Мы публикуем рассказ бойца Российской армии анонимно, потому что у нас нас нету цели накрутить себе рейтинг, и потому что догадываемся, сколько будет "ласковых" слов сказано под постом. Спасибо всем кто промолчал и поставил плюсик!
Меня зовут Алексей, мне 38 лет. Еще полгода назад я работал учителем физкультуры в школе, а сегодня лежу в госпитале с 26 осколками в руке и культей вместо левой ноги. Хочу рассказать, как обычный человек становится бойцом, о том, что происходит на передовой, и как выглядит современная война изнутри.
В конце ноября прошлого года я принял решение. Почему? Наверное, как многие — хотел помочь ребятам. Просто понимал: если не я, то кто. Не скрою, что федеральные выплаты тоже были аргументом, но точно не главным.
Процесс оформления был проще, чем я думал. Позвонил по горячей линии, но там толком ничего не объяснили, отправили в военкомат. Там записали мои данные, спросили, в какие войска хочу — пехота или десант. Выбрал пехоту. Дальше выдали обходной лист для комиссии.
Думал, что будет полноценный медосмотр, но всё ограничилось флюорографией, анализами на ВИЧ, гепатит, сифилис и справкой из наркодиспансера. Два дня — и все документы готовы. Никаких осмотров у терапевта, хирурга, окулиста — ничего. Это меня удивило.
В военкомате подписал контракт на год. Отправку ждал две недели. Жена плакала каждый день, родителям ничего не сказал — зачем их волновать. Только брату рассказал, он служил, должен понять.
Первые дни на передовой
Нас отправили на Донбасс, на Краснолиманское направление. Короткая подготовка в учебке, и вот мы уже едем на передок небольшой группой. В машине все молчали. У каждого свои мысли, свои страхи.
Помню, как впервые услышал звуки боя — где-то километрах в трех. Старшина, встретивший нас, усмехнулся: «Привыкнете». Нас распределили по позициям. Мне досталось место в одном из минометных расчетов.
Быт на передовой — отдельная история. Землянка, вырытая в склоне холма, укрепленная бревнами. Внутри печка-буржуйка, несколько двухъярусных нар и стол, сколоченный из ящиков от снарядов. Спали в одежде, раздеваться полностью никто не рисковал — в любой момент может прилететь или поступить приказ выдвигаться.
Первые дни казались сюрреалистичными. Постоянно прислушивался к звукам — учился различать, что летит: мина, артиллерия, РСЗО. Старожилы объяснили: если слышишь свист — хорошо, значит не в тебя. Услышал только хлопок — прячься, целятся в твою сторону.
Первый бой
Боевое крещение получил на третий день. Мы должны были поддержать минометным огнем штурмовую группу, которая зачищала серую зону — лесополосу между нашими позициями и противником.
Наш минометный расчет развернули на окраине наполовину разрушенного поселка. Командир быстро поставил задачу — обеспечить огневое прикрытие нашей пехоте. Запомнилось, как трудно было в первый раз. Руки слегка подрагивали, когда заряжал мину в ствол. Думал, что буду бояться, но времени на страх просто не осталось — работа требовала полной концентрации.
Мы выпустили около 20 мин. После каждого выстрела быстро меняли позицию, перемещаясь на 15-20 метров. Старший объяснил: засветил позицию — жди ответку. Через полчаса работы вражеская артиллерия начала накрывать наш квадрат. Мы уже успели откатиться на заранее подготовленную запасную позицию.
В тот день потерь не было, но я понял одно — война это не то, что показывают в фильмах. Она наполнена тяжелой рутиной, маленькими победами, постоянным напряжением и очень кратковременными боевыми эпизодами.
Штурм опорного пункта
Самый интенсивный бой случился через месяц моего пребывания на фронте. Наша группа получила задачу взять важную высоту с небольшим поселком, из которого противник корректировал артиллерию и обстреливал наши позиции.
Штурм начали ранним утром. Я был в составе первой штурмовой группы — 12 человек. Двигались тремя тройками и командир. Каждая тройка имела свой сектор и задачу.
Первые 200 метров преодолели почти бегом через поле, пригнувшись. Тяжело дышать в броннике, когда бежишь с полной выкладкой. За спиной рюкзак с боеприпасами, на поясе гранаты, в руках автомат. Общий вес всей экипировки — около 25 кг.
Добрались до первых домов без потерь. Дальше начался ад. Противник открыл огонь из стрелкового оружия и ручных гранатометов. Мы рассредоточились, начали продвигаться от дома к дому. Каждое здание проверяли по специальной схеме: граната в окно или дверь, потом короткая очередь, и только потом заходили двое — один прикрывает, второй проверяет комнаты.
Вспоминаю, как брали трехэтажный дом на окраине. Зашли в подъезд, начали подниматься по лестнице. На втором этаже нарвались на засаду. Первым шел Игорь, его ранило в ногу. Я инстинктивно прижался к стене, выпустил длинную очередь по верхнему пролету. Командир бросил гранату. После взрыва поднялись и зачистили этаж — противник отошел на третий.
Мы закрепились на втором этаже. По связи доложили, где находимся. Артиллерия отработала по соседнему зданию, откуда нас пытались обстреливать. Мы выдвинулись на третий этаж. Когда поднимались, я слышал каждый удар своего сердца. Страшно не было — только обостренное восприятие каждого звука, каждого движения.
Мы продолжали методично выдавливать противника из здания, квартира за квартирой. В одном из помещений обнаружили их огневую точку — пулемет у окна. Боец был уже мертв, вероятно, его накрыла наша артиллерия.
Момент ранения
К полудню мы почти полностью заняли поселок. Но противник начал обстреливать нас из минометов. Я и еще трое бойцов находились на втором этаже здания, корректируя огонь нашей артиллерии. Через какое-то время поступил приказ сменить позицию — нас обнаружили и могли накрыть тяжелой артиллерией.
Мы начали перемещаться в соседнее здание. Когда бежали через открытый участок, начался минометный обстрел. Я видел, как впереди разорвалась мина, но не остановился — в такие моменты нельзя медлить. Перепрыгивал воронку за воронкой.
И вдруг — вспышка, грохот, и меня словно ударило в левый бок. Я упал, попытался подняться, но не смог — левая нога не слушалась. Посмотрел вниз и увидел кровь, много крови. Понял, что попал под осколки. Почувствовал острую боль в руке и спине. Первая мысль — жгут. Достал турникет из индивидуальной аптечки и наложил на ногу. Руку перетянул как мог.
Вокруг продолжали рваться мины. Я откатился в воронку, пытаясь уйти от огня. Эвакуироваться сразу не получалось — противник вел прицельный огонь. По рации вызвал поддержку, сообщил о ранении. Командир передал, что эвакуационная группа выдвинется, как только интенсивность огня снизится.
Боль нарастала. Казалось, прошла вечность, хотя на часах было всего минут сорок. Наконец огонь стих, и я услышал голоса наших. Эвакуационная группа добралась до меня. Пока меня готовили к транспортировке, снова начался обстрел. Один из медиков крикнул: «Лежать!», и мы все прильнули к земле. Я наблюдал, как в нескольких метрах от нас падали мины. Каким-то чудом никого не задело.
Эвакуация и госпиталь
Выносили меня на носилках до места, где ждал УАЗ. Дорога до госпиталя была как в тумане — боль, кратковременные потери сознания. Помню только, что медик все время говорил мне: «Держись, брат, скоро будем».
В прифронтовом госпитале меня сразу взяли на операцию. Очнулся уже в палате. Первое, что почувствовал — странная легкость в ноге. Приподнял голову, посмотрел под одеяло и понял — ноги нет. Ампутация выше колена. Рука была вся в бинтах, спина тоже. Врач потом сказал, что вытащили 26 осколков только из руки, но некоторые остались — слишком глубоко сидят.
Первые дни были самыми тяжелыми. Не из-за физической боли — обезболивающие справлялись, а из-за осознания произошедшего. В голове постоянно крутились вопросы: «Как жить дальше? Что я скажу жене? Как я буду работать в школе?».
Через неделю меня транспортировали в Ростов-на-Дону. Там сделали еще одну операцию на культе. Врачи успокаивали — сейчас протезы хорошие, научишься ходить заново. Вот уже получил временный протез, учусь с ним управляться. Минобороны всё оплачивает. Реабилитологи говорят, что через полтора-два года нога примет окончательную форму, тогда сделают постоянный протез.
Размышления о пережитом
Сейчас, лежа в госпитале, часто вспоминаю ребят. Интересно, как они там? Закрепились на той высоте? Сколько еще потеряли? Связи с ними нет — телефоны на передовой запрещены. Только через командование информацию получаю. Говорят, задачу выполнили, но потери были.
Не жалею, что пошел. Даже несмотря на ранение. Я знал, на что иду. Только теперь понимаю цену победы. Это не просто слова и лозунги — это кровь и жизни конкретных людей. Моих товарищей.
Меня часто спрашивают, вернусь ли я в строй после реабилитации. Честно — не знаю. Я получил инвалидность третьей группы. Врачи говорят, что физически смогу вернуться к обычной жизни, даже работать учителем физкультуры. Но часть меня осталась там, на той высоте.
Пока планы простые — научиться ходить с протезом, вернуться домой, обнять жену и родителей. А дальше — посмотрим. Может быть, буду помогать ребятам, которые сейчас возвращаются с ранениями. Им нужна поддержка тех, кто через это прошел.
Знаете, что самое странное? Я понял, что на войне не столько важна техника и оружие, сколько люди рядом с тобой. Твои товарищи — вот кто решает исход боя. Когда ты знаешь, что прикроют, вытащат, не бросят — страха нет.
За что я воевал
Сейчас, когда боевые действия продолжаются уже больше трех лет, многие задают вопрос: «За что?» У меня простой ответ — за ребят, которые рядом. За то, чтобы они вернулись домой. За то, чтобы эта война закончилась.
Я не политик и не стратег. Я обычный человек, который оказался на передовой современной войны. И если мой опыт поможет другим понять, что там происходит, или подготовиться морально и физически — значит, я рассказал это не зря.
А еще я хочу, чтобы помнили о тех, кто не вернулся. Они заслуживают большего, чем просто статистика потерь. У каждого была своя история, свои мечты, свои близкие. И каждый из них смотрел смерти в лицо перед тем, как уйти.
Такова моя история. История одного из тысяч таких же обычных парней, которые однажды надели форму и пошли туда, где сейчас решается очень многое.
