-- Привет, Елена!

В широко распахнутых глазах девушки я читал смесь из недоумения, легкого испуга и заинтересованности

-- Привет. Мы знакомы?

Я немного напрягся. Эхо в голове послушно ответило: «Елена, 23 года. Мы познакомились с ней в прошлом году, во время путешествия в Баварию. Летели на одном самолете, на соседних местах. В аэропорту Мюнхена вместе искали ленту выдачи багажа. До центра Мюнхена ехали в одном автобусе. Мило разговаривали.»

Неуверенная улыбка тронула уголки губ девушки.

-- Мюнхен?

-- Да, меня зовут Питер. – улыбнулся я.

Елена улыбнулась уже открыто.

-- Привет, Пит! Я тебя помню. Мы с тобой смотрели фильм на твоем планшете. Не помню только, какой…

-- «Список Шиндлера.» – назвал я первый всплывший в памяти фильм. Сеть еще была активна, и Елена восприняла бы любое название, не выбивающееся из структуры воспоминания.

-- Да, да, точно! – Елена приобняла меня за талию. Она была из тех девушек, которые умеют обниматься без всякого сексуального подтекста, просто выражая эмоции. – Как ты, Пит?

-- Да так, по-разному. Ты не голодна? Можем зайти в превосходное кафе, тут недалеко. – говорил я, уголком глаз наблюдая, как сеть меняет свою окраску с белого информационного на пурпурный эмоциональный. Я был Елене симпатичен, она не испытывала ко мне отвращения, как та лесби, которую я пытался охмурить позавчера, а ее память была склеена воспоминаниями, вложенными мной. Вероятность успеха я бы оценил на…

-- Почему бы и нет! Веди меня, Питер! – расплылась она в улыбке.

***

Я гулял по Бульвару Бланки, наслаждаясь прохладным предрассветным воздухом, и мечтая о свежесваренном кофе и паре хрустящих тостов. Елену я оставил досыпать в ее номере, в отеле «Нептун», не оставив ей записки, да и вообще уничтожив все следы своего пребывания. Когда она проснется, события прошлого вечера и ночи она сможет вспомнить лишь смутно, отрывками, если вспомнит вовсе. Нет, я не был тем рогипноловым насильником из Штатов, который подпаивает своих жертв, подсыпает им наркоту в шампанское, а потом часами жестко пользует, уходя незапомненным и безнаказанным. Я поступал, по собственному убеждению, более мягко – чуть-чуть изменял воспоминания, превращаясь для своих «жертв» из постороннего человека в давно забытого знакомого. Ну а дальше – никакой магии, просто обаяние приятного разговора и обходительного, понимающего собеседника.

Только вот отчего же так пакостно на душе?

Я свернул с бульвара в сторону парка Рене Ле Галл, и устроился на скамейке с видом на ресторан Girasole Due. Город еще спал. Сильно хотелось курить, а еще сильнее – вернуться в «Нептун», разбудить Елену, внушив ей перед этим, что я ее парень, и… Что должно было произойти дальше, я не знал. Я никогда не пробовал изменять воспоминания людей дольше, чем на несколько часов. Я даже подозревал, что это было бы достаточно сложно – после нескольких часов общения подсознание «жертвы» включает критический режим и наведенные извне бесхитростные цепочки ложных воспоминания начинают ломаться и стираться. Елена начала бы вспоминать, что в Мюнхен она летела с подругой, из аэропорта в город ее доставил не автобус, а такси, и парня по имени Питер она тогда, - и никогда до или после, - не встречала. Начнешь давить сильнее – и ответ ее подсознания усилится зеркально. Нет, нет и нет. Не стоило этого делать.

Мое уединение нарушил щуплый на вид старичок, вышедший погулять в парк со своим йорком. Приветливо кивнул мне и улыбнулся. Бедные владельцы собак, мне всегда их было жаль. Дождь ли на улице, снег ли, а ты будь добр, проснись в пять утра и выведи своего зверя, в котором было от силы три-четыре кило веса, на прогулку. Я бы так не смог. Точнее, когда-то я пытался, но терпения моего хватило от силы на три-четыре месяца.

Эхо, между тем, услужливо-равнодушно шептало: «Фридрих Нёлле, 64 года. Этнический немец. После войны родители, как не участвовавшие в войне члены Нацистской партии, были вывезены во Францию и ассимилированы. Родился в Париже. Работает бухгалтером».

Я отвернулся. Самое нудное, что было в моем положении, так это необходимость выслушивать справки о всех людях, попавших в поле зрения. Когда я шел в толпе, или летел на самолете, или еще каким-либо образом оказывался возле большого скопления людей, голос Эха превращался в монотонный гул, на который за годы опыта я научился не обращать внимания. А тут – никого вокруг. Хочешь – не хочешь, сиди и слушай.

«Женат дважды. Первая жена умерла из-за поздно диагностированной внематочной беременности, в 1985 году. Второй раз женился в 1990, вторая жена кончалась от острого лимфобластного лейкоза в 2015 году. Детей нет. Определяется начальная стадия мерцательной аритмии, через двадцать два месяца прогнозируется смерть от сердечной недостаточностью с вероятностью в восемьдесят три процента».

Это было самое мерзкое. Почти для каждого человека у Эха находился неутешительный диагноз, и несколько раз на моей памяти вердикт бестелесного советчика оправдывался. С пугающей, надо признать, точностью. Помню, решил я поразвлечься с одной милой особой, там, дома. Нежное создание в кисейном платье и с чистыми и наивными глазами амстердамской проститутки настолько захватило мое внимание, что в слова Эха я вслушался не сразу. А зря. Одних только диагнозов Эхо насчитало около двадцати, по половине которых следовал жестокий вердикт «смерть в течение стольки-то месяцев с вероятностью в столько-то процентов». Девушку мне стало до безумия жаль, и я, попытавшись ей более-менее все объяснить, потащил ее в больницу. Несмотря на все усилия докторов, которым я внушил, что она – персона А-класса, она ровно в означенный срок предстала перед Господом. С тех пор я не ставил слова Эха под сомнение, и никогда больше не брал на себя роль мессии.

«Страдает острым диссоциативным расстройством, развившимся на фоне недиагностированной вялотекущей шизофрении. Множественные психотические эпизоды.»

Я вздрогнул и уставился на мирно отскребавшего с газона маленьким совочком продукты жизнедеятельности своего мини-пса старика. Поводов не доверять словам Эха не было, однако вид пасторального немца-бухгалтера с йоркширским терьером на поводке никак не вязался с образом опасного для окружающих психопата.

Я напряг память в поисках информации о диссоциативном расстройстве. Эхо, прервавшись на полуслове, начало новую лекцию:

«Диссоциативное расстройство идентичности (также используется диагноз расстройство множественной личности, непрофессионалами называется раздвоением личности) — очень редкое психическое расстройство из группы диссоциативных расстройств, при котором личность человека разделяется, и складывается впечатление, что в теле одного человека существует несколько разных личностей (или, в другой терминологии, эго-состояний). При этом в определённые моменты в человеке происходит «переключение», и одна личность сменяет другую. Эти «личности» могут иметь разный пол, возраст, национальность, темперамент, умственные способности, мировоззрение, по-разному реагировать на одни и те же ситуации. После «переключения» активная в данный момент личность не может вспомнить, что происходило, пока была активна другая личность.»

Я медленно переваривал информацию, наблюдая за своим объектом. Объект, ведомый замысловатым маршрутом собачьей прогулки, медленно приближался к моей лавочке. Может, сдать его полиции? Пусть его задержат, обследуют, может даже запрут в казенный дом для принудительного лечения? Нет, не имел я права так поступать. Еще давным-давно, когда я только начал исследовать границы данных мне глиобластомой и неудачной попыткой химиотерапии сил, я зарекся не играть в супергероев. Нельзя так сильно вмешиваться в естественный ход событий. Если этот старик до сих пор свободно ходит по улицам одного из крупнейших мегаполисов мира, значит он неопасен…

«Его жертвами стали девяносто четыре человека. Первая жертва – Марта Шеффер, 13 лет, убита и изнасилована 12 апреля 1972 года в Страсбурге, Гранд-Эст, Франция. Найдена спустя три года. Улик и следов нет. Вторая жертва – Иванка Варга,21 год, убита и изнасилована 29 октября 1973 года в Вишеграде, Венгрия. Не найдена до сих пор, останки покоятся в нелегальном скотомогильнике в 4 километрах от города. Третья жертва…»

Волосы на моей голове встали дыбом. Чего-то подобного я боялся всю жизнь. Боялся, что когда-нибудь я загляну в лицо человека и вместо обычного «Родился…, женился…, умрет…» увижу там оскал демона. Вместо рядовых житейских секретиков и пакостных потребительских мыслишек почувствую гнилостное дыхание смерти. Даже не одной смерти. Девяносто четырех жутко истерзанных, обруганных и закопанных, будто задавленная машиной дворовая кошка тел.

Исчадье ада, между тем, приблизилось к лавочке, которую я занимал, и устроилось на ее другом конце.

-- Чудное утро, не правда ли? – с милой, и даже нисколько не фальшивой улыбкой, которую имеют исключительно довольные своей жизнью пожилые французы, пусть и немецких кровей, обратился он ко мне. Говорил он по-французски чисто, безо всякого акцента.

-- Не… несомненно. – выдавил я из себя. Я боролся с желанием броситься наутек немедля. А еще я мечтал, чтобы мимо проехал или прошел какой-нибудь полицейский патруль. Тогда бы я… Что? Подбежать к полицейским, сбивчиво рассказать, что, де, вон, ловите негодяя? Внушить им, что они видели его лицо в утренней ориентировке, как особо опасного преступника? Его словам они не поверят, его морок распадется через пару часов, и не факт, что они успеют довезти убийцу до участка. Да даже если довезут, что с того? Он десятилетиями убивал, и никогда на него не упало даже тени подозрения. Он добропорядочный и обеспеченный человек, и в Старом Свете закон будет до последнего на его стороне.

-- Вы давно во Франции? – любезно поинтересовался мой жуткий собеседник.

-- Три… дня.

-- Вы так хорошо говорите по-французски! Наверное, вы студент?

Я неопределенно кивнул. Пусть он думает, что я иностранный студент, приехавший по обмену. Невидимая паутина вокруг чуть задрожала.

-- Ах да, я что-то такое слышал в новостях. В Сорбонну приехали, значит? Как вам Париж? – лучезарно улыбнулся старик.

-- Великолепно… - промямлил я. Мой мозг лихорадочно пытался придумать выход. Этому нисколько не способствовал шепот в голове: «… Двадцать седьмая жертва – Ирма Шелест, 8 лет. Убита, расчленена, частично съедена. Следов изнасилования нет. Сожжена в печи старого крематория в Киеве, Украина. Останки до сих пор не найдены…».

Меня начало мутить.

-- А где еще бывали? Я вот всю Европу в свое время исколесил. И не только Европу. Мы даже в Россию забирались! Эх, молодость!...

«Семьдесят третья жертва – Андрей Журавин, 34 года. Оскоплен, заживо похоронен на Левобережном кладбище, Воронеж, Россия. Останки до сих пор не найдены…»

Мне становилось совсем дурно. Нужно что-то делать! Куда-то бежать! Я сосредоточился. Совсем недалеко я чувствовал двух жандармов. Они неспешно прогуливались по Бульвару Бланки, и сворачивать на улочки к парку не собирались. Я чувствовал напряжение нейропаутины вокруг них. Последние часы до окончания тяжелого дежурства. Усталые и неспешные мысли.

***

Они шли, не разговаривая между собой, каждый в своих мыслях. Внезапно один из них, с нашивками старшего вахмистра, напрягся и всмотрелся в дальнюю часть улиц.

-- Господин лейтенант, смотрите! Мне кажется, кто-то убегает.

Лейтенант повернул голову на зов и увидел тень, быстро удаляющуюся от них по улице Корвизар в сторону парка Рене Ле Галл. Создавалось впечатление, что они своим присутствием кого-то спугнули.

-- Пошли посмотрим, Бернард. До пересменки еще тридцать пять минут.

Два жандарма двинулись вслед привлекшему их внимание фантому.

***

-- Помнится, ездили мы с женой в Вену. Ох и красивый же город! – продолжал старик. Его йорк, обследовав все в радиусе, равном длине поводка, устроился у ног своего хозяина. – А набережная! Какая там красивая набережная! Мы могли гулять по ней дни напролет.

«Девяносто вторая жертва – Элис Мак-Кинсли, 18 лет. Убита через отсечение головы, тело утоплено в реке Дунай, недалеко от Вены, Австрия. Тело найдено спустя трое суток, голова найдена не была. Следов и улик нет…».

Я почти не слушал безумного старика. Я считал секунды до того, как к парку подойдут жандармы, и ловил себя на мысли, что мне страшно. Очень и очень страшно. Так страшно бывает, когда ты один-на-один встретился с диким зверем. Ты понимаешь умом, что стоит закричать, начать размахивать руками или сделать еще что-нибудь неожиданное, и зверь ретируется, но ты этого всего сделать не можешь. Ты парализован от страха, ты, как жалкий кролик, смотришь в глаза удава и ждешь, когда тебя начнут есть заживо.

-- Сигаретку, Питер? – улыбающиеся, с добрыми морщинками в уголках глаза возникли прямо передо мной.

Я затянулся крепким табачным дымом. Я все понял, но уже ничего не мог сделать. Удав держал кролика мертвой хваткой.

***

Двое жандармов подходили к углу Корвизар и Крулебарб, когда им навстречу вышел мирного вида старичок с йоркширским терьером на поводке и некрупным арбузом в сетчатой сумочке.

-- Месье, доброго утра! – поприветствовал его лейтенант. – Не видели ли вы тут чего-то необычного?

-- И вам доброго утра, господин лейтенант! – улыбнулся старик. – Нет, мы тут с Мартином были одни.

Песик, словно бы в подтверждение, тявкнул и потянул хозяина домой, к завтраку и теплой лежанке под паровой батареей.

Жандармы откланялись. Лейтенант глянул на часы и охнул.

-- Бернард, что-то мы с тобой увлеклись. Смена наша уже полчаса назад как кончилась.

***

«Девяносто четвертая жертва – Питер Тернер, 31 год. Убит, обезглавлен, расчленен. Фрагменты останков найдены в Парке Рене Ле Галл, Париж, Франция. Голова не найдена. Следов и улик не найдено…»

© Алекс Шеффилд

Тут некоторые хотят воевать против «барашков Навального», а я хочу повоевать ЗА них. В том смысле, что они ещё не потерянные.

Прошлое поколение фанатов Навального, «хомячки», разбежавшееся после Болотной, было постарше, и мусору у них в головах было побольше (мы сейчас не про «профессиональных диссидентов» типа Альбац или Гессен, для которых обливание грязью России – это основной вид заработка).

А теперь Навальный делает упор на несовершеннолетних малолеток. Чтобы им понравиться, он (по совету своих убогих политтехнологов) даже крутил в зале суда модный нынче «спиннер».

Что дальше, Ололошенька? Переход на целевую группу «детский сад», наденешь памперс и начнёшь агукать?

Впрочем, я уже говорил, что сам Навальный ввиду своей очевидной никчёмности мне не интересен. А вот с вовлекаемыми в его противоправную деятельность подростками можно и нужно работать.

Возраст в 14-18 лет – это так называемый «третий кризис идентичности». Молодёжный бунт, конфликты отцов и детей, становление мужского и женского, поиски себя и своего места в мире, нонконформизм и обострённое чувство справедливости. И при этом весьма ограниченный жизненный опыт, вследствие чего подростки зачастую сильно подвержены внешнему влиянию (как со стороны моды, так и со стороны авторитетов).

В этом возрасте люди часто попадают в различные секты. А секты бывают не только религиозные, но и экономические, и политические. В пятидесятых годах прошлого столетия доктор Роберт Джей Лифтон вывел 8 критериев контроля сознания, характерных для деструктивных культов. Часть из них вполне применима и к политическим сектам.

1. Контроль среды. Проникновение в сознание человека групповых представлений, постепенно начинающих управлять его внутренним диалогом.

Когда журналисты интервьюировали протестующих 12 июня, было очень чётко видно, что они не выражают собственные мысли, а бездумно повторяют групповые догмы. Например, 13-летний мальчишка заявлял «Я плачу налоги, а их разворовывают», хотя в таком возрасте он никаких налогов явно не платит.

Или студенты, которые говорили о коррупции, но не могли привести ни одного примера, где бы они с ней сталкивались (я, когда воевал с коррупцией в Виннице, мог назвать десятки случаев, начиная от вымогания взяток преподавателями в ВУЗах с именами и суммами, и заканчивая сдачей муниципальных помещений в центре города в аренду за смешные копейки с последующей субарендой в сотни раз дороже).

2. «Священная наука». Вера в абсолютную научную и нравственную истинность групповой догмы, что не оставляет места для каких бы то ни было вопросов или альтернативных точек зрения.

В секте Навального такой догмой, к примеру, является «Путин вор». Хотя никто из орущих это не может ответить на вопросы:

- что украл Путин?

- сколько украл Путин?

- где эти деньги?

- где доказательства?

Американская финансовая полиция, имеющая огромные возможности и полномочия (и для которой не существует конфиденциальной информации), тужилась изо всех сил, но так и не смогла найти никаких доказательств существования «миллиардов Путина». Очень хотели, но не смогли. А тут какой-то студент из Бибирево утверждает, что он знает то, чего не знают американские фискалы. Очешуеть теперь, разогнать их всех за профнепригодность, да?

Или задаёшь простой вопрос, зачем Медведеву дом в Испании, если он в этой стране за последние 17 лет (ранее не знаю) ни разу не был? И вместо ответа получаешь только поток тупой агрессии, типично сектантская реакция на «еретика».

3. Передёргивание языка. Использование словесных ресурсов с целью ограничить мышление членов группы абсолютными, черно-белыми, «мыслепрерывающими» клише, понятными только для посвященных.

У украинских майданутых это «титушки», «сепары», «злочинна влада», «вата», «совки», «лугандоны», «ОРДЛО» и так далее.

У российских барашков Навального и прочих креаклов это «Рашка», «вата», «недимон», «уточка».

Слова с заранее заложенной негативной коннотацией, на которые целевая аудитория с промытыми мозгами реагирует точно также, как собачки Павлова на звонки. Рефлекторными реакциями, которые не осознаются, не обдумываются и не рефлексируются.

Как сказал сам Навальный «Вы не рефлексируйте, вы распространяйте». Цитаты невеликих.

4. Доктрина выше личности. Навязывание верований группы в противовес опыту, сознанию и целостности личности.

Внутри секты человеку отказывают в праве на собственные суждения, мысли и выводы. Если же он высказывает что-то, противоречащее групповым догмам, то подвергается травле, преследованию и агрессии со стороны сектантов.

Примеров, когда сектанты Навального атаковали даже либеральных журналистов, но которые говорили что-то поперёк их «священного гуру» (начиная с Варламова и заканчивая Собчак) полно.

И после каждой моей статьи, где я высмеиваю этого борцуна и его «барашков», обязательно набегает целая толпа агрессивных сектантов, пишущих и в комментариях, и в личке начиная с «Как вам не стыдно быть таким продажным и служить преступному режиму?» и заканчивая «Когда мы придём к власти, тебе страшная хана».

Иметь альтернативное мнение и не считать их Учителя и Пастыря дважды судимым коррупционером и стукачем – запрещено. Если ты не скачешь, то тебя купил Путин.

5. «Разделение существования». Вера в то, что члены группы имеют право на существование, а всяческие критики, диссиденты и «расстриги» – не имеют.

Опять же, примеров масса. Начиная с множества высказываний о том, что «после нашего прихода к власти мы этому 85% быдла устроим репрессии, начиная с лишения политических прав и вплоть до тотального уничтожения» и заканчивая последними характерными событиями 12 июня, когда мирно проводящим свой фестиваль реконструкторам орали, что они «предатели, потому что не участвуют в революции» и «их купил Путин и они не имеют права жить».

Как видим, из восьми критериев Лифтона в секте Навального присутствуют как минимум пять. И подростки в этой ситуации не преступники (пока), а жертвы индоктринации. Их вовлекают в групповую активность, где им навязываются групповые догмы.

В толпе индивидуальность стирается, а эмоции, чувства и мысли примитивизируются. Остаётся место только для агрессии, экзальтации или паники. Критическое мышление уходит.

Противостоять этому можно, тол  ько если постоянно и непрерывно диссоциировать себя с толпой, воспринимать её как нечто внешнее, чуждое и даже враждебное по отношению к себе.

Иначе будет, как с человеком из толпы, которого журналист спрашивает «А чему вы только что хлопали?», на что тот отвечает «Я не знаю. Все хлопали – и я тоже поддержал».

Не знаю, как вы, но я всегда считал, что делать что-то, смысла чего ты не понимаешь – это, мягко говоря, не слишком разумное поведение. С зачастую непредсказуемыми последствиями. Иногда для разрушения своей страны и начала гражданской войны достаточно покричать «Кто не скачет…». Ведь «все кричали».

Как говорил Эрик Берн: «Человека лечит любовь, война и психотерапия». Поэтому, чтобы не доводить до войны, мы с огромной любовью будем жесточайше троллить барашков Навального в терапевтических целях. И да поможет нам святой Дунстан.

Александр Роджерс