Серия «"Петербургские совести"»

– Ну, так уж и пришлось бы, – надула губки Надя, – Ты не рад, что меня провожаешь?

– Рад, конечно. Но хотелось бы ходить по земле, а не по воде.

– Скоро дождь кончится. Вот увидишь, он коротенький!

Парочка завернула за угол, в обход собора, и встала под дерево, чтобы немного переждать дождь. Надя жила в одном из бывших доходных домов на проспекте Римского-Корсакова, а Никита на Галерной улице. До дома ему было недалеко, и они во время прогулки проходили мимо, но парень не решился сегодня Надю туда пригласить – испугался. Он не помнил, снял ли с сушилки бельё, развешенное пару дней назад. И ещё не помнил, убрал ли коробки от пиццы из комнаты. И собрал ли носки с пола… Словом, нужно сначала убедиться, что всё соответствует стандартам его дамы сердца, а потом уже решаться на столь отчаянный шаг.

– А неплохо сегодня погуляли, правда? – спросил он.

– Ой, да, Никит! Здорово было, мне очень понравилось. Знаешь, мне, бывает, так хочется оторваться от этой рутины, учёбы, от бесконечных дел своих и просто погулять по городу, вот как сегодня. Спасибо тебе за эту возможность, – она очень тепло посмотрела Никите в глаза, и жар от взгляда сразу расползся по груди парня.

– Я рад, что тебе хорошо. Мне показалось интересным пройти каким-нибудь туристическим маршрутом, чтобы обновить ощущения.

– Вот и я тоже думаю, что иногда нужно вот так свежим взглядом смотреть на город. Я живу у Никольского уже столько лет, и он так мне приелся, веришь? – она положила руку на грудь, – А ведь такой красивый собор! Вот, посмотри сейчас!

Они подняли глаза на величественное творение Саввы Чевакинского, на нежно-голубой окрас стен, на золото куполов, на зелёную яркость крыш. Никита перевёл взгляд на Надю, которая увлечённо рассматривала лепнину на стенах. Ему пришла в голову мысль, что Надя ничуть не хуже храма, а может и красивее. Здания стоят десятки, сотни лет, и при должном уходе сохраняют свою красоту. Человеческая жизнь - лишь порыв ветра, высушивающий свежую краску на фасаде. И от этого красота человеческая ценнее, ярче и притягательнее. Он твёрдо знал, что придёт сюда завтра, и увидит этот же собор, он останется в своём торжественном величии, но будет ли завтра здесь она?

– А что ты завтра делаешь? – спросил Никита.

– Что? – девушка с трудом оторвала взгляд от Николы, – А, завтра? Так… Ну, у меня учёба с утра, где-то до трёх, потом перерыв, и вечером работа с четырёх до десяти.

– Ого, целый день…

– Ну да, приходится, к сожалению, трудиться, чтобы жить рядом с такой красотой, – улыбнулась Надя.

– Это требование к твоему будущему молодому человеку? – попытался скокетничать Никита.

Вышло неловко, Надя покраснела и смущённо хихикнула, сам юноша тоже понял, что получилось не так хорошо, как звучало в голове, и досадливо выдавил:

– Извини…

– Да нет, ничего. Бывает! Я сама иногда ляпну, потом хоть на люди не выходи. В снах даже снится!

– А что тебе снилось последнее?

– Сегодня? Ну-у… Сложно вспомнить. Мне кажется, что-то про учёбу. Что я куда-то ходила, и что-то сдавала… Ничего такого, если честно. А тебе?

Никита ждал этого вопроса, но всё равно сконфузился. Разве мог он признаться сейчас, что ему уже несколько дней снится она, Надя? Что каждую ночь приходит к нему, и они так же, как сейчас разговаривают, смеются, улыбаются. С другой стороны, чего стесняться? Это же правда. И в этом нет ничего постыдного, мало ли что снится человеку!

– Мне сегодня снилась ты, – сказал он, улыбнувшись.

– Интересно, – потупила взгляд Надя. – А что там было, помнишь?

– Не очень хорошо, мы куда-то ходили, что-то сдавали…

– Ну ладно, ладно, поймал!

Оба рассыпались смехом. Тем временем дождь действительно закончился так же резко, как и начался. Надя отдала куртку Никите, но тот, несмотря на озноб, не стал надевать её на себя. Всё равно промокла, толку от неё не было. Зато девушке помог.

– Ну вот, как я и говорила, кончился. Пойдём?

– Пойдём, пока не началось снова, – фыркнул Никита.

Они вышли из сквера, вывернули на проспект и двинулись в сторону верфей. Шли молча, окутанные какой-то незримой пеленой, похожей на одеяло, которое обернуло их обоих. Это было как бы общее на двоих ощущение единения, совместного прожитого счастья. Словно ливень нёс какую-то тайну, дарованную лишь двоим, и эта тайна теперь будет навеки им принадлежать.

– А ты для чего спрашивал, что я завтра делаю? – спросила, как бы невзначай, Надя.

– Думал куда-нибудь ещё пригласить тебя, если честно. Очень понравилось с тобой гулять, хотелось бы повторить.

– Так бы сразу и сказал, – тихим голосом проговорила девушка. – Я могу пару одну прогулять, у нас будет днём время. Можем попить кофе, пройтись от вуза до работы моей.

Они подошли к её дому. Никита был на седьмом небе от счастья, но старался не подавать виду. Получалось слабо, Надя видела его сияющее лицо и улыбалась. Он нравился ей, но ещё очень многое нужно было понять в этом молодом человеке, прежде чем начать воспринимать их прогулки и кофе как что-то серьёзное. Она переживала, что могла ранить его или сделать больно своим недоверием, так что надеялась разобраться во всём незримо, в ближайшее время.

– До завтра, Никит.

– До завтра. Я очень рад, что завтра будет… – он запнулся, потому что хотел сказать «свидание», но понял, что это слишком, излишне резко.

– Оптимистично смотришь на мир! Да, завтра будет точно, так что можно идти спокойно по домам.

– Да, да, – он беззвучно посмеялся.

Надя ждала, что Никита проявит инициативу и обнимет её, но он так сильно перед ней робел, что просто застыл, не зная, как поступить. Поэтому она сама обняла его. И поцеловала в щёку. Не смогла всё-таки сдержать порыв, за что корила себя сразу после прощания.

Как только Надя скрылась за парадной дверью, Никита быстрым шагом пошёл в сторону своего дома. В груди у него пылал поцелуй. Да, в щёку, да, коротенький, но поцелуй! И завтра, завтра она снова будет с ним!

Он шёл вдоль Мариинского театра, вдоль здания Консерватории, и душа его пела и плясала. Он припоминал каждый элемент сегодняшнего дня с теплотой, с невероятным ощущением счастья.

На секунду страх пробежал по коже. Вдруг он всё придумал? Что, если нет никакой симпатии? Что, если она всех друзей целует в щёку, а завтра просто скучная пара? Никита вмиг помрачнел, ощущая, как только что яркие краски зданий, подсветки вывесок бледнеют и становятся чуть ли не чёрно-белыми. Как он мог вообще понадеяться, что такая девушка, как Надя обратит на него своё внимание? Ещё и этот дурацкий вопрос: «Требование к будущему  молодому человеку? Ну что за идиот!..» Он вспомнил ещё пару своих неудачных шуток, какие-то неловкие моменты. Зацепка за зацепкой, этот репейник сомнения налипал на душу бедного Никиты, скрывая всё хорошее, что сегодня произошло. Он бы и дальше так мучился, и отчаялся бы совсем, если б не сообщение, пришедшее от Нади в одну из самых тяжёлых минут самобичевания:

«Спасибо тебе ещё раз за такой замечательный вечер. Приятно провести время с приятным человеком».

Такое короткое сообщение, но Никита словно воскрес из мёртвых. То есть ей всё понравилось. То есть, она считает его приятным человеком. То есть, она и завтра действительно хочет с ним встретиться? Может… и поцелуй был не просто так?

Никита шёл, не замечая никого вокруг, он наталкивался на прохожих, погружённый в свои мысли, переходил дорогу на красный свет. Если бы в эту минуту его сняли на камеру, а потом показали на психиатрическом симпозиуме, ему бы наверняка поставили какой-то диагноз. Но мы-то с вами знаем, что за болезнь у него была. Эта хворь непобедима во веки веков, и никогда ничем не будет истреблена. Люди хотят быть и будут ею больны, пока они остаются людьми.

Она проникает в нас молоком матери, первой колыбельной и поцелуем в лоб на ночь. Она есть и в двух незнакомцах, случайно встретившихся и оставшихся наедине друг с другом. Конечно же есть она в молодожёнах и в их родителях, сколь напряжёнными не были бы отношения в семье. Есть она в том, кто страдает от боли неразделённых, поруганных чувств, и в том, кто над этими чувствами смеётся. Живёт она в сердцах разводящихся супругов, ведь клялись же они когда-то быть вместе навсегда? Мы можем видеть ростки любви в отношении к животным, в восхищении закатом, в заботе о пожилом родственнике, в выращивании петрушки на балконе, в изучении зданий. И замечая, как Никита, восхищение в глазах смотрящего, видя отражение любви к предмету в человеке, человек сам становится красивее, чище, светлее. Благодаря этому даже в самых дрянных, тёмных людях, под которыми чернеет земля и рядом с которыми вянут растения, можно найти маленький, забитый, но несломленный росточек светлого и чистого. Потому что ничто не способно уничтожить любовь.

Можно взорвать храм, но нельзя уничтожить память людей, трепетно хранящих его образ в сердце. Можно снести дом, но невозможно снести чьи-то детские воспоминания об этом доме. Можно на месте сада возвести жилой комплекс, но под чьим-то окном в тротуаре всё равно будут лежать давно зарытые и забытые детские «секретики». Можно лишить человека всего – денег, славы, дома, но есть вещь, которую никак не отнять. Любовь – мера всего, она всем управляет. И покуда будут люди, не исчезнет любовь. Она будет в приготовленном завтраке или в заправленной постели, в подаренном автомобиле или сделанной из пластилина поделке; она многолика, она во всём. И она в каждом из нас. Вы можете питать её, взращивать, делиться ею с другими, и мир может быть станет чуточку ярче, красивее и теплее. Можете, конечно, пытаться выкорчевать её из своего сердца, если вам так лучше. Здесь никто вам не посоветует верного решения, потому что такого попросту нет. Оно своё для каждого человека, и остаётся полностью на его совести.

Это последняя, шестая новелла из сборника. Остальные можно найти в серии постов по названию в заголовке:)

В столовой Саша сидел прямо под кондиционером, так что успел замёрзнуть. Сейчас, на улице, тепло апрельского солнца согревало продутые конечности. Чёрные тучи уже маячили на горизонте – они двигались с востока, постепенно принося порывы ветра в грязные переулки. Парень повернул на Казанскую улицу, минуя памятник великому полководцу, и двинулся в сторону дома дяди Славы. Он очень хотел успеть туда прийти до начала дождя.

«Как же так выходит, – думал Саша, – что люди, которые клялись друг другу в любви, так гадко теперь общаются? Как они допускают такое отношение друг к другу? Ведь есть же вот, например, друзья. И они, если ничего страшного не происходит, не начинают друг друга оскорблять, унижать, раздражать так сильно, как могут раздражаться супруги, прожившие вместе много лет. С чем это связано?..»

Ему вспомнились собственные родители, которые точно так же ссорились, изводили друг друга, но при этом не расставались и не могли представить себе жизни друг без друга. Ситуация абсурдная, но очень часто встречается: вместе плохо, а порознь ещё хуже. Вот и остаются люди на долгие годы супругами, пусть даже каждый вздох партнёра их раздражает.

Поднялся ветер, Саша озяб. На нём была лишь рубашка, тонкие джинсы да сумка с продуктами за спиной. Перед выходом он не удосужился посмотреть прогноз погоды, не взял с собой зонт. А ведь мама в детстве учила его носить зонтик всегда, независимо от времени года и слов синоптиков!

Некоторые прохожие вставали к ветру спиной: с начала весны не было ливней, и соль с песком, оставшиеся после зимней снегоуборочной кампании, продолжали лежать неприкаянные вдоль тротуаров и домов. Порывы воздуха поднимали их вверх, заставляя жителей города защищать свои глаза любыми доступными средствами.

Саша шёл и припоминал. Сюда, на Казанскую, он ходил с мамой в кафе после её работы. Ему было тогда около десяти, и он не мог даже понять, где находится. Улочки Петербурга казались бесконечно запутанным и неисследованным лабиринтом – страшным, но жутко интересным. Мама часто брала его с собой на работу, потому что оставить ребёнка ей было не с кем. Папа трудился на закрытом объекте, детей туда приводить запрещали. Так что Саша изучал улицы города, путешествуя с матерью по таким скучным для неё и бесконечно увлекательным для него делам. Часто заходили они здесь в одно кафе, которое чудом продолжало работать все эти годы. Сколь радостным событием было туда зайти! Посмотреть красивые картины, развешанные над столами, изучить содержимое холодильников, узнать, что же сегодня приготовили повара, сходить в туалет, где всё время играла музыка. Став старше, Саша, конечно, понял, что картины эти – в лучшем случае репродукции, а то и вовсе отретушированные фотографии; в холодильниках нет ничего особенного, чего нет в магазине; в меню всегда одно и то же, а в туалете музыка часто повторяется, но… это место пробуждало в нём детские воспоминания. Яркие, не затуманенные взрослым двойственным мышлением эмоции.

Весь в печальных мыслях, Саша брёл по Казанской, как вдруг его посетило необычное ощущение. Была схожесть с моментом клёва на рыбалке. Ты держишь в руках удочку, уже чуть не дремлешь, и вот так же – вдруг – поплавок ныряет, и нужно быть максимально сосредоточенным, сколько бы ни хотелось спать десять секунд назад.

Мозг ещё не понял, что произошло, но взгляд зацепился за прохожую, идущую навстречу Саше. Начался штурм воспоминаниями, сознание искало в картотеке профиль этой прохожей, которая явно была ему знакома. Девушка подняла взгляд и посмотрела на парня. Глаза её передавали то же самое состояние. Они оба замедлились и продолжили друг друга рассматривать, между ними оставалось около двух метров.

– Саша?.. – сказала девушка неуверенно.

– Да… Соня, это ты, что ли?

– Ух ты! А что ты здесь делаешь?

– Да вот, к дяде Славе иду… Ты помнишь его?

– К сожалению, – девушка смущённо улыбнулась.

Соня не сильно изменилась со времён школы, всё та же ясная улыбка, добрые голубые глаза и неизменная скрипка за спиной. Они с Сашей были в отношениях около года, что по подростковым меркам целая вечность. Многое вместе пережили, очень друг друга ценили, но потом разошлись, как часто бывает, из-за окончания школы. Она ушла после девятого, а Саша остался доучиваться…

– А ты какими судьбами тут? – спросил Саша.

– Я?.. Так я с консы иду. У меня перерыв сейчас пару часов, думала дойти до кофейни, посидеть. Не хочешь со мной?

– Я туда не рискну, – Саша указал пальцем на надвигающуюся сзади тучу, – может лучше ты со мной? Всё равно иначе промокнешь.

– Ну… – девушка на секунду задумалась, что-то посмотрела в телефоне, потом подняла глаза обратно, – хорошо, давай. Только я к дяде не пойду, он жуткий.

– Без проблем!

Они улыбнулись друг другу. С момента их последней встречи прошло уже несколько лет, оба повзрослели, изменились... Саше было интересно, чем Соня сейчас занимается… помимо своей скрипки, конечно. Он даже предположил, что, чисто гипотетически…

– Как у тебя дела? Как дела с личным? – спросила Соня через небольшую паузу.

– Дела… отлично, ну а с личным… – Саша улыбнулся.

– Неужели полный привет? – улыбнулась в ответ Соня.

– Как-то так получается. У меня после тебя ни с кем особо не складывалось. В школе я особо и не хотел, потом в вузе как-то не до этого было – пьянки, гулянки, тут не отношений ищешь, сама понимаешь.

– Если честно, не особо. Я в пьянках-гулянках не участвовала.

– Ну не только они, Сонь! Короче, ответ на вопрос твой – я один, никого нет и не было уже давно.

– Понятно…

Они замолчали и пару минут шли молча. Саша периодически чувствовал на себе Сонин ожидающий взгляд. Он думал, ждёт ли она встречного вопроса, или ему кажется. Не могло же так удивительно всё сложиться…

– А у тебя как дела? – спросил он, наконец.

– Да так, ничего особенного… Учусь, работаю, родила двойню…

– Чего?

Саша застыл и упёрся глазами в Соню. Она секунд пять сохраняла невозмутимое выражение лица, а потом всё-таки не сдержалась и прыснула со смеху.

– Ты б себя видел! – сказала она, с трудом проговаривая слова сквозь смешки.

– Да ну тебя! – Саша улыбнулся, выходка была абсолютно в Сонином стиле.

– У меня с личным тоже привет. Не все, знаешь ли, готовы слушать дома скрипку по несколько часов! – она развела руками.

– Я, если честно, тоже не был готов, но кто ж меня спрашивал. Да и мне нравилось, как ты играла.

– Приятно слышать, – Соня кокетливо сощурилась.

– У тебя хоть концерты есть? Схожу послушаю.

– Сейчас с этим сложно. Будет отчётный концерт класса в конце мая или в июне, но там программа тебе, думаю, не очень будет понятна. Ну, если хочешь – приходи, конечно.

– Попробую не забыть.

– А чем сейчас занимаешься? Я имею в виду, куда вообще пошёл учиться? Всё-таки мед?

– Нет, нет. Если бы мед, ха-ха… В итоге пошёл на юриспруденцию вообще. Мне очень не нравится пока что, но может быть потом будет получше. Мама сказала, что адвокатов хороших днём с огнём не сыскать, плюс всегда можно пойти переквалифицироваться на риелтора. Короче, одни перспективы.

– Только что-то ты не очень счастлив, – заметила Соня.

– Да потому что чувствую, что не моё, на самом деле. Бумаги эти, слова канцелярские. Скучно и очень муторно. А главное, какая от меня польза будет? Стану винтом в системе, которая работает сама на себя. Это тебе не людей спасать.

– Ну, я тоже не спасаю, знаешь ли…

– Очень спорное утверждение. Меня вот в моменты уныния только музыка и спасает.

– Вряд ли скрипичная, – фыркнула Соня.

Пара прошла уже Гороховую улицу, туча настигала их со страшной скоростью. Она точно несла в себе дождь, но могла ещё и хорошенько осыпать градом. Ветер становился всё сильнее и подталкивал ребят в спину. Саша невольно подбавил шаг.

– Ты хочешь успеть до дождя? – спросила у него Соня.

– Я очень надеюсь на это, потому что мокнуть неприятно, а мокнуть перед приходом к дяде Славе – обречь себя на двухчасовую лекцию. Ему ж только дай повод.

– Зачем ты вообще к нему ходишь?

– Ну, как сказать… Я его даже по-своему люблю. Но больше, наверно, чувствую ответственность. Он же совсем без меня загнётся. Да и вижу, что он меня тоже любит, хоть никогда этого не признает.

– Мне кажется, он не способен любить. Такой противный и злобный тип…

– Ну, ты с ним мало знакома. Он не настолько противный, насколько хочет себя выставлять. Больше корчит из себя. А про любовь его ко мне лишь догадка. С другой стороны, почему-то он же выбрал именно меня как проводника в свой дом. Я периодически иду к нему, думаю: «Как не хочется! Я же только внутри окажусь, опять буду выслушивать бесконечную злобу, всё его недовольство о происходящем в мире». Потом так себе отвечаю: «А если бы тебе было некому это всё сказать по несколько дней? Приятно бы было? Если бы тебя мучили все эти темы до боли в груди, до сжатия сердца, а все люди от тебя шарахались, не желая обсуждать наболевшее, было бы тебе хорошо или плохо?» И как-то я смиряюсь, знаешь?.. Понимаю, что я его единственная отдушина сейчас и вообще единственный человек, которому он доверяет. Он же ещё и мнительным стал, знаешь?

– Да уж…

– Да-да! Он теперь ещё и думает, что его всё время все хотят то ли обокрасть, то ли обмануть. Меня, слава богу, не подозревал ни разу, но вот в каждой истории, что я рассказываю, у него находятся подозрительные типы, которые наверняка хотели меня надуть или надули. Я воспринимаю это как форму заботы, хоть и довольно извращённой.

– Я не понимаю такого, – поджала губы Соня. – Самоустранился от всего и от всех, бросил свою семью, друзей, если у него они вообще были, и закрылся в своей квартире, не желая выходить наружу. Это же болезнь, а не что-то адекватное! Я бы на твоём месте сбагрила его всё тем же друзьям, если они у него есть, конечно…

– Друзья?.. Не знаю, есть ли. Как его сбагрить, если он всех ненавидит, кроме меня? Видимо, это мой крест. Да и старый он, больной уже, сколько осталось-то? Похожу я к нему, мне не жалко, времени вагон, личной жизни ж нет.

– Кстати об этом. Я подумала, может хочешь сходить куда-то ещё на днях? – Соня заглянула в глаза Саше, и он прочитал в них очень настойчивый тон просьбы.

– Да, хорошо, с радостью бы сходил. Я же говорю, времени очень много, – улыбнулся он.

– Это отлично! Я боялась, что ты не захочешь.

– С чего бы?

– Ну, чтоб не ворошить прошлое…

– А может я хочу его поворошить, – загадочно произнёс Саша.

– Поискать тлеющий уголёк в этой золе? – спросила Соня, понизив голос и улыбнувшись куда-то вниз.

– Типа того.

Они стояли на перекрёстке Казанской и Вознесенского. Соня оглянулась, опять посмотрела в телефон и сказала:

– Я тебя, наверно, покину. Спишемся насчёт встречи тогда?

– Да, давай. Рад был повидаться!

– Я тоже, Саш. Очень.

– Ладно, мне зелёный горит, я побежал. Не попади под дождь!

– Спасибо, у меня есть зонтик, да и я всё равно сейчас в помещение пойду, заниматься.

– Кто бы сомневался, ха-ха.

Они обнялись и разошлись в разные стороны. Эта встреча казалась Саше странной, но приятной. Он не знал, что о ней думала Соня, приглашение могло быть лишь жестом вежливости. «Однако, – размышлял он, – почему бы и не быть симпатии взаимной? Ведь были же мы уже когда-то вместе…» Не то чтобы он уже строил какие-то планы, но помечтать, пофантазировать ему искренне хотелось. И он не отказал себе в этом удовольствии.

***

– Кто там? – раздался глухой голос в домофоне.

– Это я, дядь Слава.

Устройство запищало, и дверь открылась. Дядя Слава жил в дореволюционном доме прямо напротив Никольского собора. У него была просторная комната в коммунальной квартире. Соседи практически не появлялись в поле зрения, но он всё равно часто жаловался на них. Саша поднялся на третий этаж и остановился у старой драпированной двери. Она была отделана кожей, но, по-видимому, лет сорок назад – местами оголялась деревянная основа, материал сжался, иссох и стал пыльно-грязного цвета. В левой части двери была прибита табличка с номерами комнат и жильцами: «1 – Ранневы, 2 – Имашев, 3 – Тануковы», и так далее… Информация устарела, только комната номер пять с жильцом по фамилии Вакулов, сохранила свою актуальность. Дядя Слава жил в этой комнате с тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

Наконец началась возня у двери, и Саша услышал знакомое недовольное бормотание по ту сторону. Ключи дядя Слава  не хотел давать принципиально, хотя ему было уже тяжело идти даже до входа в квартиру.

– Ну наконец явился! Тебя только за смертью посылать! – проворчал дядя Слава.

Это был достаточно плотный мужчина, уже почти старик. Казалось, что ему очень много лет, но на самом деле было около шестидесяти. Лицо выглядело измождённым, было испещрено сотнями мелких и крупных морщин. Под глазами пухли надутые алкоголические мешки. Руки немного потряхивало, а взгляд был постоянно затуманен. Сутулая походка, изношенные и оттянутые вещи, ужасного вида тапочки придавали ему столь убогий вид, что можно было снимать в кино типаж древнего забытого родственника. Кем он, в прочем, и являлся…

– Прости, дядь Слав. Встретил знакомую старую, со школы не виделись, мы немного заговорились.

– Ну конечно, конечно, ты там с бабами лясы точишь, а старику тут тебя дожидаться. Чайник вот дважды пришлось идти ставить! А до кухни, сам знаешь, не ближний путь! – дядя Слава обиженно махнул рукой.

– Ну прости, прости. Я вот зато тебе принёс продуктов, – Саша снял со спины сумку и начал доставать оттуда разные упаковки.

– Да толку мне от твоих продуктов. Всё равно ждёшь, пока сдохну. Не кормил бы, быстрее бы дождался, – хохотнул старик.

– Ну что ты такое говоришь! Прекрати! Не жду я твоей смерти. Зачем бы это?

– Понятное дело зачем! Комнатку мою мечтаешь получить!

Дядя Слава плюхнулся в кресло и скрестил руки на груди. Он ходил очень медленно, всё время за что-то держась, и рад был очутиться на удобном месте. Глаза его были сощурены и пристально вглядывались в опешившего Сашу.

– Ты совсем что ли с ума сошёл?

– А чего это вдруг? Я старый, больной, ты это сам знаешь, – он ухмыльнулся, когда увидел удивлённое точностью формулировок лицо парня. – Небось считаешь, что раз ко мне ходишь, то я тебя люблю больше всех. А комнатка-то у меня в имуществе, а помирать-то скоро. Кому-то она достанется? Конечно же любимому Сашульке! Знаю я все твои мысли поганые! – рявкнул он под конец.

– Во-первых… – Саше пришлось считать про себя до трёх, чтобы успокоиться и не послать старика куда подальше, – во-первых, ты ещё не старый. Люди по десять-двадцать лет больше твоего живут и радуются. Во-вторых, если бы ты хоть иногда выходил из дому, то не был бы таким «больным», каким ты себя считаешь. Ну а про последнее твоё заявление даже говорить ничего не хочу, настолько оно мерзкое.

– Ладно, ладно… Может и погорячился, – дядя Слава поднял ладонь в знак извинения. – Я что-то мнителен стал, всё мне мерещится обман. Даже вот тебя подозреваю. Я ж знаю, что ты по доброте душевной сюда ходишь, а не только за комнатку, – старик хихикнул и подмигнул скорчившемуся Саше.

– Да ну тебя… – он залез в сумку и достал оттуда пачку чая.

– Ну что ты мне купил! Опять чёрный? – вскрикнул дед.

– Да… Ты же мне и сказал чёрный купить. Я в прошлый раз брал зелёный, ты меня чуть не обматерил, что эту мочу пить не собираешься.

– Не было такого! Врёшь всё! Чёрный чай я не пил никогда и не буду!

– Ты издеваешься? В прошлый раз же…

– Где, где твой зелёный чай? Найди, раз приносил!

– Сейчас и найду, чтоб тебе стыдно было.

– Ну давай, давай, – ехидно ухмыльнулся дед.

Саша стал открывать ящики старого серванта, видавшего, наверно, ещё дореволюционных хозяев этого помещения. Он обсмотрел каждый уголок шкафа, но чая, как назло, не было нигде. Парень был уверен, что покупал дяде Славе зелёный чай. Не приснилась же ему пятиминутная гневная тирада о невозможности питья подобной дряни и о его, Саши, бестолковости.

– Ну что, нету нигде чая твоего? – смеялся дядя Слава.

– Нет. Куда ты его спрятал, не знаю.

– Никуда не прятал, просто не было чая. Тьфу! Ещё и врёт! Мало того, что принёс мне непонятно что, так ещё и врёт! И не стыдно?!

Саша пошёл обратно к сумке, стоявшей на столе. Ему хотелось уйти отсюда, но нужно было выгрузить остаток продуктов. Мучила атмосфера этой комнаты, находиться здесь было тяжело. На него давила мнимая просторность помещения – всё сделано для того, чтобы свободу эту и воздух сократить, попереть. Диван стоял не вплотную к стене, а чуть не на середине комнаты, стол перегораживал вход. Кресло, на котором восседал дядя Слава, мешало пройти вокруг круглого стола. Сервант вообще стоял диагонально, сокращая помещение почти на треть. Будто специально пространство ухудшалось, чтобы не возникло желания сюда возвращаться.

– А что за бабень-то, которую встретил? Красивая хоть?

– Ты может её помнишь, это Соня.

– А-а-а! Эта дурында с балалайкой? Как не помнить, конечно помню! Но, к сожалению, только плохое.

– Как и всегда. Ты всегда помнишь только плохое.

– Это ты не прав, – поднял дядя Слава указательный палец вверх, – вот здесь, дружочек, ты ошибся. Я и хорошее помню. Помню, например, что у неё хорошая задница.

Старик загоготал и согнулся в три погибели от гениальности собственной шутки. Саша сжал зубы и начал быстрее раскладывать продукты. Дядя Слава требовал, чтобы вся еда и остальные вещи всегда лежали на одних и тех же местах. Он вообще много чего требовал: приходить в определённые часы и дни, покупать определённые наименования, не поздравлять его с днём рождения, с Новым годом… Саше только непонятно было, зачем он все эти требования выполняет, если сам дядя Слава не может даже послушать его без какой-то едкой фразочки. Ему вспомнились слова Сони про друзей, он решил спросить напрямую:

– Дядя Слава, а у тебя есть друзья?

– О-ох… ой… Чего? Друзья? Ха-ха… Ой… Я тебе чего, в советском мультике про «Трям-здравствуйте»? Похож на ёжика или медвежонка?

– А ты серьёзно ответь, а не как в советском мультике, – не оборачиваясь к дяде, сказал Саша.

– Друзья – это люди, которые пока ещё тебя не предали, – философски заметил тот. – Но предадут. Я не верю в дружбу, но есть такие, кто меня другом считает. Мы общаемся, скажем так.

– И много таких?

– Ну, парочку, – дядя Слава пожал плечами. – Я не считал как-то специально.

– Давно вы общались? Что-то я не помню, чтобы ты мне хоть про кого-то говорил, или чтобы тебе кто-то звонил. Врёшь, наверно, всё.

– В смысле вру? – старик начал закипать. – Ты считаешь, что я не нужен никому, и друзей у меня нет?

– Ты сам сказал…

– Мало ли что сказал! Сейчас позвоню и докажу тебе! Ишь чего задумал!

Он приподнялся, покряхтывая, и пошёл медленным шагом в сторону окна. На подоконнике лежал стационарный телефон и старая выцветшая школьная тетрадка в клеточку. Дядя Слава добрался до телефона, заслюнявил палец, и начал листать страницы. Наконец, нашёл нужную и повернулся к Саше.

– Вот, дружок мой, с армии, Паня, мы с ним друг друга и с днём рождения поздравляем, и говорим подолгу! Есть чего вспомнить, в отличие от тебя, зелёного! Давно хотел позвонить, как раз не общались какое-то время. Набираю и ставлю на громкую!

Он набрал номер, который был выведен в тетради, и стал ждать ответа. Долгое время шли гудки, потом, наконец, в трубке раздался голос.

– А-алло?..

– Паня? – закричал в трубку дядя Слава, как только там появился звук, – Панька! Привет! Прости, что давненько не звонил, очень был занят, дела, понимаешь? Как ты сам? Как жизнь?

– Кто это? – спросил женский голос.

– А… а кто это?

– Вы папе звоните?

– А ты Панина дочка что ли? Как тебя… Машка? Это ты?

– Да, я Маша. А кто вы? Почему вы сюда звоните?

– Так я это… С другом армейским пообщаться хочу, я ж звоню ему периодически, он не рассказывал? – дядя Слава нервно начал поглядывать на Сашу, а через пять секунд вообще отвернулся к окну.

– Он не мог мне рассказывать, а вы точно ему не звоните. Какой вы ему друг? Я о вас не знаю.

– Мирослав я, Мирослав Вакулов, мы вместе служили в Калуге, дежурили по очереди, дембельнулись в один день. Помню мы с ним как-то пошли в наряд, а там девки такие были рядом с частью, мы с папкой твоим и договорились одну из них выцепить, чтобы потом, как в песне поётся, «как положено друзьям…», ха-ха! Так вот он тогда встал в караул, а я…

– Папа действительно служил в Калуге… – перебил голос в трубке. – Но в любом случае, вы зря звоните, он умер три года назад, я номер как память храню. И не врите, что звонили. Вас даже в контактах нет.

– Паня умер?..

– Да, уже три года назад. Раз вы его друг, должны были знать.

– Я… Извините…

– Это всё, что вы хотели?

– Да, да… Простите.

Звонок оборвался, а дядя Слава остался стоять спиной к Саше. За окном шёл сильный дождь, купола Никольского собора отдали часть своего блеска намокшим листьям на деревьях. Красивый голубой цвет фасада контрастировал с чёрными тучами, изливавшими на землю тонны воды.

– Чай зелёный за диваном лежит… – тихо сказал дядя Слава. – Завари, пожалуйста.

Саша прошёл за диван и среди залежей пустых пивных и водочных бутылок увидел пачку чая, припрятанную к стене, чтобы не было видно из комнаты. Он тяжело вздохнул, и достал её оттуда. Поднявшись, Саша посмотрел дяде Славе за спину, в большое окно. Там, внизу, у собора, бежала парочка, которая не успела спрятаться от дождя. Молодой человек дал девушке свою куртку, чтобы та укрыла голову от сильнейшего ливня. Сам же он был мокрый до нитки. Но на губах их играла улыбка, глаза горели пламенем, которое сжигало сердце дяди Славы, а Сашино сладостно томило.

Это пятая новелла из сборника. Остальные можно найти в серии по названию из заголовка:)

– Я… Может и да, – несвязно поддакнул мужчина, но тут же, как будто опомнившись, замельтешил перед женщиной, вызывая у неё сильное раздражение. – Я, вот, собственно, специально себя так вот держу, как есть. Ты чтоб видела, что делаешь со мною. А то больно тебе наверно сладко живётся, без видения-то, хи-хи.

Мужчина сально хихикал и совершенно неуместно подмигивал, довольно легко обнаруживая за своей напускной весёлостью мощнейшее напряжение.

– Зачем ты пил? – спросила женщина его, перетерпев этот выпад.

– В тех же, милочка, целях. Тебе ж кажется, что ты честно и правильно всё сделала, да вот только не видишь ты, когда ты где-то там… утешаешься… что со мной происходит, а я тебе р-раз, и всё как есть показал, ну не чудесно ли? – он лучезарно глядел на визави, в совершеннейшем восторге от её брезгливых подёргиваний. – Вижу, вижу, что мерзок! Так на то и расчёт, чтобы ты уж не сомневалась больше, идти или не идти.

– Кто ж тебе сказал, что я сомневаюсь? – мрачно заметила она.

– Слухами земля полнится… – мужчина глубокомысленно поднял грязный палец с длинным грязным ногтем. – Ты, вот, даже и не подозреваешь, насколько я знаю мысли твои. И единственно для твоего же блага пришёл в столь непотребном виде, честное слово.

Женщина тяжело вздохнула, посмотрела время на своих наручных часах, и вопросительно взглянула на мужчину.

– Мы будем всё обговаривать тут, на мосту, или всё же зайдём куда-то? – уточнила она без энтузиазма.

– Зайдём, милая, зайдём! Не переживай. Тут вот, рядышком, есть местечко замечательное, я, собственно, там и… – он вновь пошленько подмигнул, вызвав приступ отвращения у женщины. – Так что там самое место для таких дел, мне кажется. Как говорится, низкому делу – низкое место…

– Во-первых, – вспыхнула женщина, не выдержав последнего пассажа, – кем так говорится?! Первый раз такую чушь слышу. Во-вторых, следи за языком. Низкое дело, понимаешь ли…

– Виноват, виноват, дражайшая моя. Это я действительно зря. Ну что ж, снимаю шляпу, – он и вправду снял свой котелок, – и посыпаю, посыпаю голову пеплом! Я ничтожен, я дерзок и вечно неправ.

– Бросай свой цирк, пожалуйста, иначе мы не поговорим сегодня, – брезгливо сказала она.

– Ах, ну да, ну да… Ладно.

Он вдруг как будто взял себя в руки и совсем перестал паясничать. Путь не занял много времени, кафе было на Невском, в подвале одного из фасадных домов. Собственно, и не кафе, а что-то вроде столовой с функциями разливайки. Женщина в очередной раз поморщилась от брезгливости, но сочла бессмысленными теоретические попытки добиться смены места. Так что они сели за стол в углу большого зала, негусто заполненного людьми. В основном тут был такой же по уровню опустившийся народ, как её нынешний… бывший… словом, собеседник. Сидели так же и несколько узбеков, как всегда кучно, громко обсуждавших что-то на своём языке. Пошлая зеркальная барная стойка не выглядела бы такой мучительно безвкусной, если б не украшавшие её какие-то псевдо-охотничьи трофеи: рога, чьи-то копытные ноги, какой-то хвост…

Стол, за который они сели, был плохо убран, женщина смогла различить обед предыдущего гостя. Совершенно точно он ел борщ с хлебом: пятна и крошки доказывали неопровержимость этого утверждения. Напитком же был какой-то морс, оставшийся в виде круглого следа на жирной и уже давно не прозрачной клеёнке. Она хотела было кликнуть уборщика, но к ним подошёл официант с дурно пахнущей тряпкой и вытер стол, оставив его в сомнительной и крайне относительной чистоте. Молодой человек азиатской наружности улыбнулся мужчине, как своему знакомому. Может, они и впрямь были знакомы, а может его насмешило столь точное соответствие и несоответствие этих гостей с духом заведения. Он положил два ламинированных меню с загнутыми и истрескавшимися углами и вежливо удалился на несколько минут.

– Нравится, нравится местечко? – вновь восторженно пустился хихикать и подмигивать мужчина.

– Мне нужно отвечать? – подняла бровь женщина.

– Нет, милая. И так вижу, что ты в восторге! Как, кстати, поживаешь? Я так рад был тебя видеть, что совершенно забыл спросить как же у тебя дела! Впрочем… впрочем можешь не отвечать! Сам, сам всё знаю, как прозорливец, как Нострадамус, как… ну, мало ли было этих предсказамусов!

У женщины невольно пробежала улыбка от замшелого каламбура. В оправдание можно сказать, что она его слышала впервые. Естественно, эта мимическая секунда не осталась незамеченной, укрепив восторг мужчины.

– Вот ты и смеёшься! Ну, значит, всё у тебя неплохо, как я и надеялся, как я верил, как я ждал! Ура, да и только. Я, знаешь… много думал, – он внезапно вмиг стал серьёзен и бросил все свои ужимки, – думал, как же это так вышло… И я… Пришёл к неутешительным выводам, которые, конечно, конечно сегодня озвучу. Я бы хотел сегодня финального, решительного разговора, такого, чтоб вопросов уже не было друг к другу. И мне кажется, что…

– Будете что-то заказывать? – подошёл вновь официант.

– Мне двести водочки и тарелку борща, а даме… – мужчина так же легко вернулся в своё шутливое состояние, – даме, пожалуй, я хочу предложить особое блюдо, которое здесь готовят… ой, как, как же тут его делают! Пальчики оближешь! Ты будешь, голубка моя, есть?

– Я, если честно, не голодна, – негромко процедила «голубка».

– Ну, ну-у-у… Расстраиваешь меня. Девушка не в духе, – обратился он к официанту и фамильярно подмигнул, получив в ответ безразличную улыбку. – Ну может хоть возьмёшь что-то попить? Нельзя ж так, нельзя без всего сидеть, обижаешь владельцев!

– Чай, пожалуйста… – обратилась женщина в обход болтуна к официанту.

– Чёрный, зелёный, чабрец…

– Зелёный чай с двумя с половиной ложками сахара! – выпалил мужчина и сам устыдился этого своего выпада.

Официант вопросительно взглянул на женщину. Та молча кивнула и закрыла лицо руками, пытаясь ментально отгородиться от окружающего её душевного и визуального смрада. Молодой человек забрал листочки, к которым даже не притронулись, и ушёл в сторону кухни, оставив пару наедине.

– Так… что ты хотел сказать? Что тебе кажется? – спросила женщина после продолжительного молчания, отняв руки от головы.

– В общем-то, золотая моя, я хотел только то сказать, что понимаю тебя в полной мере. Ну, как могу понять, допустим, какую-то историю или байку. Не на личном уровне, но, так сказать, на общечеловеческом…

Мужчина откинулся на стуле и облокотился рукой на его спинку. Слова он проговаривал как-то нарочито медленно и растянуто, всё глядел в потолок, изредка косо поглядывая на реакцию собеседницы.

– Мне совершенно, совершенно понятно, как тут всё случилось, если брать только факты, – продолжал он. – Ты хотела большего, ты хотела лучшего, а я… Ну, что я? Я жалок, уже не молод и не перспективен, что греха таить! Но вот только понять не могу одной маленькой, совсем-таки ничтожной детальки…

Он опустил глаза и с недобрым прищуром посмотрел на женщину. Та даже вздрогнула от этого резкого взгляда.

– Какой… детальки? – спросила она.

– Да такой… что ты обещала быть со мной всегда! – внезапно вскричал визгливо мужчина, ударив ладонью по столу.

В кафе на секунду стало очень тихо, как всегда становится при подобных ситуациях. Люди оборачиваются на источник шума, отрываясь от своих дел, от разговоров, не понимая, что произошло. Узбеки, сидящие в противоположном углу, так были ошарашены, что всеми своими двенадцатью парами глаз уставились на мужчину, распалённого и ничуть не стыдящегося своего крика. Другие случайные гости, включая нескольких разрозненных мужчин, рассаженных по одному, совсем на секунду оторвались от трапезы, но, поглядев на внешний вид кричавшего, сделали понимающий вид и занялись вновь своими тарелками. Были и те, кто решил немного подслушать.

Мужчина наслаждался своей выходкой. Он, откровенно говоря, выдумал её сегодня утром, когда здесь же «подготавливался» к встрече, в красках представляя реакцию окружающих, реакцию этой… женщины. Но, вырвавшись из самоудовлетворительных размышлений и рассмотрев как следует эту самую женщину, он не смог прочитать столь желанного страха или напряжения. Там чернело жгучее презрение, ничем толком и не прикрытое.

– Ты для этого меня привёл сюда? Чтобы психовать и столы ломать? – яростно прошипела она.

– А что, не понравилось, милая моя? – снова занял шутливое положение мужчина. – А я так старался, выдумывал этот манёвр, думал, что сражу тебя наповал, хи-хи. Ну, раз уж так, раз уж не случилось, то наверно и не случится ничего подобного больше, можешь спокойна быть. Я только сказать хотел, что очень ты зря от еды тут отказываешься, кухня изумительная, ты когда такую ещё попробуешь…

– Да уж наверно попробую не хуже, – сказала женщина, вновь закрывая лицо руками.

– А ты не прячь личико, не прячь! Что ж ты так не хочешь глядеть на меня? Я вот открыт, полностью открыт, ну просто книга, если можно так выразиться. Хочешь – читай, хочешь – сожги, хочешь – подотрись в момент острой нужды. Может хоть для этого нужен я могу тебе быть теперь? Что скажешь?

Женщина ничего не сказала. Она молчаливо выносила эту тираду, ведь это был финальный рубеж, за которым её ждала долгожданная свобода.

– Молчишь… Ну, молчи. В конце концов, я ведь имею полное право говорить всё, что хочу, не так ли, милочка моя? Или ты так не считаешь? Впрочем, ответа всё равно я не дождусь… Так что приступлю, пожалуй, к делу… Слышишь?

Он поднял голос, и женщина вновь начала смотреть на него, надеясь поскорее пережить это безобразие. Ей было тошно от собеседника, от места, да и в целом, даже на физическом уровне она ощущала тошноту. Сладковатый запах грязной тряпки, оставшийся на столе, противный гомон узбеков… Место хуже придумать было тяжело, разве только в каком-то совсем уж притоне встречаться для обсуждения. И ей стало так… обидно. Обидно, что даже сейчас, при расставании, он не мог выбрать место поприличнее, не мог взять себя в руки. Не то чтобы это что-то поменяло, но даже попытку она бы оценила очень тепло и близко к сердцу, сейчас же ей лишь проще было ожесточиться, чего она категорически не хотела.

– Я слышу тебя… Что ты хочешь? – тихо произнесла она.

– Самую малость, сущий пустяк. Просто чтобы ты вернулась, – он лукаво улыбнулся, обнажив гниловатые зубы.

– Ты сам прекрасно знаешь, что этого не произойдёт… Зачем ты мучаешь меня? Зачем пригласил на встречу?

– Да чтоб я знал, голубушка, зачем… Тебя чтобы повидать, наверно. Несладко-таки живётся, – все слова мужчины сочились сарказмом, словно ром-баба сиропом.

– Ты сам всё довёл до такого состояния.

– О, конечно, конечно. Стыд мне и позор! О, сколь я низок! Это же так грешно – быть не очень богатым, быть честным и быть просто обычным человеком… Каюсь, каюсь, посыпаю голову пеплом.

– Ты можешь устраивать клоунаду сколько тебе хочется, меня это не задевает, – женщина смело посмотрела на собеседника и поджала губы. – Ты жалок и мерзок.

– Воистину всё так… Верно говоришь, жалок и мерзок, нищ и убог есмь аз! Впрочем, это из другой оперы… Ты, кстати, слушаешь оперы в последнее время?

– К чему этот вопрос?

– Просто интересуюсь, какой досуг у тебя нынче. Раньше-то помнишь, как ходили мы с тобой? В две тысячи…

– Абсолютно не важно, что было раньше. Мы здесь не за этим, – строго пресекла женщина романтически-задумчивое настроение собеседника.

На две минуты воцарилась тишина. Разговор катастрофически не клеился, зато принесли чай, выпивку и суп. Борщ был пресно-розовым, но не из-за сметаны. Мяса в нём как будто не было вовсе, зато виднелись залежи капусты и пара-тройка плавающих картофелин. Водку налили в гранёный стакан, что стало ошибкой бармена. Будь она в другой таре, не был бы столь заметен недостаток напитка, но зоркий пьянчуга сразу отметил низкий уровень в стакане, на что и указал официанту.

– Па-а-азвольте, м-ладой человек. Тут явно меньше! Вы недолили!

– Все вопросы в бар, я только ношу, – не глядя буркнул официант, вся его дружелюбность куда-то вмиг испарилась.

– Чего?! Да вас всех вышвырнуть надо отсюда! Дармоеды проклятые!

Мужчина бушевал, было задето святое – чувство справедливости. Он стрелял молниями из глаз, буравил взглядом бармена: «Как, ну как они могли не долить эти десять миллилитров?! Да, я, конечно, часто тут бывал и не оставлял чаевые. Как-то раз я недоплатил за заказ и ушёл. Но неужели меня тут запомнили и теперь решили отомстить? Что за дребедень! Не могло быть такого. Все просто против меня настроены, и бармен, и официант, и эта мерзопакостная дура, которая косилась куда-то под стол!»

Мужчина тоже заглянул туда и увидел, что женщина набирала сообщение в телефоне.

– Кому пишешь, дорогая? – натянул он на себя привычную ухмылку.

– Не твоё дело. И я тебе не дорогая больше, запомни уже наконец…

– Ну, как… Официально пока ещё дорогая. Ты же понимаешь, что без моего согласия ничего не будет, что всё это затянется надо-о-олго…

Ухмылка проскользнула по его лицу. Он упивался собственной властью над уставшей от него женщиной. Ему нравилось видеть, насколько она утомилась, как тяжело ей с ним находиться. Удовольствие приносило ему ощущение безнаказанности и её безропотной покорности. Ему казалось, что он, наконец, вновь владеет ситуацией.

– Да, я понимаю. Ты, конечно, упырь, – мужчина довольно сощурился, услышав такую характеристику, – но от тебя зависит, к сожалению, моя будущая жизнь. Прошу тебя, давай всё решим сейчас спокойно, и разойдёмся как нормальные люди. Зачем ты устраиваешь этот балаган, ведёшь меня в этот гадюшник, орёшь тут на меня… Зачем это всё? Ты хочешь вернуть меня? И ты думаешь, что именно это меня вернёт? Все твои выходки и издевательства? Ты все мозги пропил, в таком случае! Мне мерзко… мерзко тут находиться с тобой, мне отвратительно слушать тебя и дышать этим вонючим воздухом дешёвой забегаловки, пить этот чай, явно уже раз заваренный! Но я сижу, слушаю, дышу и пью. Да, я всё это делаю…

– Для чего? – спросил мужчина негромко. – Уж не потому ли, что мы до сих пор важны друг для друга? Мы столько лет провели под одной крышей. У нас общая память, общая семья, общие знакомые…

– Нет у нас семьи! – перебила его женщина. – Ты разрушил нашу семью! Ты всему виной! Я любила другого человека, я любила не замызганного алкаша. Посмотри, на что ты похож! Одеваешься, как с помойки, пахнешь так же. Как ты хотел меня вернуть, если действительно хотел?

– Я знаю, что ты до сих пор меня любишь. Я убеждён в этом. Любовь не проходит бесследно, не исчезает ни за месяц, ни за пять, ни за пятьсот пять лет. Ты можешь убеждать себя, что это не так, что ты смирилась и забыла, но если человек однажды жил в твоём сердце, то он уже там навсегда. И я знаю, просто знаю, что ты любишь меня. На это я опираюсь, когда зову тебя в кафе. Что ты увидишь, как я низко пал без тебя. Что ты снова меня… спасёшь. Как ты делала уже не раз. Я… я не могу без тебя.

– Ты не понимаешь…– прошептала женщина.

– Нет, подожди! Это ты не понимаешь, – задыхаясь, перебил её мужчина. – Тебе плохо было, конечно, но ты не понимаешь, что такое оказаться совершенно одному. Ты представить даже такого не можешь! У тебя вокруг пташки: подруги, знакомые, родня… И вот ты вечно ими окружена, тебе только свистнуть нужно, и они перед тобой кружатся, кружатся… Вечно шум, вечно переговоры, ты даже сейчас кому-то пишешь. Знаешь, почему я не пишу? Мне некому! И это всё наша с тобой жизнь виновата! Кто мне говорил, что не хватает общего времени? А?! А кто говорил, что я много времени провожу с друзьями? Кто?! Ты, ты всё это говорила, а я, как дурак, слушал! И что теперь? Посмотри, гляди на результат своих трудов: замызганный алкаш. Конечно, тут легко стать таким. От друзей я отстранялся, чтобы тебя не нервировать, языковые курсы и тренировки бросил, чтобы чаще и дольше быть с тобой. И ради чего это всё в итоге? Ради кучи оскорблений? Ради чего я теперь просыпаюсь каждый день с бодуна и молюсь на опохмелку? Скажи мне, что меня вообще держит? Я есть или меня нет – никому нет дела. Я понимаю это, ведь пока я что-то делаю, это никак не влияет ни на одного человека! Проснусь – хорошо, не проснусь – мир не изменится. Поем – буду сытый, не буду есть – никто в мире не скажет мне, что так нельзя!

– Ты сам должен за собой следить, я не нянечка твоя, – презрительно бросила женщина.

– Ты не понимаешь… Тут же дело не в здоровье.

– А в чём же?

– Во влиянии на мир…

– И как же ты влияешь на мир? Тем, что ешь или нет? – женщина поглядела на часы, оставив этот жест незаметным для распалённого мужчины.

– Мир же не только существует тот, что вокруг нас. Каждый человек являет собой целый мир. Я проснусь, и, если рядом со мной человек – я уже влияю на мир этого человека, могу его разбудить, сделать радостным или несчастным. Я живу именно тогда, когда кто-то видит это.

– Что-то вроде солипсизма получается…

– Ну, только обратного. Пока я в изоляции, я не уверен, что…

– Существуешь? – догадалась женщина.

– Да. Именно так. Вот и приходится приходить сюда, и пить, и глядеть на этих опустившихся людей, ведь я только так получаю возможность чувствовать себя хоть сколько-то живым…

– Это всё очень трогательно и замечательно, но нам нужно решить вопрос. Мне через двадцать минут надо уходить.

Мужчину аж передёрнуло от неожиданности. Ужасная обида мелькнула в его пьяненьких глазках. Он раскрыл свою душу, поделился болью последних месяцев, а в ответ получил…

– Почему я должен согласиться на твои требования? – спросил он через минуту или две.

– Что ж… Я не хотела тебе говорить, но приходится. Я беременна. Мне нужны эти деньги, мы хотим переехать, чтобы у ребёнка была своя комната. И я хочу, чтобы ребёнок был рождён уже в браке, это вторая причина, если тебе первой недостаточно.

– Нагуляла-таки, жёнушка… – мужчина ухмыльнулся. – Быстро ж ты! Даже удивительно. И чего ради?

– Я давно хотела ребёнка, но… не от тебя уж точно.

– А говорила ж обратное.

– Это было давно.

– Не суть. Ты ждёшь от меня сантиментов по поводу выблядка? Не дождёшься. Нужны какие-то более серьёзные причины, чтобы всё прошло мирно.

– Скажи, чего ты хочешь?.. – сказала женщина сдавленным голосом, пытаясь подавить приступ ярости, накативший на неё после последних реплик. – Я… я готова пойти уже на уступки, только перестань меня, наконец, мучить, пожалуйста.

– Ого! «Готова пойти на уступки»! Неслыханное благородство от прекрасной дамы. Польщён и о-бла-го-де-тельствован… Вот спасибо, спасибо… Ну, тогда я готов требовать больше, раз ты уступаешь! За мной остаётся вся квартира, а ты получаешь машину, и дело с концом. Всё равно я не вожу сейчас.

– Ты… ты издеваешься? Мне нужны деньги…

– Продашь машину, – пожал мужчина плечами.

– Этого будет мало. Мы должны пополам разделить всё… Так нельзя!

– Мне плевать, можно или нельзя. Я свои условия выставил.

– Вот цена твоей любви… – ненавистно посмотрела женщина в глаза мужчине. – Заливался тут соловьём, а по факту всё готов оставить ради пары миллионов?

– А что, это мало? В моём положении как будто нет, – он поглядел на часы. – У тебя не так много времени осталось, но мы можем встретиться ещё раз, если ты захочешь.

Мужчина приторно улыбнулся. Как же нравилось ему изводить собеседницу. Он физически ощущал её метания, переживания и питался ими, словно хлебом. Она не бросит своего, не согласится на эти очевидно завышенные им требования, и придёт снова. И будет терпеть его балаган. Да, это всё унизительно для него – он шут и паяц, он «замызганный алкаш», вдобавок «жалкий и мерзкий». Но сколь это унизительно для неё! Такой элегантной, красивой, изящной! Такой возвышенной и справедливой. Он знал, что будет ещё одна встреча, и хотел выбрать место ещё более злачное, ещё более гнилое и вонючее, чтобы глубже окунуть её в этот смрад. Она – ангел – будет сидеть среди падших людей, среди маргиналов. Есть с ними одну еду и пить одну воду. А он, как демиург, будет наблюдать за всем этим и наслаждаться своей силой, своей властью над ангелом. О, да! Решено! В следующий раз будет ещё мерзостнее, гораздо более смрадно и низко. И надо будет придумать ещё какой-то неожиданный манёвр…

– Милая, пойдём!

Красивый мужчина вошёл в помещение и встал у дверей кафе, держа в руках ключи от машины. Он был выбрит и прилично одет – рубашка с пальто, тёмные брюки и туфли. На носу его сидели дорогого вида очки. Он внушал одним своим образом чувство уверенности и спокойствия, респектабельности. Женщина обернулась, улыбнулась ему и начала собираться. Собеседник же её медленно выплыл из своих мечтаний, потом поглядел на неё, после на вошедшего мужчину… Лицо его перекосилось и резко побледнело. Он подскочил, заставив женщину ускориться. Та подумала, что мужчина может её схватить и насильно попытаться удержать. Но он лишь смотрел, как собирается его пока ещё не бывшая жена и никак не мог её удержать.

– Я обдумаю всё, что ты сказал, и напишу тебе, – сказала она ему перед тем, как уйти и бросила на засаленную клеёнку деньги за чай.

Он ничего не успел ответить и плюхнулся обратно на стул, поманив жестом официанта. Тот любезно подскочил и вновь засиял улыбкой.

– Повтори дважды. Только… бармену скажи, чтоб доливал.

Официант записал заказ и кивнул на просьбу, после чего удалился на кухню. Мужчина продолжал сидеть, не отрывая глаз от дверей – места, где он её последний раз видел сегодня. Как бы он хотел, чтобы двери заблокировались, и никто не мог ни выйти, ни зайти. Чтобы ещё побыть с ней, подышать её духами и поглядеть на её волосы. Но двери были открыты, через них ходили люди. Зашла какая-то пожилая пара, ненадолго. Осмотрев заведение, они синхронно сморщили носы и вышли прочь. Вышел вслед за ними и молодой человек лет двадцати, сидевший всё это время в противоположном углу, и наблюдавший всю случившуюся сцену от начала до конца. Он закончил есть как раз незадолго до этого и готовился выходить, но остался посмотреть, как будет развиваться ситуация. Результат его заинтересовал, и он поднялся, захватив свою сумку, по лестнице на пыльный Невский…

Это четвёртая новелла из сборника. Остальные можно найти в серии по названию в заголовке:)

В ясную погоду Петербург преображается. Когда зодчие проектировали величественные соборы, золотые шпили, яркие разноцветные дома, они явно не рассчитывали на бесконечно серое небо и вечные дожди. Нет, только в солнечном огненном пылу город становится таким, каким должен быть, каким его задумывал Пётр – город мечты, город-сад, город-сказка. Максим переводил взгляд с купола собора на шпиль крепости и обратно, как будто искал в них какой-то помощи, ответа на свои внутренние вопросы. Свет обжигал его глаза, заставляя щуриться, но словно приносил тем самым удовольствие.

– Мальчики, а куда мы вообще идём? – спросила девушка.

– Мы, Лизонька, идём куда глаза глядят. Такая погода шикарная! – парень в майке даже присвистнул.

– Ливень будет… – тихо вставил Максим.

– О боже, опять ты ноешь, ну сколько можно? Лиза, ну скажи ты ему, если меня не слушает!

– Максим, правда, с чего ты взял, что будет дождь, если на небе ни облачка? – Лиза тронула парня за плечо, заставив его вздрогнуть и оторвать взгляд от творения великого Трезини.

– Душновато, плюс нога болит в месте, где я её сломал. Часа через два-три точно будет ливень, – глаза Макса не поднимались выше пояса Лизы.

– Ну ты чего так потух? – спросила она участливо. – Из-за того, что Папс тебя затыкает? Так ты его тоже заткни, он и послушается.

– Пусть только попробует, – Папс желчно сплюнул в сторону.

– Будь культурнее, мы не дома! – Лиза с укором посмотрела на Папса.

– Виноват, исправлюсь, – ехидно улыбнулся он.

Троица шла какое-то время молча, каждый обдумывал что-то своё. В голове Максима крутились мысли о прошлом, о настоящем. Он всё подбирал слова, чтобы высказать Лизе накопившиеся за эти месяцы претензии, как у них было заведено. То есть, обсуждали они это еженедельно, и Папс регулярно выдавал какие-то жалобы, которые Лизой полностью удовлетворялись. А Максим всегда говорил, что всё замечательно, что у него нет никаких проблем, что он рад просто быть рядом с Лизой, и его это устраивает. А жалобы были, и их было ой как много. Теперь же он потихоньку начинал от них переполняться и боялся себя. Срывы невозможно было проконтролировать, но они всегда заставляли жалеть о случившемся.

– А давайте… давайте сходим на Марсово поле? Там хоть посвежее, зелень, всё-таки… – предложил Максим.

– Мне нравится название, только что там делать? – спросила Лиза.

– Картошку выращивать! – Папс начал хохотать, но быстро остановился, глядя на две пары непонимающих глаз. – Ну, типа, как в «Марсианине»… Не смотрели, что ли? А-а-а…

Он махнул рукой и снова сплюнул, чем вновь вызвал негодование Лизы. Папс был молодым человеком со светло-русыми волосами и чрезвычайно круглым и от этого столь же простоватым лицом. Он довольно подтянут, почти «качок», и носит майку специально, чтобы не прятать результаты работы от публики. Ему нравилось, как Лиза смотрела на его мышцы, как она брала его под руку и тихонько сжимала бицепс своими аккуратными пальчиками. Вообще, его звали Паша, а прозвище Папс дала ему одна из предыдущих девушек, с тех пор оно закрепилось и стало заменой имени.

– Ну ты юморист, блин, – кисло протянула Лиза. – Он же там их какашками удобрял, ты этого хочешь, что ли?

– Не, я не подумал, забыл про это, ладно… А реально, Макс, что нам там делать?

– Ну… можно посидеть, купить мороженого…

– О! Мороженое я люблю! Молодец, Максим, пойдём туда, купишь мне мороженого, – Лиза чмокнула Макса в щёку, тот расплылся в улыбке.

– И мне тоже, – процедил Папс, – только целовать не буду.

– Спасибо и на том.

Идти до Марсова около пятнадцати минут, и в это время надо было о чём-то говорить, иначе Лиза могла начать капризничать, что её совсем не развлекают. Максим лихорадочно думал, какую тему поднять, но девушка решила завязать беседу сама.

– Максим, а как ты думаешь, есть ли что-то после смерти?

– Ну вот, блин, наныл всё-таки, – раздражённо проворчал Папс, но замолчал после строгого взгляда Лизы.

– Ты имеешь в виду загробную жизнь?

– Ну да… Допустим.

– Я не могу тебе сказать точно, ты же понимаешь, никто не бывал там… – Максим начал тараторить в попытках исправиться, – Точнее, многие там бывали, но никто не возвращался, и поэтому сложно сказать как-то однозначно, есть ли что-то после смерти или нет. Можно строить предположения, но какого-то точного ответа нет, и ты спрашиваешь меня…

– Макс, Максим! – Лиза положила руку парню на плечо, – Мне интересно, что ты думаешь.

– Я?.. Ну…

– Да ничего он не думает! – вскрикнул Папс и снова сплюнул.

– Ты можешь перестать харкаться, как верблюд?! – крикнула Лиза.

– Я верблюд? Ты чего-то напутала, девочка? – Папс вскипел и схватил Лизу за локоть.

– Отпусти! – взвизгнула она.

– Извинись сначала! – проорал в ответ Папс, не отпуская руку, а наоборот тряхнув девушку так, что та невольно ойкнула.

– Папс, отпусти её, – негромко сказал Максим.

– Вафлям слова не давали, – не отрывая глаза от Лизы сказал Папс.

– Отпусти её! – Максим поднял голос.

Как ни странно, это сработало. Но вряд ли так, как Максим планировал. Папс действительно отпустил Лизу, но после этого взял под грудки самого Макса. Он очень тяжело дышал, что знаменовало собой крайнюю степень гнева, майка ходила вперёд-назад чаще обычного. Он поднёс губы прямо к уху Максима.

– Совсем страх потерял? – прошипел Папс, – Думаешь, она тебя чмокнула, и ты теперь король мира? Нет, малыш. Если ты забыл, я тебе напомню, кто у нас в отношениях альфа, а кто… кто… не альфа, короче! Сейчас я тебя отпущу, ты начнёшь трепаться, как будто ничего не было, но вечером, когда мы будем дома, лучше бы тебе быть в другой части квартиры, или вообще пойти погулять, чтобы не слышать, как я буду наказывать Лизу за верблюда.

Папс отпустил Максима и отошёл в сторону, отведя взгляд в стену очередного дворца. Чтобы показать степень своей оскорблённости, он засунул руки в карманы и сделал вид, что гуляет отдельно.

– Так вот, я… хотел сказать, что у меня мнение очень простое. На мой взгляд, ничего после смерти нет…

– Понятно… – тихо сказала Лиза.

– Но это лишь часть беды, – Макс вдруг оживился и начал говорить, постепенно всё более и более оживляясь, – взять даже саму жизнь, да? Ну казалось бы, вот уж чудо! Истинное чудо, кто-то говорит, что божье чудо. Так всё в человеке ладно устроено, такие сложные биомеханизмы, такие сложные химические цепочки в мозгу. Каждый, абсолютно каждый из нас – произведение природного искусства! Кажется, кто-то из великих говорил, что нас создал бог, потому что человеческий глаз не поддаётся осознанию по сложности устройства. Мы не можем создать ничего подобного! Но… Всегда это пресловутое «но»! Вот взять тот же глаз, да? А вот тыкни в него ножичком, и будет ли чудо? Так ли велик будет этот глаз? Так ли сложен? Или станет просто куском мяса и крови? А уж если берём человека целиком!.. Вот перед вами Цезарь, Микеланджело, Пушкин, да кто угодно. Тыкни человека ножичком в сердце, и нет его. И нет гения, нет владыки, нет человека. Только кусок мяса и крови. Нам говорят: «жизнь – это великий дар», но что это за дар такой, который можно уничтожить ножиком? Жизнь – это не дар, нет. Она словно спичка, расходный материал в потоке времени. Сколько горит спичка? Секунд тридцать, не больше. Вот и жизнь наша, словно эти тридцать секунд, проносится и выкидываются в мусорную корзину. Тоже мне, дар!

Лиза в оба глаза смотрела на разгорячённого Максима. Он заметил это и смешался. Понял, что увлёкся и зашёл слишком далеко в своих размышлениях. Папс смотрел на него с презрением, скулы его напрягались, а руки уже были скрещены на груди. Взгляд бегал и истерично дёргался каждые пару секунд. Молодые люди прошли Мраморный дворец.

– Максим… – начала Лиза, – это очень, конечно, интересно, но как будто мрачновато, не находишь?..

– Мне кажется, что это просто правда, и не стоит её так воспринимать, ведь мы ничего сделать не можем… Разве только наполнять свои тридцать секунд любовью, радостью…

– Ну кто тридцать секунд, а кто и дольше держится, – фыркнул Папс.

– И попытками, – продолжал Макс, – сделать что-то такое, чтобы на двадцать девятой секунде ты мог смело сказать себе, что молодец, и исполнил своё предназначение. Будь то поджигание фитиля свечи или растопка костра… Каждому, в общем, своё. Кто-то годится для созидания, а кто-то для разрушения. Так уж заведено.

– И ты, конечно, для созидания? – спросила Лиза.

– Думаю, что да. Иначе стала бы ты любить меня?

Папс поперхнулся. Лиза же ласково смотрела на Максима и положила руку на его щёку, а затем поцеловала. Они прильнули друг к другу, игнорируя Папса и его раздражённо-обиженную мину.

– Нюня, где твоё поле картофельное? – проскрипел он.

– Марсово поле, – поправил Максим, оторвавшись от губ Лизы, – вот, справа, за поворотом. Там и будка с мороженым стоит наверняка.

– Ой, побежали! Кто последний, тот воняет! – Лиза хохотнула и понеслась в сторону от Троицкого моста.

Парни потрусили за ней, но без особого энтузиазма. Лиза уже стояла и выбирала вкус мороженого, когда они её, наконец, настигли. Выбор был скудный: три вида пломбира, два эскимо и пара марок фруктового льда. Последний был жуткой гадостью, многие из вас наверняка пробовали его. Этот лёд привлекал яркой обёрткой, а по факту оказывался… льдом? С слабой, еле ощутимой отдушкой и ещё более эфемерным вкусом.

– Максим, создашь нам мороженого? – кокетливо улыбнулась Лиза.

– Какое ты хочешь?

– Какое мы хотим! – грубо уточнил Папс.

– Какое мы хотим мороженое? – с улыбкой и воспоминанием поцелуя на губах повторил Максим.

– Я думаю классику – эскимо!

– Да? – Максим посмотрел на Папса, тот мрачно кивнул. – Отлично!

Максим заказал три эскимо и оплатил покупку. Вскоре все трое ели своё мороженое, двигаясь невольно в сторону Спаса-на-крови. Максим решил, что фортуна и Лизино расположение на его стороне, а значит можно попытаться разрубить гордиев узел, мучивший его.

– Лиза, а ты как думаешь, есть ли что-то после смерти? – спросил он, решив подойти издалека… сильно издалека.

– В детстве была уверена, что есть, да и сейчас хочется верить, что там что-то получше, чем мусорное ведро. Но вот с чем я согласна, так это с тем, что надо успеть в жизни полюбить, побыть счастливой. Вы бы знали, мальчики, как я счастлива с вами! Мне так нравится быть любимой вами обоими. Благодаря вам моя спичка горит намного ярче!

– Лиз, но мы ведь… – Макс смущённо замешался, – мы ведь не одинаково с тобой близки. Я имею в виду меня и Папса. Он…

– О-о-о! – Папс ядовито оскалился. – Мальчик почувствовал вкус тела!

– Папс! – огорчённо воскликнула Лиза. – Ты же знаешь правила! Проблемы каждого должны быть озвучены, а только потом мы их обсуждаем. Продолжай, Максим.

– Да, в общем-то, понятно, о чём речь… Мне просто очень… я правда хотел бы…

– Мда, Максик, до постели тебе как до луны, – махнул рукой Папс.

– Максим, милый, – начала Лиза, – ты же понимаешь, что у нас с тобой совсем другие отношения, чем с Папсом? Да, я люблю вас обоих. Но он – животное…

– Э-э!

Лицо Папса покраснело и глаза выпучились, так что он стал действительно похож на какую-то обезьяну, у которой отняли банан.

– Ну вот, примат, «Ч-Т-Д», – кивнула Лиза в сторону Папса, – а ты… Ты его полная противоположность. Ты – Человек! С большой буквы «ч». Я люблю твою душу, люблю твои мысли, мне с тобой интересно, в отличие от… этого. С тобой хоть есть, о чём поговорить! Мне нужен ты. Мне важен ты! Но Максим… у нас не может быть ничего, и ты это знаешь. Если я тебя поцеловала и дала надежду, то извини. Я просто так расчувствовалась от твоих слов… Ты вот умеешь так сказать, так сказать! Талант у тебя точно! А у Папса просто в другом талант, и мне это от него нужно, понимаешь? Только это, ну ещё посмеяться иногда с него. Максим?..

– Да, да, понимаю… То есть у меня даже шанса нет?

– Зачем ты так говоришь?.. Шанса на что? Неужели тебе нужно только моё тело? – голос Лизы дрогнул.

– Нет, нет! – поспешил оправдаться Максим, – Я не это имел в виду… Хотел просто сказать, что это тоже важно, это большая часть отношений, всё такое…

– Ну так у нас необычные отношения, если ты не заметил. Или тебе такие не нравятся? Вроде я всё честно с тобой обсуждала…

– Да, Лиза, да. Ты права… Я просто… Ладно, давай замнём. Домой?

– Наверно. Мне что-то стало не очень хорошо. Дома, надеюсь, станет лучше, да, Папс?

– Конечно, малышка. Обязательно станет, – Папс хищно подмигнул Максиму и предоставил руку Лизе, та обхватила её своими ладонями.

– Ну тогда к метро, тут Невский ближайшее…

– Пойдём.

Папс с Лизой пошли впереди, а Максим чуть поодаль, размышляя о произошедшем. Уже на подходе к метро с ним столкнулся мужчина лет тридцати пяти. С него слетела шляпа, он был в какой-то странной шляпе, вроде котелка. Они извинились друг перед другом, и пошли по своим делам. Мужчина поднял шляпу, отряхнул её и воздвиг обратно на свою лысеющую макушку. Та, к которой он шёл, уже стояла на мосту и что-то выискивала в своём небольшом рюкзачке. Пришлось сделать глубокий вдох и выдох, чтобы успокоить разбушевавшиеся нервы.

Это третья новелла из сборника, остальные можно найти в серии по названию в заголовке:)

– Нет, ты посмотри на них, а! – шипела она сквозь зубы подруге на ухо. – Празднуют наравне с нами, а ведь денег-то вложили в два или три раза меньше!

– Да ты почём знаешь?

– Сынок рассказал, что у них там, понимаете ли, пробле-емы какие-то, – Ольга саркастически закатила глаза и сплюнула, запив это дело шампанским из дешёвого пластикового бокальчика.

– Так может действительно проблемы? – захлопала глазами подруга.

Подруга Таня – человек рыхлый и бесхарактерный. Но, что самое главное, она непробиваемо глупа. Именно это качество и нравилось Ольге, которая рядом с Танечкой чувствовала себя как минимум академиком и обладательницей «Хрустальной совы». Плюс приятным дополнением шло железное убеждение, что Таня уж точно никак не могла Ольгу подставить или обмануть. Она была в этом уверена. Так же твёрдо, как в том, что муж молчаливо желает ей скорейшей погибели.

– Ну конечно, конечно… Ты, Танька, наивная до ужаса. Проблемы проблемами, но квартирку-то они недавно приобрели – невестка проболталась.

– Ну так купили, и проблемы начались… Не знаю, Олька! Ты у нас больше смыслишь в таких вещах.

– Да вот в том и дело, Танюш. Вот, идут сюда, тьфу ты…

К сладкой парочке приближались родители невесты – Олег Михайлович и Наталья Ивановна. Мужчина был достаточно высоким, гладко выбритым, с блуждающими стеклянными глазами, никогда не направленными в упор на собеседника. Он словно всё время глядел куда-то сквозь человека. Вдобавок ко всему, шепелявил. Это поначалу не бросалось в уши, но спустя некоторое время начинало жутко раздражать, потому что шепелявость его усугублялась небольшим просвистом, постоянно нервирующим слух.

Сейчас Олег Михайлович шёл к Ольге под руку с женой, которая была настолько невзрачна, что даже и описать её нельзя. Он глядел, как обычно, немного за спину и так немаленькой женщины, даже заставив её обернуться. Олег, заметив это, усмехнулся.

– Поздравляем, поздравляем! Рады объединению наших семей! Чудный праздник складывается, не правда ли? – мужчина широко улыбался, показывая белые ровные зубы.

– Спасибо, дорогой Олег Михайлович! Очень приятно слышать такую оценку торжества, мы с Ванечкой… Ваня! – Ольга рявкнула на мужа и жестом скомандовала ему подойти, через десять секунд тот был рядом. Продолжила она прежним елейным тоном. – Мы с Ваней очень старались сделать красивый, запоминающийся праздник для нашего Мити.

– Иван?.. – Олег вопросительно кивнул в сторону Ивана Петровича, продолжая бороздить взглядом пространство за спиной свёкров.

– Петрович, – ответила за мужа Ольга.

– Иван Петрович, позвольте пожать вашу руку! Организация просто изумительная! Вы большой молодец, вместе с вашей супругой. Для нас честь стать единой семьёй с таким замечательным союзом!

Иван Петрович протянул свою толстенькую вялую ручку в ответ на сухую острую выкинутую руку Олега Михайловича и состоялось рукопожатие, больше похожее на сотрясание одной руки другой. Ольга, услышав про заслуги Ивана Петровича, который, к слову, решал по организации меньше, чем ничего, пошла желваками. Это не осталось незамеченным Олегом, который своими блуждающими глазами всё время ощупывал лица новоиспечённых родственников.

– Ольга Михайловна, вы, конечно, тоже молодец. За каждым великим мужчиной… – Олег таинственно улыбнулся, взглянув на Ивана Петровича, – стоит не менее великая женщина. Ваша пара весьма подходит под это изречение!

– Ой, да что вы, не стоит, что вы! – Ольга настолько вострепетала слову великая, что упустила насмешку, спрятанную в нём. – Олег Михайлович, вы очень любезны. Нам тоже радостно соединиться… в семейный круг… Но мы вот с Ваней обсуждали, и он очень справедливо спросил…

– Мам!

Митя, жених, в окружении невесты Юли и нескольких своих друзей, стояли чуть поодаль, около пешеходного перехода. Они уже сфотографировались у Медного всадника, им нужна была команда к дальнейшим действиям. Митя не знал маминых планов и даже не пытался вникнуть. Все равно всем занималась она, не давая принимать никаких решений. Так что самым надёжным вариантом было просто спросить. Ольга Михайловна подалась вперёд, готовая управлять свадебным парадом дальше.

– Что, Митенька? – она умилённо улыбалась, разглядывая своего сыночка в красивом костюме, который сама выбирала несколько недель.

– Мы нафоткались, чё там дальше? – спросил Митя.

– Так, сейчас… – Ольга достала из сумочки свой телефон и начала клацать «свежими» ногтями по экрану, – Так… Медный всадник, тут, да… А, вот! Общее фото у воды!

– Опять фоткаться? – жених раздражённо закатил глаза.

– Конечно! Такое событие, нужна память, Митенька!

– Ла-адно…

– Так, все! – Ольга Михайловна зычно окликнула всех празднующих, заставив повернуться даже случайных прохожих, – Встаём снизу для фотографии! В центре молодые, по бокам родители, дальше остальные! Ваня! Ваня!!! Оглох что ли? Вырубай музыку!

Подчинившись, нерасторопный Иван Петрович выключил на телефоне играющий трек. Вся честная компания начала вяленько собираться на спуске, выстраиваясь в указанном порядке. Встать решили на последней ступеньке перед водой, чтобы кадр получился максимально красивым и эстетичным по мнению Ольги Михайловны. Смотреть приходилось вверх, на яркое солнце, которое хоть и грело слабенько, но всё же больше слепило глаза. Фотографом была назначена единственная подружка Юли, заодно ставшая свидетельницей. На робкую попытку сказать, что она наверно тоже должна быть в кадре, Ольга Михайловна гневно взглянула на неё, и яростно проворчав «Мне что ли фотографировать?! Что за глупости?», смирила девушку с её участью.

Всего получалось на маленькой платформе спуска одиннадцать человек. Молодые, четверо родителей, Танька и четверо друзей жениха, включая одного свидетеля. Последний был Митиным лучшим другом, поэтому на регистрацию он пришёл, едва не опоздав, подготовленным: уже изрядно подпитым. У Мити это вызвало бурный восторг, а у его мамы равное по силе негодование. Она чуть не вышвырнула его под грудки из ЗАГСа, осыпая всеми известными проклятьями. Спасла ситуацию работница госучреждения, которая позвала всех в зал для совершения регистрации. Процедив сквозь зубы «убью тебя позже», Ольга Михайловна нацепила благостную улыбку на лицо и помчалась в авангард шествия, стараясь быть поближе к сыночку.

Сейчас этот друг, Егор, стоял позади невесты, щурясь весеннему солнцу. Он успел тяпнуть ещё несколько стаканчиков шампанского и улетел мыслями и чувствами очень далеко от этой свадьбы. Ему грезилось детство, школа, родная задняя парта, расписанная со всех сторон скабрезностями. И его одноклассница Юлька, которую он точно не любил, ведь это по-бабьи. Он её просто по-пацански хотел.

Стоит пояснить для дальнейшего порядка, что его Юлька и невеста Юля были разными девушками. Но Егор, не очень вообще-то друживший с алкоголем, видимо не ощутил разницы. Осознав, что такое родное его сердцу имя звучит в союзе с его ближайшим товарищем, он негодовал: «Каково предательство! Кореш, и с его тёлкой!» Он видел Юльку, сидящую через две парты от него, её черные вьющиеся волосы, небрежно собранные в хвост. Он видел её тонкие пальчики, белоснежную шею, маленькие хрупкие плечи. Нет, конечно же, он не любил её. «Но она не могла, – размышлял он, – не имела права быть с его кентом! Это неправильно. Пусть не с ним, не с Егором, пусть с кем угодно! но только не с Димасом; это же просто бред!»

– Юлька… – шепнул он на ухо невесте, подавив рвущуюся из чрева отрыжку.

– Что такое? – Юля немного повернула голову в сторону Егора, чем спровоцировала оклик от свекрови.

– Юля, смотри в камеру!

– Юлька… – продолжал Егор, стараясь подобрать наконец слова для признания, которое он держал в себе столько лет, – ты знаешь… я очень давно хотел тебе сказать…

– Так, снимаю, все готовы? – подружка выглядывала сверху, из-за парапета, держа в руках дешёвенькую фотокамеру подтипа «мыльница».

– Что, Егор? – Юля улыбалась и сказала это сквозь зубы.

– Три… Два… Один!

– Юля, я тебя очень давно чисто по-пацански хочу!

Прозвучал слабый звук затвора. Позже, когда это фото разглядывали, увидели недоумевающее лицо Юли, блаженную ухмылку Егора и исказившееся от неописуемой эмоции лицо Мити. Остальные были парадно-улыбчивы. Они не услышали этой фразы и поняли, что что-то произошло, когда Митя заорал на всю улицу:

– Ты чё сказал, а?!

Все вдруг расступились, оставив Митю с Егором друг напротив друга. Юля поглядывала то на одного, то на второго, силясь понять, что вообще происходит. Егор, покачиваясь, думал, как ему ответить на этот довольно-таки открытый вопрос. Он видел перед собой предателя, Иуду, гниду и сволочь, кинувшую друга. Он видел того, кто угнал у него Юльку, которую он не любил. И решил Егор раз и навсегда разобраться с этим «другом».

– Ты, братан, некрасиво сделал! Знал же, что Юлька моя тёлка! – осуждающе воскликнул Егор, стукнув себя в грудь кулаком и чуть от этого не упав.

– Чё?! Ты совсем нажрался что ли?! Ты ненормальный?! – Митя, казалось, сейчас взорвётся.

– Нет, Димас. Я как раз нормальный, ровный пацан. А вот ты гнидой оказался, – Егор смачно сморкнулся и плюнул на костюм Диме.

Это был финальный аккорд, завершивший безумие Мити. Он издал какой-то нечеловеческий вопль и бросился в корпус Егора. Тот и так еле держался, поэтому под давлением товарища просто упал назад. Стояли они на краю платформы, так что «назад» означало «прямиком в воду». Нева, резко окутавшая Егора с Митей, протрезвила первого и остудила второго. Они расцепились и стали выбираться обратно на камни.

Но если конфликт в сердцах парней был затушен речной прохладой, то вот инфернальной ярости Ольги Михайловны не мешало ничто. Всё это время она стояла, раскрыв рот, задыхаясь от рвущих её на клочки изнутри ругательств. В момент, когда Егор плюнул на пиджак, она чуть не потеряла сознание, а когда весь костюм оказался испорчен водой, приобретя мокрый и грязный вид, все стопора были сорваны.

– Ты! Ты, мерзавец! Я тебя ещё в ЗАГСе выгнать должна была! Какая мразь, а?! Какая же мразь!!! Ты оплатишь новый костюм, ты понял?!

Ольга Михайловна в два прыжка подскочила к Егору и начала трясти его за грудки. Тот не знал, как оправдаться, и почувствовал резкий приступ тошноты. В следующий момент извинения были излиты на ярко-алые туфли остатками закусок-канапе и обилием выпитого алкоголя. Лицо Ольги побагровело.

– Сейчас что-то будет… – ухмыльнулся Олег Михайлович.

И что-то было. Мы не будем передавать брань, изрыгаемую обезумевшей женщиной в адрес бедного Егора: мокрого, пьяного, с больной головой, с кусочками съеденного канапе на воротнике. Глядя на это, даже прохожие не хотели задерживаться, а скорее шли прочь, будто боялись, что им тоже достанется. Иван Петрович попробовал было успокоить осатаневшую супругу, но, нарвавшись на свою долю «комплиментов», тихонько отошёл к бутылке шампанского и налил себе ещё один стаканчик. Ольга тем временем бранилась и бранилась. Таких конструкций, как у неё, не слышали даже родители невесты. Им стоило бы стоять так же тихо, как остальным пассивным участникам этого балагана, но Олега Михайловича очень уж развеселил какой-то хитрый оборот речи, и он посмел посмеяться в голос.

Красные, по-бычьи налитые кровью глаза обратились на него и супругу.

– А вы! Вы ещё и смеётесь! Иждивенцы бессовестные!

– Простите?..

– Щас! Прощу! Конечно! Что у вас там за проблемы, что вы на свадьбу родной дочери зажали денег?! Почему мы с Ваней должны за вас отдуваться? Общая свадьба, вы пришли, ходите тут, как попугаи, разрядились, а сами шиш да ни шиша выложили!

– Ольга, мы действительно не вложились в свадьбу столько же, сколько и вы, но у нас нет проблем, с чего вы это взяли?

– Да дочка ваша растрепала! Сказала, что вы квартиру купили, вот и проблемы появились, конечно же! Спасибо ей хоть за какую-то информацию!

Юля стояла бледная, казалось, что она пустится в воду сама, без дополнительной помощи. На неё одновременно уставились сверлящие глаза отца и желчно-ядовитые зенки свекрови. Как пять минут назад она перебирала взглядом Егора с Митей, так сейчас по очереди пыталась смотреть на родителей: старого и нового.

– Юля, и какие же у нас проблемы?

– Ну, папа… Я не говорила…

– Что, что не говорила?! – Ольга снова начала задыхаться от гнева. – Так ты ещё и врёшь?!

– Я… Нет… Ну, то есть, да, но не совсем…

– Ольга, у нас нет никаких проблем. Да, мы купили квартиру, это выгодное вложение. И да, у нас нет свободных денег сейчас, потому что мы копим на новую машину. Не вижу проблем никаких. Вы решили вложиться, сообщили радостно об этом, всё брали на себя, так что мы и не стали вмешиваться. Нам деньги нужны на себя тоже.

– Вообще, пап, это и моя свадьба тоже, а вы даже подарка мне не сделали… – Юля почти плакала.

– Юлия, мы обсудим это позже, – Олег Михайлович бросил строгий взгляд в сторону дочери.

– Хорошо…

– Какой же ты жлоб! – рявкнула Ольга. – На родную дочь денег жалко, а сам квартиры да машины покупает, посмотрите на него!

– Мам, завязывай… – послышался слабый голос Мити.

Пока разворачивалась эта сцена, он снял с себя одежду и отжимал её в реку. Наконец, он закончил, и понял, что надо, наверно, вмешаться, а то массовая драка начнётся ещё до банкета.

– Митя, я просто в шоке, зачем ты связался с этой семейкой? Я же говорила тебе, говорила…

– Мама!

– А ты маму не слушал, не хотел послушать умную маму, которая тебе только добра желает! – у Ольги подступили к глазам слёзы; гнев сменился отчаянием.

– Мама, что по плану дальше?

– Сейчас посмотрю…

– А ты, Дмитрий, считаешь, что стоит дальше нам идти куда-то? – спросил Олег Михайлович.

– Да. Все идём по плану. Кроме Егора, он в мебель превратился, – Митя кивнул на бывшего друга, который уснул, прильнув к каменной плите.

– Митенька, дальше банкет. Машина должна подъехать через…

Раздался клаксон микроавтобуса, припарковавшегося на месте, где стояла подружка невесты.

– Вот, вот подъехал. Ваня, собирай колонку!.. Ой, что-то мне нехорошо…

Все стали потихоньку подниматься наверх, забираясь по одному в микроавтобус. Вид, конечно, у них был нелепый. Багровая Ольга в облёванных туфлях, мокрый жених, рыдающая невеста, ухмыляющийся тесть и шокированные гости, возглавляемые Танькой, причитающей без конца: «Что ж такое происходит-то! Кошмар какой!».

Их увидела компания из двух парней и девушки, которая шла по противоположной стороне улицы вдоль Зимнего дворца и жарко, хоть и негромко, что-то обсуждала. Они окинули взглядом эту непраздничную процессию, секунд пять за ними последили и двинулись дальше.

Это вторая новелла из сборника, остальные можно найти в серии постов по названию в заголовке:)