Мох, который помнит всё
Шестого мая 1950 года братья Вигго и Эмиль Хойгорд резали торф в болоте Бьелдсковдаль на датском полуострове Ютландия. Когда из-под лопаты показалось человеческое лицо, они вызвали полицию. Труп выглядел свежим: щетина на подбородке, закрытые глаза, кожаная петля на шее. Следователи начали искать убийцу — пока не выяснилось, что жертва умерла две тысячи четыреста лет назад.
Человек из Толлунда стал самым известным «болотным телом» в мире. Его лицо — спокойное, почти умиротворённое, с заметными порами и ресницами — теперь смотрит на посетителей музея Силькеборга. Датская полиция сняла с него отпечатки пальцев: самые древние отпечатки в истории криминалистики. Учёные установили, что он ел перед смертью — кашу из ячменя и семян. Что его повесили, а не задушили — по характеру борозды на шее. Что тело уложили в болото осторожно, с закрытыми глазами. Вероятно, это было жертвоприношение богам.
Всё это рассказал сфагнум — невзрачный бледно-зелёный мох, который превратил болото в машину времени.
Реконструкция того, как выглядел "Человек из Толлунда".
Архитектор вечности.
Сфагнум — не просто растение. Это инженер экосистем, способный переписывать правила разложения. Каждый его лист — микроскопический резервуар: живые зелёные клетки окружают мёртвые полые камеры с порами. Эта конструкция впитывает воду в двадцать — двадцать пять раз больше собственного веса мха. Греки называли его «сфагнос» — губка.
Но фокус не в абсорбции. Клеточные стенки сфагнума несут отрицательный электрический заряд, который притягивает положительно заряженные ионы — калий, натрий, кальций — из окружающей среды. Взамен мох выделяет ионы водорода, закисляя воду вокруг себя. Кислотность болота достигает pH 3,5–4,5 — как у уксуса. Бактерии, которые обычно разлагают органику, в такой среде почти не работают. Добавьте холод, отсутствие кислорода под слоем воды — и вы получите естественный консервант, действующий тысячелетиями.
Сфагнум выделяет полисахарид сфагнан, который связывает азот и лишает микробов питания. Он дубит коллаген — белок соединительной ткани — превращая кожу в подобие выделанной кожи. Кости при этом растворяются: кислота вымывает кальций. Поэтому болотные тела гибкие и мягкие, как недавно умершие, хотя их скелет превратился в желе.
В Северной Европе найдено более тысячи болотных тел. Большинство датируется железным веком — с 500 года до нашей эры по 100 год нашей эры. Многие несут следы насильственной смерти: верёвки на шее, проломленные черепа, перерезанные горла. Некоторые — следы ритуальной заботы: аккуратно уложенные позы, закрытые глаза, отсутствие одежды. Учёные считают, что болота были для древних пограничьем между мирами — наполовину земля, наполовину вода, открытые небу посреди непроходимых лесов. Место, где живые могли передать послание богам.
Разные виды сфагнума.
Повязка из болота.
В 1915 году шотландский хирург Чарльз Кэткарт вспомнил, что древние ирландские воины перевязывали раны мхом. Идея казалась безумной: набивать раны растением с гниющих болот? Но у Кэткарта не было выбора. Первая мировая война пожирала хлопок быстрее, чем его могли произвести: он шёл на форму, на взрывчатку, на бинты. А раны в окопах — грязные, рваные, кишащие бактериями из фландрской грязи — убивали сепсисом даже тех, кто пережил само ранение. Пенициллин откроют только через тринадцать лет.
Испытания показали: сфагнум впитывает вдвое больше крови, чем хлопковая вата. Он подсушивает рану, создавая условия для свёртывания. И — что критично — его кислая среда подавляет рост бактерий. Повязки из сфагнума снижали риск газовой гангрены, которая косила раненых в первые годы войны.
К 1918 году из Британии на фронт отправляли миллион сфагновых повязок в месяц. Канадский Красный Крест за один только 1916 год произвёл больше миллиона перевязочных пакетов, почти два миллиона компрессов и миллион прокладок — из мха, собранного в болотах Британской Колумбии и Новой Шотландии. Добровольцы по всей Британии и Северной Америке выходили на болота, часто по колено в воде, собирая сфагнум мешками. Его сушили на теннисных кортах, перебирали вручную — удаляя траву, веточки, «даже мёртвых лягушек», как писали газеты — и зашивали в муслиновые мешочки.
Американцы, единственные из воюющих держав не испытывавшие дефицита хлопка, обменивали компоненты противогазов на британские сфагновые повязки. Они работали лучше.
В городке Принстаун на болотах Дартмура один человек посвятил себя сбору мха целиком. К концу войны он отправил почти пять тысяч мешков. Газета Western Times в 1916 году писала о нём с благоговением. Его имя — Джон Дюрант — сейчас помнят только историки медицины. Но тысячи солдат, которых не убил сепсис, обязаны жизнью его работе — и способности сфагнума помнить свои антисептические свойства через миллионы лет эволюции.
Углеродная память планеты.
Сфагнум растёт медленно — несколько сантиметров в год. Но он не исчезает после смерти. В созданной им среде — кислой, холодной, лишённой кислорода — отмершие слои мха не разлагаются. Они спрессовываются под весом новых поколений. За тысячи лет накапливаются метры торфа. За десять тысяч лет после последнего ледникового периода — толщи в десятки метров.
Торфяники покрывают около трёх процентов суши, но хранят почти треть мирового почвенного углерода — вдвое больше, чем все леса планеты вместе взятые. Глобальный запас оценивается в шестьсот гигатонн — это сопоставимо с количеством углерода в атмосфере.
Пока болото остаётся мокрым, углерод заперт. Сфагнум продолжает фотосинтезировать, вытягивая CO₂ из воздуха и добавляя его к торфу. Это длится тысячелетия. Но стоит осушить болото — для сельского хозяйства, добычи торфа, строительства — и углерод начинает окисляться. Микробы, которых сдерживала вода и кислота, просыпаются. Торф превращается в CO₂.
Пятнадцать процентов мировых торфяников уже осушены. Это меньше половины процента суши — но они выбрасывают почти пять процентов глобальных антропогенных выбросов парниковых газов. Полтора гигатонна CO₂ в год. Для сравнения: вся авиация мира даёт около одного гигатонна.
А потом приходят пожары. Осушённый торф горит не как дерево — он тлеет. Огонь уходит вглубь, в слои, которые накапливались тысячи лет. Его почти невозможно потушить: тление продолжается под землёй месяцами, иногда годами. В 2015 году пожары на торфяниках Индонезии выбрасывали шестнадцать миллионов тонн CO₂ в день — больше, чем вся экономика Соединённых Штатов. В 2020-м сибирские торфяные пожары установили рекорд выбросов. Горящий торф высвобождает в сто раз больше углерода, чем горящее дерево той же массы.
Климатологи называют это «углеродной бомбой». Модели предсказывают, что к концу века глобальные торфяники могут переключиться с поглощения углерода на его выброс — если потепление и осушение продолжатся. Оценки варьируются: от потери ста гигатонн углерода до трёхсот шестидесяти — эквивалент десяти — тридцати пяти лет всех человеческих выбросов.
Васюганье безмолвие.
В Западной Сибири, между Обью и Иртышом, лежит крупнейшая болотная система мира — Васюганские болота. Пятьдесят три тысячи квадратных километров — больше Швейцарии. Торф местами достигает глубины десяти метров. Возраст — около десяти тысяч лет.
Васюганье — не только хранилище углерода. Это фильтр, очищающий воду для рек, питающих половину Сибири. Это резервуар пресной воды, смягчающий засухи. Это дом для десятков видов птиц, многие из которых гнездятся только здесь. И это место, где время течёт иначе: сфагнум продолжает расти, торф продолжает накапливаться, углерод продолжает запираться в недрах. Пока.
Нефтегазовая инфраструктура подбирается к границам болот. Изменение климата сдвигает зону вечной мерзлоты на север. Пожары, которые раньше были редкостью, становятся чаще. Учёные спорят, сколько ещё сфагнум сможет делать свою работу — запирать прошлое, чтобы оно не взорвало будущее.
Парадокс хранителя.
Сфагнум не выбирает, что помнить. Он одинаково бережно хранит тело ритуальной жертвы железного века и тело расстрелянного политзаключённого XX века — такие находки тоже случаются на европейских болотах. Он сохраняет деревянные идолы и брошенное оружие, семена и пыльцу, позволяя палеоботаникам читать историю климата за последние десять тысяч лет.
Он помнит раны солдат Первой мировой — не сами раны, но своё умение их лечить, записанное в химии клеточных стенок задолго до появления человека. Это умение сейчас изучают снова: в эпоху антибиотикорезистентности бактерии-симбионты сфагнума, производящие природные антибиотики, могут оказаться ценнее, чем когда-либо.
И он помнит углерод — атомы, которые были частью атмосферы, когда человек из Толлунда ел свою последнюю кашу. Этот углерод до сих пор заперт в торфе. Вопрос в том, останется ли он там.
Болота не умеют защищаться. Они просто существуют — медленно, терпеливо, тысячелетиями делая одно и то же: впитывая воду, закисляя среду, откладывая торф, запирая время. Человек из Толлунда ничего не знал о парниковых газах. Но мох, который сохранил его лицо, знает о них всё. Он делает это две тысячи четыреста лет — для одного человека. И десять тысяч лет — для климата планеты.
Осталось решить, позволим ли мы ему продолжать.
Заманчивая кочка... но болото все еще опасно.
