Вторая Мировая

«От нечестивого органиста — гимн ненависти»

Самое громкое информационное событие 1938 года произошло 29 сентября, когда четыре государственных деятеля встретились в мюнхенском доме Фюрера, чтобы перекроить карту Европы. Тремя государственными деятелями, посетившими эту историческую конференцию, были премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, премьер-министр Франции Эдуард Даладье и диктатор Италии Бенито Муссолини. Но, несмотря ни на что, доминирующей фигурой в Мюнхене был немецкий хозяин, Адольф Гитлер.

Фюрер немецкого народа, главнокомандующий немецкой армией, военно-морским флотом и военно-воздушными силами, канцлер Третьего рейха, герр Гитлер в тот день в Мюнхене собрал плоды смелой, вызывающей, безжалостной внешней политики, которую он проводил в течение пяти с половиной лет. Он разорвал Версальский мирный договор в клочья. Он перевооружил Германию до зубов - или настолько, насколько это было возможно. Он украл Австрию на глазах у охваченного ужасом и, по-видимому, бессильного мира.

Все эти события были шокирующими для стран, которые всего 20 лет назад победили Германию на поле боя, но ничто так не напугало мир, как безжалостные, методичные, управляемыми нацистами события, которые в конце лета и начале осени угрожали развязать мировую войну из-за Чехословакии. Когда он без кровопролития превратил Чехословакию в марионеточное государство Германии, вынудил к радикальному пересмотру оборонительных союзов Европы и получил свободу действий в Восточной Европе, получив обещание “развязать руки” от могущественной Великобритании (а затем и Франции), Адольф Гитлер, без сомнения, стал человеком 1938 года года.

Большинство других мировых деятелей 1938 года утратили свою значимость по мере того, как год подходил к концу. Казалось, что “почётный мир” премьер-министра Чемберлена, как никогда ранее, не принес ни того, ни другого. Все большее число британцев высмеивало его политику умиротворения диктаторов, считая, что ничто, кроме унизительной капитуляции, не может удовлетворить амбиции диктаторов.

Среди многих французов возникло ощущение, что премьер-министр Даладье несколькими росчерками пера в Мюнхене превратил Францию во второразрядную державу. Подражая Муссолини в своих жестах и копируя кричащий комплекс триумфатора Гитлера, некогда либеральный Даладье в конце года был вынужден прибегать к парламентским уловкам, чтобы сохранить свой пост.

В 1938 году диктатор Муссолини был всего лишь младшим партнером в фирме "Гитлер и Муссолини Инкорпорейтед". Его шумная агитация за то, чтобы отторгнуть Корсику и Тунис от Франции, была расценена как слабый блеф, непосредственными целями которого были не более чем снижение платы за проезд итальянских судов по Суэцкому каналу и контроль над железной дорогой Джибути - Аддис-Абеба.

Ушел с международной арены Эдуард Бенеш, в течение 20 лет считавшийся “Самым умным маленьким государственным деятелем Европы”. Последний президент свободной Чехословакии, теперь он был больным изгнанником страны, которую помог основать.

Благочестивый китайский генералиссимус Чан Кайши, "Человек года" 1937 года, был вынужден отступить в “Новый” Западный Китай, где он столкнулся с возможностью стать всего лишь респектабельным номинальным главой всеохватывающего коммунистического движения.

Если бы Франсиско Франко выиграл гражданскую войну в Испании после своего великого весеннего похода, он вполне мог бы стать лучшим материалом для "Человека года". Но победа все еще ускользала от генералиссимуса, а усталость от войны и недовольство правых сделали его будущее сомнительным.

На американской арене 1938 год не был годом одного человека. Конечно, это был не год Франклина Рузвельта: его чистка потерпела поражение, а его партия потеряла значительную часть своего влияния в Конгрессе. Госсекретарь Халл запомнит добрососедский 1938 год как год, когда он увенчал свои усилия по заключению торгового договора британским соглашением, но история не будет связывать мистера Халла конкретно с 1938 годом. В конце года в Лиме его план континентальной солидарности двух Америк потерпел крах.

Но фигура Адольфа Гитлера шествовала по съежившейся Европе со всей развязностью завоевателя. Не тот простой факт, что фюрер подчинил своей абсолютной власти еще 10 500 000 человек (7 000 000 австрийцев, 3 500 000 судетцев), сделал его Человеком 1938 года. Япония в то же время пополнила свою империю десятками миллионов китайцев. Более значительным был тот факт, что в 1938 году Гитлер стал самой большой угрозой, с которой сталкивается сегодня демократический, свободолюбивый мир.

Его тень простиралась далеко за пределы Германии. Небольшие соседние государства (Дания, Норвегия, Чехословакия, Литва, Балканы, Люксембург, Нидерланды) боялись обидеть его. Во Франции нацистское давление было отчасти причиной некоторых антидемократических указов, принятых после Мюнхена. Фашизм открыто вторгся в Испанию, спровоцировал восстание в Бразилии, тайно помогал революционным движениям в Румынии, Венгрии, Польше, Литве. В Финляндии министру иностранных дел пришлось уйти в отставку под давлением нацистов. После Мюнхена во всей Восточной Европе наметилась тенденция к уменьшению свободы и усилению диктатуры. Только в США демократия к концу года почувствовала себя достаточно сильной, чтобы одержать верх над Гитлером.

ФашИнтерн, во главе которого стоял Гитлер, а за ним - Муссолини, Франко и японская военная клика, возник в 1938 году как международное революционное движение. Сколько бы он ни разглагольствовал о махинациях международного коммунизма и международного еврейства, сколько бы ни твердил, что он всего лишь пангерманец, пытающийся объединить всех немцев в единую нацию, фюрер Гитлер сам стал №1 в интернациональной революции - настолько, что если сейчас и произойдет часто предсказываемая борьба между фашизмом и коммунизмом, то только из-за двух диктаторов-революционеров. Гитлер и Сталин слишком велики, чтобы позволить друг другу жить в одном мире.

Но фюрер Гитлер не считает себя революционером; он стал им только в силу обстоятельств. Фашизм обнаружил, что свобода прессы, слова, собраний представляет потенциальную угрозу его собственной безопасности. В фашистской фразеологии демократия часто ассоциируется с коммунизмом. Фашистская борьба против свободы часто ведется под ложным лозунгом “Долой коммунизм!” Прошлым летом одна из главных претензий Германии к демократической Чехословакии заключалась в том, что она была “форпостом коммунизма”.

Поколение назад западная цивилизация, по-видимому, переросла основные пороки варварства, за исключением войн между нациями. Коммунистическая революция в России способствовала распространению классовой войны. Гитлер довершил ее другой, межрасовой войной. Фашизм и коммунизм возродили религиозную войну. Эти многочисленные формы варварства привели в 1938 году к проблеме, из-за которой люди, возможно, скоро снова будут проливать кровь: проблема цивилизованной свободы против варварского авторитаризма.

Более мелкие люди года казались ничтожными по сравнению с фюрером. Бесспорным жуликом года стал покойный Фрэнк Дональд Костер ("Мошенник года"), а Ричард Уитни, который сейчас находится в тюрьме Синг-Синг, занял второе место.

Спортсменом года стал теннисист Дональд Бадж, чемпион США, Англии, Франции, Австралии.

Авиатором года стал 33-летний Говард Робард Хьюз, неуверенный в себе миллионер, который трезво, точно и безошибочно пролетел 14 716 миль вокруг вершины мира за три дня, 19 часов и восемь минут.

Человеком года на радио был признан молодой Орсон Уэллс, который в своей знаменитой передаче "Война миров" напугал людей меньше, чем Гитлер, но больше, чем когда-либо пугало радио, продемонстрировав, что радио может быть огромной силой в разжигании массовых эмоций.

Драматургом года стал Торнтон Уайлдер, ранее известный литератор, чья первая пьеса на Бродвее "Наш город" была не только остроумной и трогательной, но и имела большой успех.

Габриэль Паскаль, продюсер "Пигмалиона", первой полнометражной картины, снятой по мотивам многословных драм Джорджа Бернарда Шоу, был удостоен звания "Кинематографист года" за то, что обнаружил богатый драматический материал, когда другие знаменитые продюсеры потеряли всякую надежду когда-либо его использовать.

"Людьми года", выдающимися в области всесторонней науки, были признаны три исследователя-медика, которые обнаружили, что никотиновая кислота является лекарством от пеллагры у человека: доктора Дж. Том Дуглас Спайс из больницы общего профиля Цинциннати, Марион Артур Бланкенхорн из Университета Цинциннати, Кларк Нил Купер из Ватерлоо, штат Айова.

В религиозном отношении две выдающиеся фигуры 1938 года резко отличались друг от друга, за исключением своей оппозиции Адольфу Гитлеру. Один из них, 81-летний папа Пий XI, с “горькой грустью” рассказал об антисемитских законах Италии, преследовании итальянских католических инициативных групп, приеме, который Муссолини оказал Гитлеру в мае прошлого года, и с грустью заявил: “Мы пожертвовали своей прежней жизнью ради мира и процветания народов”. Проведя большую часть года в концентрационном лагере, протестантский пастор Мартин Нимоллер мужественно свидетельствовал о своей вере. Примечательно, что лишь немногие из этих людей года могли бы свободно реализовать свои достижения в нацистской Германии. Гении свободной воли были настолько подавлены гнетом диктатуры, что выпуск поэзии, прозы, музыки, философии и искусства в Германии был действительно скудным.

Человек, который несет наибольшую ответственность за эту мировую трагедию, - угрюмый, задумчивый, невзрачный 49-летний аскет австрийского происхождения с усами Чарли Чаплина. Адольф Гитлер, сын мелкого австрийского таможенного чиновника, был воспитан любящей матерью как избалованный ребенок. Постоянно проваливая даже самые элементарные занятия, он вырос полуобразованным молодым человеком, не подготовленным ни к какому ремеслу или профессии и, казалось бы, обречен на провал. Блестящую, очаровательную, космополитичную Вену он научился ненавидеть за то, что называл ее "семитской"; ему больше нравился однородный Мюнхен, его настоящий дом после 1912 года. Для этого человека без профессии и с ограниченными интересами Великая война была долгожданным событием, которое дало ему какую-то цель в жизни. Ефрейтор Гитлер участвовал в 48 боях, был награжден немецким железным крестом первого класса, один раз был ранен и один раз отравлен газом, находился в госпитале, когда было объявлено перемирие 11 ноября 1918 года.

Его политическая карьера началась в 1919 году, когда он стал партийцем № 7 малочисленной немецкой рабочей партии. Обнаружив свои ораторские способности, Гитлер вскоре стал лидером партии, изменил ее название на Национал-социалистическую немецкую рабочую партию и написал антисемитскую, антидемократическую и авторитарную программу. Первый массовый митинг партии состоялся в Мюнхене в феврале 1920 года. Месяцем позже вождь намеревался принять участие в попытке монархистов захватить власть, но для этого неудавшегося путча фюрер Гитлер прибыл слишком поздно. Еще менее успешная попытка национал-социалистов - знаменитый Мюнхенский пивной путч 1923 года - привела к гибели части "мучеников", а герра Гитлера посадили в тюрьму. Заключение в Ландсбергской крепости дало ему время написать первый том “Майн кампф”, который теперь стоит "обязательно" на каждой немецкой книжной полке.

Объявленная вне закона во многих округах Германии, Национал-социалистическая партия, тем не менее, неуклонно увеличивала число своих членов. Проверенные временем методы Таммани-Холла по оказанию множества мелких услуг сочетались с шумным терроризмом и кричащей патриотической пропагандой. Усердно культивировался образ мистического, воздержанного, харизматичного фюрера.

Только в 1929 году национал-социализм впервые получил абсолютное большинство на городских выборах (в Кобурге) и впервые продемонстрировал свои значительные результаты на выборах в провинции (в Тюрингии). Но с 1928 года партия почти постоянно набирала силу на выборах. На выборах в рейхстаг в 1928 году она набрала 809 000 голосов. Два года спустя за национал-социалистских депутатов проголосовали 6 401 016 немцев, в то время как в 1932 году число проголосовавших составило 13 732 779. Несмотря на то, что ему все еще не хватало большинства голосов, голосование, тем не менее, стало впечатляющим доказательством силы этого человека и его движения.

Ситуация, породившая это демагогическое, невежественное, отчаянное движение, была присуща зарождению Германской республики и стремлению значительной части политически незрелого немецкого народа к сильному, властному руководству. Демократия в Германии была зачата в условиях военного поражения. Именно Республика поставила свою подпись (неохотно) под унизительным Версальским договором, и это позорное клеймо никогда не изгладилось из памяти немцев.

Ни для кого не секрет, что немецкий народ любит униформу, парады, воинские формирования и легко подчиняется властям. Фридрих Великий - герой самого фюрера Гитлера. Это восхищение, несомненно, проистекает из военной доблести Фридриха и его автократического правления, а не из любви к французской культуре и ненависти к прусскому хамству. Но, в отличие от утонченного Фридриха, фюрер Гитлер, начитанность которого всегда была очень ограничена, приглашает в гости немногих великих умов, и фюрер Гитлер не согласился бы с утверждением Фридриха о том, что он “устал править рабами”.

В плохих условиях, не смотря на хорошую погоду, Германская республика рухнула под тяжестью депрессии 1929-1934 годов, во время которой безработица в Германии возросла до 7 000 000 человек, несмотря на общенациональный поток банкротств и неудач. Призванный к власти в качестве канцлера Третьего рейха 30 января 1933 года престарелым президентом-маразматиком Паулем фон Гинденбургом, канцлер Гитлер начал выворачивать рейх наизнанку. Проблема безработицы была решена с помощью:

• 1) широкомасштабной программы общественных работ;

• 2) интенсивной программы перевооружения, включая создание огромной постоянной армии;

• 3) принудительного труда на государственной службе (немецкий трудовой корпус).;

• 4) заключение политических врагов и работников-евреев, коммунистов и социалистов в концентрационные лагеря.

То, что Адольф Гитлер и компания сделали с Германией менее чем за шесть лет, вызвало бурные и восторженные аплодисменты большинства немцев. Он избавил нацию от послевоенного пораженчества. Под знаменем свастики Германия была объединена. Это была не обычная диктатура, а скорее диктатура огромной энергии и великолепного планирования. “Социалистическая” часть национал-социализма могла вызывать насмешки у ярых марксистов, но нацистское движение, тем не менее, имело массовую основу. Построенные 1500 миль великолепных автомагистралей, программы по продаже дешевых автомобилей и простых пособий для рабочих, грандиозные планы по восстановлению немецких городов вызывали у немцев чувство гордости. Немцы могли есть много продуктов-заменителей или носить эрзац-одежду, но они ели. То, что Адольф Гитлер и компания сделали с немецким народом за это время, повергло цивилизованных мужчин и женщин в ужас. Гражданские права и свободы исчезли. Противодействие нацистскому режиму стало равносильно самоубийству или еще худшему. Свобода слова и собраний - это анахронизмы. Репутация некогда прославленных немецких учебных центров исчезла бесследно. Образование было сведено к национал-социалистическому катехизису.

Темп ускорился. 700 000 евреев Германии подверглись физическим пыткам, у них отняли дома и имущество, лишили возможности зарабатывать на жизнь, прогнали с улиц. Теперь их удерживают ради “выкупа” - гангстерский трюк, который использовался веками. Но пострадали не только евреи. Из Германии прибывает постоянный, постоянно увеличивающийся поток беженцев, евреев и неевреев, либералов и консерваторов, католиков и протестантов, которые больше не могли терпеть нацизм. На обложке журнала TIME органист Адольф Гитлер исполняет свой гимн ненависти в оскверненном соборе, в то время как жертвы висят на колесе Св. Екатерины под взглядами нацистских иерархов были нарисованы бароном Рудольфом Чарльзом фон Риппером, католиком, который считал Германию невыносимой страной. Тем временем Германия превратилась в нацию униформистов, шагающих гусиным шагом под дудку Гитлера, где десятилетних мальчиков учат бросать ручные гранаты, где к женщинам относятся как к машинам для размножения. Однако самую жестокую шутку Гитлер и компания сыграли с теми немецкими капиталистами и мелкими бизнесменами, которые когда-то поддерживали национал-социализм как средство спасения буржуазной экономической структуры Германии от радикализма. Нацистское кредо о том, что человек принадлежит государству, распространяется и на бизнес. Некоторые предприятия были полностью конфискованы, с других был взят налог на капитал. Прибыль строго контролировалась. Некоторое представление об усилении государственного контроля и вмешательства в бизнес можно получить из того факта, что в прошлом году 80% всех строительных и 50% всех промышленных заказов в Германии были получены от правительства. Испытывая острую нехватку продовольствия и финансовых средств, нацистский режим захватил крупные поместья и во многих случаях коллективизировал сельское хозяйство - процедура, в корне схожая с русским коммунизмом.

Когда Германия захватила Австрию, она взяла на себя заботу о 7 000 000 бедных родственников и их пропитании. Когда поглотили 3 500 000 судетцев, нужно было кормить гораздо больше ртов. К концу 1938 года появилось много признаков того, что нацистская экономика валютного контроля, бартерной торговли, пониженного уровня жизни, “самодостаточности” давала трещину. Не было недостатка и в признаках того, что многим немцам не нравились жестокости их правительства, но они боялись протестовать против них. Испытывая трудности с обеспечением населения хлебом, фюрер Гитлер был вынужден устроить для немецкого народа еще один развлекательный цирк. Пресса, контролируемая нацистами, прыгала через скакалку по приказу министра пропаганды Пауля Йозефа Геббельса, выкрикивая оскорбления в адрес реальных и воображаемых врагов. И темпы становления немецкой диктатуры ускорялись по мере того, как с заводов сходило все больше и больше оружия, а сливочного масла производилось все меньше и меньше.

За пять лет, проведенных под руководством президента 1938 года, Германия превратилась в одну из крупнейших военных держав мира. Британский военно-морской флот по-прежнему лидирует на море. Большинство военных считают французскую армию несравненной. Наибольший вопрос вызывает численность авиации, которая меняется день ото дня, но большинство наблюдателей считают, что Германия превосходит их в военной авиации. Несмотря на нехватку подготовленных офицеров и материальных средств, армия Германии превратилась в грозную машину, победить которую, вероятно, можно только объединением противоборствующих армий. Как свидетельство могущества своей нации, фюрер Гитлер мог оглянуться на прошедший год и вспомнить, что, помимо приема бесчисленных государственных деятелей (например, трижды мистера Чемберлена), он лично засвидетельствовал свое почтение трем королям (шведскому Густаву, датскому Кристиану, итальянскому Витторио Эмануэле) и принимал двоих (Борис 3 из Болгарии, Кароль 2 из Румынии, не считая регента Венгрии Хорти).

Тем временем примерно 1133 улицы и площади, в частности Ратушная площадь в Вене, получили имя Адольфа Гитлера. Он произнес 96 публичных речей, посетил одиннадцать оперных спектаклей, победил двух соперников (Бенеша и Курта фон Шушнига, последнего канцлера Австрии), продал 900 000 новых экземпляров "Майн кампф" в Германии, а также широко продал ее в Италии и мятежной Испании. Единственной его потерей было зрение: ему пришлось начать носить очки на работе. На прошлой неделе герр Гитлер принимал на рождественской вечеринке 7000 рабочих, которые сейчас строят новое гигантское здание Берлинской канцелярии, и сказал им: “Следующее десятилетие покажет странам с их патентованной демократией, где можно найти истинную культуру”.

Но другие страны решительно присоединились к гонке вооружений, и среди военных возникает вопрос: “Будет ли Гитлер сражаться, когда станет окончательно ясно, что он проигрывает эту гонку?” Динамика диктатуры такова, что немногие, кто изучал фашизм и его лидеров, могут представить себе бесполого, неугомонного, инстинктивного Адольфа Гитлера, доживающего свой зрелый возраст в своем горном шале в Берхтесгадене, в то время как довольный немецкий народ пьет пиво и поет народные песни. Нет никакой гарантии, что неимущие нации уснут, когда они получат то, что им сейчас нужно от имущих. Тем, кто наблюдал за заключительными событиями года, казалось более чем вероятным, что Человек 1938 года может сделать 1939 год запоминающимся.

https://time.com/archive/6598257/adolf-hitler-man-of-the-yea...

7. ПРОВОКАЦИЯ

Касима били. Он обливался кровью, упорно твердил одно: «Не отходил ни на шаг, везде был с ним...», и снова терял сознание. Его обливали водой, и сам господин командир заставлял его трижды повторять подробное описание их пути. Касим трижды повторял пересказ своего пути, потому что пути Игната не знал. Но повторял слово в слово. Он понимал, что путать нельзя. И еще он хорошо знал, что спасти его может только такая позиция: все время был с Игнатом. Не отходил ни на шаг. Если дознаются, что он ослушался командира, спасенья не будет. Но не дознаются. Он был уверен — Игнат не выдаст. Он помнил глаза этого здоровенного и молниеносного парня, помнил его ответ и точно знал: не выдаст.

Он все время думал о том, как сдержать слабость, не сбиться, иначе — смерть. Каждый раз, приходя в сознание, он сосредоточивался только на мысли: «все время был с ним». Опасности со стороны Игната не ожидал. В другое время ему самому это показалось бы странным, что он не ожидает опасности от другого. А теперь это казалось ему естественным. Но ведь у Игната могли потребовать объяснения их общего маршрута, а тот не знает, что сказал Касим. Нет, знает, в основном: костел, рынок, ресторан, снова рынок, улица Франко и Лесная. Так и скажет. Подробностей, в которых не уверен, не назовет. А если допросят? Нет, не допросят. Таких, как Игнат, спрашивают. Таких не допрашивают. Его можно застрелить, но допрашивать и бить нельзя. Один уже попробовал на свою голову.

Беседовать с Игнатом Вороной считал бессмысленным. Если подослан, все равно не скажет. Его надо или убивать или не трогать. Иначе сумеет отомстить. Вороной кожей чувствовал людей, понял натуру Игната. И чем больше он думал об этом деле, тем увереннее приходил к выводу, что правду надо выбить из Касима. Из него можно выбить правду. Но если Углов действительно ни при чем, если они были вместе, и Касим не спускал с него глаз, тогда утечка где-то там на линии подполье — ксендз. Тогда тем более правильным будет Углова ни о чем не спрашивать. Его надо сохранить целым и спокойным до весны, до контейнера с сокровищами.

Очередной допрос проводил один из ротных, ему помогали двое, в том числе адъютант Вороного — здоровенный верзила с лихо закрученными усами.

Касима снова били, однако с бережением, командир убивать запретил.

— Вот ты, дурень, молчишь, покрываешь его, а он все уже рассказал пану командиру. Все уже известно.

— Я же сказал правду!.. — прохрипел арестованный.

Губы его слипались от крови, слюна пузырилась, он не мог держать голову. — Больше не бить,— сказал адъютант,— подохнет. Тишина. Все трое испугались. Вороной не любил и никогда не прощал, когда приказы его исполнялись не- точно и нарушались его запреты.

На допросах он иногда присутствовал, задавал вопросы. Но сам не бил. И все знали, почему. Грязная работа его не прельщала. Вот стрелять — другое дело. . Он мог спокойно вскинуть пистолет и с двадцати метров всадить пулю в лоб тому, кого только собирались расстреливать. А бить — не бил. Но ни для кого не было секретом, что удар Вороного был равносилен его выстрелу. Он мог ударом убить, мог расколоть челюсть. Вороной чувствовал в Игнате такого же сильного, ловкого и коварного, как он сам. Сравнивал с собой и, зная себя, опасался Углова. Полезней до поры иметь его в союзниках. А потом убрать. И убирать надо только наверняка. Одной точной пулей. Иначе все может получиться наоборот. Очень опасен этот парень. Но пока очень нужен.

Он продумал, как довершить допрос Касима. И решил использовать известный прием. Но если вдруг Касим все-таки сознается, что Игнат отлучался, то есть выдаст его, это будет лишним козырем против Углова, и он окажется еще на более коротком поводке у него, у Вороного.

Атаман вошел в комнату, где шел допрос Касима, обернулся, прикрывая за собой дверь, и туда, обратно за дверь, кому-то сказал:

— Углова расстреляйте прямо сейчас. Вешать не надо. Расстреляйте.

Затворил дверь и шагнул к арестованному.

— Ну что ж, пора кончать с этим делом. Углова мы разоблачили. Я знаю, почему вы пошли у него на поводу. И я прощаю вас. Если вы мне честно расскажете подробности: где и когда он отделился от вас. Нам нужно знать место. Он назвал это место, но я хочу, чтобы вы дали подтверждение. Ему я не верю. Ну? Я слушаю вас! Ведь вы хотите жить? Говорите!

— Хочу...

— Это я знаю. Говорите по сути дела.

— Я уже сказал вам правду, господин командир. Клянусь богом Иисусом Христом, господин командир...

Касим говорил с трудом, очень тихо и медленно. Было ясно, что каждое слово дается ему нелегко. Вороной видел, что провокация не удалась. Примитивная, но часто успешно применяемая в разных контрразведках, когда измученный пытками человек легко попадал в ловушку, эта провокация тут не возымела результата. Или, действительно, этот чернявый не врет? Ведь и у ксендза тоже не все всегда безупречно. Надо там всю цепь передачи и оповещения проверить с пристрастием:

— Отнесите его на его нары. Все. Он свободен. Он сказал правду. Пусть выздоравливает.

Под вечер к Касиму пришел Углов,

— Ну, как ты?..

— Ничего...

Он прохрипел с натугой, и разведчик понял, что дело неважно. Избили его крепко.

Отрядный врач перебинтовал его, смазав йодом. Бинты были старые, ветхие, много раз стиранные, но держались на ранах, пропитались кровью насквозь. Дышал Касим тяжело, со свистом. У него был жар. Надо было спасать его, и Игнат забеспокоился.

Оставил больному большой кусок сала, восемьсот-граммовую темно-зеленую бутылку с самогонкой-горилкой.

— Я сейчас... — и вышел.

Вернулся через полчаса, принес котелок горячей похлебки и малиновый отвар в бутылке. В банде за вольными и ранеными ухаживали друзья и приятели. Лечил врач, а ухаживали друзья. У Касима друзей не было. А у слабого и беззащитного даже сало могли отобрать. Атаман не поддерживал среди своих солдат чувство товарищества. Это было ему не выгодно.

Когда Углов навестил Касима, тот понял, что спасен, что никто в отряде его не обидит. Пока Игнат жив, и пока он не ушел из отряда. Теперь Углова знали все. Опасались и уважали. И если он кому-то покровительствовал, об этом моментально становилось известно всем. Силу в банде уважали.

8. РОЗОВЫЙ ОБЕЛИСК

Хохлов побывал в Киеве и больше часа разговаривал с женой убитого цековца. Женщина была в ужасном состоянии, все время плакала, дважды впадала в истерику, Хохлов не беседовал, можно сказать, а только успокаивал ее.

В Киев он уехал на следующий день после нападения бандитов у гостиницы. Расследуя инцидент, в течение двух часов опознали трех убитых, четвертого — к вечеру. Все убитые Хохловым бандиты были от Вороного, его людьми. На каналы утечки информации опознание света не проливало. Все четверо не имели родственников ни в милиции, ни в других официальных организациях. Бывшие соседи по дому, где они жили до ухода в банду — опознали двоих. А на двоих нашли дела в прокуратуре — они были судимы.

Опросили всех в горкоме — никто не слышал, чтобы секретарь с кем-то говорил о приезде цековца.

Допросили шифровальщика. Он первый прочел расшифровку радиограммы о приезде гостя. Этот допрос тоже ничего не дал. Подозрение на шифровальщика не падало. Ни признаков, ни мотивов не было.

Вся надежда сконцентрировалась на Киеве. Кроме жены у погибшего было много фронтовых друзей, а также сотрудников и подчиненных в ЦК КП(б)У.

Жена убитого плакала, пила воду и снова плакала.

— Нет, не звонил никому... Как будто. Не помню я, не обратила внимание. Нет, звонков его не слышала точно.

— Вы знаете всех его фронтовых друзей?

— Многих знаю.

— Кто из них самые близкие?

— Самых близких, пожалуй, трое.

Она назвала их фамилии, адреса. Хохлов записал.

— А нет ли у него кого-нибудь из старых давних друзей или знакомых в Выжгороде?

— Как же? Есть. Воевали они вместе. Подполковник, уволился в сорок пятом. Очень хороший человек, я тоже знакома с ним давно.

— Назовите, пожалуйста, его имя и фамилию.

— Пожалуйста: Макиенко Григорий Семенович. Хохлов ощутил чувство овчарки, вышедшей на след.

Он заранее готовил женщину к этому вопросу и надеялся на него. Занозой в мозгу сидело «Грицько», сказанное умирающим. И Хохлов поначалу спрашивал вдову убитого о всех знакомых в Киеве. Ее надо было успокоить, настроить на воспоминания. Этот «Грицько» должен быть в Выжгороде. О нем думал погибший перед смертью. Значит, опытный партработник и фронтовик понимал, что нападение как-то связано с этим «Грицько», иначе вряд ли бы он счел нужным, а следовательно — важным, первым назвать патрулям это имя.

Все, что знала о Макиенко, она рассказала. После этого Станислав Иванович целый день мотался по Киеву, встречался с людьми, спрашивал, спрашивал. Он очень торопился. В Выжгороде надо быть как можно скорее. Этот Макиенко, если он и есть «Грицько», может оказаться не на месте, может исчезнуть, умереть наконец, все с ним может произойти. А он — единственная пока ниточка. Первая и, может быть, последняя тонкая нить в этом непростом и опасном деле.

Макиенко на похороны не приехал. Он дал трогательную телеграмму жене покойного, где выражал соболезнование и в конце сообщал, что, узнав об этом злодействе, свалился в постель с тяжелым сердечным приступом.

В Киеве вырисовывалась такая картина: погибший цековец был занят, в основном, работой. Дома он бывал довольно редко. Человеком слыл довольно сдержанным и скрытным. Его знакомые и друзья, в том числе и трое самых близких, ничего не знали не только о поездке в Выжгород, но и о том, что он вообще уезжает из Киева. В ЦК КП(б)У в финхозотделе Хохлову сообщили, что он пришел за день до отъезда, сказал, чтоб подготовили командировочное удостоверение и деньги. Предупредил, что получит все завтра утром. В какое время и каким транспортом он уезжает, они не знали.

Хохлов побеседовал и с киевским шифровальщиком. Результат тоже был равен нулю. Здесь утечки информации не было. Конечно, полных гарантий в этом не имелось. Но опыт и интуиция подсказывали, что искать надо не здесь, а совсем в другом месте. В Выжгороде.

Погибшего привезли в Киев. Хоронили на третий день после смерти, и Хохлов успел побывать на похоронах. Положил два цветка на могилу. Два красных и нежных. Выпросил у одной хозяйки на Крещатике. Увидел на подоконнике в горшке, уговорил продать. А где найдешь? Декабрь — не июнь.

Понаблюдал за лицами пришедших. Их было много, очень много. Играл духовой военный оркестр. В такой толпе очень трудно что-то обнаружить. Но Хохлов внимательнейшим образом осмотрел несколько сотен лиц. Печальные, скорбные взгляды. Иногда — безразличные. Иногда — любопытные. Несколько человек — с выражением боли, страдания на лице.

Товарищи и сотрудники покойного, видимо, немало похлопотали, и возле могилы уже был приготовлен обелиск. Его заранее привезли и сейчас на цементном растворе установили. Высокая строгая плита из розового гранита. Высечены глубокие и строгие буквы: две даты — рождения и смерти, и над ними фамилия, имя, отчество...

Разведчик дождался завершения церемонии у могилы, понаблюдал, как ведут себя люди, уходя с кладбища. Кто-то торопится, уже забыв про покойника, кто-то продолжает страдать. Кто-то уходит с горечью в душе. Ничего нужного или интересного для себя разведчик не нашел.

Жена погибшего дала Станиславу Ивановичу с собой два письма, которые Макиенко написал мужу. Разведчик обрадовался такой находке — тут характер и степень отношений между друзьями, тут и характер самого Макиенко. И почерк, на всякий случай. Письма — свежие, написаны два месяца назад, с интервалом в неделю.

До поезда оставалось около двух часов, и Хохлов снова и снова перечитывал и изучал письма. Судя по всему, отношения между друзьями были близкими, несмотря на расстояние — разные города,— невзирая на высокую должность одного из них. Макиенко называл его Иваном и Ваней. Сообщал бытовые подробности из своей нынешней жизни, такие подробности, о которых пишут только очень близким людям. Давал советы, даже в вопросах работы, общения с людьми. Судя по тону, друг его об этих советах просил. Рассказывал Макиенко подробности из жизни своей семьи и сам просил у Ивана совета: «...Оксана моя выросла, теперь шестнадцать лет внученьке. Такая стала красавица — коса длиннющая, темно-русая, парни вокруг нее так и вьются. Тоже статные парубки, уважительные, хорошие парни. Двое их в нее влюблены. Но Оксана не лежит к ним душой. Поделилась со мной недавно, что влюблена она в третьего, а не в этих двух, что каждый день к дому нашему ходят. Ну что ж, она у меня одна, и я ей не помеха. Видел я его один раз, этого паренька, с которым у нее любовь. Беленький такой, худенький, в очках. Так вроде хороший скромный мальчик. Восемнадцать лет ему. Все вроде бы хорошо. Одно меня беспокоит: поляк он. Да и не против я национальности другой, ты ж меня знаешь, Иван. Только уж очень она его любит, на все для него готова. Не увез бы он ее в Польшу, этот ее Яцек. Мне без нее придется с тоски помереть. Одна она у меня. Вот такие у меня дела, Ваня. Обнимаю и целую тебя, мой фронтовой дорогой друг. Твой Грицько». Да, такие подробности только самым близким пишут. И давно уже разведчик обратил внимание на подпись. Он теперь почти уверен был, что это именно тот Грицько, которого назвал умирающий.

9. ПРОСЬБА

Теперь Касиму деваться уже было некуда, и разведчик понимал, что этот парень отныне — верный ему человек, и выполнит он все, что Игнат ему прикажет.

Понемногу он начал поправляться, то есть еще не вставал, конечно, но уже на третий день не хрипел, температура спала, он заметно повеселел и с удовольствием съедал все, что ему приносил Игнат.

Разведчик знал, что произошло у гостиницы. Об этом говорили все в банде. Он прекрасно понимал, что первым, кого заподозрит Вороной, будет он. Поставил себя на место атамана и прокрутил в уме все события. Получалось, что Касима больше трогать атаман не будет. Но к нему, Игнату, да и к Касиму тоже, внимание будет особое. Следить станут за каждым шагом. Теперь Игнат достаточно уже знал атамана и мог с уверенностью сказать, что тот никогда не забудет ни одной мелочи в деле, никогда ничего не простит, никогда не отступится. Аккуратен, жесток и упрям.

Игнат, едва услышав о перестрелке у гостиницы, сразу понял, что в сообщении ксендза речь шла именно об этом. Значит, служитель церкви не просто поддерживает банду. Он замешан в делах кровавых. Он грешит не только против советской власти, он грешит против бога и против своей римской католической церкви. Никогда церковь не одобрит кровавых дел. Если узнают, этого ксендза немедленно попросят с церковной службы.

По подробностям перестрелки, о которой Игнат узнал из рассказов в отряде Вороного, разведчик догадался, что так стрелять мог только Хохлов. Уложить четверых автоматчиков из пистолета — такое мог только опытный разведчик высокого класса. А таких не так уж и много в армии. Есть, конечно, но вряд ли здесь такой оказался случайно. А может, не случайно? Но Игнат знал, что Хохлов в городе. Значит, в гостинице. Если он воевал с ними один, то, пожалуй, случайно наткнулся. Заметил, что караулят кого-то, стал наблюдать. И дождался. Сам Игнат так бы поступил. А Хохлов еще получше сработать может. Конечно же, это он. Может, случайно, а может, нет. Но ведь он не знал о сообщении ксендза? Не знал. Ни связей, ни обстановки. А приехал, наверняка, накануне условного дня, потому что времени у него нет раньше срока являться. Каждый день рассчитан. Теперь после этих событий Станислав Иванович останется в Выжгороде. Возьмет это дело. Пожалуй, уже взял. Иначе Хохлов поступить не может. Игнат был в этом уверен. Слишком хорошо знал своего командира.

Записку Хохлова он расшифровал и прочитал сразу по прибытии в банду. Ничего нового там не сообщалось. Станислав Иванович благодарил. Просил ускорить дело с ликвидацией банды, сообщал, что Шурыгу взяли под наблюдение, но не тронут до особого сигнала. Еще сообщал, что дня через два уедет, но опять будет приезжать сам.

А теперь, значит, он остается. Он будет здесь, пока не закончат дело. А дело большое. Это очень хорошо. Значит, когда понадобится, то будет и поддержка, и помощь.

— Игнат! — в избу заглянул усатый адъютант атамана,— пан командир зовет.

— Иду,— разведчик поднялся, накинул куртку.

Он теперь жил в избе, расположенной в двухстах метрах от штаба Вороного. В одной комнате с Угловым спали еще двое — командиры рот.

— Я пригласил вас, господин Углов, чтобы отправить в город с заданием. Обстановка все время осложняется. За моими людьми идет охота. А мне надо продолжать борьбу, я не собираюсь в горах отсиживаться. Вы знаете, Углов, что мои люди почти все местные, их в городе многие знают в лицо. И нередко звонят властям или прямо в комендатуру, когда увидят на улице моего связного. Да, нас боятся. И правильно делают. Но кто-то боится, а кто-то не очень. И сообщают. Если удается установить, кто сообщил, тут, конечно, от наказания им не уйти. Мы наказываем не только предателя, но и всю семью. Но часто не удается узнать. Город большой. Кто-то видел на улице и сообщил, где видел, в какую сторону шел мой человек. Через десять минут его уже встречают. И поди узнай, кто выдал! А вы — человек в городе новый, вас никто не знает, и ваша польза как связного неоценима.

«Тут он прав, что меня не знают. Это, конечно, ему удобно. Но не из-за этого он меня посылает. Повязать хочет. Наверняка кровью хочет повязать. Он ведь не знает моих прежних «грехов» перед советской властью. Только по моим рассказам. Хочет сам убедиться, гад. Так и должно быть. Послушаем, что предложит...»

С невозмутимым видом разведчик слушал атамана, сидя напротив. Господин командир предложил ему сесть. Это было признаком уважения.

— Так вот, господин Углов, завтра вы пойдете в город. Пойдете один, я вам полностью доверяю.

Это что-то новое. Игнат был уверен, что атаман отправит с ним соглядатая, а тут — на тебе — один! Ход атамана. Новый хитрый ход. «Подкинет какую-нибудь провокацию, чтобы я на ней попался. Ну, пусть пробует...»

— Вы знаете один канал связи, по нему и пойдете. Скажете ксендзу, что я благодарю его за его богоугодные дела, что я все время помню о боге нашем Иисусе Христе и о нем, слуге божьем, тоже. И передайте ому обратно вот этот его молитвенник. Скажите, что я уже помолился, спасибо ему. Пойдете завтра утром, перед уходом зайдете ко мне за молитвенником.

— Я бы хотел пойти затемно, господин командир. Это безопаснее.

— Не возражаю, хотя ночью трудней идти, но раз вы так хотите, дело ваше. Ночью безопаснее. Зайдете за молитвенником ночью. Я не буду спать. И еще у меня к вам просьба, господин Углов. Я не хочу сейчас лишнего шума в городе, и мне бы не хотелось, чтобы вы на этот раз брали с собой свои гранаты, которые всегда при вас. И автомат тоже под вашей курткой можно со стороны угадать. Думаю, хватит вам ваших «парабеллума» и «вальтера».

— Хорошо, господин командир, я сделаю, как вы хотите.

— Договорились. Больше вас не задерживаю. Когда примерно месяц назад атаман назначил Углова

в службу охраны, ему вернули все его оружие. Кроме «вальтера», который пан командир оставил у себя. А «парабеллум» отдали еще раньше, сразу же в первый день после того, как он договорился с атаманом по поводу контейнера с сокровищами. Но на прошлой неделе, еще до операции с покушением, Вороной лично вернул ему и «вальтер».

Игнат размышлял: зачем атаман хочет его разоружить. Беспокоится за ксендза? Нет. Тогда бы не посылал к нему. Да и с «парабеллумом» Игнат может прихлопнуть и ксендза, и еще нескольких его подручных.

«Шмайссер» из-под куртки никак не виден, если его аккуратно уложить и прижать к телу, вынув магазин-рожок. Тут атаман явно врет. Зачем же он придумал это? Зачем надо оставить гранаты и автомат? Чтобы Углов не был независим на какой-нибудь явочной квартире, где не два-три, а пять-семь бандитов? Тут без автомата и, особенно, без гранат ничего не сделаешь. Так думает Вороной. Но так не думает Игнат. С гранатами, конечно, лучше, но можно и без них, если их нет. Надо только использовать все обстоятельства и выбрать момент.

Но ведь его не отправляют на явку, на квартиру. Если только для ночевки. Так там — никаких дел и никаких конфликтов быть не может. В костеле — тем более. А, может, все-таки куда-то поведут? Ладно, поглядим. Все равно сейчас это — задача со многими неизвестными.

Разведчик всегда старался ходить по горам ночью, атаман уже знал это. Однако он не знал ничего о способностях Игната. Тот тщательно скрывал их. И это было еще одним его козырем.

Снова и снова мысли его возвращались к завтрашнему, точнее, уже сегодняшнему походу через ночные горы в Выжгород. Сейчас надо часа три поспать и в четыре-пять — выходить. Но сон не шел. Почему он отправляет одного? Почему не разрешает брать автомат и гранаты? Что означает возвращение молитвенника? На словах он фактически ничего не передал. Разведчик неоднократно прокрутил в памяти его слова о богоугодном деле, о Иисусе Христе и все остальные слова: «благодарю, помню...» Скорее всего, это никакой не шифр. Ничего конкретного. Вороной любит высокопарные и лживые фразы. Это похоже на него. Пожалуй, суть не в словах, а в молитвеннике, Почему он его не отдал сразу? Он знает, что у Углова ничего в отряде не пропадет. Никто не посмеет украсть. Почему же не отдал, оставил до утра? Чтобы не было времени обследовать до ухода? А там — времени лишнего не будет? Пожалуй, так. Тем более, атаману на руку, что Углов уйдет в темноте,— труднее, вернее — невозможно будет в пути обследовать молитвенник. Темно. Сумерки под утро. Но так думает атаман. А разведчик думает по-другому. Предутренние сумерки для него — самое ясное для глаз время. У него — волчьи глаза. Но этого не знает атаман. И никогда не узнает. Постепенно организм подчинился воле разведчика. Надо спать. И он заснул чутким звериным сном, как спал когда-то в пещере. Только здесь не было рядом верного Хромого. Здесь нужно было рассчитывать только на себя самого.

Последней четкой мыслью перед тем, как заснуть, была мысль: «Тщательно обследовать молитвенник...»

4. ОРГАН

Переночевав у «знакомых», Игнат вышел на заснеженный тротуар утреннего Выжгорода. Кругом спешили люди: кто на службу, кто на базар, кто еще по каким делам. С корзинами и узелками шли прибывшие из местечек, с окрестных хуторов,— выменять или продать драгоценное сало и яйца, чтобы привезти домой кусок сукна мужу на шинель. Или еще что-то, очень нужное в хозяйстве. Улицы были полны народа. Оно и понятно — воскресенье.

Разведчик прошагал через центральную площадь, спустился по крутой улочке, снова поднялся,— город стоял на холмах. Фактически — здесь уже были горы. Сам Выжгород раскинулся в горной холмистой долине, улицы пролегли по склонам и оврагам низких и высоких, отлогих и не очень отлогих холмов. А вокруг города, начинаясь с окраин, высились горы.

Празднично одетые люди поднимались по широкой улице на возвышенную площадь перед собором. Шпили храма устремились в небо.

Певучий звон не из костела, а откуда-то с окраины, из дальней лютеранской кирхи, возникал и возвышался над страстями и судьбами людей. Он перекатывался по черепичным крышам, отражался от сверкающих окон, взлетал к поднебесью и, соскользнув с заснеженных склонов гор, проникал в сердца. И, казалось, что будто и в костеле отдается этот тягучий, легкий, заунывный и светлый звон, усиливаясь в серебряных трубах органа.

Люди шли к костелу. Слышалась украинская, русская, польская речь. На лицах не было печали. Улыбки, возбужденный говор. И, может быть, тихая грусть об ушедших близких. Об утерянных в кровавой пасти войны. О любимых и родных. Об исчезнувших в ветреных изломах Карпатских гор.

Там, где Игнат ночевал, ему вопросов не задавали. Это была явка. Там жили люди атамана. Правда, в отряде командира не называли атаманом. Вороной не любил этого. Пан командир или господин командир. Он не был привередлив, как покойный капитан. И только иногда, за глаза, говорили: «пан атаман». Вороного боялись. Он был очень умен, крайне сдержан и вежлив. И жесток. Застрелить или повесить для него было обычным, даже пустяковым делом.

Игната он приблизил к себе. Точнее, держал на глазах. Игнату было поручено проверять и организовывать наружную службу, охрану лагеря. Но он подчинялся тому самому ОУНовцу, что его задержал в первый день на дороге. Тот командовал всей охраной лагеря. В отряде было еще три лесных избы и множество пещер и землянок, оборудованных для жилья. Так что люди были разбросаны по всему Мертвому ущелью, и сосчитать силы банды оказалось не просто. Хотя оповещение и сбор по сигналу были отлажены, и готовность к бою составляла всего несколько минут.

Игнат прошел в храм и сел на скамью. Надо было высмотреть ксендза, когда тот уйдет с кафедры к себе в заднюю комнату. А пока он еще на кафедру и не выходил. И еще, нельзя перепутать: другой ксендз не был связан с бандой. Он вообще отвергал кровопролитие, будучи истинным христианином. Бандитов называл богоотступниками. Равно, как и энкэвэдэшни-ков, которые уже после войны постреляли здесь немало невинных людей. Притом он с кафедры проклинал фашистов и благословлял Красную Армию, как армию-освободительницу. Но власть советскую не благословлял и, видимо, не воспринимал. Вот такой сложный человек возглавлял этот собор, пользовался большой популярностью в народе и даже уважением со стороны Вороного. Убийца очень почитал настоятеля.

Как-то пришли командиры рот к атаману с предложением убрать этого ксендза. Уж очень он им мешал. И не только тем, что осуждал бандитов и благословлял красноармейцев. Но главное — требовал ревностного исполнения службы от второго ксендза. А у того было много дел с бандой — через него осуществлялся один из каналов связи. А ксендз-идеалист мешал. Он, конечно, подозревал своего помощника в связях с богоотступниками, презирая его за это, но внешне был вежливо сух и официален. А требовал по полной мере.

Когда об этом предложении доложили Вороному, он побледнел. Зная его крутой нрав, четыре командира рот пожалели о своем приходе.

Всего рот в банде было девять — по пятьдесят-шестьдесят человек. Атаман не любил крупных подразделений. Мелкие легче держать в железной руке.

И вот из девяти ротных с этим предложением явились четверо. Увидев такую реакцию командира, они поняли, что в этот момент жизнь их не стоит ни гроша. Сейчас он может позвонить в колокольчик, вмиг появятся адъютант и два охранника с автоматами, всегда дежурившие у его дверей. И через две минуты — не позднее — все четверо ротных станут покойниками.

Но Вороной с минуту помолчал, потом спокойно и вежливо посоветовал ротным больше таких предложений не вносить. И еще посоветовал им уважать христианскую религию и католическую церковь и почитать ее служителей. С тем и отпустил. Они вышли мокрые от холодного пота, хотя в штабе жарко не было. Их, пожалуй, спасло то, что разговор шел о религии, о христианстве. Это, видимо, заставило атамана сдержать гнев. Он чтил бога и любил говорить, что воюет за поруганную веру.

Нужный Игнату ксендз сегодня должен был читать с кафедры; он был намного моложе своего настоятеля, и его просто было отличить, не зная в лицо.

Когда он встал за кафедру и нараспев начал проповедь, разведчик уже не сомневался, что это именно тот, кто ему нужен. Розовое, гладкое, холеное лицо тридцатилетнего ксендза было одновременно возбуждено и спокойно.

Слова его проповеди, непонятной Игнату, слова чужой незнакомой речи несли звуковой смысл. Едва сорвавшись с языка проповедника, они тотчас устремлялись вверх, троились, множились, усиливались и, уже разросшись до гула, метались по высоченным сводам древнего готического собора, призывая к чему-то неизвестному, предостерегая от чего-то неведомого, но страшного.

Ксендз закончил проповедь и сошел с кафедры. Благословил зал. Игнат, чтобы не плутать в поисках ксендза, сразу последовал за ним следом. Едва за католическим священником закрылась дверь, разведчик постучал.

— Войдите!

Молодой ксендз был в комнате один, вполоборота стоя к вошедшему, он разглядывал его.

— Извините, святой отец, я хотел бы у вас исповедаться, узнать, как жить дальше в это трудное время.

— Я помогу вам, сын мой. Исповедь очищает и возвышает нас.

Это был точный ответ на пароль. Теперь Игнат ждал, что сообщит ему ксендз. И тот не замедлил:

— Передайте пану хозяину, что Леся вчера умерла. Похороны послезавтра возле гостиницы «Карпаты» в два часа пополудни. Запомнили?

— Запомнил.

— Надо передать слово в слово. Тогда он поймет.

— Передам, не беспокойтесь, святой отец.

— И еще передайте ему вот этот молитвенник.

— Прощайте, святой отец.

— Благослови тебя бог, сын мой.

Когда разведчик шел через зал к выходу, заиграл соборный орган. Звуки, густые, сочные, звенящие и гудящие, трепещущие и тягучие, заполнили храм от пола и до самых высот темных сводов. Казалось, они пронизывали насквозь и сердце и душу Игната. И вдруг, охваченный тревогой и волнением, он снова увидел взглядом памяти пожар сорок первого, расстрелянных близких: мать, сестру, братьев... Увидел их живыми, еще за минуту до того, как пуля фашиста оборвет их жизнь. И вспомнил отца, о котором знал только, что тот пропал без вести где-то на Украине в сорок четвертом.

Орган рвал душу. Разведчик торопился уйти от пророчески гудящего собора. Но звуки органа, всеобъемлющие и всесильные, настигали и настигали его.

5. НЕ ГУБИ ДУШУ ЗРЯ

До вечера Игнат пытался разгадать, что означают похороны Леси. Он знал характер такого шифра и предполагал, что Леси, естественно, никакой нет, и, уж во всяком случае, она не умерла. Главное — похороны. Тут точно названы место и время. Значит, Вороной готовит какую-то акцию, и ксендз сообщил ему место и время. Какую акцию? Как можно помешать? Чтобы помешать, надо знать, о чем идет речь. Сам он пойти туда не может, сегодня же вечером надо возвращаться в банду. Да и если бы остался в городе, все равно там и близко появляться нельзя. «Свои» сразу опознают, доложат Вороному. И тогда дело — труба. Хозяин очень подозрителен. Правда, он довольно алчен и очень заинтересовался делом с сокровищами Файта. Но подозрительность может победить. В общем, надо попробовать разузнать. Может, кто-то в банде сболтнет?

Вороной Игнату не доверял. Он вообще не доверял никому. Но в Игнате был уверен. Раз уж тот сообщил ему про сокровища, то какой смысл теперь смываться? Логика — это то единственное, чему верил атаман. Потому и отпустил его в город с заданием. С одной сто- роны, надо в деле понемногу проверять, с другой — подразнить человека волей, вдруг что-то новенькое в нем проявится? На всякий случай с Игнатом отправили напарника, поручив тому за ним наблюдать и не спускать с него глаз. Это был как раз тот черноволосый в шинели без ремня. Звали его Касим.

С первых же шагов после выхода из" расположения банды Касим страдал. Он отставал от Игната, все время заговаривал с ним, наконец решился.

— Игнат, я хочу тебе сказать, что я за тобой наблюдать не собираюсь. Мне поручено, ты, наверно, догадываешься, но я и не собираюсь, и не хочу. Иди куда

хошь, на меня не обращай внимания. Я ведь знаю,

что и трое таких, как я, тебе не помеха. Так что, если

надумаешь уходить, не губи мою душу зря. Не охраняю

я тебя.

— Да ладно, Касим. Не бойся ты. И уходить я не собираюсь. Удобно мне у Вороного. Доволен я этой службой. К Советам мне все равно нельзя, а за границу и далеко, да и золотишка нет. Так что не бойся. А в городе можешь гулять. Если спросят, скажу, что был со мной, как тень.

— Не выдашь, точно?

— Не выдам.

И черноволосый Касим увидел во взгляде Игната что-то такое, что убеждало до последней точки: не выдаст.

— Вот и хорошо, что договорились. — Касим заметно повеселел и успокоился.

Теперь, собираясь обратно в Мертвое ущелье, разведчик помнил, что условились они с Касимом встретиться на углу улиц Франко и Лесной в девять часов вечера. Касим уговаривал возвращаться засветло (боялся Игната), но разведчик настоял, сказав, что хочет посмотреть город. Игнат должен был побывать в парке, проверить есть ли ответ. Если есть — забрать.

Дело в том, что он должен был вложить (и вложил) патрон с шифровкой пулей наружу. А ответ должен быть наоборот — пулей внутрь, наружу тыльной частью гильзы, капсюлем. Если еще не взяли, значит — пуля наружу. Сегодня вечером — условленное время.

Он шел по городу, который менялся на глазах. Наступали сумерки, и с каждой минутой толпы на улицах буквально таяли. Еще полчаса назад улицы были полны народа, сейчас уже потоки людей поредели, едва осталась четверть, а еще через двадцать минут останутся отдельные прохожие, и вскоре город опустеет совсем. Будто бы с тьмой опускается на землю пустота.

Странное чувство опасности испытывает Игнат в этих краях, в Карпатах. Такого не было у него на фронте. Будто кто-то все время целится ему в спину. Хочется прыгнуть в сторону, выдернуть «парабеллум» и пристрелить преследователя. Однако он наверняка знает, что никого сзади нет. Он проверяется каждый квартал. И хотя он сам — уже в банде Вороного, хотя знает врагов в лицо, но никак не может избавиться от этого стойкого чувства опасности за спиной.

Вороной... Что это все-таки? Фамилия или кличка? Никто не знает даже в отряде. Игнат уже месяц там, знаком почти со всеми. Со многими горилку пил, обо всем треплются пьяные. Правда, упоминать атамана и в трезвом, и в пьяном виде опасаются. Но про имя его не знают. Это уж точно. И вообще о нем никто ничего не знает. Известно только, что первым он явился в это Мертвое ущелье.

До того никто не решался обосноваться там. Ни один из бандеровцев. Страшные вещи рассказывались в народе. И если приходилось проезжать через ущелье, то только днем. Все видели, что и зимой и летом деревья снизу до метра-полутора как бы обожжены, стволы красновато-коричневые. И клены, и дубы, и сосны, и ели. Налет на них какой-то пугающий. Но живут, не сохнут. А по ночам огни ходят по долине. Синие, голубовато-зеленые. То вспыхивает это холодное свечение, то исчезает. Жуть. Никто туда не шел.

А Вороной поселился. Землянку себе вырыл. Потом к нему люди пошли. А скольких он загубил! И красных, и своих же тоже. Чуть что не по нему — к стенке. Свирепый мужик. Но грамотный и вежливый. Потому и боятся его люди. Очень боятся. Обо всем этом Игнат уже знал.

Ему, как и всем, было тревожно в этом ущелье. Зимой или летом в ночном лесу он всегда испытывал радость. Но не в Мертвом ущелье. Он чувствовал запах этих газов, как и в первый раз, но уже как будто привык к этому запаху. Точнее притерпелся. Другие ничего не ощущали. Свечение видели, запахов не чуяли. Видимо, этот дух был слабым.

Разведчика тревожило то обстоятельство, что звери не заходили в ущелье. Ни кабаны, ни олени, ни волки. Вокруг ущелья, в горах — полно звериных следов. И копытные бродят табунами, и волки — стаями, и медведи и теплое время шастают. А в Мертвом ущелье — ни одного следа. Боятся его звери, обходят стороной. Свечение их пугает, запах или еще что? Неизвестно. Но обходят они. Может, эти газы ядовиты? Может быть. Но что делать? До весны придется здесь куковать Игнату. Пока банду не ликвидируешь, никуда отсюда не уйдешь. Такая уж работа разведчика. Но ведь никто здесь не умер от болезни из людей Вороного. От пули умирали, это верно. Но причем тут ущелье с газами? Пуля, она везде пуля! Но от болезни какой-нибудь неизвестной, от живота или от сердца не умирал никто. Это точно известно. А отряд здесь базируется уже больше двух лет — с середины сорок пятого. Так что, может, и ничего. Да нет, не боится он смерти, не боится! Просто очень уж хочется ему и на месте родной деревни побывать, и в тайгу архангельскую вернуться...

Снега там сейчас глубокие и море уже встало. Как там Хромой? Уже не одну стаю выучил и пустил по свету. Свидеться бы с ним. Жив ли? Может, убили. А пес, Помор,— в Архангельске. Отдал его Игнат одной старой женщине. Сохранила ли она пса? Служил он верно своему хозяину. Как он тогда оскалился на волка, лишь бы к телу старого охотника не подпустить. Крепкий характер у пса. Надежный.

Раздумья разведчика прервало появление изгороди городского парка. Недавно сгустившаяся тьма завладела городом, улицами, площадями, аллеями парка. Теперь размышлять о постороннем или о чем-то другом, кроме задания, нельзя. Это отвлекает. Надо быть предельно собранным и сосредоточенным.

Он не спеша вошел в парк, сел на скамью, поддел ногтем пробку и вынул. Патрон брали. Он лежал пулей внутрь. Значит, Хохлов здесь. Значит, все будет в порядке.

Он достал патрон, вынул из кармана винтовочную обойму. На ходу извлек из нее один патрон, зашвырнул его в снег подальше. Вместо него вставил в обойму пятый патрон с посланием. Сейчас негде прочитать, да и ключ-книжка — там, в отряде. И если кто вдруг увидит в его кармане винтовочную обойму, это никого не удивит. Винтовок в банде полно. А один патрон в кармане вдруг да вызовет у кого какие-то мысли? Но это так, на всякий случай. Зная его, вряд ли кто посмеет заглянуть в карман его гимнастерки. Даже во время сна он все слышит и чует, как зверь.

Разведчик вышел из парка. Конечно, можно было условиться и посещать тайник днем. Народу там много в светлое время, и можно вполне незаметно все сделать. Но все-таки надежней во тьме. Особенно для Игната. К нему во тьме незаметно не подберешься. А тьма сегодня такая, что со стороны даже скамеек не видно. Кто куда пошел по парку и на какую скамейку сел, и сел ли вообще — тоже не видно. Тьма одна.

Надо было торопиться на встречу с Касимом, и разведчик ускорил шаг. Но один вопрос не давал покоя: что же все-таки означают «похороны Леси»? Ответа на вопрос не было.

6. ГОСТИНИЦА «КАРПАТЫ»

Хохлов не сразу уехал. Что-то беспокоило его, не лежала душа торопить свой отъезд. В Москве ему дали свободу действий: смотри сам, действуй по обстоятельствам. И он решил побыть несколько дней, ознакомиться поглубже с обстановкой, в которой работает его разведчик и фронтовой друг.

Весь следующий день, после памятного вечера с побегом от патруля, он изучал город. Исходил его вдоль и поперек, но весь осмотреть не успел. Знакомился он, конечно, не с достопримечательностями. Исторические места его тоже не занимали. Не до этого. Он изучил состав жителей по кварталам и районам. Где, в основном, рабочие, где ремесленники, торгаши с рынка. Узнал, где польский район, обследовал все храмы, выяснил, какие районы считают бандитскими. Все в толкучке, с шутками да с махоркой, между делом да между прочим. С самого рассвета и до темноты. Подвел итог, выяснилось — не освоил и пятой части города. Правда, он и не рассчитывал все успеть за день. Но, однако, не думал, что здесь такая сложная обстановка. И люди все разные: по национальности, по политическим симпатиям или убеждениям, по имущественному положению, по вере. Такое лоскутное одеяло. И тут еще под боком многочисленные банды. В такой пестроте пойди выяви людей в городе, кто поддерживает бандитов. Не тут-то было! И оружия в Выжгороде — у каждого второго припрятано. А у кого и по две-три единицы. Даже пулеметы есть наверняка. Сегодня Хохлову на рынке дважды пистолет предлагали. Сначала «браунинг» 7,65 миллиметровый, 2-й номер, а потом одна дама наган предложила за небольшую сумму. Вот такие дела.

Крепко задумался Станислав Иванович. Чуть свет ушел снова город познавать. К обеду вернулся в гостиницу, пообедал в ресторане «Карпаты», в том же здании. Вчера в беготне бутербродом обошелся, но сегодня обед был необходим. Мужик-то здоровый, еда хоть иногда, но требуется. Только вышел из ресторана, как судьба подкинула ему «веселенький» сюрприз.

Он не пошел в номер, делать там нечего, а сразу двинулся на работу, осваивать город. Из ресторана был выход в гостиницу и на улицу. Он вышел на улицу. И в этот самый момент, в пятнадцати метрах от него, к гостинице подкатила черная «эмка».

Еще когда она подруливала, буквально за десять секунд до этого, в момент выхода из ресторана Хохлов сразу засек четверых молодых дюжих парней, гулявших возле гостиницы попарно. Он только отметил, что эти парни здесь неспроста. В полушубках двое, двое в широких пальто. Одежда, под которой легко можно спрятать автоматы. Лица настороженные. Все это он охватил взглядом и отметил вмиг.

«Эмка» еще только притормаживала, а парни уже выхватили автоматы. Тут Хохлов не ошибся. И успел использовать время. Догадка и наблюдательность дали ему лишние секунды.

Он выдернул «парабеллум» раньше их. Они еще торопливо распахивали пальто и полушубки, а он, ожидавший этого, уже выхватил пистолет.

Двоих из них он убил двумя точными выстрелами. И в следующую секунду прыжком упал в сторону, перекатившись по мостовой. Только так можно было уйти от автоматной очереди, которая прогремела над ним. Пули посекли стену гостиницы, и на заснеженный тротуар посыпалась штукатурка.

В это время другой в полушубке длинной очередью прошил машину, Станислав Иванович дважды выстрелил лежа, снова молниеносно перекатился, вскочил и прыгнул за угол дома. Пули из бандитского «шмайссера» посекли угол дома, за который метнулся разведчик. Он снова из-за угла выстрелил.

Третий бандит лежал на земле, сваленный пулей Хохлова. Последний полосовал по стенке короткими очередями, не давая разведчику высунуться. Этот парень, видя свои потери, видимо, сообразил, с кем имеет дело. Короткой очередью он пришил своего раненого, чтобы не оставлять языка, и рванул к ближайшему углу гостиницы, противоположному от Хохлова. Парню надо было проскочить всего три метра, чтобы оказаться за углом дома. Близко. Потому он и решил бежать. Спиной к противнику далеко не пробежишь, а пятиться еще опасней: мало ли кто уже бежит сюда на выстрелы. Три метра, всего-то, может, две секунды...

Но Хохлов не дал ему этих секунд. По звуку очереди разведчик понял, что бандит добивает своего. После этого вскинет взгляд и дуло «шмайссера» на угол, за которым он, Хохлов, прячется, затем повернется и прыгнет к спасительному повороту.

Интуитивно разведчик высчитал эти секунды. Сколько таких молниеносных схваток было на фронте, когда он вдвоем с Игнатом или с другим помощником укладывал пятерых или шестерых эсэсовцев с автоматами. Сколько было... Не сосчитать.

Он всадил парню пулю между лопаток, когда тот был уже у самого поворота. Поспешил Хохлов. Четвертый был тоже убит наповал.

Через несколько минут у гостиницы собрался народ, прибежали военный патруль, милиция, подъехал комендантский «виллис».

Станислав Иванович убрал «парабеллум», поднялся в гостиницу. Было кому заняться трупами.

Прошел час, и он уже сидел в местном отделе военной контрразведки и беседовал с моложавым подполковником в штатском — начальником отдела.

В «эмке» в гостиницу привезли с военного аэродрома прилетевшего из Киева ответственного работника ЦК КП(б)У. Он прилетел как раз для того, чтобы «мобилизовать город и район, активизировать борьбу с бандитами». Так было сформулировано в очередном постановлении ЦК Украины.

О его прилете знали немногие. Лучшая охрана — отсутствие рекламы. Но, оказывается, те, кому надо, узнали.

О цековце знали секретарь горкома и шифровальщик. И еще начальник отдела НКВД и подполковник Пронюшкин — военная контрразведка, у которого Хохлов сейчас сидел. Обоих информировал секретарь горкома и предупредил, что информирует только их. По дороге машину с гостем подстраховали: с аэродрома до города ее сопровождал бронетранспортер. Но в городе такое сопровождение вызывало обычно всякие толки. Этого не хотелось никому, киевлянину в первую очередь. И он потребовал, чтобы в город бронетранспортер не въезжал.

От кого информация попала к бандитам?

Действительно ли секретарь никому, кроме двоих, ничего не говорил? А может быть, сам гость еще кому-то звонил из Киева? Этого проверить было нельзя. Секретарь горкома встречал цековца, был в машине. И он, и работник ЦК, и шофер-охранник — все трое были убиты одной очередью.

Правда, киевлянин еще несколько минут жил, и, когда к нему подбежали, прохрипел одно слово:

— Грицько...

И умер.

Может быть, он звонил какому-то Грицько? Это надо было выяснить. Выяснить предстояло многое. И Пронюшкин очень обрадовался, когда узнал, что Хохлов хочет заняться этим делом.

Станислав Иванович позвонил от него в Москву, рассказал о случившемся, попросил разрешения остаться на две или три недели. Ему разрешили.

Пронюшкину Хохлов объяснил, что прибыл с заданием исподволь выяснить обстановку, при необходимости — задержаться. Пронюшкин согласился и не подал виду, что не поверил. Конечно же, этот Хохлов не зря там был. Подкараулил и один уложил четверых с автоматами. Не шутка. А что убили наших, тут мы, а не Хохлов, виноваты. Видимо, надо ему было одному быть. Наверно, уж была причина. А один он сделал больше, чем предположить можно. Ну понятно, опытный разведчик-фронтовик. Нет, конечно, он здесь не случайно. Таких просто для выяснения обстановки, без специального задания не присылают. Вот тут Пронюшкин не ошибался. Ни в разговоре с Москвой, ни с подполковником Пронюшкиным Станислав Иванович и намеком не упомянул ни о чем, связанном с Игнатом, с его операцией. В Москве это поняли без объяснений.

Часть 4. МЕРТВОЕ УЩЕЛЬЕ

1. СУДЬБА ПОЛЬСКОГО КАПИТАНА

Игнат выбрался из сугроба, отряхнулся, протер снегом лицо. Затем тщательно и глубоко, вдалеке от места отдыха, закопал в снегу парашют. Позавтракал консервами, согрел чай на спиртовке и собрался в дорогу.

«Шмайссер» висел за спиной, в кобуре — под меховой курткой — «парабеллум», еще в потайном кармане — «вальтер». Шесть гранат: две «лимонки» и четыре немецких — с длинными деревянным ручками. Ну и, конечно, два ножа: один — на поясе, а другой — в тайничке под курткой, сзади. Вся одежда — немецкая: меховая куртка, брюки, десантная шапочка с отворотами на застежках, сапоги, даже белье. Здесь это было необходимо. Кокарды на шапке и других знаков различия, естественно, не было. Война уже давно кончилась, шел декабрь тысяча девятьсот сорок седьмого года.

Утро выдалось чистое, светлое и казалось не очень морозным — не было ветра. Большое, желтое, багровеющее по краям солнце, медленно поднималось из-за хребта, высвечивая вишневым цветом заснеженные зубцы гор. Оно пробуждало утонувшие в сугробах сосняки и густые смешанные леса, где голые клены и рябины жались от холода к невозмутимым пихтам, елям, голым, но несокрушимым дубам.

Его выбросили ночью. Здесь, в этих горах, где полновластно царствовали банды, парашют мог «засветить» его. Никто не должен знать о его выброске. Он пришел сюда и все. Пришел одному ему ведомыми путями. В общем, легенда была. Как будто надежная.

Встреч с бандитами надо было искать в районе Мертвого ущелья. Там, по данным нашей контрразведки, находились их база или базы.

Однако спешить нельзя было. Ясный день и безметельная ночь сохраняли его следы, и те, кого он искал, могли по следу прийти к месту его выброски. Там следы обрывались, и было ясно, что он «прилетел». Даже если бы и не нашли парашют. Да и парашют очень легко найти. Опять же — по следам.

Игнат вслушивался в тревожную тишину горного леса и не спеша шел на лыжах. Пока — никаких признаков человека. Но зато немало следов звериных.

Вот прошел небольшой табун кабанов, через километр — встретился след оленя. И всюду — волчьи следы. Здесь немало волков. Это для Игната всегда хороший признак.

Другого десантника нельзя сбросить ночью. То есть, можно, но очень опасно: лес, горы, вполне вероятно получить травму при приземлении. Но Игнату тьма была союзницей.

Продуктов взял на четыре дня. Если растянуть — хватит на неделю.

Карты с собой Игнат не взял — выучил ее наизусть. До Мертвого ущелья оставалось часа два пути, и он решил больше к нему не приближаться. Надо было ждать снегопада.

Снег пошел только на другой день к вечеру, так что пришлось еще раз переночевать в сугробе до встречи с бандеровцами. Но так оно и лучше. Все-таки после двух таких ночевок у него будет помятый вид, что весьма кстати.

По снежной целине на поиск к Мертвому ущелью Игнат двинулся незадолго до рассвета. Однако еще было совсем темно, и его не могли заметить. Если только — услышать, но это — исключалось. Он шел бесшумно.

Когда он спустился в Мертвое ущелье, оно поразило его. Даже ему, лесному человеку, стало жутковато. До двух метров от земли, в полной темноте, светились на склонах стволы елей и сосен. Их голубое призрачное сияние то исчезало, то возникало снова. Игната предупредили об этом странном явлении, рассказали о страшных легендах, связанных с ущельем. Предполагалось, что в нем выделяются какие-то газы, быть может, опасные.

Снег продолжал падать, поземка крутилась и свистела, змеясь по склонам. Потому и решил он обследовать ущелье — следов не найдут. Уже с рассветом их не будет.

На одном из склонов, поросшем старым сосняком, разведчик уловил запах дыма. Такой слабый, что даже Игнат его едва ощутил. Игнат пошел на запах, через километр обнаружил источник: дыма фактически не было, им только попахивало. Его источало отверстие в земле, на крутом склоне, похожее на дверной проем, но раза в полтора меньше — туда можно войти только согнувшись. Метров с пятидесяти Игнат долго и напряженно смотрел туда и все-таки различил в глубине проема сидящего с оружием человека. Тот сидел боком, держа на коленях автомат или карабин — точно никак не разглядеть. «Вот, значит, где их лежбище, или одно из них. Ладно. Теперь знаю...»

Он разыскал проезжую дорогу, что проходила по дну ущелья, и с самыми первыми бликами рассвета двинулся по этой дороге через ущелье, которое тянулось километров на пять.

И здесь с первых шагов уловил юн запах светящихся газов. Поначалу запах был слабым, да и все его внимание привлекало свечение. Но запах не проходил. Он то слабел, то усиливался, но не исчезал. Неприятный, но терпимый, чуть тухловатый запах...

Светало. Через двадцать минут скольжения на лыжах по дороге Игнат звериным чутьем уловил, что за ним наблюдают. Через минуту его громко окликнули:

— Эй, ты! — крикнул хриплый раздраженный голос,— стой!

Разведчик слышал, как щелкнул затвор «шмайссера».

Он остановился, выжидательно глядя в сторону выкрика.

Из лесочка, нависающего над дорогой, спустились двое. Один был в длинной нашей офицерской шинели без ремня, другой — в черных куртке и брюках ОУНовца и шапке такой же почти, как у Игната, только черного цвета. У обоих одежда без знаков различия и сильно поношенная. Тот, что в шинели, был без шапки, густая жесткая черная шевелюра заменяла ее.

Подошли, держа Игната под дулами автоматов. Затем черноволосый шагнул к нему вплотную, а второй — ОУНовец — настороженно уставил на разведчика злобный взгляд и ствол своего «шмайссера».

Черноволосый обыскал, причем очень грамотно, и взял все оружие. Все, кроме одного ножа,— не нашел. Когда обнаружил чисто спрятанный «вальтер», произнес: «Ого!», но больше ничего не сказал.

— Иди! — буркнул ОУНовец, ткнул Игната дулом в спину, и черноволосый тоже вскинул автомат.

Игната повели прямо к проему, который он высмотрел ночью. Часовой у входа встал, отдавая честь, ОУНовец кивнул в ответ — он был, видимо, старшим по положению.

Пять шагов по узкому подземелью и Игнат оказался в небольшой землянке, точнее пещере. На табуретке за столом сидел узколицый усатый человек в кителе польского капитана. На столе и на полках горели три толстые стеариновые свечи. Сбоку была самодельная затворенная деревянная дверь, ведущая, видимо, в другое помещение.

— Кто такой? Что здесь шляешься? — голос поляка был резким, пронзительным, тон его обращения был похож не на вопрос, а на обвинение. По тону капитана Игнат почувствовал, что этот нервный может его вообще расстрелять без всяких вопросов и ответов.

Игнат несколько секунд помолчал, затем негромко и спокойно сказал:

— Я бы хотел говорить с самым главным у вас, с командиром, господин капитан.

— А я что тебе, не командир? Пся крев!

— Если вы, господин капитан...

— Говори: пан капитан!

— Если вы, пан капитан, самый главный, то вы и нужны мне.

— А у тебя что, к нам — ультиматум? Почему тебе нужен самый главный? От кого ты?

Голос капитана стал тихим и вкрадчивым, и разведчик еще более ощутил близкую опасность.

— У меня не ультиматум. Но предложение есть. Думаю, оно заинтересует вас. Я ни от кого, я от самого себя.

— Ах ты от самого себя? А кто ты такой, чтобы ставить условия? Принц уэльский? Или принц датский Гамлет? — капитан засмеялся,— пся крев, да я поручу допросить тебя сержанту и заранее прикажу после допроса расстрелять! — Он снова засмеялся.

— Пан капитан! — Это вмешался в разговор ОУНовец, он и черноволосый стояли поодаль,— может, подождем Вороного?

— Молчать! — Капитан вскочил, замер как истукан и деревянным голосом произнес, обращаясь к двоим своим помощникам. — Вам известно, что пан командир будет только завтра, но я уже сегодня разберусь с этим лазутчиком. На то я и его заместитель. И пра-а-шу не вмешиваться!

ОУНовец и черноволосый молча вытянулись. — Так какое у тебя предложение к нам?

— Я бы хотел о нем доложить командиру, пан капитан.

— Так, так... Значит, только пану командиру, говоришь?.. Так, так... А как ты сюда попал? Каким путем, я тебя спрашиваю, ты попал сюда? Может, тебя энкавэдэ с самолета сбросило? Отвечай!

— Я пришел пешком.

— Откуда?

— Последнее время воевал против русских в отряде Зарудного. В Карпатах.

— Знаю. Это около трехсот километров отсюда. Думаешь, нельзя проверить? Можно. Я проверю. А что проверять? И так ясно, что ты лазутчик! Не ты ли выдал Зарудного, сволочь?! Отвечай!

— Я был на базе, когда отряд окружили войска. Кто-то выдал. Но те, кто выдал, не вернулись в отряд.

— А ты знаешь, кто не вернулся?

— Знаю. Но их на задании было четыре группы. Всего двадцать пять человек. Кто-то из них.

— Врешь ты все, пся крев! Какое оружие вы у него взяли?

— «Шмайссер», «парабеллум», «вальтер», шесть гранат и нож.

— Хорошо обыскали?

— Так точно, пан капитан! Ничего больше нет.

— Вооружился ты крепко. Может, нас разгромить собирался? А?

— Я, пан капитан, со времен войны, как служил у немцев, привык с собой носить все это оружие. Всегда пригодится.

— Теперь тебе оно уже не пригодится! Кто тебя подослал? Отвечай, сволочь!

Капитан резким и неожиданным движением ударил Игната ногой в живот. Но для разведчика этот удар не был внезапным, он ждал этого или иного выпада и просто напряг брюшные мышцы. Удар не возымел действия: Игнат только чуть вздрогнул, хотя поляк бил изо всей силы.

Капитан на миг опешил, он ожидал, что пленник скорчится и рухнет, а тот почти не шелохнулся. Это задело его самолюбие и привело в неистовое бешенство. Он раскрыл рот, хотел что-то сказать, но от ярости задохнулся. Было ощущение, что он, как рыба без воды.

ОУНовец и черноволосый побледнели. Они боялись гнева капитана.

— Красная... русская... сволочь! Пся крев! Сучье племя! Брюхо у тебя крепкое? Проверим! — он торопливо открыл деревянную кобуру, висевшую у него через плечо на ремешке, и выдернул из нее «маузер».

Игнат рванул руку капитана с «маузером» на себя, чуть присел, поляк упал грудью на колено разведчику, и тот почти машинально выдернул свой потайной нож и всадил его капитану под левую лопатку. Еще через мгновение тело капитана валялось у стены, а Игнат стоял напротив двоих из банды, наведя на них капитанский «маузер». Другого выхода не было.

2. АТАМАН ВОРОНОЙ

Оба молча подняли руки. Игнат понимал, что за боковой дверью может оказаться десяток или больше бандитов, но не это главное. Он пришел сюда не за тем, чтобы порешить нескольких бандеровцев. У него совсем другая задача.

— Опустите руки, господа! Они растерянно опустили.

— Я никакой не красный, кто я такой, я сообщу вашему командиру, пану Вороному. Определите, господа, место, где я могу его подождать.

Он шагнул к ОУНовцу и подал ему рукояткой вперед «маузер».

— Что ж ты нашего капитана шлепнул? — ОУНовец смотрел строго, но с затаенной опаской. Ведь на их глазах невооруженный, тщательно обысканный пленный, как фокусник, извлек из воздуха нож и убил капитана, в руке которого был «маузер». Причем, все это произошло с такой быстротой, что они, если бы даже хотели, ничего не успели бы сделать.

ОУНовец навел «маузер» на Игната и сказал:

— Ладно, пойдем, я тебя отведу, там подождешь пана командира. — Он произнес все нарочито спокойным тоном, чтобы не раздражать этого незнакомца. Тот явно напугал обоих видавших виды бандитов. Тем более, он сам не сопротивляется, хочет ждать командира.

Его вывели из подземелья на склон, провели с полсотни шагов в узкий боковой овражек, и он увидел в конце овражка вырытый в земле капонир, и в нем — по виду вполне исправный немецкий бронетранспортер. За машиной в снегу был такой же вход в землю, как тот, куда его ввели вначале. Согнувшись, он прошел вслед за черноволосым. ОУНовец, уже с автоматом наизготовку, шел сзади, на всякий случай, шагах в десяти.

Его закрыли в подземную крохотную каталажку, где вместо пола — голая подмерзшая земля, а вместо двери — тяжелая деревянная решетка. Крепко сколоченная из толстых, в кулак толщиной, дубовых жердей коваными гвоздями, решетчатая дверь казалась неприступной. Но Игнат знал, что при необходимости может разломать ее. Сейчас ему этого не нужно было. Ему нужен был командир банды.

Через час пришел черноволосый в шинели без ремня вместе со своим старшим — ОУНовцем. Они принесли большую охапку сена. Нож у Игната не отобрали и больше его не обыскивали. Может, не хотели враждовать с ним — а вдруг он останется в их отряде? Как враг, он был очень опасен, это стало ясно обоим. А может, еще по какой причине. Но оставленный нож и охапка сена были хорошим признаком.

Игнат спрятал финку в тот же потайной карманчик, который свисал возле ноги и во время обыска, при нажатии на него легко уходил между ног сзади. Его невозможно было обнаружить при обыске. Тем более, что ощупывают всегда с боков и спереди. И никогда — сзади. Этот карманчик разведчик придумал сам.

Атаман банды был высоким, костистым, бородатым и рыжим. Он сидел за грубо сколоченным столом в военном, тоже польском, как у того капитана, кителе, но без погон. Рядом на столе лежала его конфедератка. Однако на фуражке кокарда была.

— Ну-с? Какое у вас ко мне дело, господин боевик? Или товарищ?

— Нет, не товарищ.

— Об этом потом. Какое дело, которое меня может заинтересовать?

Игнат знал о банде Вороного немногое. Знал, что она довольно многочисленна, двести или триста человек, может, больше. Предполагали, что все или почти все люди Вороного в Мертвом ущелье. Есть какая-то техника. Какая — никто не знал. Один бронетранспортер разведчик уже видел. Видел и грузовик — «студебеккер», когда проходил под конвоем из подземной каталажки сюда, в смешанный густой лес, в этот деревянный рубленый дом, в котором шел сейчас допрос. Дом, как подумал Игнат, принадлежал сезонным рабочим и был теперь оборудован под штаб.

Разведчик знал также, что и в городе у Вороного есть свои люди, сеть связи и оповещения. Выжгород — довольно большой, но в городе живет в людях страх перед гневом атамана Вороного. Знают, что он скор на расправу, что помнит добро, что всегда защитит сторонников и сочувствующих. Чего пока не может сделать городская власть — защитить от Вороного. Поэтому в городе никто, в том числе наше командование и контрразведка, ничего не знали про заброску Игната и вообще про него. Операция была задумана высшим командованием. Генерал из армейской разведки попросил Игната перед увольнением из армии провести эту сложнейшую и опасную операцию по просьбе контрразведки.

Углов поставил условие: чтобы операцией руководил Хохлов. Разыскали в военной разведке подполковника Хохлова Станислава Ивановича и прикомандировали к военной контрразведке — особому отделу — для руководства этой самой операцией. После чего Игнат дал согласие.

Сведения о банде и обо всем, что известно в этой связи, передали наверх, и там разведчик изучил их. Таких банд в Карпатах было несколько, они создавали серьезную угрозу для мирной, нормальной жизни края, но выявить их и уничтожить не получалось, потому что их поддерживало население. Не все, конечно. Но немалая часть. Так или иначе Игнат с головой оказался в этом горячем котле человеческих страстей, военной, политической, открытой и тайной смертельной борьбы.

— Я слушаю вас, господин боевик. Разведчик понимал, почему атаман банды называет его так странно. Вороной, конечно, в подробностях знал, как он убил капитана. Игнат обратил внимание, что, если капитан говорил по-русски с явным польским акцентом, подчеркивая звук «пше», то Вороной говорит чисто, грамотно, без малейшего польского, украинского или другого акцента. О самом командире банды в городе почти ничего не знали. Неизвестно было также — кличка или фамилия Вороной.

— У меня, господин командир, есть для вас сообщение и вместе с ним предложение.

— Сначала прошу вас представиться.

— Меня зовут Игнат Углов.

— Теперь говорите суть дела.

— В двухстах с небольшим километрах отсюда... — тут разведчик будто спохватился и обернулся на охранника, стоявшего у дверей,— господин командир... это бы надо сказать... с глазу на глаз.

Атаман кивнул, и охранник вышел.

— В двухстах с гаком километрах, за перевалом, в одном небольшом ущелье, я точно знаю место...

Разведчик видел, как загорелись огоньки интереса в полубезразличных до этого глазах атамана.

— ...Устроен тайник, совсем неглубоко, метра три надо копать. Там лежит контейнер с драгоценностями. Бриллианты, золото, жемчуг, валюта в долларах и английских фунтах. Всего на сумму около трех миллионов бывших рейхсмарок, по курсу еще сорок третьего года.

— Откуда у вас эти сведения?

— Я работал в Киеве в отделе абвера и был прикомандирован на несколько недель к разведке из ведомства Гиммлера, к штандартенфюреру Файту. Он занимался экспроприацией и сбором ценностей для рейха на оккупированных территориях. И когда он уже был уверен, что война проиграна, он присвоил собранные сокровища. Специально, как я думаю, накапливал, а потом спрятал их и следом исчез сам. Но забрать пока не успел.

— Когда вы работали у него?

— В конце сорок четвертого.

— Когда устроен тайник и вложен контейнер?

— Как раз в это время, когда я работал у Файта. — Чем вы там занимались?

— Я обучал его агентов приемам рукопашного боя, бесшумному хождению в лесу, преследованию, уходу от преследования, разбору и распознанию следов и так далее в этом роде.

— Я так и думал, господин боевик, что вы специалист в этой области. Уж очень вы ловко убрали моего заместителя. Кстати, вы знаете, что вам за это полагается петля?

— Знаю. Но у меня не было выхода. Он хотел меня застрелить. А я должен был сообщить вам то, что сейчас сообщил.

— Из любви ко мне?

— Конечно, нет. Мне нужна помощь в этом деле. Одному мне не справиться. Нужен сильный компаньон.

— Условия?

— Десять процентов.

— Вам?

— Конечно. Я же трезвый человек.

— Хорошо.

— Но мне нужны гарантии, господин командир.

— Гарантии будут. Об этом поговорим позже. Позже поговорим и подробнее о том, как вам удалось заполучить данные о кладе. Вы что, были на месте во время захоронения контейнера?

— Нет, конечно. Иначе я был бы захоронен там неподалеку. Делали это в декабре. Около десятка солдат долбили мерзлую землю, вырыли две ямы. Потом, когда они все закончили, в одну из ям захоронили контейнер, а солдат здесь же перестреляли и закопали во второй яме. Акцию осуществили два шарфюрера СС, их уже по дороге застрелил и выбросил из машины адъютант Файта.

— Как же об этом узнали вы?

— Ошибка штандартенфюрера в том, что он ликвидировал адъютанта через двое суток после акции с захоронением контейнера. Адъютант был моим другом, я когда-то спас ему жизнь. Мы с ним напились в тот самый вечер после акции, и он намекнул на расстрелы. Я все понял и сразу же разыскал у него, спящего, документ о захоронении, опись, приметы места и карту; Мы пили в СД, у него в кабинете. Файт, старый, толстый и ленивый, все поручал адъютанту, брал только готовые результаты. А тот все данные свел воедино, в одну маленькую бумажку, отдал ее шефу, чем и подписал себе приговор.

— Так... Понятно.

— А вы уверены, что все на месте?

— Уверен.

— Почему?

— Я осенью, этой осенью проверял. Кроме того, по непроверенным данным, Файт погиб в сорок пятом.

— Почему вы не взяли клад осенью, когда проверяли?

— Там работали лесорубы, буквально рядом с местом захоронения контейнера. Я поговорил с ними, как будто хотел наняться, и выяснил,- что они закончат дело в декабре и перейдут на другой, далекий от того места участок.

— Когда же вы думаете, надо наведаться туда?

— Думаю, ранней весной, едва оттает. Зимой надо много людей. Да и через перевал зимой не перейти. Лед, мороз, ветры — можно погибнуть. Да еще на подступах к перевалу могут быть пограничники. Потому что зимой — всего одна тропа и та трудная. А летом и весной десятки троп.

— Тут вы правы. Хорошо. К этому разговору мы еще вернемся. А теперь назовите мне ущелье, которое вы не назвали.

Игнат подошел к атаману, наклонился и шепнул на ухо название.

Тот кивнул. Соглашение было достигнуто.

3. ТАЙНИК

Городской парк Выжгорода был заметен снегом. Только прибраны узенькие дорожки на аллеях да площадки перед несколькими скамейками.

Боковая скамейка в конце аллеи была новая, хотя внешне ничем не отличалась от старых. Такая же выгоревшая краска, в одном месте треснувшая рейка. То есть, краска новая, но выглядит как выгоревшая. Внешне — не отличишь. И зачем так делают? Только недели две назад ее куда-то увозили рабочие, временно заменили другой скамейкой, точно такой же. Потом вскоре, может на другой день, привезли и поставили на место. А временную увезли.

День сегодня стоял пасмурный, слегка шел снег. Высокий широкоплечий молодой человек в немецкой меховой куртке без шапки, со светлыми русыми волосами, держа руки в карманах куртки, сел на эту самую скамейку, с правого ее края. Посидел минут пять, отдыхая и наслаждаясь холодными нежными снежинками, тающими на лице. Потом встал и не спеша пошел прочь из парка. Это был Игнат Углов.

Спустя два часа на ту же скамейку, на то же самое место присел другой мужчина в армейской ушанке без кокарды или звезды и в полушубке черного цвета. Правой рукой, пошарив в торце скамейки прямо у своего бедра, он извлек из тайничка, выдолбленного в рейке сиденья, винтовочный патрон. Рейки эти толстые, вроде узких брусьев, и патрон был удобно и надежно упрятан. Осторожность проявляли особую. Никто в Выжгороде не знал о приезде подполковника Хохлова. В гостинице проживал снабженец Хохлов Станислав Иванович. Он зашел на мебельную фабрику, отметил командировку и вернулся к себе в номер.

Рабочие не знали, зачем им надо возить скамейку туда и обратно. Они ворчали, считая начальство дураками, которым все не нравится. Сначала — замени, потом что-то не понравилось — снова меняй. Покрасили, оказывается. И только один человек, бывший фронтовик разведчик, получил из Киева задание оформиться в мастерскую парка на несколько дней, и, когда привезут скамейку, выдолбить отверстие и сделать деревянную пробку-заглушку. Для чего? Он тоже, конечно, не знал.

Станислав Иванович заперся в номере на ключ, зашторил окно, погасил верхний свет, сел за тумбочку, зажег ночничок.

Извлек из патрона пулю, вынул рулончик папиросной бумаги с четкими колонками цифр. Достал книгу-ключ: томик стихов Тараса Шевченко на русском языке. Занялся расшифровкой.

Игнат писал: «Приняли нормально. Работаю вместе с Ним. Рядом. Вариант двенадцать он принял. В феврале готовится акция на продовольственных складах города. Замешан зам. директора Шурыга. Это Его человек. Но брать его сейчас нельзя. Только после моего сигнала. Численность Его отряда определить трудно. В горах триста-четыреста человек. И еще немало в городе. Выясняю. Иду на контакт с подпольем. Связь через младшего ксендза в главном соборе. Серый».

Станислав Иванович сочинил и зашифровал ответ. Аккуратно переписал на новый листок папиросной бумаги, свернул и уложил в гильзу, вставил пулю на место. Патрон к отправке был готов.

Хохлов надел черный полушубок, поправил под мышкой кобуру с «парабеллумом», ему пока разрешали иметь кроме штатного «ТТ» нештатный пистолет, к которому привык на фронте. Нахлобучил шапку и вышел из гостиницы.

Поземка вытягивала вдоль улиц длинные шипящие шлейфы, они змеились, облизывая снежную бровку и наледь у края панели. Зима в Карпатах была суровая, и снега намело необычно много. Пришли ветры злые. Люди говорили — не к добру.

Человек в черном полушубке, прогуливаясь, шел по вечернему Выжгороду. Прохожих было немного. Прошла эйфория сорок пятого, когда плясали на улицах дотемна. Правда, и тогда здесь было неспокойно. Но в то время в городе стояли советские танки. Было много войск, и банды прятались далеко в горах. А если кто из этих и шастал по городу, то уж никак не объявлялся. Опасно было для них. По отношению к немецким прихвостням, власовцам и бандеровцам русские солдаты были скоры на расправу, не церемонились.

А теперь вот и время голодное, и солдаты, в основном, по домам разъехались. И затревожился Выжгород. Как и вся Западная Украина. Вечерами грабят. По ночам, бывает, слышны выстрелы. Фонарей уличных нет. Где снесли, где поразбивали. Редкие из них горят. Мрак.

Хохлов вошел в городской парк. На улицах — очень редкие прохожие. И те торопятся дойти до дома. А в парке — ни души, хотя всего-то девять часов вечера.

Прогулочным шагом, поскрипывая сапогами по мерзлой тропинке, он прошагал к скамейке, сел. Неторопливо, но быстро и совершенно незаметно для постороннего глаза извлек из тайника заглушку — открыл гнездо, вставил туда патрон и пробку-заглушку воткнул на место. Дело сделано.

Конечно, кругом темно, но Хохлов сторожился. Огромный опыт работы в разведке заставлял всегда быть начеку. Нет ничего опаснее для разведчика, чем расслабленность в надежде на темноту, на непогоду, на то, что никого вокруг.

Так же не спеша, но внимательно оглядывая улицу, он вышел из парка и зашагал к гостинице. Едва повернул за угол, как засек, что за ним пошли двое. Он заметил их сразу, как только они вышли из подъезда. По привычке быстрым взглядом Хохлов охватил всю перспективу улицы. И вовремя засек их. Скорей всего, они следили не за ним и не за скамьей. Он все время проверялся — и на пути из гостиницы к парку и в парке тоже. Слежки не было. Ошибиться он не мог. Значит, эти типы просто караулят прохожих. Грабят, пожалуй. А ему нельзя засвечиваться. Очень нежелательно попадать в милицию, предъявлять удостоверение. Сразу о его появлении в Выжгороде могут донести Вороному. У него везде есть свои люди. И в милиции тоже. И в НКВД вполне могут быть. А после схватки сразу патруль может объявиться...

Идут сзади, догоняют. Куда же теперь денешься? Не убегать же от этой шпаны! Хохлов шел тем же прогулочным шагом, нельзя их настораживать.

Они догнали его перед перекрестком. Чуток шаги он все-таки замедлил. Незаметно так. Чтобы не успеть дойти до перекрестка — там светлей.

Они настигли его как раз в темном месте, хотя большая полная луна освещала город.

По теням и по звуку Хохлов точно знал расстояние до этих двух. Он ударил первого ногой в пах, с разворотом и шагом в сторону. Второму воткнул кулак в горло, оба упали. Из руки второго выскользнул, звякнув о мостовую, плоский немецкий штык. Он сверкнул в лунном свете, и опытным глазом разведчик отметил, что лезвие остро отточено. «Сволочи»,— подумал он и быстро свернул за угол.

Внезапно заиграла трель свистка, и по улице покатился топот сапог военного патруля. Видимо, хоть издалека, но увидели эту сценку.

Бегом, через два проходных двора (которые с утра изучил, знакомясь с маршрутом) Хохлов ушел от патруля и влез в окно первого этажа гостиницы, которое загодя отпер для себя. Пригодилось. Швейцар сидел у дверей и ничего не заметил. Заранее отпирая шпингалет и отрывая непрочную оклейку рам, он знал, какое окно выбрать,— то, которое не видит швейцар.

Под утро у него проверили документы, он был сонный, сразу же дал патрулю паспорт, и никаких подозрений на его счет не возникло. Снова запер дверь номера и лег досматривать сон.

24. ФУРГОН С АНТЕННОЙ

В густом молодом сосновом бору спешились. Порознь стали отжиматься, скрываясь от дождя под густыми кронами сосен.

День стоял теплый, но насквозь промокших разведчиков бил озноб. Зажигать костер нельзя. Оделись в отжатую сырую одежду и около двадцати минут согревались, приседая, прыгая, бегая. Способ проверенный, только надо не лениться.

Гроза прошла, но дождь еще моросил. И теперь снова отчетливо слышались раскаты битвы на переднем крае. Игнат пытался угадать на слух, как там — на передовой, куда продвинулся огонь. Но это пока не удавалось.

Развязал промокший вещмешок. Сели, перекусили консервами.

— А что мы свернули? Нам все-таки надо держаться поближе к передовой. Так, командир, или не так?

— Так, Ира. Только прежде всего нам сейчас надо сообщить нашим, что мост взорван. Это, может быть, очень важно знать командарму. Мост-то стратегический. Он взорван, а об этом наши не знают. А пока мы доберемся до наших... Да и где сейчас штаб армии — неизвестно, и позиции уже многие поменялись. Так что нам нужно одно. Соображаешь?

— Соображаю. Нужна рация. А где ее взять? Уж не в том ли немецком батальоне связи?

— Где же еще? В том самом.

— Так туда мы все время и сворачиваем?

— Туда.

— Чувствую, будет тебе работы не меньше, чем с мостом. А я с тобой, как бесплатное приложение.

— Не скромничай. Ты отлично поработала. И тогда на рации, и немца переводила, помнишь, того Берга?

— Помню...

— А зенитку как наводила? Если б не ты... Мне без тебя бы никак! Так что зря ты, Ира, себя так... Приложением назвала... Зря. Это я тебе говорю.

— Спасибо. Только, пожалуйста, не оставляй меня в резерве, я ведь помогу, не подведу.

— Без резерва тоже нельзя. Вон спроси у нашего командарма: может он без резерва воевать? Он скажет, что не может. Вот и я не могу, хоть я и не командарм. Мне тоже резерв нужен. Вон у меня какой резерв... Симпатичный,— Игнат улыбнулся.

Ирина покраснела.

К расположению немецких связистов подошли около семнадцати часов. Кони очень помогли выиграть время. И вообще, за эти сутки два новых друга — кони не раз выручали разведчиков, унося их от смертельной опасности. Умные, все понимающие, добрые и тихие животные. Иногда поражающие своей выносливостью, терпением, своей удивительной скромностью по отношению к человеку.

Подходя к связистам, коней оставили на почтительном расстоянии от объекта.

Радистку Игнат решил замаскировать на дереве. Так безопаснее. Прифронтовой лес полон немецких солдат. И сейчас день, а не ночь.

Оборудовал ей сиденье из еловых лап, укрепив их между сучьями. Подвесил ременные петли за верхний сук, чтобы девушка могла спать сидя, продев руки в петли и пропуская ремни под мышками. В густых ветвях старой ели на, довольно большой высоте радистку совсем не было видно.

На территорию батальона Игнат проник без осложнений, как и в первый раз. Здесь ходили солдаты и офицеры, в том числе появились солдаты в такой же десантно-маскировочной форме, какую носил Игнат. Так что при необходимости он мог пройти и не таясь. Но, конечно, чтобы его видели только издали. Вблизи — опасно. В небольших частях офицеры и даже солдаты нередко знают друг друга в лицо.

Лучше было бы взять с собой Ирину, она быстрей определит, какой автофургон им нужен, где можно найти необходимую аппаратуру. Но даже при ее знании языка, риск был бы очень велик. Во-первых,— женщина, и сразу к ней пристальное внимание. Во-вторых,— еще хуже, чем, во-первых — черноволосая, раскосая и красивая. Любой встретивший ее офицер обратит на нее внимание и отметит, что нигде в округе такой девушки не встречал. Скорей всего, остановится, заговорит. А у Иры — иностранный акцент. Для немца такой акцент заметен сразу. Ведь она радистка-переводчица, а не агентурный разведчик с безупречным знанием языка. Их и готовят совершенно по-разному. Игнат теперь знал про все это. Так что брать ее нельзя, разве что при самом безвыходном положении. Если не удастся найти и утащить полевую переносную рацию.

Стоя в темном простенке конюшни, еще и поросшем кустами, Игнат наблюдал, он следил за автофургонами с антеннами, за людьми, входившими и выходившими из них. Он засек время смены часовых-эсэсовцев у каждой такой спецавтомашины.

По конфигурации антенн он предположил, что приемо-передающие радиостанции, где есть передатчик с ключом, вполне могут быть в тех двух автофургонах, что стоят в двухстах метрах от него, причем, одна машина рядом с другой, и охраняет их один часовой.

Разведчик до мелочей продумал путь, по которому он пройдет к машинам вдвоем с радисткой. Он не особенно надеялся, что найдет портативную рацию. От заграждения — к конюшне, оттуда так же скрытно за стеной сарая-склада, а уже оттуда рукой подать — метров сорок. Эти метры можно пройти не таясь, к машинам, к часовому, его не видно с большинства территории части — заслоняют фургоны, которые он охраняет.

Ирина с ним заговорит по-немецки, он обратит на необычную девушку внимание, ну и Игнат использует это. В общем, план уже был. Только надо было угадать момент и получить у судьбы те самые тридцать-тридцать пять секунд, чтобы никого не было поблизости в эти секунды, когда он вместе с радисткой пойдет открыто к машинам. Сорок метров. Всего полминуты.

Игнат заметил, что часовые у машин не кричали: «Хальт!» тем, кто шел к машине, а только проверяли пропуска. Значит, Ирина должна сделать вид, что извлекает из кармана пропуск, Игнат сделает то же самое, и в этот момент девушка, улыбаясь, скажет немцу что-нибудь вроде того: «Вот и гроза уже прошла... или: «Хороший дождичек был...»

Игнат, наблюдая больше двух часов, установил: смена — через два часа. Внутрь этих двух автофургонов вошел только один человек, капитан в армейской форме связиста. И через полчаса вышел. Всего один человек за два часа. Значит, пропуска не у многих. Значит, туда часто не ходят немцы. И все это значит, что можно выбрать момент, чтобы никто не подходил к часовому около минуты (это с подстраховкой, с запасом). Конечно, внутри автофургона может оказаться не один и не два немца, а несколько. Но что ж тут поделаешь. Тот, кто там постоянно работает, все равно всегда там остается. Может, даже и на ночь. Но ночь уже не интересует разведчиков. Они не могут ждать ночи. Передний край грохочет вовсю, и, как казалось уже теперь Игнату, грохот приближается...

25. КЛЮЧ

— Итак, Семен Петрович? — Плахотин по обыкновению стоял перед столом, когда завершал оперативные совещания или военный совет армии.

— Почти все пехотные части генерала Майера уничтожены. Остатки танковой группы, потерявшей около двух третей машин, сосредоточились вот здесь в квадрате 112 «б». Цель сосредоточения — прорыв из мешка обратно. Это реальный, как, видимо, считает Майер, шанс вывести остатки войск из-под удара, спасти от уничтожения.

— Вы проверили все имеющиеся сведения о брошенных им на помощь резервах?

— Так точно, товарищ командующий. Эти две дивизии — только называются так. В каждой меньше половины состава. У немцев не было возможности их пополнить. Перебросили с Семеновского плацдарма. Оттуда вывели, сюда бросили, чтобы спасти части Майера. А пополнить-то нечем. Их вообще надо было переформировывать. Но резервов у противника здесь нет. Так что мы крепко держим котел, вот здесь все наши заслоны,— начштаба провел указкой по карте,— тут надежно, Иван Тимофеевич.

— Начальник разведки, есть новости?

— За последний час все подтверждается, товарищ командующий. Все так, как доложил начальник штаба.

— Хорошо. Значит, завершаем, Семен Петрович?

— Завершаем, товарищ командующий. Через двадцать минут — наносим удар тяжелой артиллерией по танкам Майера. Разведка подтверждает, что они начнут прорываться в девятнадцать ноль-ноль, я вам докладывал. Сейчас — восемнадцать. Так что мы их накроем вовремя. И еще дополнительно, приказ передан в 31-й корпусной артполк — сто пятьдесят двух миллиметровых гаубиц. Огонь полка тоже будет входить в удар. А после этого начинаем наступление, все точно, как в приказе.

— Хорошо. Докладывайте о ходе операции постоянно.

— Слушаюсь, товарищ командующий.

— Все свободны.

В кабинет вошел майор — армейский связист:

— Разрешите, товарищ командующий, обратиться к начальнику разведки?

— Обращайтесь.

— Товарищ подполковник, вам радиограмма. Открытой морзянкой.

— Давайте.

Подполковник пробежал глазами ровные буквы на узком белом листке и заулыбался.

— Разрешите, товарищ командующий?

— Что там?

— Нам подарок от Серого,— он протянул радиограмму.

«Около шестнадцати часов нами взорван железнодорожный мост через Журавлинку, расположенный вблизи деревни Кубликово. Серый».

— Да, хороший подарок, И, главное — вовремя. Сейчас немцам этот мост ой как нужен. А у нашей авиации и так полно работы. А тут вот как! Уже взорван. Когда вернется — представьте к ордену Красного Знамени.

— Слушаюсь, товарищ командующий.

В кабинете командарма кроме начальника разведки задержался майор-связист, и начальник штаба вернулся от двери.

— Он что, радистку свою нашел?

— Так точно, товарищ командующий,— доложил майор,— ее почерк.

— Без шифра, говорите? Значит, некогда было?

— Да, товарищ командующий. Наверняка.

— Радистку тоже представьте к ордену. И тоже — Красного Знамени.

...Когда из-за стены конюшни Ирина увидела автофургоны, намеченные старшим сержантом для нападения, она сразу же подтвердила правильность выбора. В одном из них обязательно будет передатчик. Или в обоих.

Мимо фургонов, к деревянному дому-штабу, прошла группа офицеров. Разведчики видели их со спины, но все равно, несмотря на расстояние — более двухсот метров, даже со спины Игнат почти узнал его. «Неужели он?!» На шее разведчика напряглись и набухли жилы, сердце заколотилось. «Спокойно. Мы здесь для другого дела, даже если это он... Спокойно».

Часового-эсэсовца отсюда не было видно — заслоняли фургоны, но по кивку офицера в черной форме и по жестам остальных было понятно, что часовой отдал им честь.

Разведчики переждали, пока пройдет группа, и двинулись вдоль стены.

В тот момент, когда они пошли по открытому участку, поблизости никого не было. Они не спеша шагали к фургонам, поглядывая друг на друга, как будто переговаривались. Вдалеке проходили по своим делам и офицеры, и солдаты, но поблизости — никого. Разведчики все время думали об одном: не появился бы кто рядом, особенно, когда они подойдут к часовому.

Заметили, что тот еще издали наблюдает за ними. Конечно, не совсем обычная пара: в десантной форме мужчина и с ним девушка. Мужчина-десантник — дело обычное. А женщина — редкость. Да еще такая... Восточная.

Солдат смотрел на Ирину во все глаза. Подходя, она улыбнулась. Снисходительно-небрежно. Немец остался невозмутимым и продолжал пялиться.

— Герр, зольдат... — Она улыбалась этому немцу, внешне сияющая, раскрепощенная, внутренне сжатая, как пружина. Она сказала ему, что сегодня к вечеру погода улучшилась, и снова улыбка озарила ее лицо. Немец кивнул. Это она сказала подходя.

У Игната «шмайссер» висел за спиной, у радистки оружия на виду не было. «Парабеллум» спрятан под курткой.

Они уже подошли. Оба доставали пропуска, когда девушка снова произнесла:

— Герр, зольдат...

Немец повернулся лицом к ней, Игнат оказался сбоку...

В секунды тело часового разведчик затащил под машину, загородил железной бочкой, что была рядом, и, не теряя драгоценного времени, поднялся по ступенькам в фургон. Радистка вошла следом внутрь.

Два солдата, сидевшие за приборами, обернулись, с интересом и некоторой тревогой уставились на вошедших.

— Солдаты! — сказала Ирина. — Нас сопровождает ваш командир, он сейчас войдет. Просим вас на минуту оторваться от работы, небольшая проверка.

За эти секунды, небрежно разглядывая приборы и агрегаты, разведчик подошел почти вплотную к немцам, до одного оставался примерно метр, до другого — еще меньше.

— Просим встать! — произнесла радистка, и оба немца поднялись. Игнат понял, почему их не обеспокоило нечистое немецкое произношение девушки: они видели, что она с востока (может, японка или кореянка, они все говорят с акцентом).

Едва солдаты-операторы, настороженно глядя на гостей, встали, как разведчик молниеносно ножом, спрятанным в рукаве, ударил одного и тут же рванул другого к себе, приставив нож ему к горлу.

— Где передатчик с ключом?

Немец смотрел на девушку широко раскрытыми глазами.

— Отвечай быстро! Ну? Иначе умрешь!

— Вот! — показал он на створку приборного шкафа.

— Ключ от замка?

— В столе.

— Достань и открой передатчик.

Игнат отпустил его и не спускал с него глаз. Немец взял ключ, отпер и откинул панель шкафа приемопередающей радиостанции.

Ирина схватилась за ручку настройки, включив тумблер «питание». Быстро установила волну и положила руку на ключ. Немецкий ключ передатчика немного отличался от наших, но только немного. Казалось, целую вечность рука Ирины не касалась ключа. Но теперь — вот он — ключ передатчика, ключ к связи, ключ к победе...

Отстучала позывные вызова. Тотчас приняла ответ: в штабе армии радисты дежурили круглосуточно, потому что всегда кто-то был в поиске, в разведке. И не одна группа с рацией, а несколько.

Открытым текстом отстучала радиограмму, получила подтверждение о ее приеме, механически выключила рацию.

26. ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Обыскали помещение, нашли три гранаты и два автомата. Один Ирина надела за спину, из второго Игнат забрал затвор.

Немца связали, заткнули в рот кляп,— не хотелось без надобности брать грех на душу. Тем более, что он не отобрал у них ни одной секунды...

Рукояткой «парабеллума» Игнат разбил приборы, радиолампы, все, что можно было разбить, и разведчики собрались было уходить, как вдруг снаружи послышались шаги. Игнат услышал их раньше и дал знать Ирине. Она отступила в глубь фургона, за металлический шкаф с радиоблоками, взяла наизготовку автомат — на крайний случай. Потому что Игнат предупредил: стрелять нельзя.

Он встал с ножом в руке сбоку от входа за металлическим выступом. Выступ заслонял разведчика и давал выигрыш в две-три секунды,— только сделав шаг в глубь фургона, входящий смог бы увидеть его.

Конечно, в какой-то степени фургон был для них ловушкой, оба понимали это. Но, с другой стороны — фургон был и защитой: если войдут один, два или три человека, с ними можно справиться и без выстрелов, а фургон скроет от окружающих все, что произошло внутри.

Дверь отворилась и решительным шагом хозяина внутрь вошел длинный человек в черной эсэсовской форме. Входя, он пригнул немного голову, чтобы высокой тульей фуражки не задеть за притолоку, и шагнул в глубь салона.

Два узких окошечка с решетками почти под самым потолком давали очень мало света. Лампочки освещения горели непосредственно у приборов. И во всем помещении царил полумрак.

Разведчик мгновенно узнал вошедшего. Это был он, тот самый человек, который выдавал себя за «лейтенанта Галкина» там, в отряде Топоркова. Он был в форме оберштурмбанфюрера СС.

Быстро и сильно Игнат нанес удар, целясь ножом в шею. Немец почувствовал движение за спиной, чуть присел, поворачиваясь, молниеносно вскинул левую руку вверх, принял удар на локоть и отработанным приемом, резким крутящим движением той же руки выбил нож. Правой в то же время выдернул из кобуры «парабеллум». Но едва успел его выхватить, как разведчик хлестким выбросом ноги ударил немца по правой руке. Удар пришелся носком сапога по кисти, и тяжелый пистолет с глухим стуком отлетел к стенке фургона.

Эсэсовец сделал выпад, рассекая ребром ладони воздух. Удар предназначался в шею, но, резко присев, Игнат от него уклонился.

Они стояли друг против друга. Немец тоже давно узнал старшего сержанта. Оба молодые, сильные, тренированные. Игнат был сильнее, может быть, даже быстрее немца, но тот лучше владел приемами рукопашного боя, почти автоматически уходил от ударов и отражал их. Борьба шла на равных.

Ирину немец не видел, видел только связанного солдата и второго — мертвого. Радистка затаилась за приборным шкафом, каждую секунду ища момент, чтобы помочь командиру. Однако она помнила, что Игнат запретил стрелять в любом случае. И вдруг поняла, что немец-то этого не знает.

— Хальт! Хэндэ хох! — ее окрик был резким, неожиданным.

Немец обернулся, увидел перед собой дуло «шмайссера», на миг замер в оцепенении... В ту же секунду Игнат схватил с пола свою финку и всадил ее немцу между лопатками. Тот тяжело, с каким-то рычанием вздохнул и осел на пол...

Через несколько секунд старший сержант, мило беседуя с радисткой, не спеша, но все-таки довольно быстро шагал через тот самый открытый участок территории, где они были на виду. Зайдя за склады, Игнат с Ириной проскользнули к конюшне, оттуда к ограждению. Но едва прошли его, следя за часовым, шагающим в сотне метров от них, как услышали выстрел. Звучный, глуховато-раскатистый хлопок — выстрел из «парабеллума».

Оба были уже у первых деревьев. Прижавшись к стволам, разведчики замерли. Отсюда была хорошо видна территория части. Не вся, конечно. Но автофургоны видны были.

И вот из-за этих фургонов на открытое место, пошатываясь, вышел тот самый оберштурмбанфюрер. В руке у него был пистолет. Он поднял руку с «парабеллумом» и еще дважды выстрелил вверх. К нему уже спешили люди.

Игнат видел, как два офицера подбежали первыми, хотели подхватить эсэсовца под руки, но он властным движением отстранил их и рукой показал на конюшню и склады, дескать, туда побежали. Офицеры бросились к конюшне, к длинному подбежали другие, но и тут он не упал, а оперся на их плечи и с их помощью пошел...

— Ну и здоровье у него,— сквозь зубы процедил Игнат,— надо было проверить, добить. Но кто ж мог

знать?..

— Да ладно, Игнат. Ты ему так саданул ножом... Действительно, кто ж мог предположить, что он такой живучий? Так что нечего и расстраиваться.

Этот разговор происходил далеко в лесу, когда разведчики уже спешились, проскакав на конях большое расстояние, давно удалившись от опасного места, от возможности преследования.

— Ты слышишь, Ира?

— Слышу, конечно, слышу...

Сквозь давно уже приблизившийся рокот переднего края стал отчетливо слышен лязг танковых гусениц. День уже клонился к вечеру, но было совершенно светло. Разведчики затаились в кустах неподалеку от дороги. Они были в немецкой форме, и любой наш солдат мог полоснуть по ним из автомата. Они об этом помнили.

По дороге форсированным маршем шла колонна наших «тридцатьчетверок». Рядом шагала пехота. Танки обгоняли пехотинцев, уходили вперед.

Молодой полный пехотный лейтенант остановился, подтягивая свою растянувшуюся роту.

Игнат спрятал свою шапку с немецкой кокардой и шагнул из кустов к офицеру:

— Товарищ старший лейтенант!

Тот обернулся, увидев немецкую маскировочную десантную форму, автоматически потянулся к кобуре.

— Мы разведчики. Я — командир разведгруппы. Со мной радистка. Прошу срочно доложить в разведотдел штаба генерала Плахотина, что Углов с радисткой прибыл.

— Егоров! Ко мне!

Подбежали старшина и еще два солдата.

— Где радистка?

— Ирина! Выходи.

Через полчаса они уже сидели в палатке одной из пехотных частей армии, ели борщ и отвечали на множество вопросов Хохлова.

Игнат и Хохлов выпили по сто «наркомовских» граммов, и не спеша все трое беседовали.

— А ты знаешь, Станислав Иванович, я его все-таки встретил. И упустил...

— Кого?

— Того самого «Галкина»!,.

— «Галкина»?

— Да, его. Не Галкин он, конечно...

— Конечно.

— Он был в форме оберштурмбанфюрера СС.

— Дослужился, сволочь! А где ж ты?..

— Прямо в фургон зашел, где рация была. Мы оттуда передавали, а он зашел... Правда, Ира все уже отстучала. Она вообще молодец. А тут жизнь мне спасла.

— Да ну тебя, Игнат... — Она смутилась и смолкла.

— Спасла, спасла. «Хальт!» — говорит, «Хэндэ хох!» Он и застыл. Я всадил ему финку меж лопаток!..

— А говоришь, упустил! Кокнул ведь!

— Кокнуть-то кокнул. Да очухался он. Я видел издалека, как он вышел, стрелял вверх, потом его увели. С помощью, но шел сам. Живучий, гад!..

— Да... Ну да черт с ним. Еще сдохнет.

— Дай-то бог, Станислав Иванович.

Игнат сидел, довольный и расстроенный. Все выполнил, даже с лихвой, но этого типа упустил.

Он не знал фамилии немца, не мог знать. Хартман же его фамилию знал, хотя это ничего не меняло.

И оба они не предполагали, даже не могли вообразить себе, что среди длинных и сложных дорог войны, среди тысяч встреч людей знакомых и незнакомых, друзей-фронтовиков и врагов смертельных, их встреча, неожиданная и опасная, произошедшая в спецавтофургоне, будет не последняя.

Последняя встреча впереди.

Место установки композиции должны определить сами горожане

В Улан-Удэ 22 февраля обсудили проект установки памятника маршалу Советского Союза, дважды Герою Советского Союза Константину Рокоссовскому, чья биография связана с Бурятией. Художественная экспозиция появится к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне. Об этом сообщили в пресс-службе правительства Бурятии.

В обсуждении приняли участие глава республики Алексей Цыденов, и.о. руководителя администрации Улан-Удэ Игорь Шутенков, представители Российского военно-исторического общества и другие.

- Мы ориентируемся на то, что памятник будет открыт до 75-летия Победы. Сама художественная композиция будет изготовлена на средства Российского военно-исторического общества, а республика с городом профинансируют работы по изготовлению постамента, благоустройству территории, - отметил Алексей Цыденов.

Художественная экспозиция будет изготовлена на средства Российского военно-исторического общества, сообщила Аяна Шойгу, заместитель руководителя Департамента региональной политики Российского военно-исторического общества.

Игорь Шутенков отметили, что окончательное место установки композиции определят сами горожане.

- Сам памятник нам понравился, посоветовавшись с архитекторами, ветеранами, были определены два места для установки памятника на Мемориале Победы. Считаю, что окончательное решение по месту установки должно быть за горожанами, мы организуем интернет-голосование и по его результатам будет принято окончательное решение. Как только будут определены ресурсы для голосования, сообщим об этом в СМИ. Призываю всех горожан принять активное участие в голосовании, - сообщил Игорь Шутенков.

Константин Константинович Рокоссовский (21 декабря 1896 - 3 августа 1968) – советский и польский военачальник, маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза. Военную службу в годы Гражданской войны и 20-е годы проходил в Бурятии, был помощником начальника отряда, командовал кавалерийским эскадроном, отдельным кавдивизионом. При непосредственном участии Константина Рокоссовского, выполнявшего обязанности командира 5-й Кубанской кавалерийской бригады, дислоцировавшейся в Улан-Удэ, было создано первое в республике национальное воинское формирование – Бурятский кавалерийский дивизион (Буркавдивизия).

Маршал К.К. Рокоссовский с кяхтинскими детьми, 1921г.

Дом маршала К.К. Рокоссовского в Кяхте по ул. Калинина, 74

https://www.infpol.ru/197135-v-ulan-ude-reshili-ustanovit-pa...

20. НОЧНОЙ ТРОФЕЙ

Прибыли они сюда на конях, быстрее, легче, да и коней бросать жалко. Игнат ехал впереди, не отставал и ахалтекинец с Ириной, он легко передвигался в темноте. И все-таки Игнат часто оборачивался и проверял, не отстала ли радистка.

Коней привязали в густом молодом березняке, метрах в трехстах от холма.

Задолго до рассвета оба были возле захваченной Игнатом зенитной пушки. В пасмурной ночи звезды и луна исчезли, и радистка почти ничего не видела в темноте.

Игнат прямо на платформе обнаружил две кассеты по пять патронов. Он знал, что немецкая зенитка мало чем отличается от нашей 37-миллиметровой автоматической зенитной пушки, но прежде чем стрелять, надо было подробно разобраться в заряжании, наводке орудия. На это ушло около получаса.

Ночь уже была на исходе. Пока разведчики пробирались к холму, где Игнат оставил установку с машиной-тягачом. По дороге прошли три колонны грузовиков. Причем, одна колонна — грузовики с пушками на прицепе. Немцы продолжали перебрасывать силы к фронту, к прорыву.

Со стороны переднего края горело огромное зарево, тяжело грохотали взрывы, гудела земля и полыхало небо. Там шла большая война. Об исходе тяжелых боев, об их переломе в ту или иную сторону разведчики не могли и догадываться.

Игнат посадил Ирину в правое кресло наводки, сам сел в левое и стал опробовать пушку. Как и на нашей зенитке, здесь полагалось два наводчика. Один наводил в вертикальной плоскости, другой — в горизонтальной. Каждый сидел в железном кресле, и кресла с наводчиками крутились на платформе вместе с орудием. Перед каждым наводчиком был прицел, вроде нашего зенитного визир-коллематора (оптического визира). Платформа ходила легко, как карусель, пушка — по вертикали — тоже. Оставалось ждать немецкой колонны и, конечно, утренних сумерек. Наводить в темноте по прицелу Ирина не могла.

Еще одна немецкая колонна грузовиков прошла к фронту. Перебрасывались, в основном, тылы войск, потому что танков в колоннах не было. Они почти все были подтянуты к фронту еще до удара немцев.

Игнат ждал рассвета. Конечно, освещенные фарами идущих следом машин, грузовики были видны. Но Ирина могла навести пушку только на глазок, без прицела. Через прицел во тьме она не видела ничего. А рисковать Игнат не хотел. Тут надо было бить наверняка. Не каждый день у него в руках автоматическая пушка, да еще на такой удобной позиции. И он ждал.

Сначала серые рассветные сумерки наползли медленно и зыбко. Повеяло сыростью и знобкой прохладой. Легкий туман выбелил стволы и кроны деревьев заслонил дорогу. Однако беспокойство Игната, что из-за тумана Ирина не разглядит колонну, да и ему будет нелегко ее рассмотреть, оказалось напрасным. Прошло уже больше двух часов после рассвета, а с дороги не доносилось ни звука.

Чуть потеплело и разведрилось. Солнца еще не было, но в разрывах облаков проглянула густая синева. Туман унесло ветром, и дорога ярко выделялась среди зелени леса прямым светло-серым раскатанным полотном, похожим на грязный, не раз уже стиранный, солдатский бинт.

Очистившись от тумана, пятнистый тягач-грузовик и грязно-зеленая зенитная установка возвышались на холме, господствуя над дорогой в полукилометре от нее в своем зловещем великолепии.

Игнат еще перед рассветом зарядил установку, перетаскал из кузова грузовика все ящики со снарядами, вынул унитарные патроны, подготовил их по пять, зарядив в кассеты.

Немцев на дороге не было. И постепенно колючая душевная тревога, ледяная и опустошающая, стала наполнять Игната. Он знал, что немецкое командование очень чутко реагирует на изменение обстановки, на разведданные: если вдруг у них появляются сведения, что активизируется наша авиация, они почти прекращают передвижение войск днем, а делают это ночью. Вот и сейчас: в темноте шли колонны, с рассветом — никого. Неужели сейчас — именно такой у них приказ? Нет, не может этого быть! Ведь идет войсковая операция. Им сейчас главное — все бросить на передовую: войска и тылы,— то есть обеспечение войск, куда входят боеприпасы, продукты. Без снарядов и хлеба не повоюешь! Так что сейчас они пойдут, никуда не денутся. Он как разведчик понимал, что все должно быть именно так. Но дорога пустовала.

Они оба прохаживались возле установки, прислушивались к дороге. Гремело вдалеке, на передовой, но здесь, несмотря на дальний гул переднего края, звуки идущей по дороге автоколонны будут отчетливо слышны. В этом оба разведчика убедились еще ночью.

Легкий утренний ветер растрепал черную прядь волос, выбившуюся из-под пилотки Ирины. Несмотря на почти бессонную ночь, на все адские тревоги предыдущего дня, плен, допрос, побег,— радистка выглядела спокойной. Она умела владеть собой. И еще Ирина как-то умудрялась всегда быть подтянутой, собранной. Игнат смотрел на нее с удивлением, так ей шла любая одежда. В любой она была красивой. И этот немецкий десантный пятнистый костюм, и серо-зеленая пилотка с эмблемой — белым немецким орлом,— все это удивительно гармонировало с ее восточными раскосыми глазами, с ее стройной, тонкой фигурой. Так же хорошо сидела на Ирине и наша красноармейская форма, все ей к лицу.

И она тоже незаметно разглядывала старшего сержанта. И уже не впервые отмечала, что какую бы форму он ни надел, на нем она как с чужого плеча. Куртка ему всегда мала, сидит в обтяжку, хотя это неудобно. А может, ему так нравится? И каждый раз девушка как бы чувствовала, что одежда для Игната — просто необходимость, на которую он не обращает внимания, но без которой не обойтись. В своем воображении она не раз представляла его в звериных шкурах, в пещере с его другом Хромым, о чем он ей как-то рассказывал, и постепенно Ирина начинала понимать, чувствовать, что именно там, в далекой северной тайге, его родной дом, что сама тайга стала с некоторых пор его домом. И тогда становилось понятным, что он, старший сержант Углов, знаменитый разведчик, здесь, на войне, и в этой или другой военной форме, человек временный. Что его ждет его родная стихия, его тайга. И потому военная форма не кажется на нем естественной и ладно сидящей, потому что она временная. Постоянное для него — дикий лес и волк Хромой, который помнит и ждет этого удивительного человека-волка.

Ирина смотрела на старшего сержанта с восхищением, она думала о его необычной судьбе, о его далекой и родной ему тайге, и ей почему-то становилось от этих мыслей грустно.

Внезапно она вздрогнула от гула грузовика, хотя все время ждала этого гула. Посмотрела на Игната и по его лицу поняла, что он уже давно слышит этот шум.

— По местам! — Голос разведчика был негромок и чуть хрипловат.

21. ДУЭЛЬ

Они сидели в креслах наводчиков, через коллематоры рассматривая серую ленту дороги. В несколько секунд пушка была наведена на поворот, закрытый старыми елями, из-за которого дорога выходила на открытое для стрельбы место.

Из-за деревьев медленно выполз крытый тяжелый грузовик, вытягивая на буксире длинноствольную пушку.

— Первый грузовик!

— Понятно,— ответила Ирина.

Разведчики, приникнув к коллематорам, вращали штурвалы наводки так, чтобы машина все время была на прицеле.

— Готова?

— Да!

— Стреляю! — и он нажал спусковой рычаг. Лихорадочно задергался ствол орудия: «та-та-та-та-

та» и смолк. Все пять снарядов ударили в автомашину. Игнат видел, как разнесло кузов, как разбросало солдат, сидевших в кузове. Грузовик горел.

В несколько секунд разведчик вставил новую кассету и, взглянув в прицел, увидел, как из-за поворота выехал второй грузовик и остановился. Вокруг орудия, прицепленного к первому, уже горящему грузовику, забегали солдаты, отцепляя и быстро разворачивая орудие в сторону разведчиков.

— По пушке, видишь?

— Да!

— Ты готова?

— Да! Стреляй!

Она работала, как настоящий наводчик,

Следующей очередью Игнат уничтожил орудие. Пять снарядов взрыли землю, перевернули пушку, уложили всех суетившихся возле нее солдат.

Третью кассету разведчик разрядил во вторую машину, ее разнесло на куски, но солдат в кузове уже не было. Он видел, как они бежали к холму, к его орудию. «Пока они сюда добегут, минуты полторы у меня еще есть»,— подумал Игнат. Однако другие солдаты уже развернули пушку, прицепленную ко второму грузовику.

Игнат видел, как из-за поворота дороги, из-за деревьев тоже выбегали люди, солдаты в касках и офицеры. Колонна остановилась еще за поворотом, но даже если бы третья автомашина успела выехать на открытое место дороги, у него сейчас не было времени обстрелять ее.

Он выпустил очередь по развернутой на него длинноствольной противотанковой пушке и на этот раз не попал. Все пять снарядов легли метров на пятьдесят ближе пушки, и как метлой смели группу бегущих к нему солдат с автоматами.

В этот момент полыхнула огнем пушка с дороги. Снаряд ударил метров на пятнадцать левее по склону и метров на пять ниже орудия разведчиков. Взрыв взметнул столб земли, перемешанной с огнем и дымом, обдал разведчиков духом горелого тола и горелой земли, но ничем не повредил им. Их спас от осколков небольшой бугорок на склоне, под который и угодил этот снаряд. Игнат понимал, что вторым снарядом немцы накроют зенитку, нельзя допустить второго выстрела. Все это молниеносно проносилось в мозгу разведчика. А руки автоматически проделывали нужные операции.

— Ира? — Этим коротким и быстрым вопросом он проверял, держит ли она в прицеле пушку. В его прицеле видна наводка только по одной плоскости. По другой — в ее прицеле.

Она отозвалась мгновенно:

— Стреляй!

И здесь произошло неожиданное: сразу же после первого снаряда, попавшего прямо в орудие на дороге, оно выстрелило. Игнат видел, как длинноствольная пушка полыхнула огнем, но только потом, спустя секунды, понял, что снаряд противника улетел далеко в сторону. Видимо, наводчик уже готовился выстрелить, когда ударил первый снаряд из очереди. Наводчик автоматически выстрелил, может, и умер через мгновение, но взрыв уже сбил положение ствола пушки, и это спасло разведчиков. Они видели, как пушку на дороге буквально разнесло очередью из их орудия.

Немцы уже взбирались на холм, и надо было уходить. И так кое-что уже сделано.

Разведчик выдернул шнур из немецкой гранаты, крикнул:

— Ира, ложись! — и сунул гранату в открытый патронник орудия.

Оба одновременно бросились на землю. Граната рванула, и после взрыва разведчики побежали вниз по другому склону холма, углубляясь в лес.

Когда немецкие солдаты появились на вершине холма, Игнат и девушка уже скрылись в густом молодом березняке.

Вслед разведчикам прогремели автоматные очереди, пули посекли зеленую березовую листву, и на этом преследование кончилось.

Лошади встретили разведчиков взволнованно хрипя, взбивая ногами землю. Они все понимали и рванули с места галопом. Разведчики скакали по лесной тропе, углубляясь в немецкий тыл.

Хотя Игнат и радистка покинули поле боя, дуэль двух разведчиков с немецкой артиллерийской автоколонной закончилась не в пользу немцев.

Уничтожено два грузовика, два орудия, а если считать зенитку, то три. Ну и полтора-два десятка солдат. Что ж, первые сутки в тылу уже прошли не зря. Игнат был доволен. А девчонка просто молодец, ни на миг не растерялась, наводила, как будто всегда была в составе расчета зенитной пушки.

Чувствуя, что погони уже нет, что они оторвались, в густом смешанном лесу пустили лошадей на травку и присели под толстой старой елью. Жевали хлеб с тушенкой и полушепотом обменивались несколькими словами.

— А ты, Ира, молодец!

— Стараюсь, командир!

— Наводила ты прямо, как зенитчица.

— Это верно, командир. Я ведь в начале войны два месяца служила в зенитной батарее. Как раз наводчицей. На нашей, почти такой же, как эта немецкая пушка, работала. Так что наука пригодилась.

— Это точно, пригодилась.

— А куда мы теперь?

— Пойдем дальше по тылам. Поглядим. Да и надо подождать, чем вся эта заваруха на переднем крае кончится. Я думаю, к вечеру уже кое-что прояснится.

— Угу,— согласилась девушка, выбирая хлебом из банки остатки тушенки.

Небо совсем очистилось, и теплое летнее солнце высветило весь лес. Однако здесь, в густом лесу, оставалась прохладная сумрачность. Игнат и решил сделать небольшой отдых здесь именно потому, что немцы даже в своем тылу не особенно любят шастать по сумрачным российским чащобам, сырым и зловещим. Здесь их может поджидать любая неожиданность.

Он отыскал густой можжевеловый кустарник и в нем решил отдохнуть хотя бы час. Поспать. Ночью спать почти не пришлось. И хотя бы короткий отдых сейчас был необходим обоим разведчикам.

Радистка замаскировалась под другим кустом неподалеку. Со стороны ни его, ни ее нельзя было заметить.

...Прежде чем прилечь, Игнат нанес на карту место, где они обстреляли немецкую колонну. Написал на карте время артиллерийской дуэли. Так, для памяти. Потом посмотрел на хронометр и лег, зная, что проснется ровно через час.

22. ПОИСК

Незадолго до полудня, двигаясь по лесу и ведя коней в поводу, разведчики остановились. Игнат услышал типичные звуки расположения немецкой войсковой части: металлическое звяканье ремонтируемой техники, шум автомобильных моторов, отдаленный немецкий говор... Ветер дохнул на него знакомыми запахами. Причем, там были и лошади, он сразу уловил сильный конский дух оттуда. Надо было оставить своих коней, иначе — выдадут. И их опять привязали в лесу на длинных поводах, чтобы паслись.

Немецкая часть была, как обычно, обнесена колючкой-времянкой, которая проходила прямо в лесу, где — на столбах, а где — прибита к деревьям.

Игнат снова вынужден был пробираться в расположение немцев один. Подождал, пока часовой пройдет за деревья, скользнул к проволоке, перерезал ее и юркнул под ограждение.

Прячась за кустами и строениями (сараи-склады, конюшни), наскоро поставленными в лесу, наблюдал за блиндажами, палатками, за людьми, что ходили по территории части.

Неподалеку, прямо из земли, высились мачты-антенны на тросах-растяжках. Стояло несколько грузовиков-фургонов с большими металлическими кузовами, окрашенными в обычный для немцев камуфляж — желто-серо-зеленый, пятнистый цвет, как и крытые брезентом грузовики, которые тоже здесь стояли для перевозки солдат. Но у металлических автофургонов наверху были установлены различные антенны. По круглым, кольцеобразным разведчик узнал пеленгаторы, но были и другие антенны: прямоугольные, рамочные и еще более сложные. Одно стало ясно: это какая-то часть связистов.

По количеству антенн и протяженности территории — это был скорее всего батальон связи. Игнат обратил внимание на одну особенность: у каждого фургона стоял часовой в черной эсэсовской форме. И, хотя был ясный день, автофургоны еще охраняли солдаты и офицеры — они так и ходили вокруг. Часовые с карабинами, в обычной армейской форме с эмблемами связистов тоже ходили с внутренней стороны, по периметру проволочного ограждения.

Игнат выбрался в лес, вернулся к Ирине.

— Батальон связи,— подытожил он, нанося его на карту,— правда, есть кое-какие особенности — часовые с автоматами у каждого автофургона.

— Может, спецсвязь?

— Да, пожалуй, спецсвязь. Там и рация для тебя есть. И не одна,— Игнат улыбнулся.

— До этой рации не добраться. Да и передавать нам нечего. Если только похвастаться твоим подвигом. — Она едва скрыла усмешку.

— Это подвиг твой, Ира. Для меня это — работа. Ира промолчала. Подвиг, конечно, и вправду подвиг,

но она по своей девичьей привычке хотела чуть подшутить над командиром, а получилось так нескладно. И обидеться нельзя, сама виновата. Ирина улыбнулась:

— Учусь у тебя, командир.

К полудню тучи затянули небо, подул свежий ветер. К этому времени они вышли к реке. Игнат знал по карте, что здесь проходит довольно широкая река с поэтическим названием Журавлинка. И вот через эту Журавлинку где-то неподалеку переброшен железнодорожный мост. Капитальный, построенный еще до войны. У Игната давно была задумка взорвать этот мост, потому и уходили они в сторону реки, углубляясь в тыл к немцам, как только стало ясно, что не перейти им к своим, а вот помощь оказать Игнат с Ириной могут большую, взорвав мост. Ведь через него проходят все немецкие резервы, все снабжение, И драпать они тоже будут по этому мосту. Другого такого в этом районе нет. Он развернул карту.

— Вот, Ира, смотри железнодорожный мост, вот здесь он.

— Понятно.

— Что тебе понятно?

— Взорвать хочешь, чего же тут непонятного?

— Ты, Ира, умница. Конечно, хочу. Но моего хотенья на этот мост может и не хватить.

— Будем соображать.

— Будем. Только давай-ка сперва посмотрим на него как следует.

— Давай!

— Так... Отсюда его не видно. Он вон там, за излукой реки. По карте до него километра полтора. Пойдем по краю лесочка.

Около часа Игнат наблюдал за мостом в бинокль. На этом берегу у начала моста по обе стороны насыпи в окопах, точнее в траншеях, располагалась охрана. Ему удалось примерно подсчитать, сколько человек в одной траншее. Немцы поднимались, выглядывали, ходили. Игнат насчитал их шесть. Может, ошибся на одного.

По краю траншеи два станковых пулемета. Высота насыпи метра два. По ту сторону, во вторую траншею, заглянуть невозможно: надо переходить железнодорожное полотно. Кроме того, два часовых на мосту.

Он наблюдал еще два часа и установил, что охрана в траншее меняется через три часа, а часовые на мосту — через два. Каждый из них имеет свой сектор обхода. Один от этого берега и до середины моста, другой от середины — и до другого берега. Вокруг траншеи охранников — голое место: метров на сто все кусты вырублены — не подобраться никак.

Но Игнат заметил вдоль железнодорожной насыпи в самом низу ее узкую ложбинку. Стекающие с насыпи дождевые воды проточили эту ложбинку, которая в дождь становилась ручьем, бегущим в реку, и тянулась вдоль всей насыпи. Глубина этого ручейного русла была не более сорока сантиметров, и на нее просто не обращали внимание. В сумерки по ней можно было подобраться почти вплотную к траншее, причем с тыла, но днем это практически невозможно. Достаточно одному из охранников внимательно посмотреть назад, в основание насыпи, как он обнаружит движение. Скрыться в этой ложбинке нельзя, краешек спины на два-три сантиметра обязательно будет высовываться над землей при движении ползком.

После наблюдений неподалеку в лесу разведчики обсудили предполагаемую операцию. С одной стороны — взорвать вдвоем мост, который охраняется с четырех сторон целым подразделением — невероятно. Это Ирина понимала, но она знала возможности старшего сержанта, для которого успех такой дерзкой операции был реальностью.

— А где взять взрывчатку?

— Она должна быть у немцев в траншее или уже на мосту.

— Почему? Откуда?

— Мост, Ира, прифронтовой. И при нынешней обстановке на всем фронте, у немцев может возникнуть необходимость мост этот срочно уничтожить. Выполняет такой приказ обычно охрана моста.

— А если там не окажется взрывчатки? Если не будет?

— Будет. Должна быть.

— А если все-таки не будет?

— Больше все равно взять негде. Ну тогда... Свяжем несколько гранат, рельсы подорвем. Ненадолго, но все-таки нарушим движение через мост. Но я уверен: там взрывчатка.

— Может, все-таки темноты подождем?

— Ты понимаешь... Тогда уже, возможно, все это и не нужно будет. Ты видишь, сейчас идут эшелоны? Вон за три часа наблюдений пять эшелонов прошло — четыре на фронт: боеприпасы, войска, техника, продукты, и один — обратно, это, наверняка, раненые. Сейчас надо взорвать этот мост! Очень надо, Ира.

— Да я понимаю! Но как ты днем доберешься?

— Попробую. Вон тучи сгустились, уже день стал пасмурным. Как будто дождь собирается. Если пойдет, то еще темней будет, и шорохов тогда они не услышат. Их там шестеро. Надо все сделать без шума, только ножом. Один выстрел — и операция провалилась. Ничего тогда у нас не получится.

— Игнат!

— Ну?

— У меня есть предложение.

— Какое?

— Я незаметно появляюсь в воде, метрах в ста-ста пятидесяти от моста, и кричу по-немецки, что тону, зову на помощь.

— Ну и что?

— Как что? Они отвлекаются, смотрят на меня, а ты сзади подползаешь по этой ложбинке под насыпью.

— Это интересно. Это их отвлечет. Женщина... По-немецки... Хорошо. Нет! Не пойдет!

— Почему?

— Крик могут услышать охранники с другой стороны насыпи, взойдут на полотно дороги, чтобы узнать, что за шум, и сразу увидят меня. Сверху видно как на ладони...

— Да... А чем же я помочь могу? Ничем?

— Как это ничем? Еще как поможешь. Как же я пойду без прикрытия, без страховки? Вот ты и будешь меня прикрывать. Вон там, за бугорком, отроем тебе окопчик, подкопаем осторожненько, лежа, саперной лопатой, там трава высокая, и от моста тебя будет разглядеть невозможно. А расстояние небольшое, метров семьдесят до траншеи. Если вдруг я «засвечусь», огнем из автомата прикроешь мой отход. Ты ж сама твердишь, что стреляешь лучше меня.

— Ой, Игнат! Дело тяжкое! Может, все-таки до сумерек?

— Нет! Пойдем тебя устраивать за бугорком. Только голову прямо в траву, и ползем очень медленно. Пошли.

23. МОСТ

Говорят, человек сам делает свою судьбу. Если он умен, талантлив, находчив и смел, конечно, он найдет выход почти из любого положения. Но случай, та самая удача, которая иногда сопутствует, может решить и судьбу человека, и судьбу боя, даже большого сражения.

Есть в жизни люди-неудачники. Это может быть человек, которому всегда не везет. А бывает и зверь, который в самых нелепых ситуациях дважды, трижды попадает в капкан, под выстрел. Охотник его отпускает из ловушки, того же, например, барсука, а он попадает снова. Человек не хочет убивать своего старого знакомого зверя (бывает и такое), а он, как нарочно, снова и снова оказывается в смертельной опасности. Вообще, писать и рассказывать о невезучих всегда грустно. Истории эти печальны и трагичны.

Но у Игната Углова другая судьба. Еще тогда, когда он подростком жил в своей деревне, перед войной, судьба не была к нему благосклонна.

Все беды навалились сразу: гибель деревни и всех близких, страдания, голод, потеря памяти, дикая жизнь в лесу, в невыносимых, казалось бы, условиях.

Но он выжил. Выстоял, стал сильным, ловким. И судьба, как бы возвращая ему долги, стала дарить юному воину постоянно сопутствующую удачу.

Зимой, когда ему надо было спрятать свои следы, нередко начиналась метель, когда Игнат подбирался в лесу к ОУНовцу, а тот вдруг пошел ему навстречу. Волчье логово оказалось поблизости, когда ему надо было отпугнуть лагерных овчарок волчьим духом... Не везде, конечно, везло, не абсолютно во всем. Но во многом. И это истинная жизненная правда, а не плод фантазии сочинителя.

И сегодня на этом мосту Игнату нужна, очень нужна была помощь случая, поддержка родной природы, удача.

Едва он подобрался к насыпи, как тучи еще более сгустились, вокруг загудел ветер, небо из пасмурно-сумрачного стало темным, загрохотала гроза и хлынул проливной дождь.

В этой грозовой круговерти ползущего по ложбинке разведчика заметить было невозможно.

Но это была уже не ложбинка, а бурный ручей. Разведчик быстро передвигался по-пластунски, купаясь в теплой дождевой воде. Мгновенные ослепительные вспышки сверкали одна за другой, и гром грохотал так, будто вся артиллерия переднего края перенесла огонь в район моста.

Молнии освещали, но плотная стена дождя полностью лишила видимости. Игнат нашел траншею по памяти. Подобрался сзади от насыпи и, держа в руке финку, заглянул в щель к немцам.

Траншея была вырыта зигзагом. Такие зигзагообразные изгибы делают для того, чтобы прямое попадание в траншею снаряда или мины не уничтожило всех, кто там есть. В концевом изгибе разведчик увидел двух немцев. Один стоял, прислонившись к стенке траншеи, и едва был виден из-под плащ-палатки. Другой, накинув плащ на каску и на спину, стоял за пулеметом, ведя наблюдение в своем секторе перед бруствером, хотя из-за плотного ливня и грозовой темноты почти ничего не было видно.

Игнат убил обоих солдат в считанные секунды. Немца у пулемета надо было обезвредить первым, чтоб ненароком не нажал на спуск и стрельбой не взбудоражил охрану.

Разведчик ударил его ножом одновременно с касанием своими ногами земляного пола траншеи, куда впрыгнул. По привычке на миг зажал рукой рот врага, хотя сейчас это было, пожалуй, бессмысленно. В таком грозовом грохоте и реве дождя немцы в той же траншее могли услышать только выстрел. Крик исчез бы в общем шуме.

Второй солдат лишь успел обернуться к разведчику, как мгновенно получил удар ножом в грудь и осел на залитую водой землю.

Игнат выглянул за поворот траншеи и увидел еще двух немцев. Один возился возле укрытой от дождя стереотрубы, проверял и поправлял колпак, чтобы вода не залила оптику, второй с ручным пулеметом на бруствере продолжал наблюдать за подступами к мосту.

Немца за пулеметом Игнат ударил ножом под лопатку, и тот уронил голову на приклад. Второй в общем шуме грозы так ничего и не заметил и, стоя к Игнату спиной, все поправлял чехол на стереотрубе, которая ему уже не пригодится никогда...

Оставался последний зигзаг траншеи, за которым предположительно должно быть два солдата. Но их оказалось трое. Когда разведчик увидел их, он вошел в изгиб траншеи. Здесь уже не имело большого значения, двое их или трое. Гроза с ливнем продолжала бушевать, удары грохотали почти непрерывно, и охрана с другой стороны насыпи наверняка не услышит выстрелов, а в этой траншее оставшиеся солдаты были последними. Тем более что другого выхода просто не было.

Он. нажал на спуск, автомат щелкнул, но выстрела не последовало. Разведчик мгновенно сорвал с плеча второй «шмайссер», взятый у убитого немца. Игнат видел, как высокий солдат в каске, широко раскрыв рот и выкатив глаза, что-то кричит, но ничего не слышно из-за грозы. Вот немец поднимает автомат...

Игнат стрелял, пока не кончились патроны в магазине. Три охранника уже лежали на дне траншеи.

Стенки траншеи были укреплены досками, и в одном месте разведчик обнаружил глубокую нишу, в которой лежали ящики. Значит, не ошибся. Хотя это, пожалуй, резервная взрывчатка. Мост наверняка уже заминирован, но никак не найти подрывной «адской» (* Так разведчики на фронте называли машинку-индуктор.) машинки. Игнат ножом вскрыл все шесть ящиков. В каждом светлели толовые шашки. Отдельно нашел детонаторы. В одном из ящиков — аккуратно сложенный детонационный дистанционный шнур. Игнат внимательно осмотрел желтовато-матовый плоский прямоугольный брикет. Почти как наши. Снова положил в ящик, обернул промасленной бумагой, чтобы вода не попала.

Здесь в нише было сухо, и Игнат работал стоя в траншее, согнувшись, по пояс углубившись в нишу. Он вставил детонатор в шашку в одном ящике (остальные сдетонируют от взрыва), аккуратно закрыл тротил промасленной бумагой, вывел из ящика соединенную со взрывчаткой бухту шнура. Фугас был готов.

Гроза грохотала, и дождь хлестал еще злее. Ирина, конечно, ничего не видит из своего окопа, переживает, но и надеется на него. Он это понимал.

Теперь наступал второй этап: снять часового на своей половине моста и незаметно для второго часового и для остальной охраны заминировать один из пролетов.

Из траншеи и с насыпи невозможно было разглядеть часового на мосту. Игнат ползком, прикрываемый густыми струями дождя, взобрался на мост и прижался к одной из стоек, высокой и широкой стальной балке, спрятавшись за ней. Часового вблизи не было. С начала операции времени прошло примерно полчаса, и в запасе оставалось немногим более часа до смены часового на мосту.

Надо было искать часового, передвигаясь от стойки к стойке по своей стороне моста, ее не было видно из траншеи по другую сторону насыпи. Эта сторона моста просматривалась только из траншеи, где Игнат уже побывал.

Он прошел по мосту метров пятьдесят, а часового не было. Разведчик огляделся, прислушался. Шум дождя и вой ветра в фермах моста не стихали, и гроза, как прежде, грохотала. Часового не было.

Он проскользнул еще десяток метров, встал за очередную стойку и буквально наткнулся на часового...

Увидев перед собой рослого разведчика с финкой в руке, немец дико закричал и с неожиданной ловкостью акробата отпрыгнул назад, вмиг перемахнул через низкие перила и, отбросив в сторону автомат, полетел в воду.

Игнат дал ему отпрыгнуть, потому что кроме, как в реку, деваться немцу было некуда. Пусть искупается, если хочет жить.

За полчаса он перетаскал, уложил на мост ящики со взрывчаткой, протянул дистанционный шнур. Отмерил минут на пять горения, остальное отрезал. Главное, отбежать подальше от моста, тогда легче будет уйти.

Он сел, огляделся: вблизи никого, только плотная сумрачность и хлесткая мокрота дождя. Только бы зажечь, только бы зажечь! За спички не беспокоился: всегда хранил два коробка в разных местах, каждый — в прорезиненном мешочке, затянутом шнурком.

Накинул мокрую куртку на голову, чтобы прикрыть шнур от дождя, сделал ножом свежий сухой срез. Извлек коробок. Первая спичка сломалась. На вторую с его лица прямо на серу упала капля. «Только — спокойно, только — спокойно»,— повторял он про себя. Шнур зажег третьей спичкой. Убедившись, что он зашипел, Игнат встал и что есть сил напрямую бросился к окопу, где его ждала Ирина.

Громыхнуло не так громко, как он ожидал. А может, просто в шуме ливня после грозовых раскатов грома так показалось. Он даже обернулся, чтобы увидеть, что это именно взрыв моста, а не очередной грозовой удар. Обернулся и увидел, как один из пролетов моста опадает в воду. Мост взорван.

Может быть, даже немцы сперва приняли этот взрыв за близкий удар грозы или из-за плохой видимости они не заметили разведчиков. Так или иначе без единого выстрела добежали Игнат и радистка до леса и через несколько минут, вымокшие до нитки под ливнем, скакали на своих конях по лесной дороге.

Направление было — к фронту. Но Ирина обратила внимание, что Игнат немного отклоняется в сторону: на развилках выбирает не ту дорогу, которая ведет прямо к переднему краю.