У Лёхи с Сашкой на двоих было две бутылки портвейна и ни одной бабы. Когда они уже допивали первую бутылку, Сашка сказал:
- Хочешь бабу?
Он сказал это так, словно баба пряталась в шкафу его общежитской комнаты, в которой они сейчас и бражничали (Лёха жил в соседней комнате). Сказать, что Лёха не хотел бабы, было бы нечестно. Ему было уже семнадцать, его половая конституция созрела настолько, что бабу к тому времени хотелось всегда. Но если бы Лёха постоянно думал об этом, сошел бы с ума. Поэтому он думал о вещах менее приятных, но достижимых. О работе своей на ЖБИ, например. О предстоящей получке. О том, как они ее честно и быстро пропьют (сегодня пропивали остатки Сашкиной получки), и будут ждать еще чьей-нибудь получки. Валерки Алдарбаева, например – правда, сегодня его с ними не было, он уехал в ночную смену на свой ремзавод.
Нет, сказать, что к тому солидному возрасту, которого Лёха достиг в описываемый день, у него ещё по-настоящему не было бабы, было бы, повторимся, нечестно. Имеются в виду не поцелуйно-обжимайных подружки (их у Лёшки перебывало уже ого-го сколько, штук с десять, наверное), а тех, которые… ну, скажем прямо, давали бы. Таких у Лёхи случилось уже аж три штуки. Но все как-то так, что и вспоминать об этом не хотелось. С первой даже «не донес», все выплеснул ей на живот и со стыда оделся и убежал. Вторая, взрослая такая деваха, тетка почти, сама изнасиловала Лёху, что ему тоже особого удовольствия не доставило. А про третий случай вообще ничего не запомнил, потому что пьяный был как свинья. Вот он и не вспоминал об этих достижениях. А большой и чистой любви пока не случилось, так, чтобы «это» произошло у Лёхи красиво, благородно и страстно. И он перенес это мероприятие на после армии.
Так что, когда Сашка сказал про бабу, Лёха честно ответил, что в данный момент не хочет. Даже если она у Сашки и сидит в шкафу. Тогда Сашка разлил остатки бормотухи. Они выпили ещё, закусили килькой в томате, покурили, у Лёхи в голове всё закружилось, как в карусели, и когда Сашка снова спросил, хочет ли он бабу, Лёха вдруг почему-то сказал:
- Давай!
И посмотрел на облупившийся шкаф – вдруг оттуда и в самом деле вылезет припрятанная Сашкой баба. Голая!
- К ней ехать надо, - остудил Лёхин раскочегаренный портвейном пыл Сашка. – Она сегодня за свою мать сторожит на промскладе.
- А кто она?
- Альма, - назвал ее имя Сашка. – Нормальная деваха! Я ее уже раз пять оттрахал.
- Какое-то имя собачье, - пробормотал Лёха. У его бригадира на ЖБИ Васи Тучкова была овчарка, сучка Альма, вечно брюхатая, с отвисшими сосцами. А тут женщина, девушка, можно сказать. И тоже Альма. Почему-то представилось, что и у неё сиськи отвисшие, как у её тезки овчарки Альмы. Но эти «пять раз» Лёху вдруг раззадорили неимоверно. Хотя сомнения некоторые оставались.
- А как это мы вдвоём… Она что, обоим даст? – несколько стыдливо спросил Лёха.
- Даст! – уверенно заявил Сашка. – Бормотухи выпьет и даст.
Лёха и забыл, что у них оставалась ещё бутылка портвейна. Большая, 0,7 литра. И ещё с тремя цифрами 7 на этикетке. А три семерки – это вам не хрен собачий! Должны же они сыграть свою магическую роль.
- А кто будет первый? – ревниво спросил Лёшка.
- Хочешь – ты будешь! – великодушно предложил Сашка. Лёха полез обниматься, потрясённый его благородством. Сашка был на голову выше Лёхи и раза в полтора шире (хотя ему было всего девятнадцать), и после него Лёхе от Альмы вряд ли бы что осталось.
Парни забрали с собой вино, нераспечатанную ещё банку кильки в томате, полбулки хлеба, рассовали всё это по карманам курток (был уже дождливый и холодный в тот год сентябрь), и пошли на трамвайную остановку. Пока ехали, Сашка инструктировал, как они будут раскручивать Альму на «это дело».
- Когда мы пару-тройку раз выпьем, ты притворишься, что хочешь спать, - деловито гудел он Лёхе в ухо, обняв его за плечо и покачиваясь рядом на трамвайном сидении. – Там есть широкая лавка, так на ней мы будем сидеть с Альмой, а ты сядешь, а потом ляжешь на другую, поуже которая, она с другой стороны стола, сам увидишь. И храпи себе. Не вздумай вставать, пока я тебя не позову, понял?
Лёха хотел было заикнуться насчет того, что вот же, всего с полчаса назад, ему было обещано, что он будет первым. Но потом трезво (насколько это возможно после 350 граммов крепленого вина) рассудил, что вряд ли это у него получилось бы. Во-первых, Альма совсем его не знает, во-вторых, она хоть и носит собачье имя, но не настолько же сучка, чтобы отдаться ему первому при наличии рядом своего парня. И потому внимательно вслушивался в Сашкину инструкцию и старался её запомнить.
Сторожка промзоны какого-то неизвестного Лёхе предприятия гостеприимно светилась в темноте североуральской ночи двумя ярко горящими окнами. У закрытых ворот предприятия, за которые и надо было пройти, чтобы попасть в заветную сторожку, на столбе горел жёлтый фонарь, зыбкий свет которого пронизывали тоненькие пунктиры мелкого нудного дождя. Чавкая грязью, они пробрались от остановки к сторожке, и Сашка трижды постучал согнутым указательным пальцем в мокрое стекло. Спустя несколько секунд белая цветастая занавеска дрогнула и отъехала вправо. За стеклом Лёха увидел носатую девицу с близко посаженными маленькими глазами и узкогубым, медленно и широко разъехавшимся в радостной улыбке, большим ртом.
Он приуныл. Стало понятно, что Сашка уже пресытился этой «красотой», вот и решил поделиться ею с приятелем. То есть с Лёхой. Какой цинизм! Но дело почти сделано, они уже здесь, и эти «пять раз» еще не утратили своей вдохновляющей роли.
Когда Альма впустила парней в сторожку и увидела, что Сашка не один, улыбка так же медленно сползла с её «прелестного» личика, а маленькие глазки вдруг стали злыми.
- Ты не один? – прокаркала она. Господи, да у нее и голос был под стать внешности. Ну, Сашка! Нашел же себе…. Хотя если дело только в «разах», то конечно.
- Да вот, шли мимо, дай, думаю, зайдём, проведаем мою боевую подругу, - оживлённо гудел Сашка, опрастывая свои карманы и незаметно подмигивая Лёхе. – Это мой приятель. Ты его не бойся, он хороший парень!
- А чего мне его бояться, - проскрипела Альма уже более приветливо, увидев на столе нераспечатанный «огнетушитель».
При ярком свете висящей под потолком голой лампочки Лёха разглядел, что Альме на вид можно было дать и двадцать пять, и тридцать пять лет. И хотя мордашкой она не вышла, но фигурка у неё была отменная, «восьмерочкой», и ножки, обтянутые шерстяными гамашами, были довольно стройные. Хм, а Сашка-то не дурак на самом деле, знал, кому «присунуть». Так что, может, не зря они сюда приехали, а?
Выпитая накануне бормотуха постепенно развозила Лёху, и он делался всё оживлённее, все восторженнее, и Альма уже казалась ему наделённой особой, неповторимой красотой. А она ещё вдобавок порозовела после выпитого портвейна, глазки у неё заблестели, и девушка стала вовсю кокетничать с парнями.
И тут Сашка усиленно замигал Лёхе. А, Лёха же совсем забыл – ему надо срочно уснуть, чтобы успешно развилась вторая, интимная часть их коварного замысла. И хотя Лёха с трудом представлял, как будет присутствовать, буквально на расстоянии вытянутой руки, при реализации Сашкой этой части плана, и затем сам Лёха должен будет сменить его, и как отнесётся к этому Альма, которая так заливисто сейчас смеётся, откинув назад голову и тряся выпирающими из-под свитерка круглыми грудями, он тем не менее включился в игру. То есть, начал усиленно зевать, тереть глаза, клевать носом и, в конце концов, уронил голову на руки и захрапел прямо на столе.
- Чего это он? – удивилась Альма.
- Да чего, молодой еще, незакалённый, вот и вырубился, – солидно сказал Сашка. – Ладно, пусть спит, нам он не помешает.
И тут же начал с причмокиваньем целовать Альму. Лёха одобрительно захрапел еще сильнее.
За столом завозились – Сашка явно стал заваливать Альму на широкую лавку, на которой они и сидели.
- Отпусти, так нельзя. – сопротивлялась Альма. – Вдруг твой друг проснётся?
- Не проснётся! – пыхтел Сашка, шурша Альминой одеждой и хлопая какими-то резинками, то ли на ее гамашах, то ли уже на трусах.
- Да пусти ты, бессовестный! – сердито зашипела Альма. – Свет же горит! Да и пацанчик этот твой головой к нам на столе лежит. Проснется и все тут же увидит!
За пацанчика Лёха, конечно, обиделся. Но мстительно подумал: «Погоди, вот доберусь до тебя, увидишь, какой я пацанчик!».
- Это мы мигом! – соскочил с лавки Сашка, подошел к Лёшке, стащил его со стола и стал укладывать на узкой лавке, рискуя уронить на пол. И уже в который раз за сегодня залихватски подмигнул Лёхе: дескать, все нормально, щас оторвемся!
Лёха тоже подмигнул Сашке, сложил руки на груди и отчаянно захрапел. Черт, а лавка-то действительно узкая, на такой если заснешь – непременно грохнешься на пол.
Сашка щелкнул выключателем, и сторожка погрузилась в темноту. Впрочем, она не была кромешной: с улицы через зашторенное окно пробивался свет от фонаря, слабо высвечивающий скудное убранство стола и полулежащую на лавке Альму.
Сашка уже шел к ней, растопырив жадные руки и отбрасывая чудовищную тень какого-то вурдалака на стену. Лёха уже мог себе позволить лежать с открытыми глазами и чуть не прыснул со смеху при виде этой картины. Пришлось замаскировать этот смешок очередной носовой руладой.
- Во даёт! – восхищённо сказал Сашка, садясь рядом с Альмой и снова обхватывая её своими длинными руками. – Да его сейчас и из ружья не разбудишь. Ну чё, Альма, давай?
- Нет, Сашенька, я не могу так, - замотала головой Альма. – Мне всё кажется, что он не спит…
«Да сплю я, сплю, черт возьми!» – с ожесточением подумал Лёха. И захрапел так, что ему показалось, будто в окнах этой вонючей сторожки даже стёкла задрожали.
- Вот, я же говорю, что это он понарошку! – обрадовалась Альма, отводя похотливые Сашкины руки в сторону и вглядываясь в распростертое на узкой лавке по ту сторону стола тело. – Эй, ты же понарошку так храпишь, да? Вы чего-то задумали, да?
- Да ничё я не понарошку! – не выдержав, взорвался Лёха. – Я всегда так храплю…
И прикусил язык. Но было уже поздно.
- Ах вы, гады! – взвизгнула Альма.
В него тут же полетела недоеденная буханка, и Лёха от неожиданности с грохотом свалился с лавки на пол. Сашку Альма огрела подхваченной со стола все еще недопитой до конца бутылкой. Хотела по голове, да он успел увернуться, но всё равно получил увесистый удар по плечу и болезненно охнул.
- А ну, выкатывайтесь отсюда, сволочи! – бушевала Альма. Она метнулась к стене и щелкнула выключателем. – И чтобы я тебя, Сашка, больше не видела! Ишь, чего надумали, сопляки! А я еще замуж за него хотела! Да я тебе в жизнь этого не прощу!
- Ты? Замуж? За меня?! – тут уже взвился Сашка, все еще держась за ушибленное плечо. – Да кто тебя звал-то?
- Всё, уходите! – распахнула дверь сторожки настежь оскорблённая Альма.
- Ну и ладно, - пробурчал Сашка, бочком пробираясь в дверь (Альма все ещё сжимала в руке темную увесистую бутылку). – Прощай!
- До свидания, - стыдливо пробормотал Лёха, топая следом – ему и в самом деле стало совестно перед этой Альмой. Которую они только что собирались вдвоем с Сашкой трахнуть, и которая вовсе оказалась не сучкой, как думал про неё этот балбес Сашка, а с ним и Лёха.
- Слушай, а она вообще-то ничего, - сообщил он Сашке, когда они между тускло блестящих в ночи трамвайных рельсов потопали в светящийся желтыми огнями, в паре километров от этой злосчастной сторожки, город.
- А, - беспечно махнул рукой Сашка. – У меня еще есть. Но к ней мы вдвоем не пойдем.
- Очень надо, – пробормотал Лёха. – У меня самого есть…
А кто есть, он не стал уточнять. Потому как ему еще только предстояло обзавестись постоянной девушкой. Когда-нибудь.
Марат Валеев
