exe081

Воспоминания захватили меня, заставив забыться, но руки сами проделали привычную свою работу без единого пореза. Освежив лицо кельнской водой, а именно «Семнадцатым номером», я споро переменил воротничок и манжеты сорочки на свежие. Костюм в мелкую серую клетку, хоть и был куплен готовым, был подшит умелым портным и сидел идеально. Ботинки, стоящие в коридоре, к счастью, успела начистить гостиничная прислуга. Пальто, котелок и трость — и вот я был готов к выходу. До назначенного срока осталось две минуты и внутренне содрогаясь, мне пришлось выйти из номера. Впереди меня ждала пытка, пытка лестницей. Тьма коридоров, тусклый свет одинокой свечи, скрип рассохшегося пола — я брел словно в заброшенном замке, полном привидений.

Сонный портье, рыжей шевелюрой и бакенбардами похожий на обезьяну, только сонно пробурчал из-за стойки да снова заснул. Линялый, побитый молью и жизнью швейцар, шатаясь, выбрался из-за угла. От канальи разило, словно от винной бочки, но дверь он открыть сумел и даже пытался раскрыть зонт, чтоб проводить меня до экипажа, но не преуспел в этом, не справившись с заевшим механизмом.

Мистер Голдблюм… Хорошо быть юристом одного из богатейших торговых домов. У крыльца стоял не наемный кэб, а настоящая карета, словно влетевшая в наш прагматичный, серый мир из романтичного восемнадцатого века. Верх экипажа был несомненно континентальной работы: благородное дерево, темный лак, бронза, позолота узоров, плавность линий; а вот низ явно появился в дышащих паром цехах фабрики мира, в благословенной Британии: пружинно-листовые рессоры, каучук шин, тонкие ободья колес из металла, спицы из него же. Ярко светили ацетиленовые фонарики, освещавшие путь при нужде в ночной поездке. Наверняка, путешествовать в такой карете — одно удовольствие.

Дверца распахнулась, приглашая меня внутрь. Неловко поставив больную ногу на подножку, я приготовился к вспышке боли, но в проем высунулась крепкая рука, предлагая помощь. Видно, ее хозяин обладал недюжинной силой: внутрь он вытащил меня словно пушинку.

Но все же, несмотря на подмогу, я с облегчением присел на мягкое сидение спиной к кучеру. В карете было двое: сам мистер Голдблюм, старый, высохший, крючконосый, с морщинистой шеей, похожий на грифа; сходство с птицей еще сильнее подчёркивала его одежда — тёмных тонов, с белым, старомодным кружевным воротником; второй же человек (именно он и помог мне) — и видом, и манерами, и физиогномикой — «кричал» о лондонском дне, трущобах Ист-Энда, портовых кабаках, ночлежках и злачных притонах.

Кепи, серый спортивный костюм с бриджами и высокими (до колен) шнурованными ботинками коричневой кожи. И если Голдблюм излучал своим платьем нарочитый достаток, я — скромность, то этот «апаш» или «кокни» не выглядел джентльменом и, казалось, не следил за своим внешним видом, позволяя себе садить на платье пятна, оставлять следы от табачного пепла. В общем, перед нами сидел типичный, случайно разбогатевший подонок общества, не сумевший к деньгам получить привычек и этикета. Зато взамен тонкому налету цивилизации вся фигура его дышала первобытной силой, а уж если сравнивать его с животным, я бы поставил на английского бульдога. Верилось, что этот незнакомец, подобно нашей породе собак, вцепится в свою добычу и будет держать ее, сколь потребуется.

Голдблюм зашевелился во мраке кареты, поерзал; его трость, стоявшая между тощих коленей, на которую он опер свои пальцы, показалась мне веткой. Кривые когти грифа нервно сжимали ее — падальщик чуял добычу…

— Доктор Уотсон, душеприказчик, — скрипуче представил меня Голдблюм. — А это…

— Детектив Стрейдлей, агентство Натана Кинкертона, — развязно сам представился детина, развалившийся напротив. — Лучший агент на Острове, а может, и на континенте.

Теперь стал понятен его внешний вид… род занятий сыщиков требовал от них сливаться с толпой, выслеживая гнусных преступников. Я здесь мог только похвалить проницательность старого юриста, додумавшегося нанять парочку, а может, и десяток громил. А Кинкертон и его сотрудники давно заслужили репутацию в определенных кругах. Не каждый житель трущоб рискнет связаться с агентством. Ходили, правда, про «птенцов» Натана грязные слухи. Но… Лучше мы будем нанимателями, чем наши возможные недоброжелатели.

А меж тем карета давно ехала по узким улочкам, едва освещенным, полным дождливого мрака. Поворот, еще и еще — и вот уже сама столица империи во всем своем великолепии окружила нас. Яркие фонари рвали знаменитый смог, и он не мог ничего поделать с этим, трусливо прячась в закоулки. Кэбы, экипажи — десятками мчались по мостовой, окна прекрасных зданий излучали теплый, домашний свет.

Я молчал, смотря на это буйство человеческого гения; Стрейдлей, развалившись, насмешливо смотрел на меня, видимо, изучая. А мистер Голдблюм страдал — он, похоже, уже побаивался своего развязанного громилу и теперь, сжавшись, сидел, отдав во власть нахала большую часть сидения.

Чудеса науки мелькнули миражом, фата-морганой; экипаж наш свернул вновь во тьму, тускнеющую робкими, бледными фонарями. Один из них и позволил мне прочитать название улицы — Блюменштрассе-стрит. Маленькая Германия, вот куда заехали мы!

Здесь, моим читателям, пока наша карета шуршит колёсами по брусчатке, я хочу немного рассказать историю этого места.

Как знает каждый, Восьмая коалиция государей в 1816 году, ведя из последних сил победоносную войну, с треском проиграла битву при Ватерлоо, причем поражение было таково, что коалиция распалась. Все стороны не имели уже сил, желания и воли продолжать войну. Поэтому на Венском конгрессе державы-участники сообща решили судьбу Европы. Споры, скандалы, предательство, тайные сговоры и даже убийства: почти год шла борьба юристов и дипломатов. Ломались перья, чернила, словно кровь, текли по бумаге. Итог — вызвал возмущение у всех. Каждый считал себя обделенным и обманутым. Правда, сил протестовать никому уже недоставало.

Но я оставлю все это учебнику истории, а тут нас интересует лишь Германия. До вторжения Наполеона это была аморфная масса микроскопических государств: княжеств, герцогств, курфюршеств и вольных городов. Корсиканец, словно таксидермист, сшил эти лоскуты в одну шкуру и обтянул ей скелет будущего зверя.

Так, после примирения, появилась на свет Веймарская республика. Новый ганзейский союз. Не шатко, не валко, она протянула сорок лет. Раздираемая кризисами, бесчинством парламента и бунтами народа. Наконец, канцлером республики стал один депутат, австриец по происхождению. Постепенно, набирая популярность и влияние, он занял пост канцлера республики — а затем, совершив переворот, короновался императором Второго Рейха. И править новый властитель начал с проскрипционных списков и конфискации. Но в бушующих беспорядках первых дней большей части беглецов удалось спастись. Люди эти были далеко не нищие и сумели устроится на чужбине.

Вот и в Лондоне образовался целый район из таких беженцев. Деньги творят чудеса – через два года на никчёмных пустырях выросли особняки, а вокруг них появились сады, ограды, дороги, дорожки, мосты и мостики. Немцы закреплялись на новой родине крепко и основательно, на века.

А меж тем, император Вильгельм I, укрепив свою власть, начал крутые перемены в рейхе. Неожиданно он оказался даже больше немцем, чем сами немцы (злые языки говорили, дескать, по происхождению, по крови: славянин или даже еврей). Армия, флот, колонии – внезапно оказалось, что бедные Вертеры не такие уж бедные, а маршировать им нравится больше, чем страдать и лить слёзы.

В общем, через пять лет подданные готовы были носить государя на руках, и он, поняв, что встал за штурвалом твёрдо, объявил о прощении былых дел, призвав вернуться беглецов на родину. Случилось небывалое – бросив нажитое, немцы побежали обратно, словно блудные сыновья, стеная и плача, припав к трону доброго отца-императора.

Вот так Маленькая Германия в одночасье стала пустыней, безлюдной, никому не нужной. Дома в континентальном стиле англичан не прельщали, селиться тут никто не захотел. Лишь сторожа охраняли пустые особняки, а некоторые, полностью заброшенные, давали приют бродягам и ворью. Но всё ж кто-то тут жил – карета свернула сквозь распахнутые кованые ворота в глубину сада. В конце длинной аллеи мелькнул яркий от фонарей особняк. Мы прибыли к цели нашего визита. Пользуясь светом, льющимся от празднично иллюминированного дома, я открыл крышку часов. Без четверти девять, так показали стрелки.

Особо разглядеть ничего не удалось – дождевые капли текли по стеклу, искажая очертания. Я сумел только увидеть мраморные колонны, атлантов, держащих крыльцо, и уродливую тень, жуткое существо, мелькнувшее меж прекрасных статуй.

Карета остановилась и я, торопясь, открыл дверь, пытаясь понять, что это было: морок, игра уставшего разума или действительно, нечто материальное, живое.

Признаюсь, открывшееся зрелище заставило меня невольно вскрикнуть — омерзительный герой одного французского писателя предстал перед нашими глазами. Горбун, с перекошенным телом, с коротенькими, разной длины ногами, свисающими, казалось, до земли, обезьяньими руками. Нос его, кривой, сломанный, был усыпан бородавками, темная, почти чёрная кожа лица изрыта оспинами, распахана шрамами, стянута рубцами ожогов, тянущихся по изогнутой шее под одежду. Бельмастые глазки прятались под надбровными дугами низкого лба — череп уродца словно шагнул к нам из давних эпох и был под стать не просвещенному человеку девятнадцатого века, а какому-то троглодиту, прозябающему среди чудовищ в холодной пещере, не знающему огня и платья, питающемуся кореньями и сырым мясом.

Но к слову сказать, ливрея лакея, в которую был обряжен урод, сидела на нем великолепно, видно, по каким-то своим соображениям, хозяин слуги не пожалел денег на хорошего портного. Мне показалось неприятно прикасаться к бедному созданию, хоть он и тянул мне уродливую свою руку, с торчащими во все стороны кривыми пальцами. Хоть и было больно, но я сумел спуститься самостоятельно. Детектив Стрейдлей помянул Сатану, увидев, кто его встретил. Впрочем, от помощи он тоже решительно отказался. А вот мистер Голдблюм, видно, от рассеянности, а может и по иным причинам, воспользовался услугой. Эта небрезгливость, какое-то душевное участие, так глянулось уроду, что привело его в восторг, он захлюпал носом, зачмокал, захрюкал, пуская пузыри слюны из узкогубого рта, полного кривых, жёлтых зубов. Узрев, наконец, о кого он опирался, наш юрист, казалось, впал в прострацию. Голдблюм, конечно, попытался сделать слабую попытку освободиться, но этот «квазимодо», при всех своих изъянах, оказался весьма силен, хотя и преизрядно глуп, толстокоже не заметив произведённого впечатления. Квохча, словно курица, он вцепился в руку мистера Голдблюма и поволок опешившего от такого приёма гостя по ступеням вверх.

К счастью, эта пытка длилась недолго. У самых дверей наш провожатый отпустил бедного юриста и распахнул для нас створки, склонившись в куртуазном поклоне (по его мнению). Это представление так развеселило громилу Стрейдлея, что он сунул уродцу мелкую монетку, принятую воистину с королевским достоинством и довольным хрюканьем.

За дверями, в небольшом, полутемном зале, нас уже ждали.

Золото вышивки, богатство бордовой ткани и покроя — на лакеях в этом доме не экономили. Прислуга была вышколена изумительно: безмолвные, безликие, слуги словно тени, словно механические автоматроны, не делая лишних движений, приняли нашу верхнюю одежду, помогли привести платья в порядок. И только один раз, один из них невольно коснулся моего лица, заставив меня дёрнуться от неожиданности. Руки его были холодны, словно лёд; воистину, если бы этот разнаряженный лакей не двигался, не дышал, я решил бы, что эта конечность принадлежит мертвецу.

Немые слуги, окончив работу, бесшумно скрылись во мраке, а один из них, словно Вергилий, повёл нас в неизвестность. Я, вместе с остальными сотоварищами, шёл сквозь анфилады комнат. Насколько сильно особняк был освещён снаружи, настолько темен он оказался внутри. Мы брели по каменным плитам пола, словно древние грабители гробниц. Здесь не чувствовалось жизни, всё казалось огромным склепом, чудилось — тянуло откуда-то тленом и могильным холодом, сыростью кладбищенской земли. Отблесков пары свечей, что нёс наш молчаливый проводник, едва хватало, чтобы увидеть тусклую позолоту, старинную, прошлого века мебель, картины с мрачными мужами, обряженными в бархат, в меха, в сталь доспехов; были там и дамы, суровые, в огромных испанских воротниках-горгерах. Постные, каменные лица с нездоровой желтизной, надменные позы, лёд рыбьих безжизненных глаз — вызывали отвращение. Своды терялись во мраке, не дающем проникнуть сквозь его саван любопытному взгляду. Неверный, колеблющийся свет выхватывал много диковинок, статуй, картин, намекая о том, что большая часть скрыта от нас темнотой ночи. Иной искусствовед, человек тонкой натуры, чувственный, отдал бы немало за шанс испить из такого источника, но меня наше путешествие начало уже утомлять, радуя только колено отсутствием лестниц. Вот и очередная резная, раззолоченная дверь показалась бессмысленным входом в такой же безжизненный зал, но…

Я ошибся. Яркий свет сотен свечей изгнал отсюда тьму и мрак. Ароматы смерти и запустения бежали прочь от огня камина — огромного, монументального сооружения, высившегося в углу. Здоровенные поленья жарко горели, рассыпались красными угольями. В воздухе витали нотки чего-то восточного, сказочного. Наверняка, какие-то курительные палочки. Индийские или арабские.

Тут не было места мрачным картинам тёмных комнат — сплошь солнечные пейзажи, светлые улицы городов. И мебель — мягкая, удобная, созданная для человека, а не для статуса. Диваны, диванчики, кресла, стулья, скамьи и скамеечки. Столы, столики. В таких местах хорошо собираться тёплой компанией, где каждый каждому давнишний товарищ и друг, а значит, многие условности и нормы этикета можно опустить. Весёлые кутежи, попойки с танцами, музыка, карты и веселье до утра — мне это место напомнило офицерское собрание нашего полка. Таким оно стало перед самой моей отставкой.

Хозяева дали нам время привыкнуть к свету и осмотреться, выждав необходимое. Их было двое: мужчина и прекрасная девушка. Эта пара словно сошла с холста древней картины, словно вынырнула из прошлых веков, до всех этих войн и революций. Полтора века назад — в таких нарядах не стыдно было выйти в свет Парижа, Вены и иных столиц, гонявшихся за модой.

— Рихард фон Крашштайн, — первым, с твёрдым немецким акцентом, представился мужчина, — владелец сего дома.

Сэру Рихарду я бы дал, максимум, сорок — сорок пять лет. Чёрный парик оттенял его бледное лицо, довольно красивое, правильных форм и черт. Чёрными же были бархатные камзол и кюлоты, лишь чуть тронутые серебром вышивки и блеском пуговиц, усыпанных мелкими прозрачными самоцветами. Только чулки из шёлка сверкали белизной, а туфли с серебряными пряжками вновь напоминали своим цветом ворона. Ещё стоит упомянуть серебряный старинный перстень с голубым карбункулом на указательном пальце правой руки — для дополнения образа.

Честно сказать, рассматривал я сэра Рихарда мельком, ибо всё моё внимание захватила его прекрасная спутница.

— Моя племянница, фройляйн Рина, урождённая фон Грюн, — не преминул познакомить нас с этим чудом её дядя.

От этих слов у меня отлегло от сердца… Не то что я питал какие-то надежды на любовь, но чем дьявол не шутит? А вдруг?

Юная мисс Рина, лет восемнадцати на вид, была обворожительна в образе дамы придворного света времён короля Георга — своим атласным светло-синим платьем, с этими широкими юбками, лифом, пышными кружевами и шёлками. Смешно, но я даже не запомнил её лица — все, что я сейчас могу вспомнить, лишь голубые, огромные глаза, глубокие, как бездонные озера.

Мистер Голдблюм представил в ответ нас — он, оказывается, уже был знаком с сэром Рихардом.

— Когда мы сможем увидеть мистера Хиллса? — задал наш спутник вопрос, интересующий, по крайней мере, нас двоих с ним.

— Я думаю, мессир примет вас в течение получаса, — ответ был сух и лаконичен.

Впрочем, уже спустя минуту, благодаря непосредственности и живости характера мисс Рины, чопорность и холодность первых мгновений знакомства были сломаны. Смех её звучал словно серебристый колокольчик, и к каждому она смогла подобрать свой ключик. Да и сэр Рихард оказался не таким хмурым и черствым, как показался вначале. Клянусь, уже скоро мы все почувствовали себя, в некотором роде, товарищами! Выяснилась и причина экстравагантных их нарядов — через два дня Британское Королевское Историческое Общество давало бал для своих членов, а мистер Крашштайн был там очень ценим и уважаем, в первую очередь, как знаток истории и владелец огромной коллекции всяческих вещей прошлых эпох. Темой бала избрали Галантный век — отсюда и старинное платье. Готовые наряды доставили перед самым нашим визитом, и мы, невольно, прервали последнюю, окончательную примерку.

Голос её звучал как ручей, как пение птиц, уносящий меня в небеса; и даже лёгкая неправильность произношения, выдававшая во фройляйн Грюн иностранку, казалась мне весьма….

— Rina! Negodnica... Hvatit! Shodi uzna'i, pora ili net? — сэр Рихард прервал мои грёзы своим скрипучим голосом, совершенно невежливо перейдя на иной язык, незнакомый нам, — немецкий, наверное.

— Да, дядя, сию же минуту, — Рина, не прекословя, покинула нас.

Чуть подобрав юбки, она прошествовала к дальней стене, распахнув доселе не видимую мной дверь. Там на секунду, заставив меня мысленно застонать, мелькнула крутая винтовая лестница….

Как я ненавидел этого Рихарда в этот момент! И не только я — важный мистер Голдблюм и грубиян Стрейдлей тоже попали под действие чар юной девы. Тень недовольства мелькнула на лицах моих спутников, но фон Крашштайн словно не заметил её и продолжил разговор, как ни в чем не бывало. Его речи, сухой голос — изгнали остатки «волшебства», настроив нас на деловой лад.

А спустя десяток минут, мисс Рина вернулась, переодетая в тёмное, глухое платье, без всяких украшений, кружев и вышивок. Лишь пёстрая лента на шее — была чужеродным пятном нового образа. Теперь она была похожа на строгую монахиню, и лишь белокурые, свернутые на голове в сложную причёску, волосы выдавали в ней прежнюю прелестницу

Как и всегда, в такую погоду, от сырости, у меня опять разнылось левое колено. Былые раны давали регулярно о себе знать при падении барометра, либо стоило мне продрогнуть. Тут существовало одно лишь лекарство — тепло и покой. Вот поэтому, я и разорился, не пожалев шиллинга на дополнительную охапку дров. Зато сейчас, у горящего камина, в старинном, мягком кресле, укрытом пледом, мне стало так хорошо и уютно, что нога, практически, перестала дергать, дав наконец покой и умиротворение моему измученному телу.

Три толстых стеариновых свечи, горящие в подсвечнике, да огонь в камине, все вместе излучали достаточно света для чтения, заодно скрывая темнотой чёрные от плесени углы комнаты, побитую, протертую ткань, коей были задрапированы стены, скрипучий, обшарпанный паркет пола. Гостиница, стоявшая, словно на отшибе цивилизации, в крохотном уголке шумной столицы, не могла похвастаться большим количеством постояльцев. А без них — здание ветшало, старело, покрываясь пылью веков. Впрочем, все окрестности «Медных буков», казалось, отстали от нынешних бурных времен на десятилетия, оставшись в спокойных годах кончины «Корсиканца».

Зато, благодаря этому, я, простой сельский доктор – мог, несмотря на лондонскую дороговизну, спокойно снять этот номер: с окнами, камином, ванной (совершенно бесполезной) и удобной кроватью. А не ютиться с своими доходами в сырой, нетопленной каморке, либо, терпя известное неудобство, смущаясь, искать приюта у своих давних приятелей, самих, едва сводящих концы с концами.

Гипнос постепенно овладел моими членами, собираясь уже совсем унести меня в свое царство нереальности…. Разум мой находился уже на той зыбкой грани, когда явь и сон готовы сменить друг друга, а пальцы, держащие толстый ежегодник «Королевского общества хирургов» за 18…год, ослабли, и медицинский альманах начал медленно падать мне на колени. Именно в этот момент в дверь постучали.

Вначале, когда некоторая бодрость вернулась ко мне, заставив сонливость отступить, я даже решил, что стук мне привиделся — нынче я никого не ждал с визитами, а для здешней прислуги, слишком ленивой, тревожить постояльцев в такой час было нехаракткерно. Стук вновь повторился — более громкий и настойчивый. Мне, скрипя зубами, пришлось взяться за трость, нога конечно же сразу мне отомстила, разнывшись с новой силой.

За дверью, в тёмном, безмолвном, пыльном коридоре, был мальчишка-рассыльный, мокрый, взъерошенный и очень недовольный. Он, насупившись, шмыгая носом, сунул мне влажный, липкий кусок картона. Это была телеграмма — чудесное изобретение, наряду с пароходами и железной дорогой, сделавшее наш мир еще меньше. Криво наклеенные полоски бумажной ленты пачкали руки чернилами и невысохшим клеем, а чтобы прочитать послание, мне пришлось поднести его вплотную к огонькам свечей.

«Д-ру Уотсону. Отель «М- Б». Ченнинг-стрит 30. Лично в руки. М-р Голдблюм уведомляет вас, что прибудет за вами сегодня ровно в восемь вечера, по известному вам делу.»

Более ничего в телеграмме не было. Открыв крышку оставшихся от отца часов, я невольно чертыхнулся, помянув дьявола. До назначенного срока оставалось чуть больше часа. Мне следовало торопиться, если я не хотел прослыть человеком невежливым и невоспитанным — словом, не джентльменом. Сунув мальчишке пенни, я захлопнул дверь и поспешил в ванную комнату. Сорочка моя была еще свежа, и на ней стоило переменить лишь манжеты и воротничок, а вот лицо…. Ему была необходима бритва. Но где сейчас сыскать цирюльника? Хотя, то была беда небольшая — жизнь меня не баловала, а наоборот, быстро научила обходиться без помощи слуг и иных людей низкого звания, призванных служить высшим классам общества. А посему, достав из своего старого, верного саквояжа спиртовку, жестяную кружку объёмом в пинту, я быстро добыл кипятка. Мыло, помазок, и бритва хранились в дорожном несессере, всегда при мне — так уж я привык за время службы в армии.

Что мне отразилось в мутном зеркале, в едва освещённой свечкой крохотной комнатушке? Кого я узрел? Конечно, типичного представителя англосаксонской породы. Сухощавый, атлетично сложенный, среднего роста джентльмен, с лицом овальной формы, довольно красивым, с прямым носом и серыми глазами. Волосы – светлые, чуть рыжеватые, ну и усы, как и положено, аккуратные, ухоженные. Вот кожа, хоть и была гладкой, но все ж была чересчур смугловата для лица дворянского сословия, хоть и мелкого по своему положению. Объяснить сие было просто — практика сельского врача подразумевает долгие переезды к больным, да пешие прогулки к ним же, ну и хобби мое — рыбная ловля, не осталось в стороне. Как истинный джентльмен, как «правоверный» англичанин, я должен был вступить в какой-нибудь клуб или общество. Не удалось избежать этого поветрия и мне — и могу с гордостью сказать: целых два года я был председателем одного из отделений «Королевского общества любителей рыбной ловли» графства Девон. Немало часов прошли незаметно для меня на каменистых берегах рек в сладостном азарте этого занятия. А спиннинг и нахлыст, словно пагубная страсть…. Впрочем, сейчас не место и не время для сих воспоминаний, к ним я, возможно, вернусь после.

Род наш, Уотсонов, восходит из века шестнадцатого и поныне относится к мелким, нетитулованным безземельным аристократам, иначе зовущимся джентри. Были среди нас моряки, военные, торговцы, чиновники, лекари, священники, но не бранной славы, ни богатств, ни должностей, словом всего того, что дает вес в обществе, никто из предков добыть не смог. Вот и мы, наша семья, все время балансировала меж нищетой и каким-никаким достатком. Хорошо еще был капитал, дающий сотню-полтора фунта годового дохода, да старый дом, в котором нас с братом вырастил отец. Матушка умерла, когда я был еще младенцем, и отец так и прожил вдовцом до самой своей смерти. Наследство же было поделено меж мной и старшим братом в равных долях. Брат мой, практически сразу предавшись пагубным страстям, прогулял свою часть, окончательно рухнув в пучину бедности. Не мудрено, что и он вскоре тоже умер, оставив мне лишь долги и квитанцию из ломбарда, в котором он заложил отцовские серебряные часы.

Я же обратил свою долю в деньги, оплатил ими учебу в медицинском колледже. И закончил его, получив диплом. Потом была практика в госпитале Чаринг-Кросс, немало давшая мне знаний и умений, но не пополнившая мой кошелек лишним серебром. Безденежье угнетало меня; пора уже было задумываться о семье, но партия из бедного доктора, хоть и благородной крови, достойных людей не прельщала, а недостойным отказывала моя честь и честь нашего рода.

Выход был найден: я стал армейским хирургом, взяв под начало полевой госпиталь новосформированного Шестого полка Конфланских фузилеров. Мирная жизнь и простые болячки солдат кончились быстро. Тесная каюта парохода, седые волны бурной Атлантики, шторм, качка – и переломы, вывихи, порезы у солдатни, не привыкшей к такому. А еще драки, поножовщина и членовредительство – от скуки и безделья. В этом была и часть вины наших господ офицеров. Все они поголовно были с купленными патентами на должность и звание, поэтому в тонкостях военной службы смыслили мало. А сержанты, коих собрали с других полков, — были откровенно плохи, ведь кто отдаст отличного сержанта? Таких дураков будут показывать в кунсткамере, коли они найдутся!

Берега Нового Света встретили нас неприветливо: грозой и сильнейшим ливнем. Тем теплее выглядела встреча, устроенная нам славными подданными нашего короля, добрыми жителями Нью-Амстердама. Они бросали под ноги нашему марширующему строю цветы, пели гимны, славящие Господа, и высказывали иные знаки внимания и почтения. Вечер, правда, у всех «героев, прибывших из сердца нашего Отечества, чтоб своей грудью прикрыть сирых колонистов от дьявольских дикарей, которые по наущению Сатаны готовы день и ночь убивать богобоязненных христиан», был проведён различно: офицеры посетили бал, устроенный мэром и ривом графства, а солдат загнали в бараки у самой реки, накормив, правда, досыта вареными огромнейшими раками и устрицами. Из-за чего поход наш задержался на три дня, а полк понёс первые потери в Новом Свете от кровавого поноса. Так началась моя служба — служба королю и отечеству. Как юноша благородных кровей, по давнишним обычаям, я должен был выслужить ценз в одной из колоний, чтоб вернуться домой с почестями и принять должность, положенную мне законом, либо остаться в колонии, никчемным неудачником, которому придется до конца своих дней жить среди дикарей и варваров.

Как известно из газет моим читателям, в 18… году, за десять лет до того, как я попал в Северо-Американские колонии, благодаря умелой политике, ополчению и новым войскам, прибывшим из метрополии, границы королевских владений удалось сместить почти на триста миль западнее, вглубь континента. С индейскими вождями был заключён новый договор, разграничивающий землю по реке Рэйвен-крик. Надо отдать должное колонистам — за десять лет они преобразили дикий край, вырубили леса, проложили дороги, распахали поля, поставили фермы, построили мосты, мельницы и плотины, города с прекрасными домами, храмами, школами и прочим. Ну и заодно — истребили всех кровожадных хищников, рыскавших тут: четвероногих и двуногих.

Беда пришла внезапно: в небольшой городок, где жителей, дай бог наберётся с полтысячи, а с окрестностями — едва десять сотен, прибыл новый пастор, отец Григорий. Юноша пылкий, горячий, с горящими от любви к ближнему глазами. Душа его, светлая, святая, была наполнена добротой, верой и желанием служить господу. И каково было его удивление, когда от прихожан он узнал о мерзком капище, всего в двух часах пути вверх по реке. Два часа от дома господнего до идолов, до сатанинских обрядов и демонов-дикарей, их исполняющих. Естественно, сердце его переполнилось печалью, а воскресная проповедь была так горяча, была так пронизана страстью, любовью и иными добродетелями, что сразу после нее все прихожане, собравшись с оружием, сели в лодки и поплыли в земли дикарей-индейцев. Храбрые крестоносцы гребли, распевая псалмы, а вел их новый Моисей Двурогий, перстами указывая путь овцам господним, восставшим против волков.

С гимном на устах Сатана был повержен, идолы сожжены, а дикари, которых нападение застало врасплох, были истреблены от мала до велика. Лишь десяток – другой, молодых и смирных взяли с собой, обратив в рабов, а мертвых, в назидание другим, — развесили по деревьям, а кого, просто изрубили на куски.

Разумеется, Властитель Ада не мог стерпеть такого. Кровожадные дикари, по его наущению, презрев все клятвы и договора, вероломно перешли границу, устроив набег. Словно стая безумных демонов, они ворвались в Рейвенхолм и начали убивать. Убийцы не щадили никого: ни младенцев, ни седых старцев. Раскрашенные краской, так, словно с них содрали кожу, эти бестии забирались на крыши по восточным трубам, бегали по улицам, мяукая, как коты, ломали двери, врываясь в жилища новых мучеников. Пастор Григорий и остатки паствы собрались в храме у кладбища, дав бой орде Сатаны, но силы были не равны, и вскоре церковь запылала под вопли обезумевших краснокожих. И пока одни, исказив божий лик краской, скакали вокруг погребального костра, грабили дома, — другие смиренно молились, готовясь предстать перед Небесными вратами, мучениками войдя в Рай.

Безвинная жертва эта не утолила кровожадность дикарей, и они ринулись вглубь мирной страны, неся разорение и смерть невинным. На пути этой орды, пьяной от крови, и встал наш Шестой Конфланский. Тонкой красной линией мы протянулись меж дикостью и цивилизацией, меж пороком, сатанизмом — и смиренной молитвой и всепрощением. И местные колонисты вставали под стяги, выполняя свой долг перед богом и королем. И пусть они были плохо обучены, пусть плохо вооружены, а вместо красных мундиров носили старомодное гражданское платье, их храбрости и холоднокровию, терпеливости и стойкости, могли поучиться и опытные солдаты.

Полк встал нерушимой стеной; солдаты, с именем короля, повергали вспять дикарей раз за разом, высясь неприступным утесом посреди краснокожего моря, добывая себе славу и награды; а я с помощниками раскинул госпиталь на большой поляне за ними, всего в полумиле от жаркого сражения. Весь в крови, словно дикий туземец, я резал, резал, сшивал, извлекал пули и наконечники, ампутировал конечности и отправлял стонущие тела в палатки, а безмолвные — в мертвецкую.

Видно дьявол ворожил своим слугам, а может, остались среди индейцев те, кто помнил в этих краях каждый кустик. Я только что наложил шов на руку последнему бедняге, отрезал ему ухо, висящее на тонкой полоске кожи и, совсем было собрался отдохнуть, как в кустах раздались дикие вопли, и в нас полетели стрелы; а затем голые, раскрашенные под скелетов дикари выскочили из леса и, потрясая копьями и топориками, бросились на нас. Бедняга – пациент невольно спас меня от оперенной погибели, прикрыв собой и умер на моих руках спустя минуту. Смерть его вытолкнула меня из бездны отчаяния и растерянности, побудив к решительным действиям. Слава богу, за время службы капитан Сагнер, от скуки, а может и по другим мотивам, взялся обучать меня искусству стрельбы из револьвера. Сам он являлся лучшим стрелком полка и быстро вбил мне в голову долю своего таланта, приучив заодно всегда носить мой новенький Адамс МкIII с собой и даже спать с ним под подушкой. Я опустошил барабан, казалось, в секунду, и кажется, в никого не попал.

Охранявшие госпиталь легкораненые солдаты, да помощники из местных колонистов, тоже начали палить по индейцам, наполнив воздух пороховым дымом. Что-то где-то вспыхнуло, запылало пламенем, добавив еще чада. Орали раненые, ругались солдаты; санитары, бросив все, бежали в лес, спасая себя. Краснорожие демоны выли, как волки, собравшиеся вокруг стада овец.

За это время я дрожащими пальцами сумел вытряхнуть гильзы и распихать патроны по каморам барабана. Ура! Доктор Уотсон вновь был готов к битве. И она не заставила себя ждать — из клуба дыма выскочил дикарь, он даже не успел замахнуться, как получил пулю в грудь; второй, бросившийся на меня, получил свинец куда-то в печень и, заора́в, упал, корчась в страшных судорогах. На третьего я потратил остальные патроны, но эта бестия, живучая словно дикий зверь, успела ударить меня копьём в колено, заставив вскрикнуть от боли и упасть на спину; а сверху на меня рухнул мой несостоявшийся убийца. Рана причинила мне такие страдания, что я тут же лишился чувств. Труп индейца обильно залил мое лицо и одежду своей кровью, чем и подарил жизнь.

Победившие дикари убили всех раненых, содрав с них по своему обыкновению скальпы. Я же уцелел. Меня они посчитали мёртвым, к счастью, оставив на потом, занявшись глумлением над телами моих сотоварищей и грабежом; за этими кровавыми хлопотами их застал эскадрон колониальной иррегулярной кавалерии. Вопя от страха и, наверняка, призывая дьявола в помощь, индейцы кинулись бежать, забыв обо всем.

Рана моя воспалилась, сам я совершенно не помнил этих дней жара, бреда и балансирования меж жизнью и смертью. Но молодой организм, молитвы сиделок и помощь коллег сделали свое дело, вернув меня в царство живых. Правда, колено болело и плохо сгибалось — медицина оказалась бессильна, и я, едва вступив в пору расцвета, на всю жизнь остался хромым. Бывали дни, когда это практически не мешало мне полноценно жить, а бывало и так, что я валялся днями в постели, не в силах шагнуть. Понятно, с таким здоровьем мне пришлось оставить службу. Корона в честь моих заслуг наградила меня правом ношения медали «За выдающееся поведение» да назначила пенсион в пять фунтов ежемесячно. Офицеры полка, многие солдаты откликнулись на зов нашего полковника и собрали некоторую сумму, которую вручили мне при прощании; так же и отважные колонисты, узнав о моей беде, объявили благотворительный сбор для вспомоществования герою-доктору.

Вот так, через пять лет, день в день, я вновь вступил на родной берег острова. Тогда мы уплывали полные надежд, веселья и веры в удачу, молодые и здоровые. Ныне же я спустился по трапу в глубоком унынии, полный горести, хромой, истощенный после изнурительной болезни.

Ну а потом: долгий переход на горячий, знойный север. Переход тяжелый, выматывающий и закончившийся в срединных землях. Аккурат на окраине Империи, в диких ее предгорьях.. Там Счастливчик и стал бароном- по древнему закону, закону, который невместно отменить богам, героям, демонам, королям  и толстосумам- богатеям. По праву сильного- отряд занял развалины замка, став на зимовку. Нищая земля, безлюдье,  голые, бестравные холмы, камни, торчащие из брошенных пашен. Снег- забивающий овраги бездонными сугробами,  сдуваемый с холмов ураганными  ветрами.. Далекие горы, закрывшие горизонт, кишащие дикарями- горцами,  рыжими,  как и их медные топоры.  И лес- кривой, тонкоствольный,  годный  лишь на крестьянские мазанки, да в жалкие очаги.. Зато- было много ручьёв и речек. Быстрых,  чистых,  холодных, полных вкусной рыбы.

А вот главное открытие- перевернувшее все планы Счастливчика У- было сделано поздней зимой. Какая-то тварь ночью убила лошадь. По следу чудовища были посланы охотники. Места дикие часто кишели чудовищами. Реликтами древних эпох. Тут, правда- была такая унылая пустошь, что чудищу даже обрадовались. Хоть какое-то развлечение. Следы привели погоню в укромную долину меж двух цепей холмов.  Земля давно слезла с их вершин- обнажив гранит. Склоны были неприступны, отвесны везде, кроме одного места, там обвал и снег, создали непрочный мост, позволивший чудовищу выйти  в большой мир..

В долине- все было иначе.. Лес, густой, могучий.. Болота- с вечнозеленой травой.. Чудные зверушки.. Цветы, растущие сквозь снег..  Чудище выследили, нашли его берлогу- в гранитной расселине и выкурили дымом. И, естественно,  убили.

Рассматривая волчью шкуру ( больше б подошедшую размером иной корове) тыкая кинжалом в костяные иглы, и пластинки брони, наросшие под густой шерстью, Счастливчик все больше склонялся к тому, что в эту долину ему стоит наведаться самому. Ну и заодно- прихватить отрядного мага Нильса.. Как маг он был полное дерьмо,  не сумев даже стать подмастерьем,  но по свету старый пьяница походил немало и много чего повидал.

А уже через три дня- замок спешно укрепляли,  ремонтировали,  восстанавливали. Дикий магический источник- золотая жила для тех, кто готов рисковать жизнью и здоровьем ради богатства.. Как известно- магическая энергия пронизывает весь мир, однако, в некоторых местах- она сильна особенно.. Там из земли,  можно сказать, бьют фонтаны сырой маны,  уходя вертикально вверх.. Обычный человек, маг средних сил- даже не заметят источник.. Архимаг, возможно, сможет поставить его себе на службу, отщипывая кусочки. Но бывает- источник  очень слаб.. и энергия, вместо того, чтоб уходить в межмировой эфир, падает обратно, словно вода в фонтане.. Сырая мана изменяет округу, плодя уродцев, диковины, до неузнавния меняя животных и растения. Кто-то дохнет сразу, а кто-то становится опасным, хищным, сильным.. Благо, привыкнув к повышенному фону, живые твари далеко от источника не отходят.. Такие места опасны... но именно в них лезут любители наживы. Корни, листья, плоды, семена, требуха, мясо, шкуры, кости - все идет в дело.. Алхимики, зельевары- не жалеют серебра и злата за сырье.. добудь правильно, упакуй, продай- и звени веселыми монетами в кошеле.

Силенок пьяницы хватило понять одно- Дикий источник слаб и хил.. Сырье будет не первосортным, зато- спускаться туда можно без сильной опаски.. Совсем уж хтонических чудовищ место это породить не сможет.

Будущий барон- раздумывал недолго. Оставив часть отряда в замке, он, с самыми верными людьми, отправился на поиски цивилизации. Конечно же, прихватив отрядную казну с собой. В ближайшем городе Счастливчик, придя в магистрат,  заявил о своих правах на землю. Имперская бюрократия,  стряхнув пыль с подмазанных златом шестеренок, разродилась бумагами, коими чиновники отдавали руины замка и окрестные земли на два- три дня пути, новому аристократическому роду.... д' Винтерберг. По названию холма,  на котором был построен ничейный замок. В одном из мертвых,  древних языков- этот означало то ли Белую гору, то ли Зимнюю. Пустынной земли баронству нарезали немало- у иных королей, герцогов,  было вдвое меньше. А что жалеть пустоши- бесполезные, безлюдные, нищие.

Получив официальный документ,  обратно барон возвращался с крестьянами, телегами, забитыми припасом,  со скотом, и ремесленниками,  польстившимися на большой задаток. Кузнец, плотники,  каменщики, сапожник. Для нового замка требовались умелые руки. И барон не жалел на них денег. Дикий источник окупит все..  

Весной, твёрдо встав на землю, укрепив стены- д' Винтерберг послал в город гонца- в магическую гильдию, объявить о своей находке. Ну и пригласить господ магов, освидетельствовать относительную безопасность оной. Безопасность, которая позволит стать единоличным владельцем.  Так и вышло- даже и без взяток ( но с ними быстрее)- ничтожную флуктуацию магической струны, комиссия признала не требующей постоянного контроля со стороны гильдий,  орденов и прочих магических объединений.

Барону- опять повезло. Для крупных дельцов его захолустье было слишком далеко. А местная аристократия... даже объединив силы,  владетели с треском бы просрали кампанию «по усмирению выскочки,  обманом и подлостью захватившего чужие угодья». Шутка ли- у самого сильного барона, до появления новичка, в дружине служило два десятка бойцов. И только пара беспалых,  хромых отставников- легионеров,  могла хоть что-то.. Остальные- годились лишь гонять крестьян,  да разбойников. Слишком жалких в этих краях.. А вот бывшая банда наемников- не забывших службу, не разжиревших еще от мирной службы, как волки легко бы перерезали этих овец.

Через год- барон женился, упрочив свой будущий род, связав его с благородной кровью.. Пусть тесть был нищим и, как шептались злопыхатели,  пахал землю сам, словно смерд,  зато его фамилия была одной из знатнейших  в империи. Конечно… как говорили летописи рода, именно эта ветвь захирела,  увяла,  упав с политического небосклона вниз, попав в опалу и разорившись.. Но, дескать, когда-то- предки стояли рядом с королями и императорами. д' Винтерберг предполагал,  что пронырливый предок новых родственников- просто присвоил звучную фамилию, сварганив заодно и легенду..  Но по бумагам- все было чисто. Не зря писцы канцелярия во все времена любили деньги. При достаточной платежеспособности- род можно было вывести от первых людей этого мира.

С тех пор, со дня появления  нового аристократического рода минуло пять лет. Жена барона носила под сердцем дитя и, как утверждал старый пьяница Нильс- это был определенно мальчик, настоящий боец- прям, как его батюшка. В замке исподволь готовились к празднику: варили пиво, медовуху, везли в подвалы вино.

Бывший командир банды крепко сжал свои владения когтистой лапой. И они, осененные зеленым знаменем, гербом- с кошачьей головой на щите.. не то, что процветали.. но уже не были пустынны.. Арендаторы- фермеры, привлечённые низкой платой хозяину земель, обширностью розданных угодий- сажали овёс, репу, рожь, горох.. Пасли на безлесных холмах и в  долинах овец и коз..  Возле Дикого источника- выросло село. Сборщики растений, охотники, скупщики, купцы, пара трактиров и небольшой форт- с баронской стражей, смотреть за порядком и собирать налоги.. В общем, все шло хорошо- не хватало лишь наследника рода. Для пущей легитимности..

И вот- час пробил. Барон волнуясь,  метался по главной зале, не в силах сдержать чувств. То и дело он посылал слуг- справится о делах, а разозленные повитухи гнали прислугу прочь. Роды прошли очень тяжело. И ребенок, девочка- была очень слаба… А мать- измучившись,  лежала без чувств,  медленно угасая..

Дико взглянув на бесполезный, синюшный кусок плоти, убивший своим появлением любимую жену, барон в ярости схватил за тощую бороду своего придворного мага. Ведь тот обещал,  что все будет хорошо и вызывать его коллег со стороны- просто лишние траты. А сейчас жена умирала. И дорогие эликсиры лишь оттягивали момент смерти.

Иль вспышка отцовского гнева, иль раскат внезапного грома- испугали новорожденную.. И она,  заплакала, закричала. Заставив этим погаснуть все свечи и факелы вокруг. А затем- вспыхнуть вновь. Ярко и нестерпимо..

- У твоей дочки- талант.. Сильнейший дар.. Не зря баронесса.. умирает.. ,- торопясь спасти бороду и жизнь, орал пьяный маг,- В этом причина!!! Дар ... дитя... забрал ее жизнь.. Великий дар..

Теперь ситуация круто сменилась и барон уже с интересом взглянул на дочь. Магический дар менял все. А если он велик... то перспективы… перспективы!!!

Юная Шилуус (рысь на одном из забытых языков)- стала отцовской отрадой и он, сам не замечая, лепил из нее себе сына. Охота, рыбалка, на лошадь девочка села, едва начав ходить. А держать в руках кинжал, меч, топор, лук, арбалет- раньше, чем читать. Ведь вокруг нее- были лучшие бойцы, знаменитая банда Серых Котов. Поэтому, владеть оружием, применять всякие подлые приемы- баронесса училась и учила  по иному- не так, как  дают сии науки юным отпрыскам благородных родов для отстаивания чести.  Муштра и наука приставленных дядек- помогавшая раньше выжить в нелёгкой жизни наемника простым солдатам, бароном посчиталась нелишним делом для наследницы. Но, с другой стороны, привольная жизнь сорванца, скачущего за кабаном с охотничьим мечом, веселая стрельба из лука, так любимая дочерью- так же было не тем, о чем грезил барон,  мечтая о будущем величии рода. И поэтому, к одиннадцати годам- юную деву обрядили в приличное ее статусу платье, а нанятые учителя, начали обучать ее тому, что должно знать дитю благородному,  аристократу по духу и происхождению.. А в шестнадцать лет, барон, поднапрягшись,  отправил дочку в столицу, в академию. Тут-то и выяснилось, что домашнее воспитание, образование- прекрасная Шилуус получила превосходное,  но отставшее лет на полсотни от столичного. Старомодные ее манеры сразу  стали причиной насмешек. Деревенская простушка. Зверушка для развлечений  и пинков. Это было первой ошибкой, которую допустили ее однокашницы… В отличии от хилых столичных штучек- баронесса крови не боялась, решительности не занимала, а воинскую науку впитала вместо материнского молока. Поэтому, второй же шутнице- Шилуус сломала нос.. Просто и без затей. А потом еще и пнула по ребрам,  не давая опомнится. Двое суток, грызя в карцере сухари, запивая их водой, она удовлетворенно вспоминала визг ошарашенных и испуганных девиц, падающих в обморок при виде крови. И это будущие маги!!

Скудность еды и обстановки- могущие в мгновение привести в уныние и ужас иную даму,  Шилуус не пугали- папаша ее, иногда, взбешённый строптивой  дочуркой,  сажал ее в башню, совсем как в сказке. И хоть ее «дядьки», учившие баронессу с малолетства,  таскали ей тайком всякую снедь,  время получить иммунитет к такому времяпрепровождению у нее было.

Учёба в академии- легко возносила человека в самый верх общества. Пусть ты грязный смерд, но... Дар... редкий дар- дает тебе возможность встать рядом с высшими аристократами страны.. Естественно, при известном везении и упорстве.. Талант и муштра- помогут в этом. Формально, студенты были равны меж собой, но в реальности отпрыск графа, маркиза, барона- всячески показывал дистанцию меж собой и быдлом,  лишь попущением Единого получившим дар. Цедя сквозь губу, дескать, лучше б презренным крестьянам и глупым горожанам знать свое место- существовать здесь лишь прислуживая господам, либо, строптивым дуракам придется идти учится в менее пафосные школы. Ну, или становится учениками бродячих, свободных магов..

Деньги, происхождение, способности- вот три способа стать студентом..  А ежели- нет у тебя хоть одной такой особенности, то неудачнику остается одно- отправляться в места менее престижные.

Как бы то ни было, не обращая на многолетнюю грызню подопечных, из-за пестрого социального состава, особых указов императора, обычаев- преподаватели дрючили всех, не взирая на статус. Спорить было опасно: педагогический состав традиционно набирался из лучших кадров, сильнейших магов и проявив строптивость на занятиях мэтра,  можно было легко схлопотать неделю карцера. И папа бы не помог: переть, например, на особу, родственную императору дураков нет. А седобородые старцы, ну и молодые талантливые преподаватели- справедливо считали, что трудности и лишения закаляют характер, а неделя в прохладной комнате, на воде и хлебе- прекрасно помогает в медитации, самоконтроле, а также в дальнейшем послушании и прилежном учении. И вообще- потом приятно будет вспомнить спокойные часы или дни. Ведь, в бурной жизни служивого волшебника, сразу же после выпуска, особенно в первые десятилетия их будет исчезающе мало..

Молодых дарований ждало пять- десять лет дрессуры и помимо магических дисциплин: двенадцать благородных искусств,  необходимыхкаждому аристократу,  ну и обычные, изучаемые даже  простонародьем: счет, письмо, чтение,  история, зачатки медицины. И пусть иной студент- учил все это дома, с домашними учителями, преподавателям было на  это плевать: всегда есть место для совершенствования.

д' Винтерберг пришлось тяжело, все ж ее происхождение,  образование, были не слишком хорошим подспорьем в учёбе. А привычка сидеть в седле словно мужчина,  загорелое лицо, грубая кожа ладоней, коротко стриженные ногти, стали поводом для завуалированых и не очень насмешек и острот. Правда, было это недолго: «бывшая мужичка»,  «дикарка с окраины империи», «безродная дрянь»- быстро отучила оппонентов от такой прямолинейности и смелости.  Ну и талант, талант мага огненной стихии- вывел ее в отдельную группу студентов, занимающихся по особой программе. Любви однокашников ей это не прибавило,  но баронессе было на это плевать. Попробовав столичной жизни, девушка вцепилась в возможность остаться тут всеми конечностями- теперь далёкий замок отца казался скучным, унылым захолустьем. Здесь все было иначе- жизнь кипела, била в голову пряной опасностью, но и обещала многое. Встроившись в этот ритм, став чуточку своей, позабыв уже о тоске по родному краю, Шилуус частенько засыпая, тихонько твердила:

- Я остаюсь.. Я остаюсь.. Я буду здесь жить!..

Рыжий Ирвэс  появился, когда первый год обучения перевалил за половину. Тощий подросток, смотрящий на всех волком и волком же кидающийся, чтоб защитить свою честь. Без разницы- умалили ее или ему это только показалось. Замотанный в хитро закрученный плед по своим варварским обычаям, он пах.. зверем.. дикостью,  кровью, дымом горящих деревень.. камнями жестоких гор и льдом их вершин. Горцы Средиземных гор были слишком варвары, чтоб объединиться в одно государство, но уже довольно цивилизованны, чтоб выбрать общего короля. И пусть этот вождь являлся первым среди равных, вот уже лет сто- эта должность стала наследной, избавившись от глупостей первобытной демократии. А последнего придурка, решившегося, как встарь,  бросить вызов королю, чтоб забрать трон по праву сильного, ну, как завещали предки, как обстряпывалось относительно недавно, даже до дворца не допустили.. Глупого героя связали, навалившись гуртом а опосля, просто и без затей скинули в пропасть, показав каждому: без сильного рода за спиной, без клана, о сменяемости власти, о новой крови в элите, говорить можно лишь дома,  чихая и кашляя от дыма очага, клубами ползущего к дыре в крыше.

Но, естественно,  власть короля- была не всеобъемлюща. Честно сказать, ему полностью подчинялась его родная долина  и соседние.. Чем дальше жило племя, тем эфемерней были его верноподданнические чувства… А указы вождя вождей-  считались не законами а пожеланиями. А некоторые, самые дикие горцы, даже и не знали, что у них есть король. Жили себе в долинах, пасли овец и коз, набегали на равнинных соседей, размахивая медными и бронзовыми топорами. Стрижка шерсти, посев скудных злаков для каш, постройка и ремонт жилищ из подножного камня- занимали остальное время существования. У более продвинутых соплеменников было примерно так же, разве что, чуть побогаче за счет торговли и более грамотных набегов..

Дикарей никто не завоёвывал- их горы оказались удивительно скудны на руды и золото.. «Все было добыто уже до нас»- как сказал маг- рудознатец,  первым оглядывая остатки циклопических выработок и шахт. Неведомые рудокопы вынесли все, оставив пустоты, лиги штреков,  ярусов запутанных лабиринтов. Ну и найденных в процессе этих работ пещер.. В общем, целый мир запутанных ходов, проходов, ям, каверн, которые со временем заселили всякие твари..

Так вот.. Горцы были нищими. Но злыми и боевитыми, а еще- в их долины, со стороны империи, вели всего две дороги,  пригодные для прохода армии и все их- легко было оборонять. Тут, конечно, могли помочь маги. Но.. У рыжих дикарей- были свои.. причем, не классические, а свои, доморощенные. Этакая смесь шаманизма с классической магией. В родных местах, при помощи духов, предков, иной недоучка- дикарь,  при везении,  мог прихлопнуть камнями целый легион. Хорошо еще, горская волшба переставала действовать за пределами гор.  

Воевать с варварами было дорого, терпеть их набеги сильнейшей из держав- обидно. Поэтому, один из императоров- признал рыжего варвара братом. А тот- в ответ, императора- тоже братом, старшим. И теперь, ежегодно, имперские чиновники везли в горы зерно, железное оружие и доспехи. А новоиспечённые братья ходили в набеги по другую сторону хребта- на тех, кого укажут слуги императора. Впрочем, не особо доверяя договорам с рыжемохнатыми «братьями»- у подножия гор были выстроены крепости засечной черты- на всякий случай.

Ирвэс- был ублюдком в имперском понимании,  хотя папа- король считал иначе. Жен у него было с десяток, а наложниц- еще больше. Соответственно, детей никто не считал,  не смотрел, кто его понёс. Вот и рыжий пацаненок от полонянки- бастард по сути, считался принцем и обучение с содержанием, получал, как все дети короля.. А значит: умел пасти овец, охотится на волков, пещерных львов и медведей, жечь костры, спать на камнях и снегу и делать это все полагалось лучше остальных..Королевская кровь, как никак. Пока еще считалось,  что вождь должен быть самым- самым.

Горцы покамест не дошли до той степени цивилизации,  когда каждый член общества с рождения знает свое место и сословие.. Даже немногочисленные рабы жили вместе с хозяевами, питаясь с одного стола. И при небольших усилиях могли сами стать свободными жителями гор. А их дети и подавно, ничем, кроме внешности от соплеменников не отличались..

Принц- полукровка в делах наследства был в конце очереди и особо ни на что не претендовал. Максимум- ему светило место в ближней дружине, десятником. Вот только материнская кровь неожиданно взбрыкнула в одиннадцать лет, наделив Ирвэса редким среди соплеменников даром. Он стал магом. И папаша, удивившись такому перфомансу, выждав необходимое время,  отправил родную кровиночку к венценосному  брату- учиться, учится и еще раз учится.. Королевство ничего не теряло при любом исходе.. Ну кроме пары сундуков древнего серебра и золота: монетами всевозможных государств и времен, а также слитками и кусками ювелирки ( честность при разделе добычи никто не отменял, даже для королевских предков).  Средства шли на содержание принца на чужбине- чтоб урону чести не было. Его личной и королевской.  

Юный Ирвэс прибыл в империю словно на чужую планету. Все было .. иным, непонятным и… страшным. Огромные дома.. толпы людей.. Странные запахи, еда, одежда. Всяк пялится на него, как на чудное животное. А, главное, непонятно: сразу резать обидчиков или просто морды бить. И пусть принца учили, мать рассказывала о жизни далёкой родины. Но знатная провинциалка- сама  никогда в столице не бывала, а уроки иных учителей, скучная зубрежка, все вылетало из головы молодого шалопая, стоило шагнуть за порог унылого «класса». И теперь наступила закономерная расплата.

Естественно,  молодого принца- окружили заботой...  и верными, новыми друзьями. Чтоб юный варвар- быстрее проникся взглядами равнинных соседей. Ведь счастье правителя переменчиво: нынче ты хозяин земель, а завтра- простой пленник,  а чуть погодя- украшение на острие пики. Ну и следом череда несчастных случаев, этакий мор родственников павшего владыки. А воспитанный заботливыми друзьями с равнин наследник- вот он. Сохранен для осиротевшего трона. А легионы- просто охрана, чтоб спокойно дойти до дворца и скинуть узурпатора, забравшегося поперед батьки на трон. Все по законам дружбы. Армия соседа, наведя совместно с законным монархом «конституционный порядок»- сразу уйдёт.  Честное императорское. Ну, может.. часть там осядет на небольшом перевале, позволяющем гонять войска на другую сторону гор, не спрашивая разрешения у местных горцев. По братски.

Но.. спустя несколько месяцев ленивая возня вокруг дикаря сменилась небывалым, но невидимым для объекта ажиотажем. Варвар оказался талантом. Истинным бриллиантом в куче навоза. Отпускать такого обратно- идиотизм чистой воды. Немало было исписано бумаг, немало голов ломало головы- прорабатывая планы захомутать и охмурить рыжего дикаря.

Спустя десятилетие Ирвэс в некоторых вещах, был более имперцем,  чем иные, рождённые тут. Он оценил комфорт, удобство местной жизни. Блага и возможности..Естественно,  никаким предателем он не был и для своих, и для чужих. Присягать и служить принц, как свободный человек, мог любому, главное, не ниже себя по происхождению..

Забыты были привычки,  обычаи, язык.. лишь одно осталось от прошлой жизни- двуручный боевой серп- фалькс,  которым так удобно бить через щит, срубать головы и отсекать конечности. Как человек благородный, принц выходя за стены академии, обязан был носить оружие. И пускай именно этот серп был больше церемониальным,  статусным,  ведь маг- сам по себе оружие, сталь изогнутого клинка была остра и крепка, а пышные,  варварские украшения, не могли помешать ей выпить чужую жизнь. Извечная соперница,  вынужденная союзница и враг с первых дней- д' Винтерберг- вообще носила «меч для платья», входящий в моду у молодежи.. Тонкую зубочистку, более подходящую для жарки кусков мяса, чем для схватки.

На доброй, разнообразной пище, с нагрузками, даваемыми лучшими учителями страны, Ирвэс креп- физически и интеллектуально. Цепкий мозг варвара, натренированный непростой жизнью, легко запоминал получаемые уроки. Где баронесса брала усидчивостью и упрямством,  принц- памятью и нешаблонным мышлением, пусть и не всегда это вело  к успеху. Но рыжий здоровяк- относился к этому легко: лишь упав с горы тысячу раз, на тысяча первый- ты заберешься на ее вершину. Смену практики он принял легко, а лишения и трудности путешествия еще легче. Ведь под дорогой одеждой, под тонким налётом принятых разумом законов, привычек и обычаев людей равнин-  дремал дикий горец.

- Ишь ты..!!- едва слышный выдох десятков крестьянских глоток, легли бальзамом на душу Шилуус..

Понять глупую деревенщину можно- сейчас эти благочестивые, в меру грешные души – впали в смятение. Дерзкое нарушение устоев, обычаев и правил: баба в штанах. Немыслимо.. Попрание всего и вся.. Конец времен..

Баронессе нравилось эпатировать публику. И пусть она еще подмастерье, известная свобода магического сословия уже накрыла ее своей пеленой защиты. Что говорить про этих мужиков и мужичек: в просвещенной столице- немногие могли сдержать слова осуждения, завидев д'Винтерберг на променаде вне стен академии. Мужское платье( с некоторыми изменениями под женскую физиологию) допускалось для ношения дамами, но лишь в некоторых случаях: на охоте, когда приходится сидеть в седле словно мужчина,  в активных играх, позволительных аристократам, во время маскарада, бегства с любимым или из узилища, попав в него по навету. К шипению за спиной девушка привыкла. А еще привыкла, что возмущение неподобающим видом и распущенностью застревало в глотке простеца,  увидевшего на обернувшейся баронессе знак мага. Язык пламени  заключённый в серебряное кольцо. Пусть ученический ( сдав экзамен, языков станет три), но не менее опасный от этого.

Нынешний наряд д' Винтерберг- очень нравился. Расшитая темным серебром, дорогой ткани рубаха чуть ниже пояса. Темно- зеленый камзол, до середины бёдер,  с мелкой вышивкой- стилизованные узоры огненных рун, похожие на плети вьюнка и прекрасно пошитые короткие, до колен, штаны- из «драконьей кожи». Конечно же- не настоящей. Все же драконы- сказка..

Материал  был подарком отца: Дикий источник в последнее время несколько усилился и смог породить здоровенную ящерицу, преобразовав в монстра обычную зеленую ящурку. В сундуке лежал более  откровенный наряд: для верховой езды- лосины из этой же кожи и короткий камзол.. Но.. везде, кроме столицы,  Шилуус не решилась бы его надеть, все ж дикость и темнота замшелых устоев пока слабо поддаётся светочу просвещения. А свои силы девушка оценивала трезво.  В провинции такая мода.. могла объединить все сословия в желании постоять за традиции, ценности и воспитание.

И, наконец, обувь, высокие сапоги, опять из «драконьей шкуры».. Только материал был погрубее,  чешуя – крупнее. Голенища, плотно обхватывающие ногу в чулках- доходили до колен, даруя заодно, прекрасную защиту.. Магический материал- превосходно держал зачарование – ни холод, ни сырость, ни жара, ни обычное пламя- хозяйке чудесного артефакта не грозили.

Принц- был одет похоже, мода.. мода диктует свое. Но, все ж, пусть его платье было дорогим, но обычным, словно у знатного, но небогатого простеца. Богатый- украсил б все рунами, вышивкой- зачарованной против любой беды. Ирвэс- сам по себе был собственной защитой, с привычной юности легкомысленностью плюя пока на «подстеленную солому» в виде амулетов, артефактов и прочего....  Если соперница отдавала предпочтение зелёным оттенкам,  рыжий горец- был наряжен в «багровое пламя с дымом». Именно так заявляли портные,  сшившие принцу платье.. Темно- красная, с узорами в виде чёрных прожилок материя. Огонь горящих деревушек, замков и крепостей…

Кровь предков, так сказать, требовала..  

Первой войдя в трактир, Шилуус недовольно принюхалась,  готовясь ощутить привычную вонь простонародья. Но.. витавшие в воздухе полутемного зала ароматы- скорее напоминали лучшие едальни столицы. Новомодные заведения, куда пускали только приличных людей, могущих позволить иметь одновременно два из требуемых условий: деньги и благородную кровь в жилах.

Трактир был пуст.. практически.. за отдельным столом, стоящим чуть выше,  видимо, для важных гостей- сидел кто-то непонятный.. Небольшое плетение,  брошенное баронессой,  непроизвольно, автоматически- для прояснения статуса, возможностей,  наличия- отсутствия артефактов и амулетов… Сгинуло без следа.. Что было нонсенсом и теоретически – невозможно. Похожий  на кота незнакомец- поднял прищуренные,  темные глаза на Шилуус и погрозил ей, без пяти минут мастеру!! Пальцем!! как нянька нашкодившему ребёнку. Будь это смерд, горожанин.. простой дворянчик… д'Винтерберг – выжгла бы нахалу пару рун  на теле. Чтоб помнил. Но.. но.. она не решилась.. Разозлившись от этого внезапно на себя.

- Ши.. Не стой статуей..- Ирвэс задел ее плечом,  хотя двери были широки, - Клянусь предками!! Тут пахнет лучше чем у моего папаши в замке в празднование первого дня весны.. Набьем брюхо и вперед- к подвигам.

Рыжий, видно, отыгрывал одну из своих масок- тупого, простого варвара.. Дикого, но симпатичного своей непосредственностью. Этакого благородного дикаря, нравящегося дамам просвещенного света..

Но, д'Винтерберг не обратила сейчас на этого паяца внимания. Сбой в магии- вот что ее тревожило.. И поэтому, она замерла- ожидая куратора..

Мэтр Сарисса.. Главный архивариус академии.. Смешно сказать, баронесса даже не знала его звание в магической иерархии.. Сам он себя- велел звать «учитель Сарисса».. И ведь это- даже не было именем.. Так.. кличка, прозвище- в честь копья полумифического народа, когда-то успешно противостоящего имперским легионам. Причем не нынешним,  а тем, настоящим, самым первым. Из легендарных эпох, оставивших после себя обрывки летописей, куски изуродованной магией земли, разграбленные гробницы, дороги, мосты, акведуки и величественные руины. Времена далёкие, времена героев и старых богов, спокойно гулявших среди смертных.

Едва старичок, спустя долгое, томительное ожидание, перешагнул порог, подметая своей мантией пол, Шилуус зашептала ему в ухо свое открытие. Все ж книжный червь- живет среди пыльных томов и свитков.. Вдруг, ему попадалось что-то подобное..

- Интересно.. Интересно..- задребезжал мэтр старческим голоском и затряс жидкой бороденкой..

- Я о таком даже и не слыхала,- запела в мохнатое, поросшее волосами ухо баронесса,  думая о том, что так тряся бородой, мэтр очень напоминает козлика..

- Мы сейчас спросим и все узнаем,- убеждённо ответил учитель..

д' Винтерберг ничего не оставалось,  как пройти за ним- прямиком к столу..