Православие

В маленькой деревушке, затерянной среди бескрайних полей, жила старушка Агафья. Дом её стоял на окраине, с покосившимися ставнями, но каждую ночь в его окне теплился огонёк. Это горела лампада перед старинной иконой Божией Матери, перешедшей к Агафье от матери, а той — от бабушки. Так было десятилетиями. Но однажды свет погас.

Случилось это в год, когда Агафья потеряла сына. Иван ушёл на войну и не вернулся. Горе сковало её сердце ледяной пустотой. «Зачем молиться, если Бог не спас его?» — думала она, убирая икону в сундук. Лампада погасла, а вместе с ней — и надежда.

Но деревня не забыла Агафью. Каждое утро на пороге появлялись то горшочек мёда от соседки-пчеловодки, то тёплые варежки от деда Тихона, чьи внуки украдкой чинили забор. А однажды в дверь постучал молодой священник отец Алексей, недавно прибывший в сельский храм.

— Батюшка, я не готова… — начала Агафья, но он мягко перебил:

— Не вы ко мне, матушка, а я к вам. Давайте просто поговорим.

Они пили чай с мятой, и старушка, сама не заметив как, выговорилась о сыне, о зиме без него, о погасшей лампаде. Священник слушал молча, а потом сказал:

— В нашем храме есть икона «Утоли моя печали». Завтра будем служить панихиду по всем воинам. Придёте?

Она не обещала. Но утром, проходя мимо церкви, услышала пение. Голоса лились, как ручей после ледохода — чистые, пробивающиеся сквозь лёд души. Агафья зашла, и сердце ёкнуло: в синем облачении у аналоя стояла та самая икона из её сундука. «Как?..» — но вопрос застрял в горле, когда отец Алексей начал читать имена поминаемых. Среди десятков фамилий прозвучало: «Воина Ивана».

Она не помнила, как подошла к свечному ящику. Дрожащей рукой поставила свечу — первую за полгода. А вечером, вернувшись домой, достала икону. Лампада снова зажглась.

С той пор Агафья стала приходить в храм. Не по обязанности, а как к соседке — помочь цветы полить, покрасить ограду. А однажды отец Алексей попросил:

— Ваш голос, Агафья Петровна, как у ангелов в старых книгах. Не научите наших ребяток знаменному распеву?

И вот уже дети деревни, смеясь, выводят древние напевы под её руководством. А по вечерам старушка рассказывает им истории о святых — не из книг, а те, что слышала в детстве от своей бабушки. И когда девочка Катя, потерявшая отца, спросила: «А мой папа теперь в раю?», Агафья, гладя её по голове, ответила:

— Видишь огонёк в моём окне? Так и души наши горят перед Богом. Не гаснут.

Через год в деревне случилось чудо. Когда Агафья отошла ко Господу в день Покрова, соседи обнаружили, что лампада в её доме не угасла. Масло давно закончилось, но светильник теплился мягким сиянием три дня и три ночи — ровно столько, пока не закончили читать Псалтирь у её гроба.

Теперь в окне пустующего дома горит новая лампада. Её зажигают дети, которых учила Агафья. А отец Алексей, глядя на огоньки в окнах всей деревни — ведь после той истории многие вспомнили о семейных иконах, — тихо улыбается:

«Вот она — Церковь. Где два-три собраны во имя Его».

Однажды на одного человека бес “наехал”. И он начал кричать: “Бога нет! Бога нет!” И похлеще.
Батюшка Илий терпел, терпел, а потом взорвался — схватил его за грудки:
— Да как же Бога нет?! Когда на постриге в монахи ко мне сорок Севастийских мучеников живые явились! И под руки меня водили!
Будучи в сильном волнении, он проговорился и даже испугался. Я слышал это не один, и мы к нему пристали:
“Расскажите...”
Деваться некуда, и он рассказал... Это было в семидесятые годы. В то время монашеский постриг совершали тайно, часто одним священнослужителем. И вот — во время пострига в храм входят сорок
Севастийских мучеников и становятся в круг. А двое из них, Илиан и Илий, берут Алексея, так звали тогда нашего батюшку, под руки и сопровождают его во всё время священнодействия. Возможно,
что священнослужитель и не видел Севастийских мучеников. И при постриге Алексею было наречено имя одного из них – Илиан. Затем уже при схиме – Илий.
Символично, что именно они, Илиан и Илий, из сорока Севастийских мучеников опекали в постриге будущего монаха Илиана и схиигумена Илия.

В этом выпуске мы обратимся к интересным случаям из жизни современных старцев.

Привет, Пикабу! Ты когда-нибудь задумывался, почему кофе остывает именно тогда, когда ты отвлекаешься на мемы? А я вот однажды понял, что вера — это как тот самый стабильный Wi-Fi, который ловит даже в подвале с тремя стенами из свинца. Решил поделиться, как Иисус из воскресной школы стал для меня чем-то вроде пожизненной подписки на премиум-контент.

Всё началось не с грома с небес, а с тихого «писка» в душе. Я тогда стоял под ледяной водой (бойлер сломался), пытался вспомнить, зачем согласился на эту жизнь, и вдруг поймал себя на мысли: *«А что, если Он правда здесь?»* Не в смысле «в трубах», а как эта тишина за окном в 3 часа ночи, когда кажется, что кто-то слушает.

Теперь каждый день — как квест:
— Утро.Просыпаюсь от того, что кот топчется по лицу. Раньше матерился, теперь смеюсь: «Господи, ну и дизайн Ты выбрал для будильника!».
— Дорога на работу. Пробка. Раньше включал heavy metal, теперь ловлю себя на том, что бормочу: «Интересно, а Иисус в пробках нервничал? На осле-то ездил...».
— Обед.Коллега сьела мой йогурт по ошибке. Вместо гнева — мысль: «Прости ему»

А еще я заметил, что вера — это как **телеграм-канал с пасхалками**:
— Нашел 500 рублей в старых джинсах — «Привет, это Я. Купи маме цветы».
— Сломал ногу — «Эй, замедлись. Посмотри, как растут те самые деревья, мимо которых ты бежал 10 лет».
— Услышал в маршрутке, как бабушка цитирует Екклесиаст: «Всё суета!» — и понимаешь, что это не брюзжание, а прямая трансляция из 2025 года.

Как я Его ощущаю? Да как ту самую песню, которая играет в голове именно тогда, когда нужно. Не голос с небес, а тихое «Эй, я тут» — в случайной смс от друга, в луже, отражающей закат, или даже в глупом стуке сердца, когда делаешь что-то страшное и правильное.

Может, я просто сошел с ума? Но тогда почему это «безумие» заставляет меня кормить бездомных псов у метро, прощать бывших и верить, что даже Пикабу — часть большого мема, который однажды обретет смысл?

P.S. Если вы тоже ловите Wi-Fi в душе — дайте знать. Созвонимся, пообщаемся.

Тот вечер Анна начала с молитвы. Не с красивых слов, а с тихого шёпота сквозь слёзы: *«Господи, я больше не могу…»*
Её кошелек опустел ещё вчера — пенсии едва хватало на лекарства для внучки. А тут зима, мороз за окном минус двадцать, и в холодильнике — лишь банка солёных огурцов да пакет гречки. «Хоть бы Машенька не проснулась», — подумала она, накрывая кастрюлю стареньким полотенцем, чтобы скрыть пустоту.
Вдруг стук в дверь. На пороге — мужчина в потёртой куртке, лицо красное от холода:
— Извините, бабушка… У вас чайку не найдётся? Автобус сломался, до депо три часа идти…
Анна вздохнула. Последний пакетик чая она приберегала на Рождество. Но руки уже сами наливали в чашку кипяток.
— Садитесь, сынок. Сейчас согреетесь.
Мужчина пил молча, а потом вдруг спросил:
— У вас… всё хорошо?
И тут Анна не выдержала. Рассказала про Машенькину астму, про долги, про страх, что не дотянет до зарплаты дочери…
Незнакомец слушал, не перебивая. Потом достал из кармана блокнот, написал номер телефона:
— Меня Сергей зовут. Я водитель. Завтра в семь утра подойду — нужно кое-что передать.
Утром Анна открыла дверь — и замерла. На пороге стояли три коробки:
1. **Лекарства** — те самые, что выписала врач.
2. **Продукты** — молоко, фрукты, даже шоколадка для Маши.
3. **Конверт** с деньгами и запиской: *«Это не от меня. Просто в нашем автопарке 20 водителей. Каждый дал, сколько мог»*.
Когда Анна дрожащими руками позвонила Сергею, он только сказал:
— Вы знаете, я в церковь раньше не ходил. Но вчера, пока шёл от вас, вдруг понял: если в мире есть такие люди, как вы — значит, Он точно есть.
...Теперь каждое воскресенье в пятом ряду маленькой церкви у рынка сидит крепкий мужчина с серьёзным лицом. Рядом — пожилая женщина и девочка с косичками. Когда священник читает: *«Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть…»*, Машенька шепчет бабушке:
— Это про наш чай, да?