Воспоминания Таисии Петровны Новопашиной (1925 г.р.), жительницы с. Лукиново:
«…Ноччу, ноччу приходили агитчики-то эти, хлеб выгребали. Ой! Чё творили! Даже в сельницах [корытце, лоток] выгребали хлеб, муку высыпали. Вот чё! Как обобирали! Драли так драли! Все, кто уезжали, собирались и уезжали в други места. А которых доводили до тех пор, что голы оставалися… Кулачили, господи, кулачили! А церковь-то нарушили-то, иконы нарушили. Ой!
Ну, там от така Марья Букарева была. Она агитчица была, агитировала все ходила. Ей там кулацки валенки дали, шубу, шапку. Она прямо что ты! Разоделася!..»
Воспоминания Зинаиды Яковлевны Винокуровой (1919 г.р.), жительницы с. Знаменка:
«…Здесь такой ад сочинили. Я вот помню, мой крёстный учителем работал. Иннокентий Семёныч Кудинов. У него хлев был, тёплый хлев, это редко же было - тёплые хлевы. Там и колодец был. У него лошади там, коровы – всё было. Ну, детей у него один сын был всего. И вот кода он зачуял, что арестовывать придут, всё уже, он взял самого лучшего коня, запрёг кошёвку [лёгкие сани], положил там, что ему надо, и в седло. Всё оставил. И потом он с семьёй всё ж-таки уехал где-то в Красноярск. Вот если он не уехал, его бы всё! - расстреляли.
И вот там был у нас директор школы Рубцов Илья Николаевич, здо-о-ровый такой мужик. Яким Гурьич был… Ульянков, такой маланький, хроменький, математик, душа-человек. И вот их в январе забрали и расстреляли. А за что вот? Самые лучшие учителя, вот их и уничтожили. И в Боёво жили, они тоже раскулаченные. Стреловы там. Здесь была большая-пребольшая тюрьма в Знаменке. И вот остальны чё сделали? Мужики убежали, женски осталися. Они что сделали? Скота били, забивали, увозили прямо в тайгу, там выбрасывали… воронам, собакам.
А кому? Это же увозили всё бесплатно, вытаскивали себе же всё, съедали. Бедняки. Лентяи, оне же не работали, только ходили кулачили. Зачем ад-то такой сочинили?»
Воспоминания Алексея Николаевича Карих (1942 г.р.), жителя с. Дальняя Закора:
«… Отец мой добыл глухаря, по Аленканской пади ходил, туда, на Тилике, а в желудке вот такой самородочек нашёл; в Жигалово в скупку увёз, сдал его. На эти деньги купил сепаратор и ружьё. Из-за этого сепаратора его и раскулачили. Говорит, приехали, все описали. Отец говорит, даже моего кобеля на цепочке в сельсовет увели. Я, говорит, ночью пришёл и отвязал его.
А отец его, дед мой, он в тайге был в то время, приехал, смотрит, ну, такое дело… всё, что осталось, говорит, загрузил на телегу и уехал с семьей на Тилик. Вот они на Усть-Илисово жили два года, скрывались. Говорит, мясо, рыбу там наловит, выйдет в деревню, поменяет на муку, на продукты и обратно туда. Вот они жили там крадучи [скрываясь] всей семьей. Их никто не продал. Народ-то был раньше хороший.
…Ходили там, на Чёрной, да добывали глухарей. Там жилы золоты. От Тыпты в тайгу ходили. Там Аленканская падь, это место называется Каторгой. Там алмазы добывали, там такой котлован выкопали, ну, может, шестьсот метров вниз, и то поглядишь, там такие сосны, и вниз на конус выкопан. Видимо, керберлитова [кимберлитовая] трубка была. Ну, это было до революции. Родословная наша длинна… У моего деда фотокарточка есть такая, картонная фотокарточка, шестнадцатый год там, он там хорошо одет, сфотографирован, написано на обороте: «На память Зинаиде Яковлевне Карих»…»
Воспоминания Арины Кононовны Чертовских (1917 г.р.), жительницы д. Балыхта:
«Вот чё творилось! Раскулачили и сослали. У нас, в Балыхте, много кулачили… Один вернулся домой. Все берёзу тряс. Говорит, нас привезли, бросили под сосну, под снег. Тайга! Мы там, гыт, огнишша запалили, землянки рыли. А весной-то стало, гыт, таять всё, ой, говорит, издевалися! Говорит, сгибают две берёзы, привязывают к ноге к кажной и потом вот так его надвое – ребёнка – раздирают. Матеря, отцы здесь стоят и глядят. Вот чё было! Вот согнут, за ноги привяжут, две ноги – и распустят. Опустят берёзы – оне и разорвутся. Детей разрывали живых. Вот как издевалися!
А потом там болото недалёко было, в болото бросают прямо живьём ребёнка. Вот такие звери были».
Воспоминания Ксении Минеевны Аксаментовой (1907 г.р.), жительницы с. Пономарево:
«Мно-о-о-гих кулачили здесь балахнински-то. А вот туда-ка были Ефимовские, жили в этим доме.
Серафимовские, рядом у нас тута-ка, тоже их раскулачили. Выгнали их. А Глазовский был, он заехал в эту избу, бедняк, а оне в ихню избу. А дедушка-то Констинтин жил на этой, у Романа Павловича на избе, на крыше спасался. Но как-то не посадили его… У нас всё, у меня дядя был, в Якутским потом жил, Николай Артемьевич, всё говорел:
- Меня бы… счас надо было кулачить, а не тогда, когда за самодельные штаны кулачили. Чё у меня было-то? Никого! А раскулачили!
Ну, сбежал, хоть его не посадили. А вот Фаинин отец, вот, отца посадили, восемнадцать лет не было. Иван Гаврилович-то. Шестеро детей было, их раскулачили. И вот она, эта бабушка, всяко-разно. Она всё смеялася:
- Какой-то, - говорит, - там отобрал, всё уж собрали, какие ешшо у нас зерькала снял и идёт, - говорит, - в него так и смотрится.
А со стороны-то люди видят всё равно. Зерькало и то отобрали! А тут кто-то увёз у Лаврентия из них колоду. Колода, говорит во дворе стояла, ну, чё?».
Воспоминания Николая Ильича Пуляевского (1924 г.р.), жителя с. Петрово:
«Я захватил, деревня Коноплянка была, там где-то домов двенадцать было (мне шесть лет было), и вот приехали комсомольцы выгребать хлеб. А хлеба-то не было. Какой хлеб?! Уже голод был, в тридцатых годах, голод. Но пришли, проверили засеки-то. Был двухэтажный амбар. Я вот до сих пор помню, комсомольцы эти кулачили. Но, а там у нас сосед был, вот эту машинку швейную переташшили к соседям, ну, чтоб её не забрали. А лошадей, скота – всё забрали же, коров забрали и нас из дома выгнали.
Тринадцать семей раскулачили. Нас выбросили на улицу. И тут большеводенье в тридцать четвёртом же году – и деревню смыло, Коноплянку. Дома плыли с петухами, амбары – всё плыло».
По воспоминаниям Натальи Степановны Томшиной, жительницы д. Старцевой:
«Как-то по осени в деревню понаехали казённые люди. В кителях, галифе, глаза шальные, омулёвые. И стали смуту творить, чинить расправу над теми, кого они лихо зачислили в кулаки. В них попали и те, кто с утра до вечера трудился, спину гнул-ломал. Вот уж вольничали! Согласья не спрашивали. Всех выгнали, сгуртили, стали пытать, где ружья охотничьи, деньги. Никто ничего не сказал, тогда и дур-то из них полез, давай властить, шерстить всех, как с угару. У кулаков всё до копыта отобрали: коров, свиней, коней, курей, гусей со двора свели. Молотилку, плуг, борону прихватили, вплоть до рухляди мелкой, чашки, ложки.
Все высметили, подчистили, как корова языком слизала. Свалили в кучу на улице, а потом торг, распродажу затеяли. За два-три часа всё разошлось, враз спустили за копейку горбом нажитое добро. Самых работящих искоренили, извели голком. Кого на Колыму, на вольные выселки упекли, кого в какие другие провальные ямы.
По деревне частушку пели:
Ах, коммуна, ты коммуна!
Кто тебе назначили?
Кто работал день и ночь,
Того и раскулачили».
В 1930 г. был доведён план на район о раскулачивании 100 хозяйств, в т.ч. по Знаменскому сельскому Совету – 69. Кулаки разделялись на три категории. Собрание бедняков, членов партийной ячейки, коммуны предъявляло обвинения и просило Исполком сельского Совета раскулачить, лишить, выслать… Сначала кулака лишали права голоса, избирательных прав: «за эксплуатацию рабочей силы», за наличие каких – либо машин (жатка, веялка и др.). Затем облагали кулака налогами – твёрдым заданием; если крестьянин не справлялся с заданием, налог увеличивали в три раза, срок сокращали от одного до трёх дней, после невыполнения проводили опись хозяйства, изымали всё имущество, и оно поступало в специальный фонд. Кулаки 2 и 3 категории подлежали выселению, из Жигаловского района в основном были высланы в Дорбай в верховье р. Илги, (ныне Качугский район). На новом месте они должны были не только выжить, но и выполнить плановый налог. При невыполнении – подлежали репрессиям как враги народа.
По материалам jiglib.ru Межпоселенческая центральная библиотека Жигаловского района
Фото к тексту не привязаны, взяты отсюда:
https://topwar.ru/38440-derevenskaya-zhizn-irkutskoy-guberni... для антуражу.
