Мы не говорили Гиммлеру, что моя жена беременна, по крайней мере до двадцатой недели. Мы ждали, отчасти из-за того, насколько безумна Гиммлер в обычный день, а отчасти потому, что хотели убраться подальше (пусть даже всего на десять минут езды), пока у нас еще была такая возможность. Переезд был бы нелегким делом с ребенком на руках - да и длилось всё это немало. Нам потребовалось целых двадцать недель, чтобы наконец-то перевезти все вещи. Когда Гиммлер узнала об этом, ей удалось сложить два и два, и она принялась кричать на нас за то, что мы пытаемся «оторвать ее от ее детей».
Кроме того, Гиммлер очень, очень расстроилась из-за меня. Не потому, что я обрюхатил ее драгоценную дочь, нет, а потому, что я больше не был девственником. Ага. Вы правильно прочитали. Она была расстроена тем, что я больше не «чист и невинен». Я не сказал ей, что шалил со своей чертовой женой еще до того, как мы поженились. Думаю, она вполне могла меня ударить, если бы я это сказал. Я не знаю, в чем была ее проблема, и до сих пор не знаю. И знать не хочу.
Она упрямо хваталась за соломинку, спрашивая мою жену, действительно ли это мой ребенок. Она надеялась, что это не так, потому что «все будет испорчено». Всё? Не знаю, что такое это «все», но мне это не понравилось.
Мы решили пройти практически всю стандартную процедуру в плане анализов и УЗИ - ну, знаете, всё что обычно делается. Гиммлер это не понравилось, потому что она была уверена, что ультразвук убьет ребенка и что врач собирается навредить ему всеми этими анализами и лекарствами. Мы ЧЗНХнули на неё, и, защищаясь, Гиммлер сказала, что лучше всего выбрать «естественный» путь. По ее словам, она пила только травяные сборы, никогда не ходила к врачу и не сдавала никаких анализов - и посмотрите, какими хорошими получились ее дети! Тесть говорит, что это даже отдаленно не соответствует действительности.
Когда мы собрались рассказать всем о беременности, мы выложили фотографию УЗИ в мордокниге, чтобы другие люди могли увидеть, как только мы лично расскажем об этом нашим близким родственникам. Одну копию я отправил по почте своему отцу в Россию. Гиммлер ВЫШЛА ИЗ СЕБЯ, крича о том, что только у нее должна быть личная копия, и ПОЧЕМУ ЕЙ НЕ ДАЛИ ЛИЧНОЙ КОПИИ?! Почему, Гиммлер? Потому что их было всего две, одна для меня, другая для жены, и мы оставили себе одну, а свою я отправил отцу и бабушке, поскольку у них нет мордокниги, и я хотел, чтобы они знали - потому что, знаете ли, они не чокнутые и моя единственная оставшаяся семья. В отличие от Гиммлера, они только поздравляли, а не жаловались, что ребенок выглядит странно на фотографии.
Когда пришло время делать УЗИ, для определения пола ребенка, мы никому не сказали, потому что А) мы хотели сделать сюрприз для остальных членов семьи, и Б) результаты никогда не бывают стопроцентными. Гиммлер так и не смирилась с этим и решила взять дело в свои руки. В буквальном смысле. Она погладила живот моей жены и, «пощупав ребенка», определила, что это будет девочка.
Поскольку она была убеждена в этом, Гиммлер прислала длинный-предлинный список имен для девочек, которые она хотела бы дать ребенку, с указанием выбрать пять, которые нам нравятся, и тогда она сможет определиться с выбором. Мы просмотрели список и нам не понравились добрые три четверти имен. Странным образом, первая страница была самой ужасной, и позже мы узнали, что Гиммлер расположила их в порядке предпочтения. Ее собственное имя было на самом верху.
Мы намекнули, что, если ребёнок будет мальчиком, то мы возможно назовём его в честь моего отца и/или меня. МБ назван в честь своего покойного отца. Гиммлер пожаловалась, что а) ее ребенок - девочка и б) имя будет звучать слишком «странно» (читай: по-русски), если мы так поступим. Я сказал ей, что у ребенка в любом случае будет славянская фамилия, так что это не имеет значения. В конце концов, мы не стали называть его в мою честь, потому что я не хотел быть «Имя Фамилия Старший» в свои двадцать с лишним лет. Может быть, когда мне будет лет сорок.
Детская оформлена в стиле «Звездного пути», поскольку и я, и жена его обожаем - до такой степени, что часто называем друг друга «Номер один». Это отвратительно, но мы этим чертовски гордимся. Гиммлер посмотрела на готовую детскую и ПОТРЕБОВАЛА объяснить, почему это детская для мальчика. Мы утверждали, что она гендерно нейтральна. Гиммлер не согласилась и настаивала, чтобы мы перекрасили ее во что-то «более подходящее».
Когда мы этого не сделали, она выложила более двух тысяч долларов за детскую в своем доме, полностью розовую, в принцессовом стиле. С тех пор она перекрасила комнату, но та ни разу не использовалась за почти шесть месяцев, прошедшие с рождения сына. Тесть только недавно пришел ко мне и спросил, может ли он снова переоборудовать ее под свой кабинет. Я сказал ему, что он может делать все, что ему заблагорассудится - это его дом.
В плане коляски и прочего детского инвентаря, мы ждали предрожденчика, где мы также должны были объявить пол и имя ребёнка. Гиммлер хотела традиционное сборище, только для женщин, слишком похожее на свадьбу на наш вкус - она даже хотела, чтобы моя жена надела белое платье. Когда мы от этого отказались, она пришла в ярость, когда я пошёл выпить со своим отцом, тестем и несколькими близкими друзьями.
На предрожденчике было двенадцать человек, и помимо подарков от них, были подарки от тех, кого там не было, как, например, моих друзей и моего отца. Именно мой отец купил коляску. Гиммлер это не понравилось, потому что она хотела купить коляску. Моя жена спросила, разве она не хотела купить автокресло? Гиммлер изобразила на лице кошачью жопку и заявила, что хотела купить ВСЁ.
Мы получили довольно много хороших вещей, большинство из них, к счастью, гендерно нейтральны. Гиммлер помимо автокресла купила огромное розовое одеяло. Потом она убрала свой подарок, когда обнаружила, что ее внучка на самом деле внук, которого назвали в честь моего отца и тестя, но без русского отчества. У сына русское имя, два английских средних имени и моя фамилия. Гиммлер ворчала, что это был ужасный выбор.
«Тогда мне придется называть его [имя тестя-младший]", - со вздохом сказала она нам. Моя жена сказала ей, что если она хочет хоть как-то контактировать с нашим сыном, то будет называть его по его первому имени.
Ей не понравилась выбранная нами марка подгузников, и она настаивала на том, чтобы мы использовали тканевые. Я понимаю в чём их привлекательность, но для нас это было большим «нет». Вместо этого мы выбрали биоразлагаемую марку, про которую я знал, что она хорошо работает, потому что МБ ходил в них шесть лет назад. Гиммлер пришла в ярость и попыталась отобрать у нас три коробки с подгузниками, заявив, что они слишком дорогие, а мы - родители-новички, поэтому ничего не понимаем - мы должны ее слушаться. Я сам вырвал коробки из ее рук - она не могла дотянуться, чтобы забрать их у меня. Мне пришлось буквально держать их над головой, как будто я имел дело с мелким и сердитым ребенком».
Гиммлер также не понравилась выбранная нами больница - она хотела, чтобы сын родился в больнице ее родного штата. Так как это было на другом конце гребаной страны, то, черт возьми, нет. В итоге он был рождён там же, где и я, в Нью-Йорке.
Это было само по себе испытание - мы хотели того же, чего хотят многие люди - чтобы в палату пускали исключительно родителей. Гиммлер неделю бесилась, узнав о наших границах. Она чуть не ударила меня, когда узнала, что мой отец и бабушка тоже прилетят, чтобы встретиться с ребенком. Почему?! Требовательно спрашивала она. Почему они?!
Почему, Гиммлер? Мой отец - единственный ребенок в семье, я - единственный ребенок своего отца. Сын - единственный внук моего отца, правнук моей бабушки, и они - единственная семья, которая у меня есть, не считая МБ и моей жены. Вот почему они встречаются с моим сыном, мудошлёпка.
«Если они могут пролететь пять тысяч миль и подождать один день, то и ты сможешь». сказал я ей. Гиммлер фыркнула и сказала: «Конечно, они могут, они же не понимают, потому что они не родители». Мы с женой - родители, Гиммлер. «Вы понимаешь, о чем я», - надулась она.
Разумеется, в день родов Гиммлер едва не прорвалась в комнату. Я стоял в дверях и отказывался отойти. Она не смогла протиснуться - я большой мальчик - и, уперевшись обеими руками мне в грудь, попыталась толкнуть меня. В итоге она поскользнулась на полу, ее ноги буквально вылетели из-под нее, и она рухнула на колени. Когда медсестра потребовала ответа, что она творит - ведь ей сюда нельзя, Гиммлер начала обвинять меня, что я ее ударил. Медсестра посмотрела на меня, потом на Гиммлер и велела ей убираться, пока она не вызвала охрану.
У Гиммлер была часовая встреча с ребенком, прежде чем ее выпроводили. Она спросила, какие у нас теперь планы, а мы просто уставились на нее и сказали, что мы едем домой. Гиммлер начала жаловаться, что мы не можем вернуться домой, потому что у нас собаки. Собаки могут его ранить! Разумеется, такое возможно, но мы в любом случае не собирались знакомить собак с ребенком как минимум несколько недель. Господи, сейчас сыну уже пять месяцев, и он видел Грома, моего жако, только через сетку его клетки.
Когда моя бабушка знакомилась с сыном, Гиммлер настояла на том, чтобы присутствовать в комнате. Моя бабушка с гордостью заявила, что сын станет красивым молодым человеком, похожим на своего отца. Гиммлер обернулась от того места, где она возилась с цветами, и заорала - НЕТ, НЕ СТАНЕТ. В эйфории, я кричу в ответ: «О да, станет!» Жена прогнала Гиммлера, а я в наказание за ужасную шутку был изгнан в соседний магазин, чтобы купить то, что хотела моя жена.
Всем было сказано, что ради сохранения тайны личной жизни мы не будем публично выкладывать фотографии ребенка в мордокнигу. Гиммлер сказала, что это не проблема, она опубликует их сама. Мы сказали ей, что нет - она ни при каких обстоятельствах не будет выкладывать фотографии. Если она настаивает на получении фотографий, то получит их в физическом формате. Если мы увидим там хоть одну фотографию, то добьемся, чтобы её убрали.
Гиммлер также с нетерпением ждал моего поста о сыне в мордокниге - поскольку ей не было разрешено самой объявить о его рождении, но она, вероятно, хотела прокомментировать. Я перефразировал Рона Свонсона, написав: «Родился некоторое время назад весом в несколько фунтов и несколько унций», и она на меня разозлилась. На единственной фотографии сына, которую мы разместили, были указаны размеры, время и имя - и мы разместили ее до того, как она успела разместить ее сама. Она так и не простила меня за это.
