Серия «Зелёный свитер»

Из больницы я вышел через пару недель - с рукой на перевязи, перемотанной головой, расцарапанным лицом, но - живой. Полиция мурыжила меня почти все это время: постоянные допросы прямо в больничной койке - и наедине со следователем, и в присутствии дочери; попытки устроить очную ставку с сестрой - безуспешные, все до единой. Она и неделю спустя все еще оставалась неадекватна: пыталась вырваться из фиксирующих ее на каталке ремней и что-то непрестанно бормотала, яростно пырясь на меня и со звериным оскалом кидаясь на полицейских и врачей. Я видел ее всего несколько раз - не могу сказать, что вообще хотел ее видеть. Ее сломанная челюсть зажила поразительно быстро - не то что мой язык, но - она больше не улыбалась.

Слава Богу, дочка, хоть и двигалась в тот день, как сомнамбула, видела и воспринимала все, что произошло. Мое поведение ее не отпугнуло - к счастью, она четко понимала, что я пытался ее защитить, и смогла рассказать обо всем сотруднику детской комнаты полиции. После того, как следователь - дотошный мужик, въедливый - просмотрел наше с сестрой "домашнее видео" и выслушал показания дочери, сомнений в том, кто на самом деле жертва, не осталось даже у него. Меня отпустили под подписку с запретом покидать город на время следствия.

Дочку отправили домой еще раньше, как только наша квартира перестала быть безликим местом преступления. Врачи не нашли у нее никаких патологий - казалось, недавнее помутнее было какой-то разовой акцией, которую никто так и не смог объяснить. Да и не уверен, что кто-то поверил в мою историю до конца - в то, что она спокойно сидела на кухне, пока мы с сестрой убивали друг друга в коридоре, в паре метров от нее.

Не знаю, как это все на ней сказалось. Хочется верить, что гибкая детская психика позволит со временем все позабыть, но - почти уверен, что она никогда уже не станет прежней.

Жена пребывала в шоке - ей прописали успокоительные, и внешне сейчас все вроде бы хорошо, но что творилось и до сих пор творится у нее на душе - не берусь даже представить. Мы с ней так и не поговорили по-нормальному - кажется, оба постарались засунуть эмоции поглубже и делать вид, что меня просто переехал грузовик или избили в каком-нибудь баре за то, что на кого-то не так посмотрел.

Сестра осталась в больнице под присмотром полиции, которая все так же тщетно пыталась ее допросить. Спустя почти месяц она неожиданно впала в кому - медики разводили руками, говоря, что все ее жизненные показатели в норме, но она не приходит в себя.

Я же просто пытался жить дальше.

Знаете, бывают в жизни такие события, которые мозг просто отказывается принять - ты пытаешься забыть их, как-то с ними примириться, но стоит только остаться с собой наедине - и они сами собой возникают в мозгу.

Я все думаю - мог ли я тогда сделать что-то иначе? Что, если именно мои слова и поступки вызвали психоз? Как я мог не увидеть ни малейших признаков, ничего, ни единой подсказки - что самой ей с этим не справиться, что нужно идти к специалистам, позвать на помощь - а иначе случится беда? Наверное, именно так думают родственники самоубийц - как мы могли допустить это? Могли мы сделать что-нибудь, чтобы это предотвратить?

Эти мысли преследовали меня постоянно, а с ними - осознание того, какой опасности я подверг своего ребенка, жену и свою собственную жизнь. Из благих помыслов - исключительно из благих. Вымостил добрыми намерениями собственную дорогу в ад.

В середине июня мне позвонили - на этот раз среди дня. Телефон высветил номер следователя - я моментально напрягся, подумал - вдруг они решили пересмотреть мой статус жертвы? Вдруг все эти допросы, очные ставки, вся эта нервотрёпка начнутся опять? Кое-как переведя дух, я принял звонок. Знакомый уставший голос безразлично проговорил, что моя сестра час назад умерла. Она так и не пришла в сознание.

Что я почувствовал? Ничего. Полнейшее безразличие.

Наверное, для меня ее не стало уже тогда - в тот самый день, когда она кинулась на меня с молотком. Я даже ни разу не поинтересовался, как она там - очнулась ли, есть ли надежда вернуть ее - сможет ли она однажды снова стать той, кого я когда-то знал. Мой самый близкий после дочери и жены человек только что ушёл из жизни - но в своем сознании я оплакал ее уже давно. Не смирился - до сих пор не смирился, но - оплакал.

Три дня спустя мы с женой поехали в больницу - мне сказали, что нужно подписать какие-то бумажки, забрать свидетельство о смерти, медицинское заключение с результатами вскрытия и что-то там еще. Опущу в своем рассказе все бюрократические хлопоты - как мы отбивались от настырных звонков ритуальных агентов (один даже приперся к нам домой почти сразу после разговора со следователем), занимались организацией похорон - уже вторых за этот горестный год, и прочие неприятные подробности того непростого периода. Важно лишь - и важность этого события я осознал сильно позже - что в больнице вместе с документами мне отдали коробку с ее вещами - теми, которые следствие не отнесло к числу улик. Я долго боролся с желанием просто ее выкинуть, но в конце концов задвинул куда-то вглубь кладовки и заставил каким-то хламом, чтобы она не попадалась мне на глаза.

С того дня мне снова стали сниться кошмары - другие, это была какая-то вариация моего детского страшного сна.

Теперь я не копался в снегу своей красной лопаткой, не видел мертвую лошадь, не убегал от матери, которая гналась за мной и настигала в шаге от спасительной двери. Во сне уже я сидел на корточках в зале нашей квартиры и ковырялся в шкафу. Из коридора доносился какой-то шум - повернув голову, я видел замершую у входа в комнату собственную дочь. Я вскакивал, раскрыв объятия - она пятилась, ее лицо искажал испуг - я кидался за ней в ярости, гнал вниз по лестнице - и, как ни старался, не мог догнать. У самой подъездной двери каждый раз мне почти удавалось ее схватить, но в этот миг я всегда просыпался посреди ночи в холодном поту. Одно яркое чувство каждый раз сопровождало мой сон. Голод. Неутолимый голод, который раздирал меня изнутри.

Я стал принимать успокоительные, пил какие-то настойки - якобы для хорошего сна, но чаще вместо лекарств - чего уж греха таить - просто накидывался по вечерам, в надежде, что хотя бы алкоголь позволит мне спокойно поспать. Все, чего удавалось добиться - слегка смазать свои ощущения и смотреть на происходящее будто со стороны. Но кошмар никак не переставал посещать меня - каждую долбаную ночь.

Спустя какое-то время - кажется, через пару недель после похорон, я неожиданно поймал себя на мысли, что скучаю по ней. Я иногда заходил в ее комнату - почти сразу после моей выписки мы выбросили все ее вещи, остался только ноутбук, за которым она пропадала - и подолгу стоял в проходе, вспоминая всякое.

Вот она хмуро кивает в ответ на мое вечернее приветствие, я сажусь на кровать и пытаюсь подобрать нейтральную тему, чтобы просто поговорить. Вот мы на даче - то совсем давно, когда еще была жива мама, то в нашу последнюю поездку - она, счастливая, бежит по поляне с моей дочкой в охапку и радостно смеется. Мое безразличие понемногу рассеивалось - наверное, это свойство разума, который потихоньку стирает из памяти все плохое, оставляя только добрые воспоминания. Однажды я вспомнил, как она, сидя на полу, перебирала безделушки из квартиры своей подруги - у нее было хоть что-то на память о прежней, спокойной и беззаботной жизни. У меня от неё не осталось ничего.

В тот момент я внезапно вспомнил о коробке, которую забрал из больницы, и сразу ощутил неясное желание открыть ее, прикоснуться к вещам, которые она носила, вдохнуть их запах, погладить его ворс.. Но в памяти тут же всплыл ее жуткий оскал и безумные вопли - как она кинулась на меня, как ударила молотком; как варила что-то на кухне, пока я, окровавленный, валялся в коридоре, а моя дочь безучастно сидела на стуле возле нее.

Ностальгия сразу сошла на нет.

Я часто возвращался мыслями к этой коробке, но всякий раз жутко начинала чесаться заживающая ключица, как будто отрезвляя и приводя меня в чувство.

Коробку я так и не открыл.

В середине августа - была, кажется, суббота; жена увезла дочку к своим родителям за город, а я оставался дома - в дверь нашей квартиры позвонили. Я поставил на паузу фильм и открыл - у порога стоял незнакомый мужчина в строгом костюме, который сверкнул корочкой и сказал, что у него есть вопросы о том, что случилось между мной и сестрой. Мысленно чертыхнувшись, я пригласил его войти - подумал, что он из полиции, которая, на удивление, не тревожила меня ни разу после похорон.

Незнакомец устроился в кресле, я сел напротив - и какое-то время он просто молча сверлил меня взглядом. Прервав, наконец, молчание, он сказал, что ко мне случайно попала одна важная улика, которая могла бы прояснить кое-какие детали в произошедшем. Зеленый свитер - тот самый, в котором была моя сестра в этот злополучный день. "Насколько мне известно", - произнес мужчина, - "он лежит в коробке где-то в глубине кладовой".

Я застыл. Чертов свитер. Я не вспомнил о нем ни разу с тех пор - даже не думал, что он все еще у меня. И откуда этот тип знает, куда я запрятал коробку?

Медленно поднявшись с кресла, я протопал в кладовую, раскидал заслонявший коробку хлам, достал ее, повернулся - незнакомец неожиданно очутился прямо у меня за спиной.

Не знаю, почему, но мне очень не хотелось отдавать ее - последнее, что осталось у меня от сестры. Мужчина протянул руки, внимательно глядя мне в лицо. Все еще сомневаясь, я отдал ему коробку, он тут же открыл ее - и на глаза мне попался зеленый свитер, который лежал на самом верху. Идеально чистый, как будто ни разу не надетый - неужели в больнице его кто-то постирал? Почему полиция сразу не забрала его - он ведь должен быть весь перемазан в крови? Эти мысли буквально мельком проскочили в моей голове, и тут же их яркой вспышкой перекрыло воспоминание - я маленький, мама держит меня на руках, мы в парке аттракционов стоим в очереди за сладкой ватой. Я в предвкушении улыбаюсь, обнимаю ее за шею, целую в щеку - и она радостно смеется, целуя меня в ответ. В нос мне ударил отчетливый и очень знакомый запах. Кажется, свитер и правда пах мамой - именно так, как пахла она в тот летний солнечный день.

Мужчина, мельком взглянув на меня, закрыл коробку, кивнул и молча вышел из квартиры. Аромат тут же пропал, оставшись запертым в картонном ящике, который незнакомец, конечно, забрал с собой.

Я не знаю на самом деле, кто это был. В понедельник я позвонил следователю - все выходные в моей голове крутилась навязчивая мысль, что свитер обязательно нужно вернуть. Я чувствовал, что это неправильно, что он должен быть моим, что мне нужно забрать его - снова почувствовать этот родной запах, вернуться памятью в детство - почему-то мне казалось, что это очень важно, что эта единственная памятная вещь не должна пропасть в каком-нибудь хранилище вещдоков, среди бесконечных полок таких же безликих улик. Следователь сказал мне, что дело закрыто в связи со смертью подозреваемой. И что из полиции ко мне никто не приходил.

***

Сидящий в одиночестве у экрана ноутбука худой и измученный мужчина впервые с начала рассказа прервался; откупорив бутылку стоящей рядом минеральной воды, он плеснул в стакан и сделал долгий жадный глоток.

Воспользовавшись паузой, его виртуальный собеседник, который периодически что-то писал в лежащем перед ним блокноте, снял очки, устало потёр переносицу и произнёс:

- Что ж, я думаю, что понял, с чем Вы ко мне обратились. Да, в моей практике бывали случаи трагической утраты близкого человека. Думаю, мы с Вами сможем это проработать. Я предложил бы Вам начать с двух часовых сеансов в неделю.. - он запнулся, увидев, как рассказчик предостерегающе поднял руку.

- Я ещё не закончил, - он неспешно допил минералку, поставил стакан на стол и утёр рукавом губы.

- Как я уже говорил - я давно смирился с потерей, ещё до того, как сестра умерла. В этом плане мало что изменилось, и помощь психолога мне нужна не потому.

Некоторое время назад, в очередной раз зайдя в опустевшую комнату, я присел за стол, за которым когда-то работала сестра, и неожиданно для себя открыл ее ноутбук. С самого детства она использовала в качестве пароля дату рождения, так что с доступом к данным не возникло проблем.

Не знаю, что я пытался найти - как будто ничего конкретного: бездумно открывал какие-то папки, листал списки файлов, раз за разом просматривал вкладки браузера. Вспомнил эту дурацкую шутку про очистку истории в качестве последнего желания - но нет, в браузере не было ничего интересного.

В одной из папок я наткнулся на фотографии. Самое обычное хранилище фоток - думаю, у каждого есть такое. Снимки ее с последним бойфрендом поездки на Шри-Ланку, куча однообразных фото полупьяных, наряженных в странные костюмы коллег с того либо другого корпоратива, фотографии маминого памятника на кладбище, и среди прочего - папка с названием «25.02.2023» - дата за пару дней до трагедии, которая случилась с семьей ее подруги.

Мне стало любопытно - эти фотографии были самыми последними из тех, что сестра скрупулёзно сортировала, отсматривала и хранила. Это были снимки с их совместного субботнего вечера: много кадров с малышом - то лежащим в своей кроватке, то восседающим на руках у задорно смеющегося отца - он весь прямо светился каким-то особенным внутренним светом; несколько фото погибшей девочки - она, почему-то очень серьезная, прижимала к себе стопку книг - полную серию «Гарри Поттера». Я вспомнил, как долго и упорно сестра искала эти книги - в старом, привычном нам переводе «Росмэн», чтобы познакомить крестницу с этим волшебным миром - именно таким, каким он запомнился ей самой, с самого детства. Признаюсь, я вздрогнул, всмотревшись в бездонные карие глаза серьёзной маленькой девочки, которой не стало буквально через пару дней после этого фото. Жаль - наверное, она так и не успела прочесть ни одну из книг.

На последней фотографии - и именно она сильнее других привлекла мое внимание - на единственном из всех фото была запечатлена ее мать, подруга сестры. Это было селфи - они стояли все вместе, обнявшись - сестра, мать, отец, крохотный мальчишка с красной соской и девочка, так и не выпустившая из рук своих новых книг. Они улыбались. Все, кроме малыша, который сосредоточенно жевал свою соску. 5 человек, чьи судьбы совсем скоро пережуёт и выплюнет сучья жизнь.

На подруге сестры был зелёный свитер.

Я как-то и не задумывался до той минуты, как он попал в коробку с хламом, который постоянно перебирала сестра. Не думал, что подруга успела его надеть.

А потом в голове мелькнула какая-то мысль - я судорожно попытался ухватить ее, вытащить на свет, а она все стремилась скрыться обратно в темных глубинах мозга. Несколько минут я мучительно жмурился, пока мысль крутилась на языке - потом понял и снова открыл браузер.

В истории посещений много раз попадалась одна и та же страница - местный новостной портал. Перейдя по ссылке, я увидел заметку, посвящённую убийству - видимо, сестра просматривала ее по несколько раз в день.

В самом начале статьи, прямо под заголовком «Женщина убила 7-летнюю дочь на глазах у двухмесячного сына» была фотография. Неуловимо знакомая девушка с замыленным лицом и перемазанными в чем-то бордовом руками, прикованная наручниками к двум хмурым полицейским. Девушка, на которой был надет идеально новый, без единого пятнышка зелёный свитер с поблёскивающим местами бисером.

Я смотрел на это фото часами.

Смотрел - и непрестанно прокручивал в своей голове одни и те же вопросы. Как вышло, что сестра и ее подруга действовали по похожему сценарию - маленький ребёнок, варево на кухне, молоток? Почему на них обеих в момент помешательства был надет один и тот же свитер? Почему он ни разу не перепачкался и выглядел абсолютно новым спустя столько лет? В конце концов - только ли сном был мой детский кошмар; или, может - то было воспоминание? Может, моя мама тоже когда-то пыталась меня убить?

Эти вопросы не выходят у меня из головы, а с недавнего времени их перекрывает одна и та же навязчивая мысль - если во всем, что случилось, виноват именно свитер - понимаю, звучит как бред, но не может все это быть просто чередой совпадений - я должен найти его. Уничтожить. А если не выйдет - обезопасить. Удержать. Сохранить.

Это ведь из нашего шкафа он выбрался на свет. Думаю, мама долго несла на себе этот крест - он не смог заставить ее сделать что-то ужасное со мной или моей сестрой, а вот сестра и ее подруга поддались. Остался только я - и я должен убедиться, что он больше никогда никого не убьёт.

Но я очень боюсь, что это будет стоить мне жизни. Я ведь уже чувствовал его влияние на себе - кошмары, в которых я пытаюсь догнать убегающую дочь, и дикий голод, который терзает мое тело; навязчивое желание достать коробку из кладовой, прижаться к свитеру лицом…

Вправе ли я оставить своих девчонок одних, чтобы возможно - именно что возможно - спасти кого-то ещё? Или, тем более - снова подвергнуть их риску - если я найду его, и он завладеет мной, как сестрой? Да и могу ли я вообще его найти?

Я не могу с этим справиться.

Пожалуйста - помогите мне выбросить чертов зелёный свитер из головы!

***

В затянутой густым сигаретным дымом маленькой комнатке мужчина в строгом костюме допечатал на запылённой клавиатуре - самой обыкновенной - несколько последних слов, нажал на кнопку «Сохранить» и принялся перечитывать написанное.

Объект: SCP-****. Зелёный свитер.

Класс объекта: Евклид.

Особые условия содержания: хранить в герметичной камере размером 8х8 метров, в центре, равноудалённо от стен. Не допускать контактов сотрудников класса D с SCP-**** в отсутствие агентов с допуском не ниже 3-го уровня.

Описание: SCP-**** представляет собой шерстяной свитер зелёного цвета с пришитыми на рукавах прозрачными бисеринами.

Впервые попал в поле зрения Фонда в [данные удалены] году в качестве улики в рамках серии убийств в [данные удалены].

Жертвами каждого из преступлений становились дети в возрасте 5-7 лет; преступления совершались родственниками детей (чаще всего - матерями, в одном случае - бабушкой жертвы).

Каждая из жертв была забита до смерти тупым предметом (преимущественно - молотком), 4 из 5 жертв были сварены и полностью либо частично употреблены в пищу всеми проживающими вместе с ребёнком членами семьи.

Убийства были прекращены правоохранительными органами, убийцы приговорены к высшей мере наказания несмотря на невменяемость, приговор приведён в исполнение. На момент вмешательства органов Фонд не располагал средствами для изъятия SCP-****, вследствие чего объект был утерян.

Повторно SCP-**** проявился в [данные удалены] году в рамках серии аналогичным образом совершенных преступлений, в последнем из которых погиб носитель SCP-**** (далее - SCP-****-1), после чего объект удалось изъять и доставить в Зону содержания агенту Фонда.

SCP-**** представляет собой паразит, телепатически воздействующий на носителя (в буквальном смысле) и вынуждающий надеть его на себя. В рамках экспериментов в Зоне содержания носителем SCP-**** становился любой сотрудник класса D, находящийся в одном помещении с SCP-**** в течение 1-2 суток. До истечения этого времени ни один из сотрудников, участвующих в эксперименте, не испытывал на себе существенного влияния. В случае нахождения в одном помещении с SCP-**** сразу нескольких сотрудников класса D объект выбирал в качестве носителя наиболее эмоционально нестабильного и психически неустойчивого сотрудника.

В случае если подвергшийся воздействию надевает SCP-****, спустя несколько часов его сознание и воля оказываются полностью подчинены SCP-**** (носитель в таком случае классифицируется как SCP-****-1).

С этого момента SCP-****-1 перестаёт спать и употреблять пищу, несмотря на то, что при этом испытывает чрезвычайно сильный голод. В это время SCP-****-1 движет единственная идея - найти и убить собственного ребёнка / детей в случае если их несколько, с соблюдением строгой очерёдности.

Бездетные SCP-****-1, оставленные наедине с SCP-****, бесцельно бродят по комнате содержания; в случае если в поле их зрения попадает другой сотрудник, имеющий детей и не являющийся носителем - SCP-****-1 переключается на поиски ребёнка соответствующего сотрудника; при этом сам сотрудник воспринимается как помеха, подлежащая устранению (предположительно, при выполнении ряда условий второй сотрудник может стать SCP-****-2 - подробнее см. далее).

Носитель при этом получает повышенный болевой порог и ускоренную регенерацию (заживление не летального пулевого ранения из оружия калибра 5.45х39 - в течение 2 часов, сращивание закрытого перелома лучевой кости - 2,5 часа, берцовой кости - 4 часа; заживление ожогов 40% тела - в течение нескольких минут).

Приложение 1.

Ввиду отсутствия в числе сотрудников класса D детей в возрасте 5-7 лет и неэтичности проведения подобных экспериментов доподлинно установить, что и почему делает SCP-****-1 с найденным ребёнком, не представляется возможным. Однако на основе материалов по совершенным под влиянием SCP-**** преступлениям сотрудниками Фонда сделан вывод о существовании накопительного эффекта при взаимодействии с объектом:

1. Отсутствие жертв на горизонте более 1 года - SCP-**** впадает в состояние гибернации, воздействие на окружающих практически отсутствует. Вывод из гибернации возможен, если будущий носитель наденет на себя SCP-**** по собственной воле.

2. 1 жертва на горизонте года - воздействие ощущает на себе SCP-****-1 и в некоторых случаях - выбранный SCP-****-1 в качестве жертвы ребёнок (в таком случае жертва моментально не умерщвляется и послушно следует за носителем на заклание).

При этом SCP-****-1 всячески сопротивляется потере контакта с SCP-****; в случае если SCP-****-1 не смог довести задуманное до конца и не убил / не успел употребить ребёнка в пищу, спустя 3-4 недели от начала контакта с SCP-**** он впадает в кому и умирает от истощения, вне зависимости от количества и качества поступающих в организм питательных веществ (при условии, что в течение неустановленного периода времени ни одна из жертв не была употреблена в пищу, SCP-**** может поменять носителя; в таком случае предыдущий носитель может избавиться от воздействия объекта и вернуть собственную личность. Следующий носитель такой возможности лишен). После смерти SCP-****-1 объект выбирает нового носителя из числа наиболее ментально уязвимых и находящихся в непосредственной близости лиц (зачастую - родственники предыдущего носителя).

3. 2-5 жертв - под воздействие SCP-**** попадают все лица, находящиеся в радиусе 3-4 метров от носителя (попавшие под воздействие - далее SCP-****-2 - обретают собственную волю только при существенном увеличении расстояния до носителя и не менее чем через сутки от разрыва контакта). SCP-****-2 становятся пособниками SCP-****-1 - вместе с ним употребляют жертв в пищу, могут предлагать собственных детей в качестве следующей жертвы и даже совершать в их отношении насильственные действия; ускоренной регенерацией и повышенным болевым порогом SCP-****-2 при этом не обладают.

3. 6 и более жертв - данные отсутствуют.

Приложение 2.

Согласно имеющейся у Фонда информации, SCP-**** изначально представлял собой обыкновенный свитер, но приобрёл вышеуказанные свойства в ходе акта каннибализма, совершенного матерью над собственным ребёнком - либо при блокаде Ленинграда, либо в ходе послевоенного голода в одном из регионов страны.

С того момента SCP-**** стремится к воспроизведению произошедших событий с каждым из своих носителей и подпитывает собственную энергию человеческими жертвами.

Сотрудник Фонда, дочитав последнюю строчку, удовлетворенно кивнул и нажал на кнопку «Отправить в архив».

Закурив очередную сигарету, он заблокировал компьютер, погасил свет в комнате и вышел в тускло освещённый коридор, затягиваясь на ходу и двигаясь в сторону выхода.

Где-то в недрах Зоны содержания, в герметичной камере 8х8, мрачно поблёскивая бусинками на рукавах, остался ждать своего часа и очередного несчастного носителя зелёный свитер.

SCP-****.

***

P.S. Номерной идентификатор указанному объекту будет присвоен позднее.

Смазанный кадр - и я уже в своем подъезде, стучу изо всех сил в обитую дерматином дверь.

Никто не открывает.

Дергаю ручку - не заперто. Вижу короткий коридор - сбоку вешалка с кучей одежды, и где-то в глубине, в зале - сидит на корточках и ковыряется в шкафу моя мама. Я с облегчением бегу ей навстречу - ярко помню, что она одета в незнакомый зеленый свитер - крупной вязки, с маленькими бисеринками на рукавах. Останавливаюсь в проходе, мама замечает меня, встает - и я понимаю, что что-то не так.

Кошмар не закончился.

На ее лице какой-то безумный оскал - кажется, она рада мне, но в то же время сердится - может, за то, что я убежал из сада? Она делает шаг навстречу, призывно протягивает руки - ждет, что я, как обычно, прыгну в ее объятия, но мне почему-то не хочется. Она видит мое смятение, замирает - и секунду спустя резко кидается вперед, пытаясь меня схватить. Я уворачиваюсь, в панике выбегаю обратно в подъезд, бегу по лестнице на выход.

Лестничный пролет под ногами становится бесконечным - я спускаюсь, кажется, на десяток этажей вниз, а спасительной двери подъезда все нет и нет. А снаружи, где-то там, в снегу - меня ждет мертвая лошадь. Косится своим мертвым глазом. Ждет, что я поглажу ее мертвый заледенелый бок.

Оборачиваюсь - мама бежит следом, на лице ее тот же оскал, руки растопырены в стороны, и на пальцах металлическим блеском сверкают огромные когти. Впереди наконец виднеется выход - я дергаю ручку, и в ту же секунду мама своими когтями хватает меня за плечо.

В этот момент я всегда просыпался.

Знаете, как было у Джека Лондона - тебе не может присниться, что ты умер, ибо сны - это память предков, и предок не мог передать тебе воспоминание о своей гибели. Полная чушь, но - я почему-то уверен, что после того, как меня схватили, я должен был умереть.

Не помню, когда я перестал это видеть.

Наверное, в подростковом возрасте сон заслонили более свежие кошмары. Но тогда, в детстве, особенно страшным было то, что, просыпаясь, я не мог побежать и прижаться к маме. Боялся увидеть, что она не спит - ждет меня, в том самом зеленом свитере, снова попытается схватить. И в этот раз я уже не проснусь.

Я никому об этом не рассказывал, ни единой живой душе. Да и сейчас бы, наверное, не стал, если бы не события, которые произошли недавно.

Мама умерла два года назад. Инсульт, уже третий по счету. Она отошла во сне - тихо, спокойно, как будто уснула - надеюсь, что в этом бесконечном сне кошмары не снятся никому.

После похорон мы с сестрой вернулись в родительскую квартиру разобрать оставшиеся вещи - что-то выкинуть, что-то забрать. Подготовить квартиру и как можно скорее продать ее - пусть мы в ней и выросли, находиться там было тяжело. Отца нет уже лет 20, после смерти мамы мы с сестрой остались вдвоем.

Я ковырялся на кухне - разбирал холодильник; сестра возилась в маминой спальне.

Странное было чувство. Еще пару недель назад я привозил ей все эти продукты - ее любимую колбасу, какие-то овощные пюрешки, которые она всегда отказывалась есть, фрукты и овощи - какие удавалось купить посреди зимы. А теперь скидывал все это в один мусорный пакет - как будто готовясь с концами выбросить маму из своей жизни. Будто до этого оставалась надежда, что она куда-то уехала и вот-вот вернется, или окликнет меня сварливо из кровати и спросит, какого черта я тут копаюсь. А теперь - все, конец.

Мама была человеком запасливым, как и многие люди старой закалки. Закончив с продуктами, я зашел в спальню - сестра к тому моменту выгребла из шкафов какие-то ворохи постельного белья - еще советского; полотенец, ни разу не использованных, какие-то платья, которые мама носила чуть ли не в юности, и всякого прочего вроде полезного, но по сути - барахла. Переступив через завалы, я увидел, что сестра держит в руках вынутый откуда-то из недр зеленый свитер. Тот самый, который я так часто видел во снах. Или, может, это был совсем другой свитер - не знаю, но - когда я разглядел его, меня будто пригвоздило к месту.

Сестра плакала. Она прижалась лицом к этой тряпке - выглядел свитер, кстати, совсем не ношеным, как и многие другие мамины вещи - глубоко вдохнула и, взглянув на меня, прошептала, что он пахнет мамой.

Не знаю. После второго инсульта она не вставала с постели. Мы навещали ее попеременно утром и вечером, готовили еду, кормили, подмывали. Увы, но - мне запомнились совсем другие запахи.

Сестра забрала свитер с собой, не смогла его выбросить. Я, само собой, не возражал. Себе я не взял ничего.

В ту ночь я впервые за долгое время снова увидел свой детский кошмар. Тот же сугроб, та же погоня, та же бесконечная лестница. Сон закончился на том же самом месте - и снова, как десятилетия назад, я проснулся в холодном поту и долго пытался унять дрожь.

Жизнь потекла своим чередом. Квартиру мы продали - моей доли как раз хватило, чтобы закрыть ипотеку, и даже немного сверху. Съездили в отпуск с семьей, прикупили шмотья, в общем - от мамы у меня остались только воспоминания, из которых я тщетно пытался выкинуть этот чертов сон и последние годы, когда она превратилась из доброй и разумной женщины в вечно сварливое, больное и неподвижное существо, в котором трудно было рассмотреть родного человека. Стыдно признать, но - узнав о ее смерти, я испытал не боль или горечь утраты, а скорее, облегчение. Наверное, это делает меня плохим человеком - но не дай Бог никому ухаживать за тяжело больными.

Месяц спустя меня разбудил телефонный звонок. С некоторых пор - наверное, еще со смерти отца, я очень боюсь вот таких ночных разговоров - вряд ли кто-то станет звонить тебе среди ночи с хорошими новостями.

Звонила сестра. Сквозь плач, спросонок, я едва разобрал ее просьбу приехать. На все попытки узнать, что случилось, она только рыдала и лепетала что-то неразборчивое - отчаявшись, я повесил трубку. Хотел было плюнуть и попытаться заснуть - в юности она часто звонила мне по пьяни и пыталась пожаловаться на очередного непутевого парня, однако - жена выпихнула меня из кровати и сказала, что не пустит обратно, если я не поеду.

Через полчаса я стоял у квартиры сестры и звонил в дверь. Она открыла - зареванная, опухшая, с ощутимым запахом алкоголя; кивнула в сторону кухни и пошла в ванную умыть лицо.

На столе меня ждал стандартный набор одинокой женщины - пустая бутылка из-под вина, рядом - початая пузатая бутыль крепыша и один стакан. Личная жизнь ее никогда особо не складывалась - поначалу я грешил на то, что для постоянства она слишком юна, затем - что слишком требовательна, а потом и вовсе перестал лезть в детали ее новых отношений, которые то и дело кончались разрывом.

Минуту спустя она ко мне присоединилась - плеснула себе на два пальца и опрокинула, даже не поморщась. Я сидел на табуретке, и, честно говоря, начинал понемногу злиться - казалось, меня ждет очередная увлекательная история о том, как ей разбили сердце.

Наконец, она глубоко вздохнула и прошептала, что пару часов назад ей позвонил муж ее лучшей подруги. Я знаком с ними обоими - иногда собирались толпой поиграть в настолки; хорошие ребята - и он, и она; прекрасная пара, счастливая, как мне казалось, семья. В шоковом состоянии он сказал, что четверть часа назад вернулся с работы и застал жену в одиночестве стоящей на кухне у плиты. Она радостно улыбалась чему-то, глядя прямо перед собой, и кипятила воду в огромной кастрюле, почти по локоть изгвазданная в чем-то буром. На столе лежал такой же заляпанный кухонный молоток. А в детской - я помню из рассказов сестры, что он всегда по возвращении целовал детей, даже если те уже спали - в своей маленькой кроватке его ждала забитая насмерть дочь. Моя сестра была ее крестной.

Позже я прочитал в сети, что от головы девочки почти ничего не осталось - по версии следствия, у матери случилось помешательство на фоне послеродовой депрессии; она схватила на кухне что попалось под руку, пошла в детскую - и била дочь до тех пор, пока не отнялась рука. В это же время в соседней кроватке спал ее двухмесячный сын. Девочке было 7 лет.

Не могу описать, что я тогда ощутил. Шок? Отупение? Ужас? Наверное, все сразу. Не помню, сколько мы тогда выпили - кажется, оба до позднего утра пытались заглушить алкоголем разум. Сестра плакала, все порывалась поехать туда - я не пустил.

После смерти матери - когда погиб отец, я был слишком еще слишком юн - я каждый день жил с осознанием собственной смертности. Смертности моей жены, сестры, даже дочери, но - все это должно было случиться когда-то в далеком будущем, будто бы и не со мной. Мысли о том, что рано или поздно и я просто возьму и перестану быть - с трудом, но удавалось отбросить. Здесь же - случившееся не укладывалось в голове.

Я не знал эту девочку. Шапочно знал подругу сестры - мы были скорее знакомые, которые тусовались в одной компании, нежели друзья. Но после той истории, глядя на то, как моя жена возится с нашей дочкой, я нет-нет да ловлю себя на мысли - а что, если и у нее помутится рассудок? Что, если и я однажды вернусь вот так с работы, и вместо любимой дочери и любящей жены найду лишь останки первой и пустую, знакомую только внешне оболочку второй? Страшно думать об этом - но не думать не выходит, как бы я ни старался.

Я до сих пор не избавился от этого страха до конца. Даже в первые дни попрятал на нашей собственной кухне все ножи, топорик, молоток - хоть и понимал головой, что в случае чего это не панацея. Мне и сейчас боязно оставлять их вдвоем - хотя я на 100% уверен в полной адекватности моей жены. Но - ведь и отец погибшей девочки наверняка был уверен, правда?

Говорят, ее мать на суде без конца плакала и клялась, что она никогда в жизни не причинила бы вреда собственному ребенку. Ни муж, ни ее родители на суд не пришли. Если задуматься, мне ее даже немного жаль - несмотря на то, что она сделала. Не представляю и не хочу пытаться представить, как можно пройти через все это одному.

Домой я вернулся уже днем, почти в беспамятстве. Слава Богу, мои уже ушли - жена на работу, дочка в школу - тогда мне было плевать, но уже после я понял, что просто не смог бы рассказать им, где был и что вообще произошло. Спустя время я все же поведал обо всем супруге - она ведь тоже знала этих людей, а город у нас маленький, и шила в мешке не утаишь. Но тогда я просто не был готов.

Очнулся практически ночью - пришлось придумать какое-то недомогание, чтобы отмазаться на работе, где меня потеряли на целый день. Отбившись от вопросов, я почти сразу позвонил сестре. Страшно было представить, каково ей - одной дома, наедине с воспоминаниями о ночном звонке от нашего общего знакомого и своими мыслями. Я предложил ей на время перебраться к нам, занять свободную комнату - только с условием, что моя дочь ни о чем не должна узнать. Глупое было решение - надо было рассказать самому. Все лучше, чем услышать приукрашенную версию на улице - хотя, кажется, тут при любом приукрашивании хуже просто быть не могло.

Она согласилась. Не сразу, но согласилась.

Работа у нее удаленная, поэтому через пару дней я, возвращаясь домой, обнимал не только жену и дочь, но еще и сестру. Кажется, правда, ей это не особенно помогало.

Она закрылась ото всех и с головой погрузилась в работу, ни с кем не хотела разговаривать - хотя я не могу сказать, будто знал, что надо говорить. Надо ли вообще поднимать эту тему - или, напротив, замалчивать, в надежде, что время само затянет открытую рану в грубый уродливый шрам. Дочка часто спрашивала меня, почему тетя почти не выходит из комнаты, почему у нас в мусоре так много пустых бутылок, почему она не улыбается, а напротив - стоит ей увидеть мою дочь, почти сразу начинает плакать и уходит обратно к себе.

Я не знал, что на это ответить.

Спасибо жене - она у меня женщина чуткая, понимающая. Ни разу не упрекнула меня в том, что уныние моей сестры безраздельно властвует в нашем доме - с тех пор, как она у нас поселилась, мы, кажется, даже разговаривать громко стеснялись, не то что смеяться или просто радоваться каким-то мелочам.

Меня самого отпустило достаточно быстро. Спустя время я, если подумать, даже удивляюсь тому, что гибель незнакомого мне ребенка так сильно меня проняла. Кажется, мамина болезнь, а после и смерть заставили настолько огрубеть мою душу, что уже ничего не могло тронуть меня за живое и настолько шокировать, однако же - шокировало и тронуло.

После работы я первое время подолгу сидел у сестры в комнате - силился подобрать какие-то слова, как-то разрядить обстановку, но в конечном итоге просто молчал и смотрел ей в спину. Смотрел, как она бесконечно работает, делая вид, что и правда этого хочет. Что она не пытается просто занять все свободное время, чтобы, не дай Бог, не осталось места для мыслей. Она работала и в промежутках пила. Изо дня в день.

Через пару недель я перестал заходить.

Разве что здоровался, приходя домой - она молча кивала, не отрывая взгляд от монитора; ближе к ночи на цыпочках прокрадывалась на кухню, нагружала себе какой попало еды из холодильника и снова скрывалась из виду.

Месяц спустя в ее сознании, кажется, наступил небольшой перелом - она начала ужинать вместе с нами, хоть и все так же молча, и пару раз даже выходила на улицу - забрать какие-то мелочи из постамата или купить что-нибудь из еды к общему столу. Мы с женой оба вздохнули с облегчением. Она вообще всегда быстро забывала плохое, да и рядом с дочерью, которая растет не по часам, трудно было оставаться все время серьезной. А я, видимо, сам на себя наложил епитимью - думал, что не имею права забыть произошедшее, пока не сможет отпустить и забыть сестра. Стоило мне увидеть первые признаки улучшения в ее состоянии - и я с радостью сбросил с плеч этот тяжкий груз. Сбросил с себя чужое горе - но не страх.

В начале апреля - погода хорошая стояла, помните? - мы с женой и дочерью решили выбраться на дачу - поесть мяса, убраться на участке, словом - открыть сезон. К моему удивлению, когда я предложил сестре поехать с нами - она согласилась почти сразу.

У нас маленький домик недалеко от города - у нас с сестрой. Тоже мамино наследство, только, в отличие от квартиры, его продавать мы не стали.

Мы раньше любили туда ездить - не в детстве, конечно, когда мама каждые выходные заставляла нас работать на огороде, но во взрослом возрасте. В какой-то момент мы уломали ее перестать горбатиться на грядках и попробовать просто отдыхать. Конечно, на участке дела всегда найдутся, но всем эти поездки были скорее в радость. Мама возилась с цветами, сестра помогала - им нравилось проводить время вместе. Жена хлопотала на кухне, я бесконечно строил, ломал и перестраивал беседку, дочка носилась по полянке перед домом с соседской дворовой собакой, а вечером мы включали свет на крылечке и все вместе садились ужинать за столиком на улице.

Приятные воспоминания.

Когда мама слегла, мы почти перестали туда ездить - без нее все было как-то не так. И цветы оказались никому не нужны, и беседка устраивала всех такой, какая она есть. Даже собака перестала прибегать - видно, мама ее раньше подкармливала втихаря. Забавно сейчас сознавать, что именно мама была тем маленьким винтиком, без которого сложный и большой механизм человеческой близости почти сразу рассыпался.

В этот раз мы позвали с собой друзей. Сейчас я понимаю, что решение было спорным - собралась как раз та компания, в которой мы раньше играли в настолки, не хватало только тех самых ребят. Я следил за сестрой почти половину вечера - если честно, боялся, что какое-нибудь неосторожное слово снова вернет ее в добровольную изоляцию на месяц-другой. Но все были очень аккуратны, неудобные темы никто не затрагивал; ребята улыбались, радовались первому весеннему солнышку - и я потихоньку расслабился.

Остальные, кажется, пережили ситуацию куда проще - мама убитой девочки была близкой подругой сестры, а с остальными, как и со мной, они с мужем общались постольку-поскольку. Мы впервые собирались вместе с детьми - как-то так раньше случалось, что посиделки у нас были сплошь во взрослой компании - наверное, оттого и встречаться удавалось от силы пару раз в год. Кто-то из ребят привез с собой собаку - щенка корги - смешной такой, ушастый и с короткими лапками малыш. Дети гурьбой бегали по поляне вместе с собакой, мужчины жарили мясо у мангала, женщины нарезали овощи и закуски - и говорили, говорили, говорили - без конца, обо всем. Ну, почти обо всем.

В один момент сестра понесла в беседку какую-то мясную нарезку. К ней тут же подбежала сначала собака, а затем и дети - и все вместе стали попрошайничать - не назойливо, а по-доброму, мило и тепло. Сестра, до этого хмурая и молчаливая, невольно улыбнулась - кажется, впервые с ночи, когда мы напились у нее на кухне. А затем и вовсе засмеялась в голос - подхватила мою дочку на руки и понеслась, окруженная ребятишками и счастливо лающей собакой, по поляне впереди всех.

С той поездки все стало налаживаться. Потихоньку, аккуратно, маленькими шажками. Приходя с работы, я часто с порога слышал с кухни женские голоса - мои девочки вместе готовили ужин, убирались, или просто болтали за чаем о чем-то своем - как в старые-добрые времена. Сестра перестала запираться и почти все свободное время проводила с нами. Дочка, почувствовав, что тетя оттаяла, снова к ней потянулась, и это было взаимно - кажется, сестре, как никогда, было нужно чистое и незапятнанное человеческое тепло. Они вместе делали уроки, вместе укладывались спать - кажется, у сестры проснулся материнский инстинкт, который, как я думал, у нее отсутствовал напрочь.

Идиллия продлилась пару недель.

24 апреля - и без того неприятный понедельник, я, как обычно, вернулся с работы, захлопнул входную дверь - и услышал тишину. Нет, на кухне, как обычно, что-то варилось или жарилось - но ни разговоров, ни смеха, ни иных признаков жизни не было слышно.

Дверь в комнату сестры была закрыта.

Дочка, насупившись, делала уроки в детской, жена сидела на кухне и задумчиво пила чай - одна. На немой вопрос она вполголоса - будто снова стесняясь говорить слишком громко, рассказала, что сегодня утром сестре - впервые за все это время - позвонил муж ее подруги, тот самый несчастный отец. Через десять минут сестра, наскоро одевшись и хлопнув дверью, вихрем вылетела из квартиры. Вернулась она где-то через час, принеся в квартиру большую картонную коробку - ее вещи, которые она одалживала подруге или просто оставила у них дома. Видимо, только сейчас ее муж нашел в себе силы вернуться в запятнанную кровью квартиру, разобрать вещи и что-то вернуть. Вместе с коробкой сестра прошла к себе в комнату, закрылась - и больше не выходила, ни к вернувшейся из школы дочери, которую всегда забирала жена, ни ко мне.

Уже в этот момент я понял, что вечер будет тяжелым.

Если честно, меня взяла прямо какая-то злость на этого человека, который ворвался в нашу только посветлевшую жизнь и сломал хрупкий лед, по которому мы все ходили. А когда лед треснул - внизу нас ждал не Кирпич со своими свиньями. Там ждала вернувшаяся в дом тишина.

Я постучался и вошел в комнату.

Сестра сидела на полу, бездумно перебирая какие-то безделушки - кажется, пара заколок, несколько кофточек, что-то из косметики и всякое такое барахло, которое можно было просто выкинуть.

Мельком посмотрев вглубь коробки, я снова увидел его. Зеленый свитер. Даже бисеринки блестели на его рукавах - совсем как в моем сне.

Кажется, она плакала. Говорила что-то - я не слышал слов из-за невесть откуда возникшего звона в ушах. Я тупо стоял и смотрел на этот зеленый свитер - а в голове сам собой прокручивался мой старый детский кошмар. Мертвая лошадь. Дверь, обитая дерматином. Узкий коридор, увешанная куртками стена. И мама, которая кидается ко мне с растопыренными руками и жуткой ухмылкой на лице.

На удивление, в ту ночь я спал без сновидений.

Сестра наотрез отказалась выкинуть все это барахло - сказала, что это вроде как память. Память о двух самых близких людях, которых она потеряла - матери и подруге. И о маленькой девочке, которую насмерть забили молотком.

Все снова сломалось.

В дом вернулась та самая неуютная атмосфера, от которой мы только избавились - буквально через день я заметил, что просто не хочу туда возвращаться. Я стал чаще задерживаться, заходить после работы в кальянную или бар, к своему стыду - придумывать какие-то дела, оправдания, словом - лгать. Лишь бы проводить как можно меньше времени с сестрой. И это, вместо того, чтобы помочь, только усугубило ситуацию - если раньше я находил поддержку в лице жены, то сейчас она моментально поняла, что я отдаляюсь, оставляю их с дочкой наедине с этой тягостной тишиной. И это очень сильно ее обидело. К счастью, она никогда не умела скрывать от меня эмоции - в субботу, как раз перед 1 мая, мы поговорили, и я, припертый к стенке, смиренно пообещал, что больше не стану так поступать. В этот момент мне вспомнилась наша загородная поездка - всего пару недель назад; и я ухватился за нее, как за спасательный круг. Подумал - если тогда природа и отличная компания помогли нам все починить, то, может, они помогут и сейчас? Мы стали спешно обзванивать друзей и планировать повторный выезд на дачу.

В этот раз не согласился почти никто. Оно и понятно - у большинства уже были свои планы; как говорят - после тридцати встречи с группой друзей нужно планировать за полгода, и то за день до даты половина сошлется на неотложные дела. Но мы все равно решили поехать - хотя бы и вчетвером.

Сестра к предложению отнеслась безучастно - казалось, ей вообще ни до чего не было дела; эта долбаная коробка выбила почву у нее из-под ног. Она почти перестала работать - по-крайней мере, я редко видел ее сидящей за столом; снова начала пить и постоянно перебирала эти дурацкие безделушки, чаще всего не в силах сдержать слез.

5 мая я решил закончить работу пораньше. В кои-то веки бросил все свои важные и неотложные дела - плюнул, попрощался с коллегами и поехал домой, почти в середине дня.

Паркуясь возле дома, я увидел у самого входа в подъезд пару знакомых фигур - сестра заходила внутрь вместе с моей дочкой. Мелкая в тот день оставалась на продленке - я рано приезжать не планировал, а жена еще с утра ушла на встречу с подругами и собиралась тусить допоздна. Я слегка удивился - в последние дни сестра не выходила из дома, да и дочку она из школы не забирала никогда, но - пожал плечами, вышел из машины и потопал домой.

Нырнув в прохладный сумрак подъезда, я услышал, как где-то наверху захлопнулась дверь. Добравшись до квартиры, я зашел внутрь, кинул пакеты с продуктами на пол, крикнул, что вернулся - а в ответ тишина.

Дальше мне многое помнится смутно, отдельными фрагментами и кусками.

С кухни раздавались какие-то звуки. Я прошел по коридору и наткнулся на сестру, которая мешала непонятное варево в большой кастрюле на плите. Снова удивился - не помню, когда она в последний раз что-то готовила - после встречи с мужем подруги она и ела-то через раз. Кажется, я даже обрадовался - подумал, что теперь просветление наступило быстрее, раз она нашла в себе силы выйти из комнаты, выбраться на улицу и даже заняться какими-то делами.

Шагнул к ней - и будто наткнулся на каменную стену. На сестре был надет мамин зеленый свитер - она ни разу не носила его с момента, как забрала из родительской квартиры после похорон. Сейчас кажется - ну, свитер и свитер, замерзла - надела, что попалось под руку; неудивительно, что этим чем-то оказался именно свитер - сестра ведь не расставалась с коробкой, где он лежал. Но тогда я отчего-то сразу напрягся, будто попал в свой оживший детский кошмар. Непреодолимо захотелось выйти обратно на улицу - сбежать по лестнице, вырваться на свежий воздух, по пути постоянно озираясь - не гонится ли за мной сестра. С трудом откинув это дурацкое наваждение, я окликнул ее - и только теперь понял, что она даже на меня не взглянула - увлеченно мешала что-то в кастрюле большой деревянной ложкой.

Я аккуратно взял ее за плечо, чтобы не напугать, развернул к себе, взглянул ей в лицо - и отпрянул.

Она улыбалась.

Не просто улыбалась - скалилась во все зубы, пустыми глазами глядя куда-то мимо меня. Кажется, я даже отступил на пару шагов назад - а она, не сказав ни слова, отвернулась обратно к плите и продолжила мешать.

Я выскочил из кухни и побежал в детскую.

Коридор ощущался бесконечным, как та лестница в дурацком и до смерти надоевшем сне - я добирался из кухни до комнаты дочери никак не меньше получаса, хотя на самом деле, конечно, прошла только пара секунд. Кажется, меня вело вперед подсознание, внутренний голос буквально орал - что-то не так, что-то не в порядке, беги, хватай ребёнка и беги!

В комнате дочери внешне все было вполне обычным - она спокойно сидела за столом, сложив руки на коленях, и смотрела на что-то прямо перед собой. Я кинулся к ней, поцеловал - и с испугом понял, что и она меня словно не видит - не реагирует, просто сверлит взглядом стену. Я схватил ее за руку и рванул к выходу - она подчинилась, безвольно, будто тряпичная кукла. Убежали мы недалеко.

В коридоре, перегораживая входную дверь, стояла моя сестра. Все так же скалясь, она протянула руку в нашу сторону - и, к моему смятению, дочь вырвала ручонку из моей ладони и сделала шаг к сестре.

Я оттащил малышку обратно, заслонил спиной, прижимая руками к себе. Прокашлявшись, пролепетал что-то невнятное - мол, нам срочно нужно забрать мою жену от подруг, мы выскочим на полчасика и потом вернемся, и обязательно поможем сестре с готовкой.

Я продолжал нести какую-то пургу, а улыбка тем временем медленно сползала с ее лица.

Она все так же тянула руку к моей дочери - теперь уже требовательно, властно, и малышка за моей спиной начала вырываться - все сильнее и сильнее - так, что я уже почти не мог ее удержать. Я оттолкнул протянутую руку и сделал шаг в сторону выхода, пытаясь отодвинуть до одури пугавшую меня сестру - и в этот момент она ударила меня чем-то тяжелым по плечу.

Все завертелось.

Заорав от боли, я боднул ее корпусом, она отлетела к стене - и тут же кинулась на меня снова, в этот раз пытаясь зарядить мне уже по голове. Я выпустил дочку, схватил сестру за предплечье - правая рука не работала, и каждое движение отзывалось во мне адской мукой. Она вырвалась, снова зарядила мне по сломанной ключице - я едва не свалился в обморок от яркой вспышки боли, пронзившей тело, дернулся в сторону - и краем глаза увидел, как она прижимает к себе мою дочь. Еще один взмах - и мир погрузился в кромешную тьму.

Не знаю, сколько я провалялся в отключке.

Очнулся - безумно болит плечо, голова чугунная, будто колокол, в который сутки напролет били набат. Во рту привкус соленого - попытался сплюнуть и понял, что мне мешает дышать мой прокушенный насквозь язык.

Богу известно, откуда я нашел силы подняться - по стенке проплелся на кухню, а там - сестра все так же стоит у плиты, а дочка - дочка мирно сидит на стуле и завороженно следит, как сверкают бусинки на зеленом свитере в ярких солнечных лучах.

Я заорал что-то и кинулся на эту тварь - готов поклясться, что она все так же скалилась, когда кастрюля с кипятком опрокинулась с плиты ей на ноги и живот. Меня, к счастью, не задело, а она даже не поморщилась - зарядила мне затылком в нос, я снова потерялся на мгновение, но на этот раз хватку не ослабил. Я выдернул ее в коридор - не знаю, как справился одной левой - она рвалась и брыкалась, как будто в нее вселился сам дьявол - и в конце концов все же смогла меня оттолкнуть. Я рухнул на пол, она зарядила мне куда-то с ноги, выбив из легких весь воздух, замахнулась еще раз - я едва успел прикрыть голову единственной рабочей рукой - слава Богу, она была босиком. Схватил ее за ногу, дернул - она упала со мной рядом, кинулась на меня сверху и стала молотить обеими руками мне по лицу. Я зашарил по полу - и неожиданно наткнулся на что-то твердое, вымазанное в мокром и теплом. Молоток. Кухонный молоток, которым она зарядила мне по голове. Я схватил его - и с размаху заехал этому существу в челюсть. Существу - я уверен, что в тот момент это не было моей сестрой. Она рухнула набок, зарычала, попыталась подняться, плюясь во все стороны кровью и осколками зубов. Из последних сил мне удалось ее оседлать; я навалился на нее - и заорал от боли в лице, разодранном ее острыми когтями до кости. Шарахнул ей головой в лицо, кое-как оторвал от себя ее руки, схватил за шею и несколько раз приложил затылком об пол - бил, пока она не затихла. И снова все погрузилось в темноту.

Когда я пришел в себя, сестра все еще была без сознания, а я все ещё мешком валялся на ней сверху. Казалось, что на мне не осталось живого места - я кое-как встал на колени и пополз в сторону кухни, пытаясь отыскать глазами дочь. Она была там. Все так же сидела на стуле - спокойно, будто только что у нее на глазах ее тетя не пыталась убить ее отца, а отец не дубасил тетю головой об пол.

Когда я добрался до выхода из квартиры - дочка все так же безвольно шла за мной следом, даже не взглянув на распластанное на полу тело - сестра внезапно очнулась.

Увидев, как мы выходим из дома, она забилась, заорала, попыталась вскочить - не смогла. Перевернувшись на четвереньки, она резво поползла в нашу сторону, продолжая при этом что-то бессвязно кричать, шепелявя перекошенным ртом - что я не имею права, что это единственный выход, что я должен оставить девочку в покое, и еще какой-то бред - про голод, про то, что только она может спасти всех нас. Я не стал слушать - зарядил ей с ноги по лицу, выскочил с ребенком в подъезд и захлопнул дверь.

Продолжение следует.