Мне прислали письмо с вопросом про жизнь. Занятным. Я некоторое время ходил с этим вопросом в голове, и вот ответил. Привожу письмо почти целиком и ответ.
«...Я — приверженец антинатализма, и работаю сейчас над эссе по этой теме. Мне всегда было интересно, чем руководствуются люди, когда решают создать новую жизнь. В частности, осознают ли эти люди, что создание новой жизни — это абсолютное, совершенное насилие, противопоставить которому можно разве что только, гм, убийство? Что, по сути, это принуждение к жизни; игра с нулевой суммой, где один человек получит радость от создания жизни, другой — эту самую жизнь и страдания в качестве неприятного дополнения.
Что не менее интересно, как для себя человек оправдывает такой поступок? Ведь, логично предположить, он видит и для себя, и для нового человека, и, вероятно, для человечества в целом какое-то конкретное и весьма определённое благо.
Прошу меня простить, если некоторые из мыслей могли задеть или показаться оскорбительными: такой цели я совершенно точно при составлении письма не преследовал, однако понимаю, что при прочтении это может вызвать амбивалентные чувства».
Спасибо за вопрос и за ту форму, в которой он задан.
Вопрос не вызвал амбивалентных чувств — разве что в первую секунду, но это скорее нормально для человека, который ничего про антинатализм не знал и никогда — это уже часть ответа — об этом не думал. Вопрос заставил меня поразмышлять, а ещё почитать хотя бы немного про саму концепцию (антинатализм как философия обсуждает аргументы против деторождения и оперирует в этом разными мотивами).
Часть этих мотивов чаще упоминается в обществе и более привычна уху обывателя: например, история про людей с генетическими заболеваниями или психическими расстройствами, которые с высокой вероятностью могут передаться детям, или борьба с перенаселением и тем, что люди наносят непоправимый урон природе, который в результате похоронит нас как вид.
Но как будто вы спрашиваете всё же не об этом, а именно о страдании — о философском пессимизме, концепции согласия, мизантропических и филантропических мотивах.
Насколько я понимаю, страдание в антинатализме воспринимается как перевешивающий фактор. Очень условно, как ложка дёгтя в бочке мёда. То есть отвечать, что в жизни может быть больше радости, чем страдания — означает искажать вопрос, потому что дело не в количестве, а в самом наличии страдания.
На это отчасти хочется ответить легкомысленным пожатием плечами: ну да, жизнь совершенно очевидно сопряжена со страданием, это вполне базовое её условие. Но страдание не всегда означает тумблер, переведенный в отрицательное положение. Можно быть довольным жизнью и в те моменты, когда ты доволен, и в те моменты, когда ты недоволен.
«Чем руководствуются люди, когда решают создать новую жизнь: осознают ли они, что это абсолютное, совершенное насилие? Что, по сути, это принуждение к жизни?»
Мне кажется, что люди вполне осознают, что жизнь — это и страдание в том числе. Но не столько нас страшит страдание, сколько манит возможность счастья. И надежда на него, которая не зависит от знания. Эти, знаете, картинки в голове — в них чередуются радость и ужас, нежность и беспокойство, раздражение и гордость, но там нет картинок, обозначающих небытие.
Люди — хотя говорить я могу только за себя, конечно — руководствуются исключительно собственным опытом. А у нас есть только опыт бытия. Мы не знаем, что такое смерть, а знаем только жизнь. И взаимодействовать мы может только с тем, что знаем.
Поэтому размышления о том, каково было бы не существовать и насколько это лучше существования, навсегда останутся за пределами чувственного опыта.
Это плюс ещё животная тяга к потомству (возможно, свойственная не всем) освобождает нас от множества вопросов к самим себе.
«Как для себя человек оправдывает такой поступок? Ведь он видит и для себя, и для нового человека, и для человечества в целом какое-то благо?»
Я даю себе право на некий зазор, люфт между полной осознанностью и... не знаю... случаем, вероятностью. Я сам определяю, но одновременно и мир тоже немножко определяет, что будет. И полагаюсь на собственные ощущения — стоит мне что-то делать или нет. Это работает на любом уровне решений, от мелких до важных.
Благо, которое я вижу для себя — это возможность выбрать себе определенное будущее, следовать за картинками в голове, дополняя их какими-то всё же более прозаическими вещами.
Благо, которое я вижу для ребёнка — это возможность получить то, что есть у меня — опыт жизни, щекочущую остроту бытия и потенциальную возможность её осознать: радость движения, сосредоточения, предвкушения, ощущения собственной прочности при преодолении страдания. Это непреодолимое — за гранью любого страдания — желание дать почувствовать то, что знаю я: любовь, дружбу, ощущение жизни, трепет неопределенности.
Благо, которое я вижу для человечества — ну, я не очень вижу прям для всего человечества. Оно, человечество, состоит для меня из отдельных людей. Способность сцепиться с кем-то в дружбе или возвести что-то не очень высокое — для человечества тоже своего рода благо.
