45 компьютеров, подключенных к 40 узлам: весь Интернет
Географически эта логическая карта будет выглядеть примерно так:
Географическая карта ARPANET, сентябрь 1973 г.
Изображение: Отчет о завершении ARPA/ARPAnet
Битва за самую важную технологию» (Chip War: The Fight for the World's Most Critical Technology) Крис Миллер.
«Используя более сложные линзы и химические вещества, в конце концов стало возможным печатать на кремниевых пластинах формы размером в пару сотен нанометров. Длина волны видимого света составляет несколько сотен нанометров, в зависимости от цвета, поэтому он (свет) в конечном итоге столкнулся с ограничениями, поскольку транзисторы [чипы] становились все меньше. Позже промышленность перешла к использованию различных типов ультрафиолетового света с длиной волны 248 и 193 нанометра. Эти длины волн могли создавать более точные формы, чем видимый свет, но и они имели свои ограничения, поэтому промышленность возлагала надежды на экстремальный ультрафиолетовый свет (EUV) с длиной волны 13,5 нанометров.
Использование EUV создало новые трудности, которые оказалось почти невозможно разрешить. Все ключевые компоненты EUV надо было специально создавать. Невозможно просто купить лампочку EUV. Для получения достаточного количества EUV-света необходимо распылить небольшой шарик олова с помощью лазера. Инженеры компании поняли, что лучший подход - это выстрелить крошечным шариком олова шириной в тридцать миллионных долей метра, движущимся через вакуум со скоростью около двухсот миль в час. Затем по олову дважды ударяют лазером, первый импульс нагревает его, а второй - превращает в плазму с температурой около полумиллиона градусов, что во много раз горячее, чем поверхность Солнца. Затем этот процесс обработки олова повторяется пятьдесят тысяч раз в секунду для получения EUV-излучения в количествах, необходимых для изготовления чипов».
«Самые современные литографические машины, которые используются для изготовления миллионов микроскопических транзисторов, каждый из которых намного меньше человеческой клетки, производятся компанией ASML в Нидерландах. Каждая машина стоит более 100 миллионов долларов и собирается из сотен тысяч компонентов».
А вот как они выглядят без кожи
Философские произведения Станислава Лема насыщены конвергенцией идей современного человечества, где сплетаются культурология, социология, биология, лингвистика, экономика и даже физика с химией. Подобный междисциплинарный взгляд на происходящее особенно выделяется, потому что редок со времён великих Ломоносовых и Лавуазье. Сегодня о том, как следить за базаром, выходя с рынка, Анти-Мидасе, творчестве сразу на продажу, превращении мира в глобальную деревню, конфликте свободы и равенства. "Философия случая", 1968-88 годы. Отрывок.
"Вездесущий рынок является по отношению к современной культуре усилительным аппаратом. Современные предприниматели столь либеральны, что готовы продавать веревки даже тем, кто хочет их на этих веревках вешать. Идеология покупателей товара интересна для предпринимателей в той мере, в какой для клопов, пьющих кровь людей, интересны политические убеждения этих людей. Современный издатель публикует литературу, призывающую к революции, просто потому, что эти публикации приносят ему прибыль.
Он издаст памфлет, разоблачающий порочность его ориентированных на прибыль инициатив, и еще будет этим гордиться. Любую вновь появляющуюся в субкультуре манеру он поддержит экстренными необходимыми для нее статьями, а убедившись в легкости внедрения этой манеры, посодействует дальнейшему расшатыванию субкультуры, лишь бы это открыло перед ним новые рынки сбыта. Если старики захотят одеваться в молодежную одежду, он их именно так и переоденет. Если будет спрос на орудия пыток, он выбросит в продажу богатый выбор этого товара. Эта направленность на то, чтобы нажить капитал, по основной тенденции та же, что была раньше; но сейчас она приобретает новые свойства. Она становится одновременно усилителем и ликвидатором всякой мутации в культуре.
Становится усилителем, потому что помогает (в лице заинтересованного в деле мецената) популяризовать все нововведения; поддерживать производственным опытом изобретательность проектировщиков и таким образом устранять барьеры на пути новшеств, будь то в сфере моды на одежду, в области парикмахерского дела или сексуальных услуг.
Становится ликвидатором, потому что своим вмешательством во все и вся уничтожает в зародыше всякую аутентичность. Потому что, по правде говоря, трудно поверить в подлинные бунтарские настроения молодых технофобов-революционеров, которые, сидя в чиновничьих креслах с фабрики X и прихлебывая напитки фирмы Y, записывают сочиненную компьютером музыку на стереомагнитофоны фирмы Z. При таком подходе, по-видимому, удовлетворяющем интересы всех, капитал фактически играет роль некоего Анти-Мидаса, уничтожающего ценность всего, к чему прикоснется.
Интенсифицируя каждую инновацию, он превращает голоса, которые, может быть, сами по себе и звучали бы чисто, в один хоровой рев.
Возникла мода на домашние персональные компьютеры. Людей, которые не очень-то знают, что с ними делать, убеждают в том, что эти компьютеры необходимы. Однако ведь и рынок не есть нечто полностью пассивное. Он не дает собою произвольным образом манипулировать, но проходит через периоды ажиотажа и спада, то замирая, то вспыхивая. Так, компьютерные игры, по-видимому, уже наскучили потребителю. Культура при данном положении вещей продолжает давать ростки творческих начинаний, но эти ростки с самого начала приобретают форму товаров. Прежде чем им удается окрепнуть, они уже покрыты лаком рекламы.
Поддерживая своим производством все на свете, капитал питает также и шизофрению, хотя правда и то, что изначально она создана не им. Проблемы, беспокоящие мир, это в конечном счете комплекс непрерывных столкновений между ценностями, имеющими различное происхождение. Так, социалистическое правительство колеблется между Сциллой и Харибдой, если может сохранить рабочие места в оружейной промышленности, только передавая ее продукцию диктатурам. В то же время выясняется, что та «сеть безопасности», которую должно было гарантировать всем своим гражданам патерналистское «государство благосостояния», накладывает на трудящихся непосильное бремя – в той мере, в какой растет безработица. Может быть, напор всемирных бедствий не ощущался бы так непрерывно и насильственно, если бы исполнились пророчества Маклюэна, причем исполнились именно гуманным, придуманным им самим способом: если бы весь мир по существу пошел по пути превращения в «глобальную деревню». Но пока что пророчество исполняется зловредным способом: мир можно сравнить с деревней только в том, что касается информационных связей и объема опасностей.
В деревне все-таки невозможно, закрыв себе глаза и уши, самоизолироваться от соседских сплетен тут же за забором; трудно и по-настоящему спрятаться от злого соседа. Теперь же весь мир с помощью электромагнитных волн и ядерных бомб превратился в некую деревню, из которой никуда невозможно убежать, но весьма трудно и помочь тем, кто погибает в крайней нужде. Это глобальное измерение, приданное реалиям культуры, представляет собой универсализм с обратным знаком, поскольку, похоже, мы все яснее узнаем о том, что нам угрожает, но не знаем, как с этим справиться.
Теперь мы можем подытожить наши соображения о границах роста культуры. Не каждый тип происходящих в природе приращений можно отождествить с ростом культуры в целом, подобно тому, как не каждый тип роста на клеточном уровне можно отождествить с ростом организма.
Существуют же различные формы весьма интенсивно растущих новообразований, характеризуемых прежде всего своей стохастичностью, агрессивно уничтожающих функции организма как целого и в конце концов погибающих вместе с ним.
«Успехи культуры» – это прежде всего то же самое, что «распространение равенства и свободы». Однако еще Токвилль заметил, что свобода и равенство могут вступать друг с другом в конфликт. Биологические аналогии, откровенно говоря, всегда рискованны и недоказательны, если брать их как модели общественных явлений. Однако учитывая наглядную дидактику этих аналогий, все же прибегать к ним есть смысл. Все ткани организма с определенной точки зрения равны. Например, все нуждаются в обеспечении питательными веществами, в удалении отработанных веществ, в притоке катализаторов, кислорода и т.д. Всем тканям нужна также свобода автономного функционирования, а отсутствие этой свободы или ее ограничение ведет к болезням. Однако легко понять, что если бы все ткани были «вполне свободны» и именно благодаря этому «вполне между собою равны», то организм не мог бы жить, потому что превратился бы в сплошную опухоль, стремительно движущуюся к распаду и смерти.
В области же медицины значительные успехи терапии, поддержанные новейшими технологиями, противоречат культурному императиву сохранения здоровья и жизни любого человека и притом одинаковым способом, потому что для выполнения этого императива материальные возможности медицинской техники недостаточны.
Автоматизация производства также противостоит постулатам равенства, потому что безработица, вызванная роботизацией, не одинаково угрожает всем специальностям. Что касается возвышенного и признанного многими идеала непосредственной демократии, то в принципе он мог бы быть осуществлен хоть сегодня. А именно: в том случае, когда любое решение по поводу любого общественного вопроса могло бы быть принято тут же на основании всеобщего голосования посредством компьютерных терминалов, проведенных в каждый дом.
Несомненно, это стало бы настоящей катастрофой, потому что среди центральных противоречий, присущих демократическому идеалу, имеется и противоречие между цивилизацией, понятой как одинаковая сумма благ для всех, и цивилизацией, понятой как система, должным образом управлять которой умеют только получившие соответствующее образование эксперты.
Итак, технологический прогресс – это не просто прогресс культуры, но и фактор, направляющий ее в противоположные стороны. Стационарность – прежнее состояние культуры, из которого человечество вышло уже много веков назад, и ничто не указывает на то, чтобы когда-нибудь оно снова могло к нему вернуться. Существование такой возможности всегда предполагалось мелиористскими утопиями, согласно которым она уже не должна быть единым потоком имманентно-противоречивого развития культуры, но скорее своего рода возвышенным плато, символизирующим всеобщий доступ к полезным в жизненном отношении благам.
Как бы мы ни называли это «плато благосостояния», оно, по-видимому, есть чистая фикция, потому что трудно представить себе, чтобы что-нибудь, помимо полной катастрофы, могло бы затормозить или хотя бы замедлить направленное во все стороны технологическое развитие, которое ускоренно увлекает нашу цивилизацию в неведомое будущее. Катастрофа имеется в виду не обязательно военная: футурологи в своих сценариях уже изобразили нам множество других коллапсов, возможных и в мирное время.
Динамика культуры – это то же, что избирательная реализация ценностей. Но суть в том, как происходит их отбор. Чисто случайным он быть не может.
Если приращения культуры происходят случайным образом, если ценности признаются только на какой-то момент, а их появлением и закатом правит случайность, то культура превращается в какую-то колеблемую кашеобразную массу, лишенную способности формировать и интегрировать человеческое поведение. Субкультурная мутабильность представляет собой «случайностный» аспект культуры и не ее ориентир, но лишь проявление, и скорее ее способность реагировать, чем проявлять активность. Субкультурная мутабильность представляет собой результат дезориентации культуры, а отнюдь не ориентирующий ее указатель, и поэтому на нее (мутабильность) нельзя возлагать надежд в отношении будущего культуры."
