Мы никуда не собирались переезжать. Но я промолчал, подумал, что старики бывают запасливыми. Ничего страшного.
Через неделю появился второй пакет. Потом третий. Мама приносила их после прогулок. В пакетах были пластиковые бутылки, газеты, какие-то коробочки от продуктов. Я заглянул к ней в комнату и увидел, что пакеты стоят у стены стопкой.
— Мам, зачем тебе это? — спросил я, показывая на пакеты.
— Игорёк, это же полезное, — объяснила она. — Бутылки можно использовать под рассаду весной. Газеты на дачу, под картошку. Коробочки под мелочи.
У нас нет дачи. Рассаду мы не сажаем. Но мама смотрела на меня так убеждённо, что я снова промолчал.
К ноябрю пакетов стало десять. Они занимали угол в маминой комнате, пахли затхлостью. Ольга зашла туда убраться и вышла с перекошенным лицом.
— Игорь, твоя мать собирает мусор, — сказала она на кухне, когда мама ушла гулять.
— Не мусор, а вещи, которые могут пригодиться, — возразил я неуверенно.
— Это мусор, — Ольга открыла холодильник, достала воду. — Грязные бутылки, старые газеты. Игорь, с ней что-то не так.
Я знал, что не так. Мама после смерти отца изменилась. Стала тревожной, забывчивой, иногда путала даты. Врач говорил, что это возрастное, надо наблюдать. Но я не думал, что дойдёт до такого.
Я поговорил с мамой вечером.
— Мам, давай выбросим эти пакеты, — предложил я мягко. — Они занимают место, и ничего из этого не нужно.
— Как не нужно? — мама нахмурилась. — Очень даже нужно. Вот бутылки, я их помою, они как новые будут.
— Мам, нам не нужны бутылки, — терпеливо объяснил я. — У нас есть своя посуда. А газеты старые, их читать нельзя.
— Можно на растопку, — не сдавалась она. — Или ещё что.
Мы спорили полчаса, и я сдался. Мама расстроилась, ушла к себе обиженная. Я подумал, что это временное, пройдёт.
В декабре мама начала приносить не только пакеты, но и вещи. Старую табуретку с помойки, которая шаталась на трёх ногах. Рваное одеяло, которое кто-то выбросил. Сломанный чайник без ручки.
— Мама, это хлам, — сказал я, глядя на чайник. — Его нельзя починить.
— Можно, — она взяла чайник в руки, осмотрела. — Вот тут приклеить, и будет как новый.
— Зачем нам чайник, если у нас есть чайник? — я показал на наш рабочий электрический.
— Этот запасной, — ответила мама. — Вдруг тот сломается.
Ольга перестала заходить в мамину комнату. Она говорила со мной вечерами, когда мама ложилась спать.
— Игорь, это ненормально, — говорила она тихо. — Она тащит мусор. Скоро там заведутся тараканы.
— Не заведутся, — возражал я. — Я слежу.
— Ты не можешь следить круглосуточно, — Ольга сжимала кружку с чаем. — Надо что-то делать. Сводить её к врачу.
Я свозил маму к неврологу. Врач провела тесты, задавала вопросы, посмотрела результаты обследования.
— У вашей мамы лёгкие когнитивные нарушения, — сказала она. — Это может быть начало деменции, но пока неточно. Нужно наблюдать, возможно, подключить психиатра.
— А собирательство? — спросил я. — Она приносит домой ненужные вещи.
— Это распространённый симптом, — кивнула врач. — Человек теряет критичность, не может оценить нужность предметов. Ему кажется, что всё может пригодиться.
Я вышел из кабинета с рецептом на лекарства и тяжёлым чувством в груди. Моя мама больна. И я не знаю, как это остановить.
Лекарства не помогли. Мама продолжала таскать вещи. В январе она принесла рваный матрас. Я увидел его в подъезде, прислонённый к двери.
— Мама, это что? — спросил я, когда она вернулась из магазина.
— Матрас, — ответила она радостно. — Хороший, просто порвался немного. Можно зашить.
— Мам, он грязный, вонючий, его выбросили, — я почувствовал, как терпение заканчивается. — Мы не будем хранить чужой матрас.
— Почему чужой? — обиделась она. — Я его нашла, значит, мой.
Мы поссорились. Я выволок матрас на помойку, мама плакала, кричала, что я жестокий, что не ценю её труд. Ольга стояла в дверях и смотрела на меня с каким-то странным выражением.
— Игорь, я больше не могу. Твоя мать превращает нашу квартиру в свалку. Надо что-то решать.
— Что решать? — я сидел на кухне, держал голову руками. — Она больна.
— Тогда ей нужна помощь, которую мы не можем дать, — Ольга села напротив. — Игорь, есть специальные учреждения. Дома престарелых, где за ними следят, где есть врачи.
Я поднял голову и посмотрел на неё.
— Ты предлагаешь сдать мою мать в дом престарелых?
— Я предлагаю найти ей место, где ей будет лучше, — ответила Ольга. — И где нам тоже будет легче. Игорь, я задыхаюсь. Я не могу жить в квартире, где пахнет помойкой.
— Не пахнет помойкой, — возразил я.
— Пахнет, — твёрдо сказала она. — Заходи к ней в комнату. Там затхлость, плесень, грязь. Скоро там заведутся крысы.
Я встал, пошёл к маме в комнату. Открыл дверь. Запах ударил в нос. Кислый, тяжёлый, въедливый. Вдоль стен стояли пакеты, коробки, какие-то тряпки. На полу валялись бутылки. В углу громоздилась табуретка, старое одеяло, пластиковые контейнеры.
Я закрыл дверь и вернулся на кухню.
— Я не могу сдать её в дом престарелых, — сказал я. — Это моя мать. Она меня растила, кормила, учила. Я не могу её бросить.
— Это не бросить, — Ольга взяла меня за руку. — Это найти ей помощь.
Мы не пришли к согласию. Ольга стала холоднее, отстранённее. Я чувствовал, как между нами растёт стена.
Спустя пару неделя я вернулся с работы и увидел, что входная дверь приоткрыта. Зашёл и услышал крик Ольги.
— Валентина Петровна, вы что творите?!
Я бросился в комнату мамы. Она стояла посреди комнаты с пакетом в руках, из которого торчали какие-то палки. Ольга стояла у двери, лицо красное, руки сжаты в кулаки.
— Что случилось? — спросил я.
— Она принесла дохлую крысу! — Ольга показала на пакет. — Дохлую крысу с улицы!
Я похолодел. Подошёл к маме, заглянул в пакет. Там лежала мёртвая крыса, завёрнутая в газету.
— Мам, зачем? — спросил я тихо.
— Я её в подъезде нашла, — объяснила мама. — Бедненькая, мёртвая лежала. Надо похоронить. Нельзя так бросать.
— Мама, это крыса, — я взял у неё пакет. — Её нельзя приносить домой. От неё болезни.
— Я её помою, — настаивала мама.
— Валентина Петровна, — Ольга шагнула вперёд, голос дрожал, — вы больны. Вам нужна помощь. Мы больше не можем так жить.
Мама посмотрела на неё, потом на меня.
— Вы меня выгоняете? — спросила она, и губы задрожали.
— Нет, мам, — я обнял её. — Никто тебя не выгоняет.
Ольга развернулась и вышла из комнаты. Я вынес пакет с крысой на помойку, вернулся, помог маме лечь. Она плакала, говорила, что никому не нужна, что лучше бы умерла вместе с отцом.
— Или она уезжает, или я.
Я посмотрел на неё и не узнал. Это была не моя жена, которую я любил пятнадцать лет. Это была уставшая, измученная женщина, которая дошла до предела.
— Оля, дай мне время, — попросил я. — Я что-нибудь придумаю.
— У тебя неделя, — ответила она. — Потом я уезжаю к маме.
Я позвонил сестре, которая живёт в другом городе. Рассказал ситуацию.
— Игорь, я не могу её взять, — сказала Марина. — У меня однушка, двое детей. Места нет.
— Мариша, что мне делать? — я сидел на кухне в темноте, говорил шёпотом. — Ольга ставит ультиматум.
— А дом престарелых? — осторожно предложила она.
— Как я могу? — я сжал телефон. — Это же наша мама.
— Игорь, ты не справляешься, — Марина вздохнула. — И мама не справляется. Ей нужен уход, контроль, лечение. Ты не можешь дать ей это, работая с утра до вечера.
Я знал, что она права. Но внутри всё сопротивлялось.
Я нашёл частный пансионат для пожилых. Съездил, посмотрел. Чисто, светло, персонал вежливый. Есть врачи, психолог, занятия. Комнаты на двоих, но приличные. Стоит шестьдесят тысяч в месяц. Половину моей зарплаты.
Я вернулся домой и сказал Ольге:
— Я нашёл место. Хороший пансионат. Но дорого.
Ольга посмотрела на меня.
— Шестьдесят тысяч в месяц.
— Потянем, — сказал я. — Я возьму подработку. Буду ездить по выходным. Справимся.
Ольга молчала, потом кивнула.
Я пошёл к маме. Она сидела в своей комнате среди пакетов и коробок, перебирала старые газеты.
— Мам, нам надо поговорить, — сел я рядом.
— Мам, ты не можешь больше жить с нами, — сказал я, и голос сорвался. — Тебе нужна помощь, которую я не могу дать. Я нашёл хорошее место, где за тобой будут ухаживать, где есть врачи, где тебе будет лучше.
Мама смотрела на меня, и по щекам текли слёзы.
— Ты меня сдаёшь, — сказала она тихо.
— Я не сдаю, я помогаю, — я взял её за руку. — Мам, прости меня. Я не знаю, как по-другому.
Она отняла руку, отвернулась к окну.
Прошла неделя. Я возил маму в пансионат, показывал комнату, знакомил с персоналом. Она молчала, смотрела в пол. В день переезда я собрал её вещи, только самое необходимое. Пакеты и коробки остались в комнате.
Я привёз её, помог устроиться, обнял на прощание.
— Я буду приезжать каждую субботу, — пообещал я.
Я вернулся домой. Ольга стояла на кухне, варила суп.
— Как она? — спросила она.
— Плохо, — ответил я. — Она меня ненавидит.
— Не ненавидит, — Ольга подошла, обняла меня. — Ей тяжело. Но ты сделал правильно.
Я не знаю, правильно ли. Прошло два месяца. Я езжу к маме каждую субботу, привожу гостинцы, сижу с ней, разговариваю. Она молчит больше, чем говорит. Худеет, бледнеет. Врачи говорят, что это адаптация, что нужно время.
А я по ночам лежу и думаю, не убил ли я её этим. Не стал ли я тем сыном, который предал мать ради спокойствия жены.
Ольга говорит, что я молодец, что я справляюсь. Но её слова не греют. Я чувствую себя предателем.
