял привычную старческую ворчливость, став низким, на удивление серьёзным и зловещим. — А то лихо своё на тебя напустит. Оно этого только и ждёт, голодное.

Я никогда не был суеверным, в церковь заходил разве что на экскурсию, как в музей. Но тут, под ее пристальным взглядом, на этой пустынной дороге, стало как-то не по себе, похолодело между лопаток. Просто молча кивнул и пошел дальше, чувствуя ее взгляд у себя в спине.

Перед самым входом в дом замер, как вкопанный. На пороге, на выщербленном сером дереве, отчетливо, будто чернилами, виднелся мокрый след босой ноги. Небольшой, изящный, с четким отпечатком пятки и пальцев, будто кто-то недавно стоял здесь, прильнув к щели, заглядывая в дверь. Я ошарашенно огляделся по сторонам — ни души, только ветер шелестел листьями клёна. «Бред какой-то, наверное, от дождя», — проворчал я, стараясь не всматриваться, и переступил через него, словно через невидимую черту.

Войдя в дом, снова почувствовал тот же странный, навязчивый запах — тины, влажной глины и горькой полыни, теперь уже густо висевший в воздухе самого дома. «Видимо, на ботинки налипло, пока ходил, надо разуваться на улице», — логично, почти отчаянно предположил я и снял обувь, швырнув её в угол.

Решил приготовить наконец свою рыбу. Достал леща из холодильника — и резко отпрянул, чуть не выронив тушку. Рыба, которая ещё вчера пахла речной свежестью и была упругой, покрылась скользкими чёрными пятнами, её глаза побелели и вспучились, а от неё шёл насыщенный сладковато-гнилостный дух, ударивший в ноздри. Испортилась. Но как? Холодильник-то работал. По телу пробежала холодная мурашка неприязни, даже не страха, а жутковатого недоумения. С отвращением швырнул её в ведро, с досадой принялся резать хлеб и колбасу.

Захотелось горячего, согревающего чая. Включил электрочайник, но когда он с щелчком вскипел и я приподнял крышку, меня ударил в нос тот же знакомый, уже ненавистный запах — местная вода и правда воняла тиной и болотной гнилью, будто её зачерпнули со дна старого омута. Вылил её с отвращением в раковину. Придётся пить только бутилированную.

Я вошёл в гостиную с бутылкой минералки, и тут на меня, словно физическая волна, накатило странное, давящее чувство — будто я переступил порог не своего дома, а чужого, внимательного и враждебного пространства. Воздух стал густым, тяжёлым, им было трудно дышать. И сквозь приоткрытую створку окна, словно из самого подполья, донёсся смех.

Тот самый девичий, что я слышал вчера у реки. Но теперь он был другим — не серебристым и беззаботным, а глухим, булькающим, мерзко хлюпающим, словно кто-то смеялся, захлебываясь водой и илом, прямо из-под пола, из темноты подвала.

Я резко, почти с панической силой, захлопнул окно, чтобы отсечь этот звук. Стекло задрожало. Сердце заколотилось где-то в самом горле, учащённо и громко. Рука сама потянулась к телефону в кармане, чтобы позвонить кому-нибудь, рассказать, услышать человеческий голос. Но кому? Жене? Бывшей жене. Она лишь тяжело вздохнёт в трубку и скажет, что я окончательно сошёл с ума от одиночества.

Так и стоял я посреди комнаты, в центре сгущающейся тишины, вслушиваясь в её новое, звенящее качество. Тишина была уже не пуста, а полна — чем-то невидимым, древним и бесконечно внимательным именно ко мне.

Решил выйти утром к реке с удочкой — вдруг повезёт больше. Солнце сияло ярко, но его лучи были холодными, не греющими. Ночью не заметил, а теперь мой взгляд поймал у самой кромки воды, почти в холодной тени раскидистой плакучей ивы, ветви которой украшали выцветшие ленточки, импровизированный алтарь. Несколько крупных, отполированных водой плоских камней, аккуратно сложённых друг на друга в виде грубой столешницы. На камнях лежали дары, от которых замирало сердце: ломти свежего ещё тёплого домашнего хлеба с узором из колосков, два жирных, полных икры налима с тусклой чешуёй, пучок сухой полыни, источающей горечь и пыльный запах, несколько маленьких вязаных салфеточек с хитрым орнаментом и даже детская рубашка, бережно сложённая, словно для самого желанного гостя. Всё выглядело таким свежим, будто принесено всего несколько минут назад.

Как по заказу, из-за поворота вышел тот самый мужик из магазина, с добродушным, обветренным лицом. Он, не глядя на меня, молча, с почти ритуальной торжественностью положил на центральный камень круглый, румяный каравай, от которого пахло дрожжами и теплом. Склонил голову набок, словно прислушиваясь к течению реки, и тихим, но удивительно чётким голосом произнёс, едва шевеля пересохшими от волнения губами:
— Прими, хозяйка, сохрани да укрой нас от беды великой...
Потом обернулся ко мне, не улыбаясь, лишь помахал рукой, указывая на камень, словно приглашая присоединиться, и ушёл той же дорогой. Его спина выражала странную смесь умиротворённости и покорности.

Я пробормотал себе под нос, чувствуя нервную дрожь в пальцах:
— Совсем тут все с катушек съехали. Какую-то мать-хозяйку себе придумали…

Но люди-то вроде хорошие, приветливые. Решил, что их суеверия останутся для меня просто местным колоритом, этнографическим фоном. С усилием оторвал взгляд от алтаря и забросил удочку.

Не клевало. Совсем. Ни одной поклёвки за четыре долгих, тягучих часа. Поплавок застыл неподвижно, словно вкопанный в тёмную воду. Будто вся рыба в реке вымерла или нарочно демонстративно меня игнорировала. Со злостью швырнув на берег невредимую снасть, побрёл домой, ощущая на себе невидимый тяжёлый взгляд со стороны реки. Нужно заняться делом, отвлечься на что-нибудь реальное.

Включил ноутбук. Привычный звук загрузки, но вместо логотипа производителя на миг, словно вспышка, мелькнула заставка — но это была не она. Мелькнуло лицо. Женское, бледное, землистое, с глубокими провалами вместо глаз и мокрыми, слипшимися на впалых щеках волосами. Оно исказилось в беззвучном, но яростном шипении, будто из глубин омутных, полных ненависти, и тут же исчезло, сменившись привычным радужным экраном приветствия.

Я замер с недогоревшей сигаретой в руке, минуту просто тупо, не мигая, смотрел на монитор, на своё бледное отражение в нём. «Вирус, — первая, спасительная мысль. — Или глюк видеокарты. Перегрев». Запустил антивирусную проверку, пальцы чуть дрожали. Интернет, который до этого ловился более-менее, начал дико, истерически сбоить. Полоски связи то пропадали совсем, то появлялась одна, разрываясь, хотя за окном — ни единой тучи, ясное небо.

С трудом дождавшись конца проверки («ничего не найдено»), решил съездить в город. Решаю кучу проблем разом: вызову сантехника проверить трубы (вода ведь воняет!), куплю в магазине нормальный фильтр для воды и мощный роутер с сим-картой, чтобы не зависеть от этой дьявольщины. Иначе работать невозможно. Да и просто хочется увидеть других людей — нормальных, не кланяющихся камням.

Оставил ноут и пошёл на автовокзал. Шёл быстро, почти бежал, стараясь не смотреть по сторонам. Вот он — знакомый поворот. Вот здание вокзала, убогое, но такое желанное. Подошёл к запотевшей стеклянной двери, потянулся к холодной железной ручке… и моргнул.

Вторая часть

Вечером мы встретились в кафе. Ожидаемо, Андрей был один. Первым делом я бросил взгляд на пол — под светом лампы от него падала чёткая, ясная тень. Значит, не навьи. Не упыри в чистом виде. Что-то иное, более сложное и, возможно, более сильное.

Наш разговор был тихим, словно шепот призраков, блуждающих между столиков, — жуткий и проникновенный одновременно. Никаких открытых угроз, лишь намёки, прозрачные, как стекло, и оттого ещё более зловещие.

— Ты такой любопытный, Артём, — произнёс он тихо, его пальцы медленно обводили край чашки. — Это похвально. Правда. Любопытство — это двигатель, заставляющий искать ответы на самые... интригующие вопросы.

Я лишь пожал плечами, делая вид, что полностью поглощён своим чаем.
— Ответы бывают разными, — парировал я, встречая его взгляд. — Одни делают тебя сильнее. Другие... сжигают дотла.

Его лицо расплылось в улыбке — широкой, идеальной и абсолютно безжизненной, будто вырезанной из пластика.
— Предлагаю продолжить наш приятный обмен мнениями в более уединённом месте. На заводе. Там тише. И уютнее. И лишних глаз нет. Только ты... и я.

Мы поняли друг друга без слов. Хищник наконец-то сбросил маску и показал когти.

— Думаешь, мои маленькие сюрпризы будут бесполезны? — поинтересовался я, ощущая под тканью куртки твёрдые, заострённые грани осиновых кольев.

— Напротив, — он спокойно сделал глоток, его глаза не моргнули. — Твои игрушки прекрасно работают. Они становятся великолепным стимулом, искрой. Однако дальше искры дело не пойдёт. Поэтому оставь их дома. У меня есть для тебя кое-что получше твоих вопросов — настоящие знания. И даже нечто куда большее. Например, вечность.

— Ах, эта ваша вечность, — я насмешливо протянул, поднимаясь с места. Стул противно заскрипел по полу. — Столько раз слышал эту сказочку от таких, как вы. Что ж, встречаемся там.

Я вышел из кафе, спиной чувствуя его взгляд. Он не смотрел с ненавистью. Нет. Он смотрел с холодным, хищным любопытством коллекционера, который наконец-то выследил и загнал в угол редчайший, недостающий экспонат для своей жуткой коллекции.

Он думал, что ведёт меня на убой. Но он не знал, что я шёл на охоту. Или мы оба шли на охоту друг на друга, и ночь должна была рассудить, кто из нас хищник, а кто — добыча.

В кобуре у меня лежал револьвер. Носить его в городе — верный путь к аресту, но сейчас было не до правил. Шесть патронов. Не обычных, свинцовых. Шесть серебряных пуль, отлитых по дедовскому рецепту в пламени освящённых свечей. Я точно помнил с уроков: сильного вурдалака ими не убить насмерть, но замедлить, обжигая его сущность и делая чертовски больно. Или взбесить напрочь, довести до безумия. Там уж как карта ляжет...

Я надел серебряный крест прямо поверх одежды — пускай видят, пускай знают, с кем имеют дело. Мешочек с толчёным чесноком висел на шее, как амулет, — мой личный химический арсенал против всякой нечисти. На поясе был закреплён нож с тонким напылением серебра на лезвии, а сбоку болталась небольшая бутылочка со святой водой, над которой старенький священник из соседнего села шептал молитвы три дня напролёт. Этот бой должен был войти в легенды... или в отчёт о несчастном случае с особо буйным психически больным. Но монстры, хоть и могущественные твари, всё равно сохранили в себе крупицу человеческого — их гордость точно не позволила бы вызвать полицию заранее. Так что поединок предстоял честный. Наверное.

Подходя к заводу, я заметил в одном из разбитых окон второго этажа одинокий огонёк. Не электрический блик, а живое, трепещущее пламя свечи. Оно горело ровно, не мигая, словно пристальный, немигающий глаз циклопа, вглядывающийся в ночь. Чёткий, недвусмысленный сигнал. Приглашение. Намёк был более чем понятен.

Я сделал глубокий, медленный вдох, втянул влажный, пропахший ржавчиной воздух, чувствуя, как холодная волна адреналина разливается по венам, заточив нервы до бритвенной остроты. Ладонь сама сомкнулась на рукояти ножа — шершавой, надёжной; холодная сталь успокоительно давила на кожу, напоминая о готовности. Слух обострился до предела, превращая шепот ветра в свинцовых трубах и скрип металла в чёткий, громкий стук моего собственного сердца. Револьвер легко скользнул в скрытую кобуру под пиджаком — теперь вытащить его можно было одним быстрым движением. Завод встретил меня не просто тишиной, а гробовым, насмешливым молчанием, настолько густым, будто сам воздух задержал дыхание в предвкушении кровавого спектакля.

Я надвинул очки с ночным видением — мир погрузился в кислотно-зелёный, сюрреалистичный сумрак. Пусто. Как меня учили когда-то, я перестал пытаться «ловить» звуки и запахи, а просто позволил им войти в себя. Растворился в этой тишине, впустил её в голову. И тогда реальность приоткрыла свою изнанку. Я услышал... смех. Детский, звонкий, до мурашек знакомый. Проклятая девчонка. Страшно же, сволочь! Играешь со мной.

И тут из густой тени штамповочного цеха материализовался Андрей. Он не прятался, не скрывался. Он просто стоял, расправив плечи, как истинный хозяин этих развалин.
— Жизнь человека, Артём, так мимолётна и хрупка, — начал он свою пафосную, заготовленную речь. Его голос был бархатным и ядовитым. — Она подобна свече на ветру...

Я резко перебил его, вкладывая в голос всю возможную язвительность:
— Слушай, Андрюш, не томи. Ты сейчас мне предложишь что-то из своего стандартного наборчика. Вечность, могущество, сила. И скорее всего, даже по скидке, для друга. Ссылку в телегу кинешь или сразу договор кровью подпишем?

Он на секунду замер, его идеальная маска дрогнула, а потом он издал странный звук — нечто среднее между шипением змеи и сдавленным смехом. Он меня оценил. Как мастер оценивает упрямый материал.
— Теперь всё человеческое для нас чуждо, — раздался сверху ледяной, презрительный голос Ирины. Она стояла на балконе, вся залитая лунным светом, бледная, как мраморный памятник, её черты были неподвижны. — Мы давно эволюционировали. Мы — следующий шаг.

— Ага, — киваю я, медленно, почти незаметно отступая к более открытому пространству, чтобы иметь поле для манёвра. — Сделаете из меня такого же милого упыря и опустите до уровня вечной шестёрки. Не, знаешь, не хочу я в вашу секту. Не заходится душа.

Больше слов не было. Только тишина, заряженная ненавистью.

— Давай потанцуем! — крикнул я, срывая с себя все условности.

Резким, отработанным движением я рванул кобуру, пальцы вцепились в натёртую рукоятку револьвера, и почти не целясь, инстинктивно выстрелил туда, где секунду назад стоял Андрей. Оглушительный грохот, громоподобный в этой давящей тишине, разорвал ночь, отозвавшись эхом в глухих стенах.

Только вот теперь передо мной никого не было. Он исчез. Не убежал, не отпрыгнул — просто растворился в зелёной дымке моего взгляда, словно его и не было. Лишь его надменный, тихий хохот, отражаясь от холодных стен, витал в воздухе.

— Маловато будет, — прошептал он прямо у меня за спиной, и от этого шёпота по коже побежали ледяные мурашки.

...и следующий удар был стремительным и точным. Он сбил мои очки с лица. Пластик хрустнул под чьей-то невидимой рукой, и мой зелёный, чёткий мир ночного видения погас, погрузив всё в абсолютную, давящую, слепящую темноту. Паника, холодная и липкая, тут же поднялась из живота, сжала горло, пытаясь затопить сознание. «Нет. Нет! Не сейчас. Соберись!»

Я почувствовал, как мир вокруг меня начал глохнуть. Запахи ржавчины и плесени стали тусклыми, отдалёнными. Звуки приглушились, будто кто-то выкрутил регулятор громкости на минимум. Остался только бешеный, яростный стук собственной крови в висках. Я вертел головой, вжимаясь спиной в шершавую, холодную стену, пытаясь уловить малейшее движение, хоть какой-то намёк на цель. Я ослеп.

Кто-то пронесся рядом со свистом рассекаемого воздуха, и по ноге полоснула острая, жгучая боль. Неглубокая, всего лишь царапина. Провокация. Я рванул ножом в пустоту перед собой, совершая широкую рубящую дугу — и почувствовал, как клинок вошел во что-то упругое, податливое, с тихим влажным звуком. Раздался пронзительный, визгливый, детский вопль, полный неподдельной боли и ярости. Ага, попал, мелкая тварь! Получи!

Сверху, с балкона, взметнулся истошный, материнский вопль Ирины, в котором смешались ужас и бессильная ярость:
— Милана! Нет!
Отец, похоже, выжидал где-то в тени, наблюдая за расправой надо мной.

Чую очередное движение — на этот раз выше, взрослее. Клинок снова входит в плоть, встречая на миг сопротивление, а потом легко погружаясь глубже. Мамаша бросается на защиту. Я мгновенно отпускаю нож, оставляя его торчать в цели, и левой рукой выхватываю из кармана заветный осиновый кол. Вслепую, ориентируясь лишь на звук тяжелого дыхания и шарканье по бетону, я бью вверх, вкладывая в удар всю силу отчаяния. Попадаю во что-то мягкое. Живот? Грудь? Бью снова и снова, чувствуя, как дерево входит в плоть с глухим чавкающим звуком. И вдруг что-то тяжелое, невероятно сильное и стремительное врезается в меня, сбивая с ног. Воздух резко вырывается из легких с хрипом, и я лечу на холодный, покрытый окалиной бетонный пол.

Я крепко зажмурил глаза, чувствуя, как волна слепого, животного ужаса подкатывает к горлу, угрожая снести последние остатки рассудка. «Спокойнее, Тёма, — прошептал я сам себе, и голос в голове прозвучал чужим, отдалённым эхом. — Глотни воздуха. Вспомни, чему учил старик». Я перестал пытаться увидеть. Я начал чувствовать. Я впустил тьму внутрь себя, позволил ей заполнить каждую клетку, перестал ей сопротивляться.

И тогда случилось чудо. Сквозь плотную, бархатную черноту начали медленно проступать очертания мира. Не цвета, лишь оттенки серого — холодные, металлические, до жуткой чёткости. Я видел. Лёжа на спине на холодном бетоне, я ощутил странное, неестественное умиротворение. Паника отступила, уступив место леденящей, абсолютной ясности.

Я видел их всех троих. Андрей, скрючившись, сжимал бок, откуда сочилась густая, чёрная в моём зрении жидкость. Ирина, с торчащим из живота осиновым колом, её прекрасное лицо было искажено не болью, а немой, кипящей яростью. Девчонка, Милана, ползала по полу, поскуливая, как подраненный зверёк. Они были в шоке. Их регенерация, дарованная проклятием, работала мучительно медленно, сражаясь с серебром и священным деревом.

Я оставался неподвижен, лишь рука поднялась вверх, сжимая оружие. Серебристый заряд вылетел из дула с оглушающим эхом, пронзив абсолютную тишину завода. Первый выстрел попал Андрею прямо в колено, раздался сухой хруст ломающейся кости. Второй нашёл цель в плече Ирины, заставив её выть от боли нечеловеческим голосом. Третий снаряд угодил Милане в кисть руки, она закричала ещё громче предыдущих двоих. Их тела корчились, дымясь от прикосновения раскалённого серебра, словно кислота пожирала саму основу их порочной природы.

Я поднялся. Подошёл к каждому. Смотрел в их глаза, в которых бушевала смесь животного ужаса и древней, бездонной ненависти. Без слов, с механической точностью я вогнал осиновый кол. Сначала Андрею в сердце. Потом Ирине. Потом — мелкой, скулящей твари.

Их лица исказились в немом крике, тела затрепетали в последних судорогах... но... я не понял? Почему они не рассыпались в прах? Их клыки, выглянувшие было в агонии, втянулись обратно. Длинные, острые когти съёжились, превратившись в обычные пальцы. Черты их лиц сгладились, стали почти что... человеческими. Они лежали — три бледных, мёртвых тела. А я стоял над ними, весь в грязи и крови, с дымящимся стволом в руке, и тишина после боя была оглушительной.

Время было моим врагом. Я достал флягу, открутил крышку и вылил на тела святую воду. Они не сгорели. Они зашипели, как раскалённое железо, опущенное в воду, и затем вспыхнули холодным, синеватым, неестественным пламенем. И сквозь этот треск и шипение я услышал их последние, сдавленные хрипы — и теперь в них не было ничего демонического, только человеческая боль и страх. Вампиры. Самые обычные, классические вампиры. Ну, конечно.

Сверху, почти ритуально, я посыпал их обугливающиеся остатки молотым чесноком. Резкий, знакомый запах ударил в нос. «Соли бы ещё и розмарина, получился бы отличный стейк», — бредовая, отстранённая мысль пронеслась в голове. Их тела быстро чернели, сморщивались, превращаясь в нечто, лишь отдалённо напоминающее человеческие останки.

Сделать больше уже ничего было нельзя. А снаружи, всё приближаясь, уже завывали сирены. Выстрелы-то мне было нечем заглушить — кто в этом городе дал бы мне глушитель? Это всё ещё было моим испытанием, моей личной войной.

Полиция не дала мне шансов оправдаться. Мои объяснения о борьбе с существами ночи, древние трактаты и рассказы свидетелей звучали нелепо и неправдоподобно. Никто не хотел слышать про вампиров, потерянные души и темные тайны заброшенного завода. Все воспринимали это как бред одержимого фанатика.

Зал суда был заполнен людьми, чьи взгляды говорили обо всём: недоверие, подозрение, сочувствие и осуждение. Адвокат, назначенный государством, слабо пытался защитить меня, цитируя законы о самообороне и сомнительных доказательствах. Судья смотрел на меня сурово, лицо его оставалось непроницаемым, словно гранитная статуя правосудия.

— Ваш клиент утверждает, что защищался от существ, известных как вампиры, — говорил прокурор, выступая с обвинительной речью. — Где доказательства существования этих самых вампиров? Откуда такая уверенность в их реальности?

Я чувствовал, как горячая волна возмущения поднимается изнутри. Ведь именно я победил зло, освободил город от угрозы, принес спасение, а теперь оказывался виновником трагедии. Но разве судьи поверят моему слову? Разве смогут они признать существование иной стороны мира?

Приговор объявили быстро. Обвинение подтвердилось: убийство трёх человек при отсутствии достаточных доказательств самообороны. Моё желание разобраться в происходящем превратилось в приговор — принудительную госпитализацию в психиатрическое учреждение закрытого типа.

Два охранника подошли ко мне, готовые надеть наручники. Пока меня выводили из зала суда, я вспомнил женщину-администратора, исчезнувшую в ту самую ночь. Ее взгляд, наполненный животным страхом, снова ожил в моей памяти. Было ли это предупреждение, которое я проигнорировал?

Пока два молчаливых санитара вели меня под руки по бесконечному, тускло освещённому коридору к моей новой «палате», я впервые за долгое время почувствовал... спокойствие. Потому что начал присматриваться. А знаете, что самое забавное?

Вот этот санитар, что идёт слева. Он прошёл прямо под яркой люминесцентной лампой, а тени от него... никакой нет. Совсем. Или вон тот врач, который суёт мне какую-то бумажёнку для подписи. Его наручные часы застыли ровно на без пяти минут двенадцать. Намеренно заведённые или остановившиеся сами?

Моя новая «жизнь» началась в учреждении строгого режима. За толстыми стенами я столкнулся с системой, настроенной на изоляцию и контроль. Врачи, медсёстры, пациенты — все двигались механически, подчиняясь правилам, установленным институтом власти. Даже стены хранили секреты: одна девушка с остекленевшими глазами сказала мне однажды ночью, что видела незнакомцев, приходящих в больницу и исчезающих бесследно.

Именно тогда я понял, что моя борьба продолжается. Те существа, которых я считал поверженными, могли существовать и здесь, маскируясь под персонал больницы, скрытые под масками добродушия и заботы. Эта мысль пугала, но в то же время давала надежду. Если смогу раскрыть новые тайны, разоблачить опасность, укрытую за этими стерильными стенами, то, возможно, найду выход из лабиринта, в который попал.

Уголки моих губ дрогнули в едва заметной, усталой улыбке. Ну что же. Похоже, работа продолжается.

Ссылка на 1-ю часть

Удерживало меня здесь лишь одно событие, отдалённое вековой толщей лет: жуткое массовое самоубийство членов религиозной секты на самой окраине губернии. Местные шептались, будто их, всех до одного, заживо замуровали в одном гигантском гробу. Моя цель была до безобразия проста — отыскать ту зловещую могилу. Не из праздного любопытства искателя приключений. Мне нужно было увидеть всё собственными глазами, зафиксировать в потрёпанном блокноте и навсегда успокоить внутренний голос, твердивший, что это всего лишь очередная страшилка для приезжих… Или же, вопреки всяким ожиданиям, наткнуться на крошечную частицу подлинного ужаса, спрятанного в слоях вымысла.

Такси пришлось ждать целых сорок минут под пронизывающим ветром, впиваясь взглядом в пустынную грязную улицу. Когда я наконец втиснулся в салон, там пахло удушливым дешевым ароматизатором с приторным запахом ананаса и одиночеством, таким густым, что его можно было потрогать. Водитель — мужик с потертым лицом цвета асфальта — хранил гробовое молчание всю дорогу, будто вез не пассажира, а гроб. Именно тогда, мельком взглянув в грязное стекло, я увидел Его.
Мужчина неспешно выходил из подъезда — высокий, до противоестественности бледный, закутанный в длинное тёмное пальто, сливающееся с наступающими сумерками.

Он не курил, никуда не спешил, не смотрел на часы — просто застыл у крыльца, становясь живой частью унылого пейзажа. И в тот самый миг, когда машина поравнялась с ним, он мгновенно развернулся и уставился прямо на меня. Лицо растянулось в жутковатой, широкой улыбке — натянутой, искусственной, похожей на маску, прилепленную к коже. В этой улыбке не было ни тепла, ни дружелюбия, лишь ледяная, абсолютная пустота.

Самое странное заключалось в другом: прохожие демонстративно отворачивались, игнорировали и автомобиль, и этого мужчину, и меня самого. Я словно превратился в призрака, в невидимую тень в их скучном, привычном вечере.

Подхожу к стойке отеля «Рассвет», стараясь стряхнуть с себя налипшее оцепенение, и сладко зеваю.

— Здравствуйте. Меня интересуют Чернооковы, точнее их история, — обращаюсь к пожилой администраторше, чьё лицо напоминало высохшую глиняную маску.

Она медленно поднимает на меня взгляд, в котором читается вековая усталость, смешанная с лёгким презрением.
— Опять вы, любопытные?.. — её голос — скрип несмазанной двери. Без единой эмоции она швыряет на стойку ключ с тяжёлой бляхой «131». — Здесь их всех хорошо помнили. Шептались, будто колдуны были. До сих пор ребятня по подворотням шарахается, коли слово «Чернооков» услышит. Говорят, похоронены они там, на старом кладбище, где-то рядом с руинами «Прогресса». Заводик тот, проклятый, уже тридцать лет как пустует, а всё равно дышит смертью. Сколько горя он людям принёс... Нет, место там недоброе. Не ходите.

Ожидаемо. Все местные легенды как под копирку: сектанты, проклятое место, несчастные случаи. Стандартный набор для привлечения любителей острых ощущений.

Номер, вопреки ожиданиям, оказался на удивление уютным: чистым, пропахшим слабой пылью и старым деревом, с благородно потрескавшимся паркетом и скромным видом на мрачный переулок за окном. Но едва я переступил порог, как на меня обрушилось тяжелое, навязчивое чувство дежавю. Оно накатило волной, сдавив виски. Казалось, я знаю каждую щель в этом паркете, каждый скрип половицы, каждый оттенок света на потолке от уличного фонаря. Будто я уже жил здесь когда-то, впитывая эту тишину, этот воздух. Такое чувство охватывало меня всякий раз, стоило лишь подобраться слишком близко к правде, которую кто-то очень постарался похоронить под слоем вымысла.

— Сектанты, кладбище... Скукотища какая, — бормочу я себе под нос, скорее для ритуала, и открываю крышку ноутбука, нуждаясь не столько в информации, сколько в привычном шуме вентиляторов, в маленьком кусочке знакомого мира.

Перед визитом в архив решил перехватить кофе в забегаловке неподалёку. Бариста, молодой парень с эффектным пирсингом в брови и усталыми глазами, протянул мне стаканчик с американо и вдруг, исподлобья глянув, спросил:
— Прогулочку до «Прогресса» замышляете? Там нынче сталкеры тусят пачками, атмосферу ловят.

Я лишь коротко кивнул, пригубливая обжигающую жидкость.

— Смотрите там в оба, реально советую, — парень понизил голос, становясь серьёзным. — Местные туда ногой не ступают. Только ушлая молодёжь — адреналина искать. И ещё... — он оглянулся и сделал паузу для драматизма, — поговаривают, будто воздух там насквозь пропитан тихим гулом. То ли ветер в трубах старых свистит, то ли... то ли кто-то тихонько усмехается. Постоянно.

«Хватит, Артём, — строго сказал я самому себе. — Ты уже сотый раз слушаешь один и тот же детский лепет. Никакой мистики. Только факты».
Поблагодарил парня сдержанным кивком и вышел на улицу, где серый свет уже начинал растворяться в сумерках.

В редакции газеты витал знакомый дух — раздражение, замешанное на хронической усталости. Старый архивариус, человек с лицом, хранящим отпечаток тысяч прочитанных, но никому не нужных строк, даже не взглянув на меня, молча вручил стопку пожелтевших подшивок и одну тонкую, потрёпаную папку.

— Вас Чернооковы интересуют? Вот, всё, что у нас есть. Вы далеко не первый журналист, который приезжает сюда в поисках сенсации… — Он на мгновение поднял на меня взгляд, и в его глазах мелькнуло нечто похожее на жалость. — А потом вы все куда-то… пропадаете. Странно это. Очень странно. — Он глухо фыркнул, развернулся и удалился, оставив меня наедине с немым криком старых газет, запахом пыли и внезапно сдавившим тревогой сердце.

И именно в этих записях я нашёл то, что заставляло кровь стынуть в жилах. Дело было вовсе не в травмах, не в несчастных случаях. Люди на заводе не погибали — они пропадали целыми сменами, бесследно, без внятных причин. Отчёты читались словно сценарий абсурдного хоррора: «...вышел в уборную и не вернулся», «...отошёл попить воды — исчез», «...после обеда на рабочее место не вышел». Холодный, леденящий душу абсурд, на который кто-то сверху наложил резолюцию: «Прекратить расследование за отсутствием состава преступления».

Так-так. Похоже, я зря не стал пренебрегать дешёвыми байками. Может, и не зря я сюда «приперся».

Владельцем предприятия с момента его основания числился некто Воронцов. Позже бразды правления перешли к его отпрыску — другому Воронцову. Старик, судя по всему, изо всех сил пытался замять историю: давил на родственников пропавших, откупался деньгами, использовал связи — лишь бы спасти фамильное дело от краха. Но после исчезновения целой ночной смены тихо замять дело не удалось даже ему. Производство встало, расследование зашло в тупик и повисло мёртвым грузом.
А вот младший Воронцов… Он не сбежал. Он спокойно остался здесь, в этом городе, завёл семью. Документов о кончине старшего владельца нигде не нашлось. Будто тот взял да растворился без следа.

День растворился в пыльном мареве архива, бесследно канув в щербатых папках и пожелтевших газетных вырезках. Я вынырнул из прошлого, как дайвер со дна, с онемевшей спиной и прилипшими к пальцам частицами вековой пыли. Только тогда заметил на краю стола остывшую кружку и бутерброд на салфетке — кто-то из местных подложил их тихо, почти благоговейно, словно совершал подношение духам, обитающим среди этих мёртвых букв. Перекусил наспех, машинально, почти не чувствуя вкуса, кивнул в сторону библиотекарши — та в ответ медленно моргнула, будто сова, — и выбрался на улицу, где день уже клонился к багровому закату.

В номере отеля, скинув пропылённую куртку, я достал из-под свитера небольшую кожаную сумку, протёртую до гладкости. Замок щёлкнул с тихим, деловитым звуком. Внутри, уложенные в бархатные ложементы, лежали скромные инструменты моего необычного ремесла: тактический фонарь с линзой, способной выявить невидимое, латунный компас со сложной розой ветров и астрологическими символами вместо стрелок, моток шёлковой нити, прочной стальной проволоки, и маленький пузырёк из тёмного стекла, от которого тянуло холодом полыни и окисленной медью. Стандартный боекомплект солдата, идущего на войну с тенью. Солдата, прекрасно знающего, что его оружие может оказаться бесполезным, а страх — единственным верным спутником.

За окном солнце тонуло в свинцовых тучах, растекаясь по небу кроваво-багровыми мазками, окрашивая уродливый пейзаж в апокалиптические тона. Я понял, что ещё успею добраться до фабрики до наступления полной тьмы. Хотя какая разница? В её провалившихся чревах даже в полдень царила кромешная чернота.

Территория «Прогресса» встретила меня гробовой, давящей тишиной. Она была настолько густой, что, казалось, поглощала звуки моего собственного дыхания, заставляя вслушиваться в стук сердца в ушах. К счастью, сегодня здесь не было ни души — ни любопытных подростков, ищущих острых ощущений, ни сталкеров с их камерами. Эти глупцы, порхающие по краю пропасти, даже не подозревают, что порой она тоже смотрит в ответ.

Воздух внутри был другим. Запах затхлой сырости и ржавого металла смешивался со сладковато-приторным, тошнотворным душком, который я узнал бы с закрытыми глазами — запах старой, въевшейся в бетон крови. Её не выветрить десятилетиями. Снаружи царил штиль, но мои уши, натренированные годами, уловили лёгкий шелест: то ли крысиные коготки скреблись по бетону, то ли где-то в глубине тихо скрипел металл, будто под чьим-то невидимым прикосновением.

Внезапно воздух глухо, на низкой ноте присвистнул, вырываясь из разорванной трубы где-то над головой. Звук оказался удивительно мелодичным и жутким — точь-в-точь приглушённый, далёкий детский смех.

— Забавно, — процедил я сквозь зубы, до белизны сжимая рукоятку фонаря. Костяшки пальцев резко обозначились под кожей. — Бариста оказался прав. Но это всего лишь ветер… Игра воображения.

Но одно совпадение уже не поддавалось рациональному объяснению. Согласно старым картам и планам, семейный склеп Чернооковых располагался ровно под основанием гигантского штамповального пресса. Чудовищная махина из чугуна и стали намертво вросла в укреплённый фундамент, навек запечатав могилу своей многотонной тяжестью. Кому понадобилось хоронить мёртвых под таким монументом индустрии? Такая архитектурная насмешка над памятью меня устраивала всё меньше.

Я шел вперед, и воздух густел, становясь тяжелым и влажным. Запах ржавчины и плесени теперь перебивался едва уловимым, но оттого еще более тревожным сладковатым душком — будто где-то рядом пролилась свежая кровь. Время растянулось, каждый шаг отдавался эхом в гулкой пустоте цеха. И вот впереди, в слабом свете фонаря, проступила трещина в бетонном полу, ведущая к участку свежевскопанной, неестественно рыхлой земли. Кто-то недавно и очень торопливо пытался что-то здесь скрыть.

Я замер, каждый мускул напрягся до предела, ожидая угрозы. Секунды тянулись в ледяной тишине. И тогда краем глаза я поймал быстрое, юркое движение в дальнем углу, за грудой искорёженного металлолома. Сердце ёкнуло, выбиваясь из ритма. Я резко развернулся, направляя туда ослепительный луч света.

Ничего. Лишь пустота и блики на острых углах ржавого железа.

Тишина. Гнетущая, абсолютная пустота. Сумрак сгущался, наползая из каждого угла.

Но образ уже отпечатался на сетчатке глаза. Мелькнувшая в темноте тень была низкой, ростом с ребёнка. И пара широко распахнутых глаз, которые поймал мой взгляд. Они не выражали ни злобы, ни любопытства. В них была лишь холодная, безвозрастная, абсолютно чуждая наблюдательность. Глаза не ребёнка. Глаза чего-то, что лишь притворяется ребёнком.

Жуть. Настоящая, пронизывающая до самых костей, леденящая душу жуть.

Я не побежал. Настоящий охотник не бежит сломя голову, выдавая себя паникой. Он отступает. Быстро, собранно, без суеты. Я развернулся и зашагал прочь твёрдым, решительным шагом, спиной чувствуя тяжесть этого места. Лишь на самом выходе позволил себе обернуться. Последняя алая полоса заката догорала на горизонте, как рана на теле неба, оставляя мрачный завод на растерзание сгущающейся тьме и тому необъяснимому, что притаилось в его глубине.

Вернулся в гостиницу с единственной мыслью — сбросить с себя липкую паутину заводского кошмара, как грязную, пропахшую смертью одежду. Холл был пустынен и погружён в сонную полудрёму, нарушаемую лишь потрескиванием ламп дневного света да кисловатым запахом хлорки, бессильно тонувшим в сладковатом духе старых ковров. Я уже сделал шаг к лестнице, как вдруг воздух изменился, стал плотнее, и я увидел их.

Тот самый мужчина с улицы. Теперь его лицо не было искажено той жуткой, натянутой ухмылкой. Он улыбался вполне естественно, даже приветливо. Но взгляд... взгляд оставался прежним — плоским, прозрачным и бездонным, как осколок стекла, лежащий на глубине. Возле него стояла женщина с безжизненными, кукольными чертами лица и девочка лет десяти — точная её уменьшенная копия. Идиллическая картинка: папа, мама, дочка. Представились скороговоркой, будто заученной ролью: Андрей, Ирина, Милана.

Все трое — до невозможности бледные, будто их кожа никогда не знала касания солнца, а лишь впитывала тусклый свет люминесцентных ламп. Их спокойствие было неестественным, отстранённым, но каждый поворот головы, каждое движение кисти выдавало сжатую, готовую распрямиться пружину скрытой силы.

Андрей завёл непринуждённую, отрепетированную беседу о потопе с верхнего этажа, его голос был ровным и бархатным. Затем, обернувшись ко мне, с той же лёгкостью предложил:
— А что, зайдёте к нам вечерком на чай? Ирина как раз пирог испекла.

Сердце моё замерло, а внутри всё сжалось в ледяной ком. Волна холода, острая и пронзительная, прошла от самого затылка до пят, сковав мышцы. Я поспешно, почти запинаясь, отказался, прячась за щитом срочной работы. Мысли же, сорвавшись с цепи, метались в панике: «Воронцовы... Завод... Целые смены, ушедшие в никуда... Они. Это должны быть они».

Пока они еще стояли здесь, в досягаемости, я решился на отчаянный шаг — притвориться простоватым журналистом, жаждущим местного колорита.
— Знаете, а можно договориться о небольшом интервью завтра? — мои губы растянулись в натянутой, дежурной улыбке. — Готовлю материал о вашем городе, очень важно услышать мнение коренных старожилов…

Согласие последовало мгновенно, слишком поспешно, почти вызывающе радостно.
— Да запросто! — Андрей ухмыльнулся, и в этот раз его улыбка показалась мне на пару миллиметров шире, чем должна быть. — Вот только небольшая загвоздка... Наши деловые партнёры работают по ночам, у них свой график. Так что мы сами днём обычно отдыхаем. Значит, встретимся вечером?

Мой голос едва заметно дрожал, но я продолжал держать маску.
— Конечно, вечером прекрасно, — я кивнул, и в этот момент мой взгляд скользнул вниз.

На рукаве его идеально чистого пиджака, зацепившись за шерстяную ткань, болталась свежая, бледно-желтая щепка. Осиновая. А на белоснежных носочках маленькой Миланы, выглядывавших из-под нарядного платья, алели комочки темной, влажной земли. Словно они только что вернулись не с прогулки по мостовой, а из-под свежего насыпного холма.

Я сделал вид, что ничего не заметил, но сердце уже колотилось где-то в горле, требуя кислорода. Когда я проходил мимо, Ирина на мгновение задержала на мне свой взгляд-пустоту. От неё пахнуло. Но не духами или косметикой. От неё тянуло холодным, горьким дыханием полыни и сырой, промозглой землёй из глубины могилы.

Инстинктивно я сунул руку в карман, пальцы нащупали холодный контур старого серебряного крестика — не религиозного символа, а инструмента, проверенного в десятках подобных стычек. Я переложил его в другой карман, и металл звякнул о связку ключей.

Взгляд Андрея молнией метнулся к источнику звука. Всё его напускное, пластиковое дружелюбие испарилось в одно мгновение. Его глаза сузились до щелочек, и в их глубине мелькнуло нечто древнее, дикое и... осознающее. Он не просто увидел металлический блеск. Он понял. Понял, кто я и зачем здесь.

По моей спине побежали ледяные мурашки. Это была уже не жуть от неизвестности. Это был чистый, животный страх охотника, который вдруг осознал, что стал дичью.

— До завтра, — выдавил я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрогнул, и быстро зашагал к лестнице, чувствуя, как три пары глаз безжалостно впиваются мне в спину, в затылок, в самое нутро.

В номере я прислонился спиной к двери, закрыв глаза, и несколько минут просто дышал, пытаясь загнать обратно вырвавшееся на свободу сердце. Завтра. Завтра я устрою им последнюю, решающую проверку. В этом кафе. И я обязательно закажу что-нибудь с убойной дозой чесночного соуса. Шаурму, например. Посмотрим, как эти утончённые «гурманы» Воронцовы отнесутся к такому угощению.

На следующее утро я открыл глаза задолго до первых лучей солнца, когда улицы города всё ещё были окутаны густой, мягкой синью предрассветного покоя. Первым делом провёл рукой по карманам куртки, разложенной на стуле, привычным движением проверяя содержимое: холодный металл фонаря, шершавая поверхность мелового блока, твёрдый угол записной книжки. Всё на месте.

Подойдя к зеркалу, я долго всматривался в своё отражение. Сквозь мутное стекло разглядывал незнакомца с болезненно-худым лицом, будто высеченным из усталости. Глубокие морщины, словно трещины на старом холсте, прорезали кожу у глаз — зелёных, слишком ярких для этого серого мира. Взгляд был усталым, но острым, затаившимся, видевшим вещи, о которых нормальные люди предпочитают не думать. Русые волосы давно потеряли форму, пора бы уже привести их в порядок, но не сегодня. Сегодня всё решит именно этот собранный, настороженный взгляд, читающий тайные знаки.

Я вытащил свою замусоленную, затрёпанную до дыр записную книжку. Старая прорисовка знаков, выписки из запрещённых манускриптов, которыми обычные люди охотно пренебрегали, считая выдумками. Нервно перелистывал страницы, мысленно сопоставляя теории с событиями вчерашней встречи. «Кто же они всё-таки? Вурдалаки? Навьи? Чёрт возьми, даже не проверил, отбрасывают ли тени… Только не ругайся вслух, Тёма, — одёрнул я сам себя, — ещё привлечёшь сюда кого-то лишнего в нашу и без того богатую на незваных гостей компанию».

Несчастья, пропажи людей... Подходит под оба варианта. Если вурдалаки — нужен осиновый кол в грудь и вечный сон в освящённой земле. Если навьи — всё сложнее. Нужен обряд, знание их истинных имён, нужно дать им то, чего они лишены... покой, завершение. Но они же колдуны... Вдруг они нечто третье, о чём в моих книжках нет ни строчки? Я не настолько опытен, чтобы с первого взгляда разгадать всю подноготную этой тьмы. Оставалось надеяться на проверку чесноком и серебром.

Воспоминание ударило внезапно, как током. Администратор: её лицо за стойкой тогда. Не уважение, не настороженность — чистейший, животный, неконтролируемый страх застыл в её широких зрачках, в мелкой дрожи пальцев, перебиравших бумаги. Она не просто боялась их. Она знала что-то.

Я не стал ложиться. Спустился обратно, надеясь выудить хоть крупицу правды, задать наводящие вопросы. Но стойка администратора была пуста. Абсолютно. Словно женщина не ушла, а растворилась в спертом, пыльном воздухе холла. Ни звука, кроме мерного, гипнотизирующего тиканья старых настенных часов да жалобного скрипа пружин в развалившемся кресле. Я зашел в курилку, закурил, прислонившись к холодной кафельной стене. Ждал в холле минуту, пять, двадцать пять. Ни души. Тишина была звенящей, настораживающей.

«Нет, на улицу я сегодня не пойду», — твёрдо, почти инстинктивно решил я. Лучше уж попытаться поспать, собраться с силами. В номере я поставил простейшие, но надёжные ловушки у двери — натянул леску с парой пустых консервных банок, рассыпал у порога соль тонкой, непрерывной линией. Мало ли... Вдруг решат навестить? А если вампиры? Хотя нет, те вряд ли станут церемониться с дверьми. У них свои, куда более изощрённые правила проникновения. Кажется... В этом и был весь ужас — я никогда не мог быть полностью уверен.

Утром меня разбудил не солнечный свет, пробивающийся сквозь грязные шторы, а тяжёлый, настойчивый, металлический стук в дверь. На пороге стоял полицейский, мужчина с лицом, на котором вековая усталость боролась с глухим раздражением. Он явно не выспался и всей душой ненавидел этот вызов. Стандартные вопросы про администратора — оказалось, та пропала. Ну конечно, пропала. Как раз в ночь после того, как эти трое появились здесь.

Я осторожно, обёртывая намёк в шелковистые одежды предположений, навёл его на странную семью, на их ночной образ жизни. Полицейский посмотрел на меня устало-презрительным взглядом, в котором читалась вся история поселковых стражей порядка, видавших всяких сумасшедших.
— А вы тут, извините, не местный, да? — спросил он, и его голос стал на полтона ниже и опаснее. — И появились как раз накануне. Вообще-то, по логике вещей, это вас первым надо бы смотреть. Понимаете, о чём я?

Когда он ушёл, тяжёлые ботинки гулко стучали по лестничному пролёту, я окончательно понял — я здесь абсолютно один. Один со своей правдой, которая для всего остального мира была лишь бредом сумасшедшего приезжего.

Ссылка на 2-ю часть

Не ища обходных путей, Сергей уверенно двинулся напрямик к старику, выставив наперёд своё сильное плечо. Оно было широким и твёрдым, давно привыкшим прокладывать дорогу среди препятствий, сейчас же оно встретилось с хрупким телом пожилого человека. Резкий удар отозвался глухим звуком, будто шелест сухих осенних листьев. Старик лишь тихо охнул — сдавленный вздох сорвался с губ, когда внезапно споткнулся о свою трость и грузно повалился на холодную мостовую. Трость звонко щелкнула и отлетела в сторону.

Сергей неодобрительно хмыкнул и подтянул ворот рубашки.
— Старый мерзавец… Мешается под ногами...
Уже направляясь прочь, он вдруг увидел, что пожилой человек никак не может подняться. Руки старика, узловатые и шершавые, будто старые сухие ветви, тщетно шарили по влажной поверхности асфальта. В этот миг Сергей почувствовал не запах, а странное ощущение — резкое, ледяное присутствие старой пыли, сухости травяного запаха и металла, похожего на вкус давно забытых ржавых монеток. Это неприятное чувство мгновенно заполонило ноздри, заглушив привычные ароматы дорогого парфюма и спиртного, исходившие от самого Сергея. Столь отчетливое и непривычное ощущение заставило Сергея вздрогнуть и быстро сделать несколько шагов назад.

В этот миг его взгляд уловил другую фигуру. В тени, возле стены клуба, стояла женщина. Высокая, стройная, в облегающем чёрном платье, с кожей фарфоровой белизны и волосами цвета воронового крыла. Она не улыбалась. Она смотрела. Сперва на него, затем на распростёртого на земле старика, после вновь на него. Во взгляде женщины не было ни осуждения, ни страха. Там была… глубина. Тихая, бездонная, словно старый колодец.

Агрессия Сергея мгновенно сменилась интересом. Добыча обнаружена. Он уверенно направился к женщине, забыв о старике, словно о досадной помехе.

— Прости за это зрелище, — сказал он, поворачиваясь, однако старика на тротуаре уже не оказалось. Словно его здесь вообще не было. Осталась лишь потерянная трость. Но тот странный запах ещё витал в воздухе, постепенно растворяясь.

— Я Сергей. Сегодня купил замок, надо отпраздновать. Составишь компанию, красавица?

Девушка молча кивнула. Губы её, алые, словно капли крови на снегу, чуть дрогнули в едва заметной полуулыбке. Своё имя она не назвала.

Поездка в его мощном чёрном внедорожнике оказалась весёлой и стремительной. Сергей плескал в стаканчик виски из бардачка, одной рукой ведя машину, другой дерзко шаря по коленям девушки, касаясь прохладной кожи под платьем.

Она не сопротивлялась. Не кокетничала. Просто позволяла. Молчание её звучало оглушающе. Время от времени он ловил её взгляд — тёмный, непроглядный, в котором отражались мелькавшие за окнами огни, но не ощущалось никакого внутреннего свечения.

Салон наполнился ароматом роскоши: дорогая кожа кресел, запах благородного виски смешались с её духами — густыми, дурманящими, отдающими нотами жасмина, сандала и едва уловимой терпкостью, похожей на лекарство, которую он никак не мог определить. Этот аромат действовал опьяняюще, сильнее любого алкоголя.

— Гляди, полюбуйся, — торжественно объявил Сергей, сворачивая на заброшенную дорожку. Дом возник перед фарами будто мираж — громадный, выполненный в духе «русской неоклассики», однако с абсурдными азиатскими чертами: парой каменных львов-собак возле гаража и вычурно изогнутой кровлей.

Тяжелая дверь из дуба резко отворилась настежь. Внутри витал затхлый воздух, пропитанный пылью, запахом старых купюр и едва ощутимым ароматом ладана, словно впитанным старинными стенами. Воздух был неподвижен и сперт.

— Заходи, чувствуй себя как дома, — глухо рассмеялся Сергей, стремясь обнять девушку за талию.

Но она легко увернулась от его объятий, скользнув в гостиную. Движения её были неестественно тихими.

— Какой... необычный дом, — наконец произнесла девушка. Голос её оказался низким, мелодичным, но совершенно лишенным теплоты, словно звук хрусталя.

— За сущие копейки взял, представляешь? — похвастался Сергей, включая свет. Люстра озарилась ярким светом, отбрасывая резкие тени. — Китайский владелец куда-то смылся, бизнес накрылся. Как повезло встретить такого простака, ведь потерял шикарнейший особняк!

Девушка замерла возле массивной антикварной вазы, стоявшей в углу помещения, откуда небрежно выглядывали сухие прутики бамбука, напоминающие хрупкие кости. Проведя пальцем по запылённому краю сосуда, она повернулась лицом к Сергею. Изящно удерживая между пальцев маленький красный конвертик, прошитый тонкой золотой нитью, девушка осторожно поставила послание обратно на поверхность вазы, будто оно специально ждало именно её появления здесь.

— Так... ты решила отблагодарить официанта чаевыми? — с легкой насмешкой произнес Сергей, делая шаг навстречу.

Она промолчала. Женщина посмотрела сначала на конверт, затем на него. Глубина её взгляда оставалась такой же бездонной.

— Это тебе, — тихо сказала она, указывая на конверт. — Поздравление с новосельем.

Он приблизился и взял конверт. Бумага была на удивление грубой, шершавой, а на ощупь — ледяной, будто только что принесённой с зимнего ветра.

— Что это? — фыркнул он, разрывая незапечатанный край.

Внутри, на красном фоне, лежала единственная старинная монета с квадратным отверстием посередине. Она была тёплой, почти горячей, контрастируя с холодом конверта. На металле отливала патина, а по краю шли незнакомые иероглифы.

— На счастье, — без тени улыбки произнесла девушка. — Деньги к деньгам. Положи её в кошелёк. Не трать.

Сергей усмехнулся: «Дешёвое суеверие». Но его пальцы сами собой сомкнулись вокруг монетки. Она прилипла к его влажной от виски ладони с неестественной теплотой. Он на мгновение почувствовал лёгкий, едва уловимый толчок, будто где-то щёлкнул огромный замок. Но тут же списал это на головокружение.

— Ну хорошо, спасибо, — равнодушно произнёс он, небрежно засунув монетку в карман штанов, даже не удосужившись переложить её в кошелёк, таким образом проигнорировав единственное указание. Уже спустя мгновение он напрочь выкинул её из головы.

Сознание возвращалось к Сергею медленно и вязко, словно густая патока. Голову пронзала острая боль, рот наполнялся отвратительным привкусом дешёвого алкоголя и металла, будто он попробовал батарею на зуб.
— Чёрт, ну и дерьмо был этот виски... — простонал он, протягивая руку к прохладной стороне постели. Но там никого не оказалось. Девушка ушла тихо и незаметно, оставив лишь помятую подушку да воспоминания о себе.

Раздраженный, с неприятной сухостью во рту, он взял телефон и, ворча себе под нос, оформил доставку: две большие пиццы и дорогую бутылку виски. Когда оператор начал уточнять адрес (новый дом ещё плохо индексировался в их базе данных), он резко перебил её раздраженным криком:
— Читайте внимательно, что там написано! Вы разве сами не видите?! — После чего отключился.

Пришлось ждать целую вечность. Голод и похмелье терзали желудок. Сергей еле держался на ногах, отправившись на поиски еды. Особняк был незнакомым лабиринтом комнат. Зайдя не туда, очутился в тесной полутёмной каморке. Атмосфера тут отличалась особым духом — аромат старого дерева, гнилья и воскового дыма заполняли пространство. Посередине стоял маленький столик из тёмного, почти чёрного дерева. Поверх него лежало несколько подсвечников из бронзы с оплывшими свечами, блюдо с высохшими морщинистыми плодами и старинная чёрно-белая фотография в раме.

На фото была снята пожилая китайская пара. Они сидели прямо, в строгих одеждах, их лица были испещрены морщинами, а глаза смотрели в объектив с неким каменным, неодобрительным спокойствием. Взгляд старика показался Сергею знакомым.

Внутри него возникло неясное, тягостное ощущение, словно лёгкий укол совести, которой он уже давно перестал испытывать. Раздражённо сметя всё со стола в картонную коробку, брошенную в углу, он небрежно отшвырнул её ногой и принёс стул. Именно тут, за этим загадочным столом, он вкушал каждый ломтик пиццы, запивая его небольшим глотком виски. Казалось, будто он трапезничает над чьим-то чужим захоронением, однако он упорно отметал эту мысль, списывая её на последствия вчерашнего застолья.

Еду прервал звонок партнёра. Голос в трубке был напряжённым: сорвалась крупная поставка, возникли непредвиденные проблемы с таможней, срочно нужна встреча. Упущенная выгода исчислялась миллионами. Хмель мгновенно выветрился, сменившись яростью. «Жди, я выезжаю!» — прокричал Сергей в телефон.

Он стремительно бросился к гаражу, метнулся внутрь своего могучего автомобиля и привычно вставил ключ зажигания. Но вместо знакомого урчания мотора послышался лишь резкий беспомощный треск стартера. Аккумулятор оказался абсолютно разряжен, словно кто-то вытащил его и бросил подальше ещё несколько дней назад. Мужчина бешено стукнул ладонью по рулевому колесу, выкрикивая от отчаяния: «Это невозможно!» Его дело терпит убытки, а сам он оказался пленником этой ненавистной усадьбы.

Вернувшись в особняк, он мельком прошёл по коридору. В большом зеркале в резной раме краем глаза он уловил движение. Не своё. Он резко обернулся. В отражении, прямо за его спиной, на секунду застыли две фигуры — те самые старики с фотографии. Их лица, прежде спокойные, были искажены немой, древней злобой. Он вздрогнул и вгляделся — в зеркале был только он, бледный и перекошенный злостью. «Галлюцинация. С похмелья», — убедил он себя, но спину прошиб ледяной пот.

Решив прийти в себя, он направился в ванную. Включил воду в раковине, чтобы умыться. Первая струя была ржаво-бурой, с отвратительным запахом стоячей воды и гнили. Он с отвращением отпрянул. Через минуту вода потекла чистая, но осадок остался.

Он наполнил ванну водой. Наблюдая за струёй, вдруг увидел, что в сливе образовался отвратительный комок — спутанные длинные волосы тёмного цвета, мокрые и липкие. Брезгливо отвернувшись, сбросил одежду и погрузился в тёплую воду, мечтая сбросить напряжение.

Через запотевшее стекло душевой кабины ему померещился силуэт. Высокий, женственный, с распущенными длинными волосами. «Катя?» — подумал он с раздражением. — «Решила вернуться?»

Он лениво провёл рукой по стеклу, стирая конденсат, чтобы увидеть её получше.

За стеклом стояла она. Но не Катя. Это была женщина в красном. Её кожа была мертвенно-бледной, а длинные чёрные волосы сливались с тенями. Она не двигалась. И пока он смотрел, не в силах пошевелиться от внезапно сковавшего его ужаса, она резко повернула голову и посмотрела прямо на него. Её глаза были пустыми, чёрными, бездонными.

Сергей дико вскрикнул, попытался выскочить из скользкой ванны, поскользнулся и ударился головой о кафельный край. Яркая вспышка боли — и всё поглотила тьма.

Очнулся он на холодном кафельном полу. Голова раскалывалась. Он поднялся и, пошатываясь, посмотрел в зеркало. На его виске был свежий синяк и ссадина. «Сон. Бред. Надо проспаться», — убеждал он себя, глядя на своё испуганное отражение.

Он кое-как добрался до спальни и рухнул на кровать, проваливаясь в тяжёлый, алкогольный сон.

Его разбудило чувство. Лёгкое движение матраса, как будто кто-то лег рядом. Затем — ледяное прикосновение к его спине. Запах — тот самый, узнаваемый, тяжёлый и дурманящий, с нотками жасмина и лекарственной горечи.

Он замер, не смея пошевелиться, не смея дышать. Он чувствовал её спину к своей спине, невыносимый холод, исходящий от её тела.

Он не выспался. На следующее утро он чувствовал себя не разбитым — опустошённым. Будто за ночь из него высосали все соки. В зеркале на него смотрел не успешный бизнесмен, а измождённый, посеревший мужчина с лихорадочным блеском в глазах. И синяк на виске напоминал: это не сон.

Механики пожаловали только к обеду, растерянно пожали плечами и начали энергично махать руками в пустоту.

— Непонятно, браток, движок загнулся, такое бывает.
Они провозились в гараже до самого вечера, накрутив счет за «диагностику» до неприличной суммы, и в итоге развели руками: «Запчасти ждать три дня, не меньше».

Сергей, уже кипящий от бессилия, вышел из себя.
— Да вы ж, бл..., совсем руки из жопы растут! Три дня ждать! Я вас по судам затаскаю! Вы знаете, кто я?!
Один из механиков, коренастый, в замасленной спецовке, молча собрал инструменты. Второй, помоложе, посмотрел на Сергея не то с жалостью, не то с брезгливостью.
— Ты, дядя, сам с собой побудь хоть минуту. Тебе явно не на машине ездить надо, а к доктору. Ты на себя в зеркало посмотри.
— Пошёл на хер! — рявкнул Сергей и захлопнул дверь гаража.

Решив заказать такси, он столкнулся с настоящей чередой неудач: телефон либо беспомощно гас, будто разрядившись, либо система упорно отказывалась находить нужный адрес. А личный шофер, которого он считал своей палочкой-выручалочкой, внезапно слёг с температурой. Не выдержав напряжения, Сергей набрал номер своей бывшей — последней надежды добраться до места назначения. Но, увы, даже она коротко бросила трубку с едким напутствием: «Забудь мой номер, падаль!»

К вечеру, злой и голодный, он заказал еду из дорогого ресторана. Забрав у курьера пакет, он даже не кивнул, развернулся и ушёл в дом. Еда — стейк с трюфельным соусом — пахла странно. Кисло-сладковато, будто начала портиться. Первый кусок он едва прожевал и выплюнул. Мясо казалось протухшим, жирным, отдавало той самой ржавой водой из ванны. Он позвонил с громкими претензиями, ему услужливо пообещали возвратить средства и провести расследование. Однако настроение было безнадежно испорчено.

Ночь была хуже предыдущей. Она пришла снова. И снова лёгкое движение матраса, ледяное дыхание в затылок, невыносимый холод, исходящий от тела рядом. Он не спал, а проваливался в короткие, тяжёлые обмороки, полные кошмарных обрывков. Утром он чувствовал себя не просто уставшим. Он чувствовал себя выпотрошенным, опустошённым до самой глубины костей. Веки налились свинцом, каждое движение требовало нечеловеческих усилий.

Он побрёл в ванную, опёрся руками о раковину и поднял голову к зеркалу.

И не узнал себя. Тот, кто смотрел на него из зазеркалья, был измождённым, посеревшим стариком. Кожа обвисла, на щеках и под глазами залегли глубокие тени, волосы стали тусклыми и безжизненными. Его мощные плечи и бицепсы, которые он так лелеял в спортзале, исчезли. Рубашка болталась на нём, как на вешалке. За несколько дней он словно потерял годы жизни и десятки килограммов мышечной массы.

— Что со мной... — прошептал он, и его голос был хриплым, чужим шепотом.

И тут за спиной, прямо у уха, раздался тихий, сиплый, пропитанный бесконечной злобой шёпот. Он обернулся.

Прямо перед ним, вплотную, парило лицо старой женщины с той самой фотографии. Её рот был беззубым провалом, глаза пылали чёрным огнём. Она прошипела что-то на своём гортанном языке, и брызги слюны попали ему в лицо. Они были ледяными.

— А-а-а! — дико закричал Сергей и в ужасе отшатнулся назад.

Его спина ударилась о зеркало. Но оно не разбилось. Вместо звонкого хрусталья оно поддалось, как упругая, холодная плёнка. Из его поверхности вырвались бледные, костлявые руки с длинными ногтями и впились ему в плечи, притягивая к себе.

Он отчаянно рвался освободиться, однако тело отказывалось подчиняться. Из зеркальной поверхности внезапно хлынул поток густых чёрных волос, похожих на мерзких извивающихся змей. Волосы заползали ему в рот, обжигая горечью и слизью, душили, застревали в горле, проникали в ноздри и уши. Не было ни воздуха, ни возможности закричать, ни шанса даже шевельнуться. Медленно погружаясь в холодную зеркальную пустоту, Сергей различал там силуэт женщины в красном платье и её мёртвенно-белое лицо. Окружающее пространство исчезло в непроглядной тьме.

Он очнулся под утро на холодном полу в спальне, весь в слюне и собственной рвоте. Он судорожно глотал воздух, давясь кашлем.

На краю кровати, в той самой позе, сидела та красотка. Она смотрела на него, не мигая. Её лицо было бесстрастной маской, а в глазах читалось пустое, безразличное любопытство.

Сергею было уже не до злости. Он был пустой оболочкой, сломанной игрушкой. Он, не говоря ни слова, поднялся и побрёл на кухню. Руки дрожали. Он нашёл на столе недопитую с прошлого вечера бутылку виски и залпом выпил всё, что осталось. Алкоголь ударил в голову с непривычной силой, почти сразу превратив ужас в мутное, апатичное пьяное забытьё.

Он шаткой походкой вернулся в спальню, чтобы рухнуть на кровать, и прошёл мимо зеркала в полный рост. Он не обратил никакого внимания на то, что в его отражении, по обе стороны от его собственного измождённого силуэта, стояли двое — пожилой мужчина и женщина. Они смотрели на него с холодным, безразличным удовлетворением, будто наблюдая за экспериментом, который наконец дал ожидаемый результат.

Сергей больше не мог это выносить. Не дом — сам себя. Свою слабость, этот тлен, проедающий кости.

— Нужно ехать в город. Обязательно надо туда попасть. Там люди, там жизнь кипит, нормальная еда есть, — ворчал он, надевая замызганную рубашку. Дома телефон иногда трезвонил не переставая. Звонили партнёры, звонили приятели. Поднимая трубку, сам себя не узнавал — голос звучал грубо и хрипло, грубил, ругался, швырял аппарат, не дослушав собеседника до конца. Внутри всё бурлила противная, вязкая злоба.

До шоссе, казалось, идти всего полчаса пешком. Вышел резко, громко захлопнув тяжёлую дверь и даже не обернувшись. Морозный воздух резал лицо иглами. Шёл быстро, почти бегом, однако привычные приметы исчезли, словно растворились в тумане. Тропинка извивалась непредсказуемо, завела глубоко в лес. Спустя час, промокший и раздражённый, вновь оказался на знакомой поляне напротив непривычно величественного вида собственного дома. Особняк возвышался там же, неподвижный и горделиво-суровый.

— Да какого чёрта?! — закричал Сергей в пустоту. Он развернулся и рванул в другую сторону, но из кустов, с низким рыком, вывалилась стая диких собак. Глаза горят голодными точками, шерсть дыбом. Они не убегали, а пошли на него, оскалив зубы. С рёвом и лаем они кинулись, пытаясь вцепиться в ноги. Сергей, обезумев от страха, бросился назад, к единственному укрытию — к проклятому дому. Заскочив внутрь, он прислонился к двери, сердце колотилось, вырываясь из груди.

Тишина дома была теперь иной. Из гостиной, из-за двери кабинета, с верхнего этажа доносился тихий, прерывистый шёпот на том самом гортанном языке. Иногда к нему примешивался девичий смех — сухой, как шелест страниц, и оттого ещё более жуткий.

К вечеру он собрался с духом.

— Иду и всё. Прямо по лесу, пока не выйду.

Его путь продолжался дольше двух часов. Сумрак постепенно превратился в непроглядную темноту. Ветви деревьев больно хлестали лицо, а под ногами неприятно похрустывал промёрзший валежник. Впереди, среди стволов, периодически появлялось красноватое пятнышко. Он замедлял шаг, всматриваясь вглубь леса — однако ничего различимого не видел. Но стоило сделать следующий шаг — и опять вдали мерцала полоска алого шелка, притягивая взгляд, заманивая всё дальше от правильного пути. Так прошёл он целую ночь, дрожа от холода в тонкой рубашке, растерянный и совершенно вымотанный. К рассвету, оказавшись посреди чащи, он устало опустился на корточки, лишившись последних сил и желания двигаться дальше.

— Ладно. Ладно. Домой, — прошептал он пустому лесу. И пошел назад.

Через три минуты он вышел на опушку прямо к своему дому. Будто и не уходил.

В доме было холодно, как в склепе. Та девушка сидела в гостиной в кресле. При дневном свете её кожа казалась фарфоровой и неживой. Она не смотрела в окно, не читала. Она просто сидела.
— Эй! — хрипло крикнул Сергей. — Кто ты? Что тебе надо?!
Она не повернула головы. Не моргнула. Он подошёл, схватил её за плечо — тело было твёрдым и ледяным, как мрамор. Он дёрнул руку, будто обжёгшись.

С наступлением ночи она сама подошла к нему. Он сидел на кровати, опустошённый, и просто смотрел на её босые ноги на полу. Она остановилась перед ним. Её глаза были совершенно чёрными, бездонными, в них не отражалось ничего.

Он попытался оттолкнуть её, но её объятия сомкнулись, как стальные обручи. Невыносимо сильные, холодные, парализующие. Он забился в истерике, захлёбываясь собственным воплем. Она наклонила лицо к его лицу. Её алые губы разомкнулись.

И из её рта, клубами, словно гнездо змей, хлынули густые, чёрные, шевелящиеся волосы. Они полезли в его открытый от ужаса рот, заполняя горло, забиваясь в ноздри, вливаясь в уши, обволакивая глазницы живой, удушающей пеленой. Он бился в конвульсиях, пытаясь проснуться от этого кошмара, уже не понимая, где сон, а где его новая, вечная реальность.

Клуб «Геликон». Две недели спустя.

Молодой человек Дмитрий. Избалованный наследник, привыкший к роскоши с рождения. Покидая ночной клуб «Геликон», небрежно поправил манжет, открыв взглядам брендовые наручные часы. Чистый воздух принес ощущение свободы и уверенности в себе. В кармане тихо позвякивали ключи от новенького спорткара, а в руке лежала свежая записка от риелтора...

Конец.

Маленькая Софи, прижимая к груди рыжую кошку Инес, смотрела в окно и шептала:
— Мы уже приехали?

— Скоро, — улыбнулся Жак, и его улыбка на мгновение стала слишком широкой, обнажая ровные, почти слишком белые зубы. — Там тебя ждёт большой дом, новый друг…

— И кино! — перебил Луи, тряся в воздухе билетами. — Сегодня вечером!

Элен рассмеялась. Они так давно не чувствовали себя нормальной семьёй. После скандала в Лионе, после этих сплетен… Но теперь всё будет иначе. Провинциальный городок Сент-Илер — идеальное место, чтобы начать всё заново.

Но что-то было не так.

Внезапно из-под колёс метнулась тень — быстрая, чёрная, слишком большая для кошки.

— Животное! — вскрикнула Элен.

Жак резко дёрнул руль. Машину качнуло, но они не ударились.

— Фух, пронесло, — прошептал Жак, обернувшись к детям. Его глаза на секунду задержались на Луи, будто проверяя, не уронил ли тот блокнот. — Всё в порядке?

Луи кивнул, а Софи прижала Инес ещё крепче.

— Она дрожит… — сказала девочка.

— Наверное, испугалась, — проворчал Жак, снова глядя на дорогу.

Элен тоже обернулась — и на мгновение ей показалось, что в зеркале заднего вида мелькнуло что-то чёрное, присевшее на обочине. Не кошка. Не собака. Что-то сгорбленное, с длинными, слишком тонкими конечностями. Но когда она присмотрелась, там ничего не было.

— Странно… — пробормотала она.

— Что? — спросил Жак.

— Ничего.

Они поехали дальше. А на заднем сиденье Инес внезапно зашипела, выгнув спину, её жёлтые зрачки сузились в тонкие чёрные щели, уставившись в пустоту за окном, оглядывая манекены в окнах, стоящие к ним спиной.

Глава 2. Новый дом

Городок Сент-Илер встретил их тишиной.

Солнце клонилось к закату, окрашивая улицы в тёплые тона, но что-то в этом свете было неправильным — будто краска на фасадах слишком яркая, а тени — слишком густые, словно их нарисовали чёрной тушью.

— Очаровательно! — сказала Элен, но её голос прозвучал неестественно громко в пустынном переулке.

Жак остановил машину у двухэтажного дома с палисадником. Вывеска «Добро пожаловать!» криво висела на калитке, а за ней виднелся аккуратный, но слишком зелёный газон — будто его покрасили.

— Наш новый дом! — объявил Жак, широко улыбаясь.

Софи, прижимая к груди Инес, первая шагнула вперёд.

— Кошка должна войти первой, — серьёзно сказала девочка. — Так делают в старых сказках. А тут подвал тоже будет запираться?

— Софи, не говори глупостей, милая! — Сказала ей мама.

Инес вырвалась из её рук и замерла на пороге, выгнув спину. Её шерсть встала дыбом, а жёлтые глаза расширились, будто она видела что-то в темноте коридора.

— Ну же, глупышка! — рассмеялся Луи и подтолкнул кошку внутрь.

Инес исчезла в темноте без звука.

Внутри пахло свежей краской и чем-то сладковато-гнилым, как будто под полом лежало что-то давно забытое.

— О, какой простор! — воскликнула Элен, проводя рукой по липким обоям.

Жак щёлкнул выключателем — свет моргнул и зажёлся, но углы комнаты остались в тени, будто их не существовало.

Луи тут же бросился осматривать дом, а Софи стояла посреди гостиной, крепко сжимая куклу.

— Мама, — вдруг сказала она, — а почему на стене нет наших фотографий?

Элен замерла.

— Они... в коробках, солнышко.

Но в багажнике не было коробок с фото.

Ужин

На кухне не работала вытяжка, и воздух был густым от запаха старого масла. Элен разогрела консервированное рагу и разлила по тарелкам.

— Вкусно! — сказал Жак, проглатывая кусок мяса, хотя оно было слишком розовым внутри.

Луи ковырялся в еде, а Софи кормила под столом Инес — но кошка не притронулась к пище.

— Она не голодная? — спросила Элен.

— Она уже ела, — ответила Софи.

Уже в сумерках они отправились в кинотеатр.

Афиша гласила: "Семейная комедия! 20:00!", но на улицах не было ни души, а в кассе сидела женщина с слишком бледным лицом.

— Два взрослых и два детских, — сказал Жак, смотря на вывеску "Только для Морте".

Кассирша медленно протянула билеты, её ногти были испачканы чем-то тёмным.

— Приятного просмотра, — прошептала она. — Последний сеанс.

Зал был пустым, кроме одного человека в дальнем ряду, который не шевелился весь фильм, будто боясь чего-то. А когда они вышли, улицы были совершенно безлюдны, кроме редких силуэтов, повёрнутых к ним спиной.

— Странно, — пробормотал Жак. — Где все?

Тут что-то шевельнулось в переулке. Луи вдруг засмеялся.

— Пап, смотри!

Из темноты вышла фигура. Человек? Нет. Слишком высокий. Слишком худой. Он не шёл, а двигался рывками, будто не понимал, как устроены его суставы.

— Быстро домой, — резко сказал Жак.

Они почти бежали, а за спиной раздавались шаги. Не один набор. Много.

Глава 3. Первая ночь

Тени в доме двигались.

Не просто удлинялись от закатного света — они шевелились, будто кто-то невидимый бродил по комнатам, пока семья ужинала. Элен несколько раз ловила себя на том, что смотрит в угол, где тьма сгущалась гуще, чем должна была.

— Луи, перестань болтать ногами под столом, — сказал Жак, но Луи не болтал.

Ноги стула сами по себе скрипели по полу.

Софи, уткнувшись в тарелку, вдруг спросила:

— Мама, а почему у нас в старом доме пахло так же?

— Как? — насторожилась Элен.

— Как здесь. — Девочка потянула носом воздух. — Как мясо, которое забыли в шкафу.

Жак резко встал, и стул с грохотом упал.

— Хватит глупостей. Пора спать.

Но спать не пришлось.

Тук. Тук. Тук.

Сначала звук был тихим, как будто кто-то осторожно стучал костяшками пальцев по входной двери.

— Это ветер, — прошептала Элен, но окна были закрыты, и на улице стоял мертвый штиль.

Тук. Тук. Тук.

Громче.

Жак медленно подошёл к двери, прижался глазком.

— Никого… — начал он, но тут же отпрянул.

Глаз в глаз.

Кто-то уже смотрел в него с другой стороны.

— Спрячь детей, — бросил он Элен, голос вдруг став чужим, хриплым.

Луи не испугался. Он сидел на полу и быстро-быстро рисовал углём на листке — чёрные фигуры вокруг дома.

— Нас слишком много, — пробормотал он, не отрываясь от рисунка.

Софи забилась в угол, прижимая к себе Инес.

— Она не хочет смотреть, — прошептала девочка. — Говорит, что они пришли за тем, что мы украли.

Элен побледнела.

— Что она значит?..

Но тут стук превратился в удар.

Дверь затряслась в раме.

— Оно знает, где мы живём, — прошептала Элен.

Жак схватил со стола молоток — странно, что он вообще лежал там, будто ждал своего часа.

— В подвал.

Глава 4. День второй — Тени за масками

Утро пришло слишком быстро.

Солнце светило ярко, птицы пели, и если бы не разбитое окно на кухне, можно было бы подумать, что ночные события — всего лишь дурной сон.

Но в подвале лежало что-то.

Жак застегнул пиджак, поправил галстук и вышел из дома, оставив семью за завтраком. Воздух был свежим, но в нём витал сладковатый запах, как от перезрелых фруктов.

На скамейке у площади он развернул «Le Petit Saint-Hilaire».

"Пропал Жерар Дюмон. Последний раз видели возле старого квартала".

Под текстом — фотография.

Жак замер.

"Опять ложь. Снова они врут!" - подумал он и потрогал рукоять молотка под плащом.

Но нет, это невозможно. Вчера он убил монстра, а не соседа.

— Месье Морт! — раздался голос.

Директор банка шёл к нему, улыбаясь. Слишком широко.

— Мы так рады новому управляющему!

Его рука при прикосновении была холодной, как у покойника.

— Спасибо, — прошептал Жак.

Коллеги смотрели на него.

— Вы ведь остаётесь надолго? — спросила секретарша, не двигая губами.

— Конечно, — ответил Жак, но в голове уже звучал другой ответ:

«Они знают».

Обед

Элен поставила на стол гуляш.

— Свинина с грибами, — улыбнулась она.

Луи ковырялся в тарелке, вылавливая куски с синеватым оттенком.

— Мам, а почему оно пахнет железом?

— Не привередничай, — резко сказал Жак.

Софи катала по полу кусок мяса, пытаясь накормить Инес.

— Она не хочет есть, — надулась девочка.

Кошка сидела в углу, вылизывая проплешины на шкуре.

— Пап, смотри! — Луи разложил на столе новые зарисовки.

На них — соседи, прохожие, кассирша из кинотеатра.

Но глаза у всех были пустыми.

— А это кто? — Жак ткнул в фигуру в форме полицейского.

— Те, кто стучал прошлой ночью, — сказал Луи. — Они вернутся.

Глава 5. Последняя ночь

Тьма сгустилась быстрее, чем вчера.

Тук. Тук. Тук.

— Откройте! Полиция!

Голос звучал механически, как запись.

Жак вгляделся в глазок.

За дверью стояли две фигуры в форме.

Но их лица были искажены, а изо ртов торчали клыки.

— Они нашли нас, — прошептала Элен.

Жак вырвал дверь настежь.

— Убирайтесь!

Один из монстров зашипел, его глаза вспыхнули жёлтым светом, будто фонари.

— Месье Морт, вы под арестом.

Жак ударил первым.

Молоток пробил череп — и что-то щёлкнуло.

Вторая тварь закричала — но звук оборвался, как у человека.

Тела рухнули.

Теперь это были просто люди в форме.

С кровью.

— В подвал, — сказал Жак.

Эпилог. Газетные вырезки

«Семья маньяков ликвидирована в Сент-Илере»
Отец убит в перестрелке, мать и дети — в психиатрической клинике. В подвале найдены останки 7 человек.

«Девочка отравлена трупным ядом»
У 6-летней Софи Леруа обнаружены следы поедания плоти. Возможно, родители кормили детей мясом жертв.

«Рисунки маленького убийцы»
В комнате Луи Леруа найдены десятки эскизов с изображением пыток. Психологи говорят о врождённой склонности к насилию.

Палата №6.

Элен качается на кровати, напевая колыбельную.

Софи держит на руках тряпичную куклу и шепчет:

— Не бойся, Инес. Скоро ночь. Скоро они придут.

А Луи рисует на стене.

Тот самый дом.

И чёрные фигуры вокруг.

И себя среди них — с такой же пустой улыбкой.

***
Если мой рассказ привлёк ваше внимание, хочу обратить внимание и на свой профиль. Там есть информация о моей книге, которую я уже закончил. Она бесплатна и доступна всем.