Серия «Девушки»

Я понял это не сразу. Только когда появилось странное ощущение, будто привычные положения тела больше ничего не объясняют и не гарантируют. Оставалось только фиксировать себя в пространстве и следить, как меняется это чувство. Тело – мост между двумя состояниями бытия: горизонтальным "я больше не могу" и вертикальным "но надо бы".

Комната вокруг поддерживает это ощущение остановки. Она похожа на аквариум без воды. Мы все в нём задыхаемся, но с разной степенью изящества. Я – бьюсь о стены, проверяю их на прочность. Кто-то – превращает свои конечности в декорации и ждёт. Стул – единственное, что притворяется устойчивостью – точкой, за которую можно зацепиться, чтобы окончательно не упасть.

И в этом ожидании нет драмы. Страдание это для тех, кто всё ещё верит в причину и следствие, в то, что боль обязательно за что-то. Здесь этого нет. Здесь есть только демонстрация физики состояния. Закон всемирного тяготения души: всё, что однажды поднялось, обязано упасть. А всё, что упало, ищет стул – но не чтобы встать, а чтобы хотя бы упереться в собственное падение.

Ей в руку я вложил розу.

Роза – мой главный самообман. Сначала я думал, что это символ быстротечности. Потом – метафора утраченной невинности.

Теперь я вижу, что это просто правда.

Правда о том, что всё, к чему я прикасаюсь в попытке сделать "прекрасным", несёт на себе печать моего собственного увядания. Я вложил ей в руку не цветок, а собственный ступор.

Я одел её в цвет земли. В терракоту. Это признание её и моей связи с землёй. Мы из одной глины. А золото на горловине – это тщетная попытка придать всему этому хоть какую-то святость, нарисовать намёк на ритуал, в который я не верю, но отчаянно хочу.

Ставлю последнюю точку и понимаю, что не создал икону. Я создал диагноз. Картина не меняет ничего, она лишь безжалостно констатирует факт: вот твоё одиночество, вот твоя невысказанность, вот твой Бог, который не отвечает, потому что является частью тебя самого.

А оно там, в углу. Идеальной геометрической формы. Оно не светит, оно смотрит. Единственный "глаз", который не может моргнуть. И он завидует моим векам.

О, как он завидует!

Оно знает, что у меня есть ТАКОЕ. Пространство, куда нельзя позвонить. Дверь, которая захлопывается без скрипа. Это мои сомкнутые ресницы. Это тишина, которую оно так ненавидит. Оно хочет, чтобы я поддался, чтобы его жёлтый луч столкнулся со мной и отбросил на стену простую, понятную тень. Как у них.

Пока что я позволю свету лизать мою кожу, но только чтобы он обжёгся о лак моей собственной воли. А внутри, внутри я готовлю ответ. За веками, в бархатной тьме, я выращиваю новое светило. Совсем другое. Холодное, фиолетовое, молчаливое. Оно поёт, а не светит. И его песня раскалывает жёлтый гул изнутри.

Она притворяется картиной. Её рука намертво прилипла к полу. Не может оторвать. Но не потому что не может, а потому что боится, какой звук получится. Треск или что ещё хуже. Думает, если не моргнёт – мы все поверим. Но от дыхания пылинки в воздухе танцуют предательский менуэт, указывая на неё.

Теперь она смотрит на меня – того, кто разрушит её жёлтый мир. А я смотрю на последний миг её одиночества.

Смотрит прямо в меня и просит не выдавать. Я обещаю. Я всегда держу слово для тех, кто застрял в раме.

Это не метафора. Это руководство. Пошаговое. Только шаги не вперёд – они внутрь. Ты же понял? Нимфа – это не кто, а что. Это то, что остается когда всё ненужное – тело, голос, имя – аккуратно снимают, как перчатку. И используют по назначению.

Возьми зеркало, которое забыло своё отражение. Проведи пальцем по стеклу – там останется влажный след. Это и есть основа. Первичная глина для лепки взгляда. Не смотри в него слишком долго, иначе ты станешь частью рецепта. Нежелательным ингредиентом. Забудь про дыхание, дышат живые. А нимфы – они существуют в модусе ожидания. Как книга, которую не открыли. Они – потенция жеста, так и не сделанного шага – они не из плоти, плоть слишком шумная, она пахнет страхом и солью. Они из ощущения, что за тобой кто-то наблюдает из темноты комнаты, а когда оборачиваешься – там лишь стул с платьем. Вот это самое платье и будет каркасом.

Достань из самого дальнего ящика памяти своё отражение в возрасте семи лет – то, что ещё не знает своего лица. Оботри его край подола о влажный след на стекле. Оно впитается, оставив после себя лишь ощущение – острое, как угол звезды. Это ощущение и станет сердцевиной, вокруг которой сгустится взгляд. Не пугайся, если пальцы онемеют – это больше не твоё, ты это отдал.

И последнее. Когда всё будет готово, она откроет глаза на обложке. И спросит беззвучно: "Это я?". Ты должен ответить "нет". Только тогда она обретёт форму. Исчезнув окончательно. Ищи её тогда в периферии зрения. В лёгком движении занавески. В твоём собственном отражении, которое на миг замешкалось, прежде чем повторить твоё движение.

И помни: когда последний штрих будет нанесён, книга закроется. Сама. Навсегда. Исчезнет с стола. Останется лишь легкий запах озона и чувство, что кто-то только что прошёл сквозь стену. И больше ты никогда не увидишь её лицо на обложке. Только иногда – краем глаза – в толпе. На миг. И тут же потеряешь. Это и будет значит, что всё получилось. Именно так.

Последняя неделя лета. Summer's almost gone.

И это – пауза в огненной симфонии его окончания. Этот апельсиновый ад – сжатый воздух перед громом; зной, что пляшет тарантеллу на твоей сетчатке, выжигая всё нафиг. А она – его абсолютное отрицание. Тихая, чёрная нота, поставленная на партитуре вселенского перегрева. Внутри – только бледная, идеально отполированная скорлупа с чёлкой-гильотиной, безжалостно отсекающей лишние мысли, оставляя лишь одну.

Мысль о том, когда это лето наконец рухнет и остынет. А я помогаю ей ждать. Мы все ей помогаем.

Видите эту тень под стулом медсестры? Длинную, жидкую? Нет, потому что она уже за холстом. И эта тень не её. Она – его.

Он вытек из неё вчера в пять утра, когда пузырёк с надеждой лопнул тише шёпота.

Она ловила, но пальцы в персиковом свете стали сетью. Тень липкая, просочилась меж костяшками, как сыворотка сквозь марлю.

Теперь она сидит и думает, как не дать другой тени выскользнуть из ушей. Та – ещё не утёкшая. Ещё дышит в ней горячим паром отчаяния.