Стремление к побегу от смерти иногда подобно смерти.
Некогда совсем давно - год-два назад - я писал этот рассказ для конкурса на одном уже почившем в забытье сайте. Недавно, просматривая свои старые архивы, я нашел документ с ним и решил поделиться - это единственный мой более-менее законченный рассказ по этой теме, да и вообще один из немногих рассказов, который был как-то, но окончен, а не остался лежать в моей папке, куда складываются все опусы, завершения которым не видать уж точно. Можете кидаться болтами, поскольку иногда читается сложно.
Огюст был не совсем новым посетителем запретной территории, называемой в просторечии Зоной. Не замечаемый в особых пьянках, не уличенный в курении сигарет хоть открыто, хоть за кустиком подле бункера одного увековеченного в шутках, легендах и частушках — иногда и не особо цензурного характера — торговца всяким рудиментарным хламом, он, тем не менее, был в некотором смысле с точки зрения сталкеров, обитающих на просторах небольшой деревеньки подле самой разделительной колючей полосы, отделяющей Зону от внешнего мира, очень даже странен — такое мнение составили о нем ребята за месяц его пребывания здесь. Мечтательный и с хорошим воображением, он, ревностно следящий за личной опрятностью и чистотой всего, что принадлежало ему — доходило даже до того, что он запрещал кому-либо вытираться его полотенцем, есть из его тарелки и пить из его кружки, трогать что-либо из его вещей, не помыв перед этим рук, а если это правило и не выполнялось, то тогда он долго и методично с ненавистью в ритмичных движениях руки стирал следы чьих-то грязных рук с искомой вещи, при этом с такой же ненавистью в глазах, залившей ржавым пурпуром белки глазных яблок, посматривая на осквернителя его скромных богатств и нарушителя негласных правил; сам же он тоже любил частенько истратить литр-другой драгоценной воды, пытаясь смыть с себя невидимую грязь, в которую он ступил руками, притронувшись ненароком к какой-либо не особо чистой вещи — он так же самодурственно следил за тем, чтобы все вещи оставались на своем месте и их никто не взял без спросу, и если же случалось какой-либо безделушке закатиться под ржавую кровать, дававшую еще при советских временах присягу и клятву каждого , кто на ней устроится удобно, угостить мирным и крепкого сном, а потому блюдущую её и по сей день верно и безукоризненно, то частенько сразу шума… не поднималось. Огюст, несмотря на некоторые свои странности, был тем не менее парнем разумным так же в некоторой мере, и явственно понимал, что закатывать истерику по поводу пропавшего предмета сразу никогда не стоит, хотя и довлеющая над его разумностью паранойя давила сверху широкой массой ненависти – а ну как просто завалялся или в кармане, или в тайнике в стене за сколотым кирпичиком, или под той же самой кроватью? Портить и без того напряженные отношения со сталкерами парню не особо хотелось, и потому он молча рыскал в своих владениях, пытаясь отыскать злосчастную пропажу и одновременно борясь с нарастающей злостью на самого себя от самообмана. В конце концов исходов бывало два — он либо находил пропавшую вещь и успокаивался ненадолго, либо вещи не находил, и по тому поводу поднимал дикий гвалт по всей деревеньке, который заканчивался, впрочем, тем же самым – он находил утерянные вещи в своих же владениях и снова успокаивался, хотя при этом и не забывал думать о том, что все его хотят ограбить, обмануть или коим-то образом убить — поэтому он еще никогда не ел из чужой миски не свою еду и не пил воды, потому как боялся, что его хотят отравить. Огюст был параноиком от пустоты, функцией от нуля, дающей при этом огромный результат: он никогда не ложился спать, не проверив несколько раз, закрыт ли сундук, всё ли там на месте, закрыта ли дверь, на удобном месте ли примостился пистолет, заряжен ли он — в любой последовательности, главное, что все это проверяется по нескольку раз и сам парень прекрасно понимает, что всё в порядке, но почему-то он не может доверять сам себе, хотя и уже в мыслях кричит остаткам своего разума о полной готовности к отходу в царство Морфея на краткосрочный отдых; мечтательный и пессимистичный, Огюст был зачастую жертвой собственного воображения, которое, услышав где-то страшный рассказ о кровавых пытках сталкеров бандитами или фанатиками из неизведанных глубин Зоны или о нападениях мутантов на неподготовленных новичков с последующим разрывом на бездушную и безжизненную плоть, сразу переносит все действо на своего обладателя, награждая его бессонницей и долгими думами о том, как он будет мучительно погибать от рук бесчеловечных мутантов или людей, близких по своей душевной композиции к нелюдям. Он частенько долго метался во сне, блуждал по комнатушке, отведенной ему в одном из ветхих домиков на краю малого сталкерского поселения у одного из военных блокпостов, впитывал в себя вечно сухой губкой сырую колодезную воду и дрожал, раздражаясь на себя от неспособности сдержать град липкого и вонючего пота, выступающего по всему его осиновому телу, и сухие слёзы, иногда проступающие через его стеклянные и бесчувственные глаза. Но он позволял себе такое, лишь будучи наедине сам с собою, а на людях вел себя вполне подобающе, лишь иногда позволяя себе брезговать или ругаться на пропажи — поэтому Огюст заслужил еще репутацию сталкера надежного и верного, которого всегда можно было уговорить с чем-нибудь помочь, потому как он не особо был тверд в делах отказа, что иногда им самим трактовалось как что-то несовместимое и взаимоисключающее, но лишь стоило этой мысли пробиться наружу, как урчание желудка громким градоначальническим рыком разгоняло все сомнения: кушать ему тоже хотелось, и довольно частенько, а без денег о какой еде можно помышлять? Разумеется, о всякой, но лишь помышлять и даже не представлять её обволакиваемую желудком и перевариваемую лишь с ощущением первобытного и неделимого на составные части счастья.
Утром к нему, умывающемуся у примитивного сельского умывальника, подошел один щуплый паренек, одетый явно по-граждански и не готовый к неожиданным перипетиям Зоны, способной буквально на всё. Парень явно не спешил начать разговор, ибо дал время умыться и привести себя в порядок в полной мере, после чего спросил прямо и в лоб:
— Вы Огюст?
— Именно так, а чего вы хотели? — с недоумением и тактичностью спросил мученик паранойи, отрывая уже мокрое полотенце от лица.
— Вы, говорят, парень надежный, на вас можно положиться в одном задании, — немного замялся новичок, — Меня Харитоном звать, а вот там за дверью стоит мой брат Пашка. Нам бы хотелось попасть на так называемую Свалку, там, по непроверенной информации, находится могила моего хорошего друга.
— Я может и надежный человек, но не такой хороший, как многие в этом селении, — пробасил Огюст, одеваясь, — Да и на Свалку никогда не выходил. С чего бы вам ко мне обратиться?
— Вы – наша последняя надежда во всем этом, простите за это слово, лагере, потому как все остальные либо заняты, либо отказываются нас туда проводить. «Попроси Огюста, — говорят, — Он-то тебе не откажет!». Оружием мы владеть умеем, в армии отслужили, да только мы не особо хорошо смекаем во всей этой сталкерской жизни, а потому и обращаемся к вашей помощи.
— К чему такая спешка?
— Нам нельзя надолго тут задерживаться — я и Пашка должны лишь узнать, действительно ли отжил свое время на земле друг наш якобы покойный, и вернуться обратно, за забор, — потенциальный клиент Огюста уже оголил карманный компьютер и щелкнул малым тумблером, отображая на некогда черном экране малого планшета карту запретной территории с двумя синими метками к востоку от первого кургана по направлению с юга на север, — Предположительно здесь его могила.
— Не так уж далече от северного поста, я так скажу, а значит, есть шанс без особых препятствий… Боже, каких только еще ребят не видал, а таких как вы – впервые вижу. Нет такого человека, который бы вошел сюда и просто так отсюда вышел, нет и не было, вы обязательно здесь задержитесь на некоторое время… Правда, какое – еще неизвестно. Итак, господа, сколько вы платите за мою услугу?
— Двадцать тысяч, — ответил Харитон, не моргнув глазом, хотя и было видно, что тот несколько подрагивал, боясь получить отказ.
— До Свалки энтой-то? Хм… По рукам, ребята. Устраивайтесь в лагере, мы выходим вечером, — Огюст приветственно потянулся и побрел к костру за свежими и теплыми новостями-хлебами, приготовленными путем долгого томления и центрифугирования меж сталкеров долгое время в горячей среде костра или какого-либо еще обогревательного прибора. Утренняя погода благоволила пекарне свежих новостей: смирная, ясная, теплая, как будто отполированная и отлаженная к проезду по узкой голубой полосе — единственной видимой части сизого холста, выливающегося у границы деревеньки в большое море с штормами пушистых облаков и водоворотом еще яичного солнца — небесной реки какой-то важной персоны, не терпящей морской болезни и морских вихрей; легкие ветра тихо перебирали верхотуры деревьев, распустивших черепах зеленых листовидных щитов, и щекотали копья низинных трав невидимым благословляющим мечом бриза. Мнилось Огюсту, что не бывает такой погоды здесь, на запретной территории, куда не велено было ходить людям и хорошему моциону климата. Сталкер шел, безжалостно приминая нечастую, налитую жизнью траву, едва не выдавливая из неё весь кислый сок; у костра весело потрескивал игривый огонь и обменивалась новостями небольшая компания знакомых парню ребят: Тец, бывший вояка, Арвир, вполне себе еще новичок подобно Огюсту, Климент, самый старший и опытный из всей братии — эти трое что-то обсуждали весьма себе невесело, не в такт разыгравшемуся костру.
— Добрый день, ребята, — налетел на тепло походного огня парень, — Что обсуждаем с такими лицами? Неужто чью-то смерть?
— Гришку Коробейника помнишь, менялу-торгаша? — ответил Тец, подняв тяжелый свой от хмеля взгляд на Огюста, — Его вчера на то-о-о-ом блокпосте, — собеседник махнул рукой в сторону Свалки, — Так его вчера бандиты того… Наизнанку вывернули. Во всех смыслах.
— Это как? — с недоумением в голосе и страхом в глазах спросил парень, — Это… как?!
— Да ничего особенного, видимо, гопнули около блокпоста, а потом кинули в воронку.
— А почему вы думаете, что это были бандиты?
— Недавно, — встрял в разговор Климент, — пошли упорные слухи от сталкерят о том, что в районе Свалки начали промышлять какие-то садисты. Похищали и пытали сталкеров, грабили их на дорогах и убивали изощренно с использованием особенностей Зоны, натравливали на них мутантов… Ой, Огюст, что с ними только не делали! Одно логово их нашли — везде новогодними гирляндами кишки развешены, из костей сделали елочку и развесили на ней некоторые человеческие органы и кровью, видать, через трафареты, набрызгивали нецензурные надписи хвалебного характера. В общем, смрад и угар, такая злоба у местных пошла, что прочесывали всю окрестную местность, даже находили смельчаков в захоронения техники лазить — но ничего не нашли — делали засаду в том самом логове ихнем и тоже никакого результата это не дало. А недавно на Свалке отряд Долга пропал. С концами, разумеется, все уж думают, что они того, в верхнюю тундру направились других оленей убивать. Что будет дальше – я даже не знаю, но всем теперь надо быть настороже… Эй, Огюст, куда ты!?
Впрочем, последних реплик парень уже не слышал, так как бежал сломя голову обратно, в свою комнату, неприметную и неприступную нору, которую можно было закрыть на все замки и в которой возможно было уединиться один на один со своими мыслями, тревожными и вгоняющими в пот.
— Что же мне теперь делать, Господи?! — думал Огюст, укладывая себе на лоб еще не высохшее от утреннего умывания махровое полотенце, моментально угнетавшее своей прохладой липкий горячий пот, — Как же… я туда теперь пойду? И ведь не откажешь же, иначе репутации моей каюк, а это… единственный хлеб мой. Господи, что делать-то, Господи?!
Воображение парня уже вырисовывало темные и злачные картины пыток его, Огюста, где-то в темных пещерах, где обустроила свое логово эта самая банда садистов. Различные пыточные инструменты, сделанные из подручных материалов, зачастую железные; небогатое устройство с несколькими самодельными креслами и столами, люди во врачебной форме и при масках, скрывающих их лица – только глаза видел Огюст, только в них он мог устремить полный ненависти взгляд и только зрение он мог проклясть недвижимыми губами – он сам на своей тонкой и дрожащей подобно осине на легком ветру шкуре ощущал, как вонзаются в него шершавые занозы грубо исполненного стола, как разделяют его плоть на несколько частей ржавые и тупые скальпели, с небывалой свирепостью каменной пилы впивающиеся в свежее и еще живое мясо, а старые кандалы буквально стирают кожу с запястий и заражают бессильной покорностью. Крики, в надрывной природе которых не осталось ничего человеческого, раздирали Огюста не хуже хирургических ножей, оглушая его самого и заполняя все мысли своей хриплой скрипучестью. Он мог шевелиться в плоскости стола, но понимал, что это лишь провоцирует его на новый крик боли, он чувствовал, как где-то расходятся мосты и куски плоти, между которыми осталась лишь глубокая, сочащаяся скорым пахучим гноем борозда, где-то сходились вместе, вибрируя при столкновении, а где-то расходились, лишь углубляя живые разломы алого мяса; помимо этого парню казалось, что он лежит на дикобразе, который лишь глубже вонзает в него свои иголки при каждом его движении… Сталкер представлял себе все, что мог, все, что он когда-то узнал из холодящих душу трактатов испанских инквизиторов, из анонимных рассказов в интернете, из всяких книжек и журналов: оскопление ли, скармливание мутантам, пытки на дыбе или прочих специфических инструментах – всего он боялся. Огюст боялся, что ему обрежут сухожилия и заставят ходить, что его заставят слушать оглушающую музыку днями и ночами, что его подвесят на крюках за ребра или за содранную со спины не до конца кожу, что его заставят есть собственную плоть или будут долго и мучительно душить при помощи противогаза, что с него будут сдирать кожу, прыская на неё перцовыми баллончиками… Но больше всего он боялся двух вещей в данной ситуации: что его свежие раны замажут землей или дерьмом и оставят его умирать от гангрены и гноящихся ран, что в конце концов он перестанет видеть, так как гнойный нарыв затмит его глаза… или что его ограбят и пустят в расход вместе со сталкерами, которых он согласился провести на Свалку. Разумеется, делать было нечего, ведь он уже вызвался идти вместе с ними. А это двадцать тысяч, весьма значительная сумма для такого аскета, как он, на такие деньги ведь можно жить долгое время и не тужить, думая, где-бы подобрать услуги на пару колбасных палок и батон хлеба… И пачку хорошего душистого мыла.
Это просто надо было пережить, прочувствовать и проявить к этому ненависть – тогда Огюст стал бы неуправляем и мог сокрушить эту банду голыми руками, как ему казалось. Но пока до ненависти не дошло, и он представлял себе скорую встречу с этой напастью на ночной дороге где-нибудь на середине перехода от деревеньки до курганов погибшей техники.
Как бы всё это происходило? Это и выматывало парня – представлять все варианты развития событий было очень тяжело, он будто переносился в сотни параллельных вселенных разом и наблюдал за самыми неожиданными исходами этой фатальной встречи. Можно было ожидать всего: например, того, что компании просто перегородят дорогу люди в черном, довольствующиеся численным и качественным превосходством, ровно как какая-нибудь замшелая гопота в каком-либо из городов, вежливо попросят все оружие и весь хабар – включая одежду! – пожертвовать на доброе дело, а после… Что могло быть после? Они точно бы не отпустили ребят просто так – разумеется, кого-то они заберут для пыточной забавы, кого-то убьют на месте и скинут в ближайшую канаву – так сказать, пожертвование мутантам – а кого-то заставят для собственной забавы что-то вытворять и после пришьют где-нибудь в аномалии, загнав его ружейным огнем в безвыходное состояние. Могут и представиться для порядка как-нибудь именито или прикрыться другими группировками, могут просто тем же ружейным огнем загнать куда-то в угол и там взять всех троих измором на какие-нибудь умудренные опыты, могут прикинуться честными людьми и попросить с чем-нибудь помочь, на чем компания Огюста и сопровождаемых точно проколется и попадет в плен… В одной из вселенных он и заставил себя задержаться, чтобы точно это представить.
Лидер компании шел впереди, покачивая подвижным маяком-головой во все стороны, освещая слабеньким налобным фонариком окружающее пространство. Харитон и Пашка, следовавшие за ним, вторили ему и так же освещали темные уголки дороги со своих флангов, отгоняя липнущую на одежду, тело и лицо тьму от себя. Именно этот небольшой оазис для заблудшего одинокого сталкера, наткнувшегося на освещенное и кипящее живой энергией местечко, кочевал строго прямо на север, никого себе не трогая. На полпути от железной дороги и сопутствующей ей насыпи к переходу Огюст приказал всем выключить фонари и идти в потемках — ему казалось, что это хоть как-то поможет им миновать опасность. Но воображение парня учло всё — и хорошую оснащенность бандитов приборами ночного видения и наблюдения тоже. Ребята не отвертелись, и к дороге из кустов потихоньку пробирались бандиты, которые, дабы хоть как-то привлечь внимание сталкеров, дали очередь в воздух и приказали стоять на месте. Ребята негласно, не совещаясь, решили не давать греху гульбы и застыли на месте, включив фонари.
— Доброй ночи, сталкеры! — пробасил глава «заставы», — Мы из «Долга», ищем тут одного человека, который очень сильно нам насолил… Агрезом его звать, вы его не видели, не слыхали ли о нем?
Какого черта это имя пришло ему на ум?
— Нет, — только и ответил Огюст.
— Так, раздевайтесь. Оружие сдать! Личный досмотр!
— Какой-такой нахрен личный досмотр, ребята? Я – Огюст, это Харитон и Пашка, Агрезов мы никаких не знаем и никогда о них не слыхали, мы просто хотим пойти на…
Главарь кивнул кому-то слева, и после этого короткая очередь скосила одного из ребят на землю.
— На хер вы пойти не хотите? Я сказал – делайте что велено, собаки!
— Ну и дела, — переглянулись Огюст и оставшийся в живых турист, — Что будем делать?
— Придется подчиниться, ничего не поделаешь, — пожал руками напарник сталкера, — Иначе и нас убьют. А так, может отпустят?..
Разумеется, этому не бывать… Снова перед глазами поплыли медленные картины тяжелых пыток и мучений, снова поплыли куда-то вдаль. В той вселенной оставшегося в живых Огюста загнали в поле жарок, где того одной из высокотемпературных струй преобразило до неузнаваемости – скрюченное тело с иссохшей и испарившейся кожей, с лопнувшими мышцами и единственной приметой, позволяющей узнать всю тяжесть этой гибели – ужасной гримасой открытого и скривившегося рта и пустых глазниц. Измучившийся парень уже не находил себе места, как что-то прилило у него из низа живота, что-то кипящее и горящее праведным огнем. Он вздохнул с облегчением – нашел-таки в себе силы дать волю ненависти. Огюст быстро собрал все необходимое, замкнул портфель хитрой системой защиты и едва не выбил дверь, выходя из комнаты. С быстротой он нашел своих клиентов и расспросил их о готовности к скорому походу. Те были готовы и ждали лишь его, и тот подтвердил свою полную готовность. Уже вечерело, и низкие свинцовые тучи одеялом укрывали небо, предвещая скорую грозу. Весь путь от деревеньки до перехода был пройден в молчании и какой-то покорности, готовности к чему-то страшному и опасному…
За окном едва брезжил рассвет, гонимый прочь огромными курганами радиоактивного железа и кучевыми облаками, но уже светало и потихоньку оседала на редкой рыжей траве роса, которая с приходом солнца начнет гореть ржавым железом. В небольшом лагере долговцев кипела утренняя толкотня, все что-то старались узнать и изведать, все хотели знать правду, которую пока что понимал только один из сержантов, Монастырский. Он, войдя в небольшую палатку командира отряда, рапортовал тому:
— Вчера вечером нашим патрульным отрядом у Свалки была остановлена компания из трех человек, нашим дозорным они показались подозрительно похожими на тех самых бандитов, которых мы преследуем. После приказа сдать оружие и вещи для личного осмотра глава этой группы, опознанный местными сталкерами как Огюст, подошел к Петровскому с закрытым рюкзаком, сказав при этом что-то вроде «Я так и знал, что все обернется подобным образом». Петровский был очень зол – потому как предполагал, что ребята те самые – и требовал от сталкера открыть рюкзак и каждую вещь ему в лицо тыкать и показывать, а сами ребята все на нервах были. Открыв портфель, сталкер, возможно, привел в действие самодельный взрывной механизм, и с криком «Знаю я вас, бандитов, честными людьми прикрываетесь!» он подорвал себя вместе с тремя нашими ребятами и обоими сталкерами, шедшими с ним. Сам Петровский тяжело ранен. По полученным от сталкеров из Деревни сведениям их опознать не удалось. ПДА одного из них был поврежден, другой, благо что уцелел, изучается нашим аналитиком…
А тем временем в деревеньке та самая троица, любимая Богом и Зоной, собравшись у костра, не чокаясь, распивала пиво:
— Помянем дурака, помянем параноика! Обезопасить себя хотел от ужасов Матери-Зоны, и обезопасил ведь!
– Аж семерых! Ну, не видать им смерти лучше! Будем!
