МАК. Часть 5.

Мак никогда не цвел один. Тогда же цвел и миндаль. Мак покрывал холмы красным ковром, и каждый холм за ночь превращался в израненного самца медведя, упашего навзничь после битвы за медведицу, вся спина, все тело в крови. Соколам, парящим в небе, открывался вид поля на котором лежали сотни медведей, все лицом вниз, словно медвежьи боги обитали глубоко под землей, и им, богам, они, самцы, шептали медвежьи имена, порой прекрасные, порой смешные. Эти боги наверняка затем передавали медведицам те имена, чтоб медведицы так назвали новорожденных медвежат. Но это касалось только павших, вскоре умерших медведей. Те же, которые выживали, сила которых не покидала, зализав раны радовались новому дню, и встав на ноги забывали о намеднем оплодотворенн, о криках недововольных медведиц, забывали имена… Что с них возмешь, живых самцов?! Они как бабочки забывали о вчерашнем и порхали в сегодня и летели в завтра. И это повторялось каждой весной. Каждая весна протекала так же. Словно издеваясь над породой, природа оставляла имена медвежатам только мертвых медведей. И словно стыдясь или проклиная проигравших самцов, самки никогда не произносили те имена… Миндаль же превращал равнину в розовое полотно. Всего лишь на несколько дней. Но этих дней хватало, чтоб поэты и дети сходили с ума. Мак и цветение миндаля превращали детей в весну, непонятную и необьяснимую. Поэты же точно знали, что раз миндаль расцвел, то через месяц другой созреют косточки миндаля. И это было обещанием, что тысячи поэтов тогда увидят тысячи миндальных глаз. Миндальным глазам они будут слагать стихи, эти глаза они будут воспевать, ими они будут наслаждаться. Но сводить их с ума будет само ожидание обещанной поры урожая миндаля. В ожидании той поры они будут уходить каждый в свой шелковый кокон, заливая свой кокон вином. Если прислушаться, то из каждого кокона доносится крик, в каждом коконе дрожащая рука выцарапывает строки. Самые красивые легкие строки смоет вино. Только тяжелые некрасивые стихи вывалятся из кокон на людей…