Сто процентов еды
Я иногда собираю вместе несколько заметок, объединенных одной темой. Сегодня тема очень важна. Это еда. Ну потому что еда — это важно, чего тут ещё добавить.
Сгущёнка
Потом меня, конечно, поймали и наказали.
Не помню, сколько мне было лет, когда я стащил из холодильника банку сгущенки. Проковырял в крышке дырку каким-то не предназначенным этого предметом, выпил несколько глотков и спрятал банку у ножки дивана, в пыльном углу.
Но секреты всегда открываются. Любая тайна — как шар, брошенный с высоты на пружинистую сетку батута. Эластичный материал натягивается, чтобы потом с силой вытолкнуть шар вверх. Чем тяжелее шар — тем больше времени понадобится сетке, чтобы остановить его падение. Но тем сильнее будет обратный ход.
Поэтому диван, который до этого сто лет никто не трогал, очень скоро понадобилось отодвинуть.
Воровать банку не было никакого смысла. Я не был ни голоден, ни обделён сладостями, да и запрета большого на это не было. Просто сгущёнка тогда была несколько дефицитным продуктом, а в семье была договоренность всё вкусное, но дефицитное есть по возможности вместе, и желательно после того, как доел суп.
Кроме того, спрятанная сгущенка создавала сразу несколько проблем: есть её больше не хотелось, а избавиться от банки насовсем было сложнее, чем просто утащить в свою комнату. Не говоря уже о необходимости хранить тайну и испытывать вину.
От папиного взгляда по всему телу, от горла к рукам и ногам, прокатилась холодная удушающая волна, сбилось дыхание и загорелись уши. Тут была и вина, и страх последствий, и еще полная неожиданность. Видимо, мой мозг так хотел избавиться от этой нерешаемой задачи с банкой, что просто напрочь о ней забыл.
Взглядом всё не ограничилось — папа тогда здорово на меня наорал. И дело тут было, конечно, не в сгущенке, а в том, что его слегка одеревеневший от ужаса сын — вор. И идиот.
Кажется, папа даже спрашивал, почему я её взял. Па-че-муу? Ответить было решительно невозможно. Но и не взять тоже было нельзя. Причиной кражи был не голод, не строгие родители и не склонность к воровству.
Совсем другое — странное, необъяснимое желание. Оно появилось раньше той дурацкой банки и осталось со мной до сих пор: желание сделать то, что хочется. И никому. Об этом. Не говорить.
Шоколад
Я тут такое узнал про шоколад! Вы не представляете.
Марина готовила самодельные конфеты. Их нужно было макать в шоколадную глазурь. И вот пока я поглощаю конфету, Марина рассказывает, что у нее не получилась глазурь.
А я прямо вижу, что получилась. Чувствую её успех.
У меня для этого целый загон огромных злющих вкусовых рецепторов, которые прямо рвутся с цепи. Но Марина — за науку, а не за смутные ощущения, поэтому в доказательство провала пересказывает мне рецепт глазури. Не замечая, как я цепенею по ходу рассказа.
Короче, чтобы сделать глазурь, надо расплавить шоколад, но не весь. Если расплавить весь шоколад, а потом он застынет, то застынет он неправильно. У шоколада изменится кристаллическая решетка и он будет мутный, скользкий и стоит только взять его рукой — начнёт тут же бессильно плавиться и ныть.
Поэтому нужно две трети шоколада растопить, а треть — мелко накрошить. И потом смешать накрошенное и растопленное.
Тогда часть шоколада с исходной кристаллической решеткой смешается с изменённой. И шоколадная крошка — внимание! — сообщит растопленной части правильную кристаллическую решетку.
И весь застывший шоколад будет правильный!
И тут я заржал.
— В смысле?! — говорю. — Подожди, я просто пытаюсь осознать. Хахаха.
То есть встречаются жидкий шоколад с шоколадной крошкой и жидкий такой: «Хм-м, кажется, я припоминаю!..» «Ах, я сама была такою триста лет тому назад!»
Хахаха.
Потом он жадно обволакивает собой шоколадную крошку и кристаллическая решетка у него меняется с изменённой на правильную! И жили они долго и счастливо и были сожраны в один день.
Бред какой-то!
Хахаха.
А потом я полез в интернет и за десять минут узнал про темперирование, прекристаллизацию, посев, затравочные кристаллы и полиморфные свойства какао-масла. Всё оказалось правдой. И все кондитеры это знают. Даже те, у кого правда не получилась глазурь.
Первый раз в жизни шоколадка выставила меня таким идиотом.
Корнишоны
Я тут увидел в интернете фотографию, на которой актёр Адам Сэндлер идёт по улице в тёплом пальто с шарфом, думает о чем-то своём и на ходу кушает из банки консервированные огурчики. И сразу же скинул это фото подруге, потому что она помнит!..
Мы как-то зашли с ней выпить по бокальчику сидра, просто потому что давно не виделись.
Потом мы вспомнили, что в соседнем баре бывают классные фирменные настойки.
И мы решили их попробовать.
А настоек оказалось десять видов.
И мы решили попробовать их все.
Потом мы вспомнили, что на углу Литейного и Жуковского есть бар «Угрюмочная» и у него очень смешное название. Ну то есть настолько смешное, что надо обязательно туда зайти.
Потом стало очевидно, что ходить по барам в Петербурге и не побывать на улице Думской — это преступление против, ик, наказания. А мы с ней — законопослушные граждани... не... ны.
Выйти с улицы Думской своими ногами после этого — уже под силу не каждому.
Мы смогли только потому, что вспомнили про бар «Лаборатория» на углу Гороховой и канала Грибоедова. Откуда-то слышали, что там алкоголь подают в химических колбочках.
А это же круто!
Надо глянуть.
Там действительно были колбочки и между трехсот и пятисотграммовой мы почему-то даже не выбирали. Ну потому что чего тут выбирать, если уже столько выпито. Просто берём по пятьсот на каждого. И всё тут.
Потом мы, фокусировочно щурясь, вышли в промозглый ноябрь и тут нам захотелось корнишонов. Консервированных. В четыре утра.
А откуда их взять-то? Обычно мои желания не исполняются, но через сто метров был маленький магазин «24 часа» и там были корнишоны в стеклянной банке.
Мы шли, качаясь, в направлении Театр Юного Зрителя, и хрустели самыми вкусными корнишонами по эту сторону Невы. А навстречу нам то и дело попадались такие же не очень трезвые люди, и мы спрашивали их, любят ли они театр, как любим его мы. Ведь мы даже идём в сторону театра и очевидно, что это только из большой любви. А потом мы, независимо от ответа, предлагали преломить с нами корнишоны. Тоже из большой любви.
На углу с Загородным проспектом, то есть всего за каких-то триста метров до ТЮЗа, силы покинули нас и мы упали в шавермочную.
В которой, прикиньте, подавали коктейли. Видимо, это была элитная шавермочная.
Мы попросили сделать нам коктейль, и бармен спросил, какой, и мы сказали: «Да какой-нибудь, к корнишонам...». Он дал нам меню и там в списке коктейлей был коктейль под названием «Какой-нибудь».
Мы заорали и сказали: «Даааа! Сделайте нам вот его!!!». И ночь постепенно перешла в утро.
В общем, это ещё один повод любить не только театр, но и друзей, Петербург, корнишоны, встречных алкашей, Адама Сэндлера и вообще жизнь.
Молоко
В детстве я очень любил молоко и всякое молочное. Даже то, что всем остальным не нравилось и «ну мааам, не буду, это противно!». Молочную вермишель? Без проблем. Кашу манную на молоке? Готов! С комочками? Да пофиг. Пенки на молоке? Давайте!
Когда болеешь — молоко с мёдом, со сливочным маслом, с боржоми. Со всем сразу одновременно. Пробовали? В горячее молоко плещешь чутка Боржоми, кладёшь ложку мёда, ложку масла — и пьёшь. Помогать — не помогало, конечно, но прям чувствовалось, что лечусь.
Парное тоже. Тёплое ещё. Бабушка даст большую кружку размером с половину меня и я её — глы, глы, глы! — выпивал за один присест. Знаю, много кому не нравилось, а мне ничего, вкусно.
Тем лучше я запомнил день, когда пил парное молоко последний раз в жизни.
Дальше — типично сортирная история, поэтому если вам фу, то лучше не читать. Я предупредил. С другой стороны, все мы сделаны целиком из смешной булькающей физиологии, так что с каждым может случиться.
В общем, я однажды брал Изборск. Мы с Мариной поехали в деревню, а по дороге заехали к её подруге во Псков. Она там живёт с родителями в частном домике. Нас встретили и, конечно, посадили за стол, принялись кормить супом, и салатом, и котлеткой с макаронами, и какими-то ещё домашними закатками.
Пока обедали, решили, что надо доехать до Изборска — он рядом, всего 30 км по прямой, а там древняя крепость и вообще благодать, хоть и скучновато, наверное.
И уже вставали из-за стола, когда со двора пришла мама подруги с банкой в руках: «Вот, молочко парное, только надоила! Попейте!». Я, лет пятнадцать не пивший парного молока, радостно вскрикнул, налил себе большую кружку, выпил — глы, глы, глы! — залпом, удовлетворённо вздохнул и мы поехали.
Ровно через десять минут дороги парное молоко вышло на исходную позицию. Домашние закатки дали искру, бикфордовым шнуром вспыхнули макароны и тут же одна за другой сдетонировали котлетки. Внутри у меня произошёл объемный взрыв.
На всём теле выступил холодный пот, в глазах потемнело, в ушах зазвенело, а окружающие звуки стали слышны будто сквозь вату — видимо, раз был взрыв, то вот и контузия. Пальцы стали ватными и затряслись. Девушки продолжали весело болтать, не замечая, как я остался один на один со своими внутренними демонами. По бокам дороги, как назло, шли две глубокие, заполненные водой канавы. Это была ловушка.
Стараясь лишний раз не дышать, посмотрел на навигатор и ура — всего через километр была заправка. Я молча остановился на заправке, одними губами прошептал «я сейчас приду» и неверной походкой двинулся внутрь. Глаза у меня были, как у мышки из анекдота. Очень большие.
— А туалет не работает, — беспечно сказала кассир. Где их только берут таких, бессердечных.
— Со... совсем? — не уверен, что я сказал это вслух.
— Совсем.
Природная стеснительность не позволяла сделать то, чего хотела звериная сущность прямо там посреди заправки, и я вернулся в машину. До Изборска оставалось восемь длинных, как световые года, минут. Мир был фиолетового цвета, я чувствовал себя воздушным шариком на глубине километра
Прямо возле крепости оказался ресторанчик с парковкой и, кажется, я вышел из машины точно как герой индийского боевика — пока она ещё тормозила юзом. Официант на входе, видимо, попытался сказать мне, что туалет не для посетителей платный, но я просто прошагал мимо, глядя сквозь него.
Изборск был взят.
Я вышел совершенно другим человеком. Новым. Который теперь не только по-настоящему любит, но и глубоко понимает жизнь. Всю, кроме молока. Потом мы ходили по крепости и мне нравилось в ней буквально всё. И стены с воротами, и крыши с коньками, и травы с пчелами. И знаете, вообще не скучно было!
А парное молоко я больше не люблю.
Банан
Приснилось, что я сел в машину, завёл её, и на панели загорелась лампочка неисправности двигателя. Только почему-то не красная, а жёлтая.
Заглушил, вышел, открыл капот, а там — банан. Половинка банана размером с двигатель. Без кожуры. Я опять машину завожу, и банан начинает тарахтеть, но как-то нездорово, и меня это, конечно, расстраивает. Банан неисправен! Нужно ремонтировать банан.
Мне совсем недавно товарищ рассказывал об осознанном управлении снами. Мол, можно даже научиться действовать внутри сна и делать, что захочешь.
Слава богу, я так не умею.
Мне кажется, я бы тогда во сне сначала сорок минут ждал эвакуатор, а потом три часа сидел в автосервисе на продавленном диване. Листал бы журналы, а в них, конечно, предлагали бы красивые новые автомобили с какими-нибудь мощными маракуйевыми двигателями. Или даже гибридными — инжир-папайя!
А мне бы пытались впарить что-нибудь, мол, вот у вас тут шкурка полетела, нужно обязательно оригинальную шведскую брать. Или из пимпочки на конце давление травит, а у нас пимпочки сейчас только цитрусовые и поставки ждать полторы недели.
Или вообще вышел бы мастер, все руки в сладковатой банановой кашице, и такой: перезрело к чертям, едри его в кожуру, вообще всё менять надо!
А бананы в нашем городе, естественно, никто не капиталит. Проснулся в холодном и липком, как банан, поту.
Масло гхи
Марина купила попробовать масло гхи.
— Я купила попробовать масло гхи.
— Будь здорова!
— Дурак. Это масло так называется. Гхи.
А я не дурак — вам-то легко, вы это хотя бы читаете, а на слух непонятно, это масло так называется или у меня инсульт и я перестал различать человеческую речь.
— Хин?
— Гхи.
— Хи?
— Гхи!
— Кхи?
— ГЫ-Ы-Ы-ХИ-И-И!!!
— Понятно. А кто это? Или что?
Логичный же вопрос, да? По звучанию это с одинаковой вероятностью может быть орех, фрукт, фамилия и бог. Выяснилось, что оно просто гхи и всё, просто название. Как фрамуга. Или турундочка. Только индийское.
Я, конечно, рожу скривил как всегда, мол, зачем нужно ещё какое-то масло, когда есть сливочное на случай, если кончится подсолнечное. Но потом пожарил на масле гхи макароны — и их как будто жарила бабушка на деревенской печке, когда тебе девять лет и за окном летние каникулы. А яичница получается — как будто её дед стряпал на чугунной сковороде с салом. Ну то есть просто отпад. Максимально отечественный вкус.
Может, оно и не индийское вообще, и «гхи» — это не название, а аббревиатура. Государственный химический институт.
Ряженка
Артём Глебычу предложили пакетик вечерней ряженки, и он завизжал. Обычно ряженка не вызывает такой реакции, но просто видимо день тяжелый. А тут ряженка ещё эта. В пакетике с трубочкой, тварь такая.
Ну ладно, он не хочет — я хочу. Достал большую упаковку ряженки для себя, потому что у меня день не такой тяжелый. И вот эта взрослая ряженка тут же вызвала у Артём Глебыча невероятный аппетит.
Он отодвинул ряженку и потянулся к ряженке. Я дал ему ряженку на ложке, он попробовал и прямо по лицу было видно: «О господи, что за чудесная ряженка, и вы скрывали её от меня всё это время!». Само собой, ряженка была такая же. Артём Глебыч отобрал у меня ложку с кружкой и принялся черпать и слизывать ряженку, обливая себя, столешницу и меня, брызгая на пол и стараясь, в общем, ни в чем себе не отказывать.
Через некоторое время Марина, у которой день был потяжелее нашего с Артём Глебычем вместе взятого, сказала: «Так, это невозможно, он так вкусно её ест, я тоже хочу». И налила из большого пакета себе в стакан.
«О, ряженка!» — тут же всполошился Артём Глебыч, бросил ряженку с ложкой и потянулся к стакану. Смущенная этим ряженковым безумием, Марина протянула стакан и Артём Глебыч начал увлеченно пить через край.
Выпил полстакана и вернулся к ряженке с ложкой. Но она к этому моменту была уже не так хороша, как ряженка в стакане, поэтому он взял свой изначальный детский пакетик ряженки, вырвал из него трубочку и стал выливать ряженку в ряженку. И размешивать ложкой.
В общем, если ваша вечерняя ряженка не похожа на нашу, можете нас даже не звать.
Пельмени
Люди едят пельмени
Им вроде немного надо —
Была бы свежа сметанка
Да был бы лавровый лист.
От дымных горячих тарелок
Никто не отводит взгляда,
Неважно, кто ты — геолог,
Проктолог или турист.
Они в городах не блещут
Манерой аристократов,
Но в чутких столовских залах,
Где шум суеты затих,
Бурчат в ненасытных желудках
Хинкали или дим-самы
И сочные равиоли
Переполняют их.
Люди идут на запах,
Слова их порою грубы.
«Побольше бы положили!» —
С усмешкой они говорят.
Но нежную мякоть манты
Ласкают сухие губы,
И баночки светлого пива
Они в рюкзаках хранят.
Как ни зови пельмени —
Гёдзой или чучварой,
Выштопан на штормовке
Бульона предательский след.
Счастлив, кому знакомо
Щемящее чувство обжорства
Так, что дышать не можешь...
Но штучку ещё бы съел.
Салат
Я понял салат. Точнее, как «понял» — мне Марина объяснила. У меня, так сказать, сдвиг парадигмы, или как это... салатный инсайт, во.
Я всегда считал, что только то салат, что выглядит как равномерное крошево: оливье там, винегрет, мимоза. А то, что предлагают в ресторанах — это петушня из зеленых мезонинов. Когда вот из листвы торчит кусочек мяса, блестит соус на оливковом и почему-то орех.
Оказалось, есть жизнь после рукколы.
В общем, в салате должно быть много зелени, какой-нибудь белок, что-то хрустящее и ещё что-то с ярким вкусом, «вкусовая бомба». Если вы готовите сами — должно быть что-то такое, ради чего вы вообще готовы есть эти заросли. Я сразу подумал про мармеладных мишек, но тут есть варианты.
Ну, например. Салатные листья, в них курочка — белок, арахис — хрустящее, кукуруза — то, ради чего, ну и там пара ингредиентов ещё для вида и объема.
Теперь в каждом салате я ищу эти составляющие, а когда нахожу — хрумкаю и радуюсь своей пищевой сознательности. Со стороны выгляжу, наверное, как заяц, который отыскал и точит вкусную кору.
Но при равных условиях, скорее всего, всё равно пойду на майонез. Потому что он вкусовая бомба!
Кинза
Когда во время ковида у жены Марины пропало обоняние, она улыбнулась и сказала: «Слава богу!». Довольно спорно пахнущий мир наконец временно перестал её атаковать, и эта передышка здорово скрасила ей пандемию.
Мне кажется, отчасти из-за очень чуткого обоняния Марина и купила шипованную резину для велосипеда. Перспектива ежедневно по часу ехать на работу в мороз сквозь метель устраивала её больше, чем необходимость ежедневно полчаса нюхать людей в метро.
Интересно, связано ли как-то обоняние с укачиванием? Марина ещё укачивается в транспорте и, по-моему, основная причина того, что мы вместе — это моя способность аккуратно водить машину. «Он может довезти до места так, что меня не стошнит», — это ли не причина для любви?
Марина говорит, что сейчас ещё ничего, а в детстве она укачивалась даже в лифте.
А ещё кинза.
Вы не представляете, если только вам тоже, как и Марине, не досталась интолерантность к кинзе, в какие блюда её сейчас кладут. Во все. Хуже кинзы только не очень хорошая память — постоянно забываешь спросить в общепите, есть ли в заказанных блюдах кинза.
Не помню, кстати, рассказывал ли я, как мы однажды пришли в кафе и Марина заказала суп и забыла спросить про кинзу. И я забыл. А ведь напоминать про кинзу — это примерно половина моих дел как мужчины.
И Марине принесли суп, а там, конечно, кинза. Марина понимает, что суп провален, и спрашивает официанта, можно ли извлечь кинзу. Официант отрицательно качает головой — кинза встроена в суп на уровне несущей конструкции. Суп не украшен ей — это, по версии Марины, лёгкая степень закинзованности пищи, а кинза прямо мелко покрошена и перемешана с супом.
Марина просит принести другой суп, без кинзы. Но официант говорит, что у них тут грузинское заведение и весь суп с кинзой. И вообще всё с кинзой. И что они вообще сначала кладут кинзу, а потом вокруг неё формируют остальное блюдо. У них кинзоцентрическая система.
Я уже готов съесть Маринин суп сам, заплатить за него и увести её обедать в другое место.
Но Марина спрашивает, есть ли у них ситечко.
Официант на секунду немеет, а потом просит подождать и уходит в кухню спросить, есть ли у них там ситечко среди разбросанной повсюду кинзы. Возвращается он уже с ситечком и ещё одной тарелкой.
И Марина начинает процеживать суп.
Остановить её нельзя. Чувство голода и несправедливости смешалось в ней с запахом страха, исходящего от официанта.
Я помогаю держать ситечко и ободряюще смотрю на других посетителей кафе. У нас всё под контролем, ребята. Кинза не пройдёт. Официант в это время медленно отступает в кухню спиной вперёд.
Процеженный суп, конечно, всё равно остался отравлен следами кинзы, но Марина хотя бы смогла его доесть.
А я тогда — редкий случай — оставил чаевые.
Не устаю удивляться собственной удаче: в транспорте не укачивает, из запахов пробивает только прошлогодняя силосная смесь, а есть я могу даже лакрицу и сельдереевый стебель. Да, без восторга! Но восторг — это, скажем честно, не такой уж обязательный атрибут счастья.
