Серия «Рассказы об Алой»

И вот теперь он решил прибрать уже все винокуренное дело к рукам, постановив изъять ядовитое зелье и потребное для его производства оборудование, выплатив, конечно же, неплохую (по его мнению) компенсацию.

— И запасы сырья тоже постановил изъять, — жаловался мастер гильдии винокуров, — и тоже за «неплохую плату». А здания, говорит, себе оставьте. Я, говорит, наживаться на вас не намерен. А на что мне теперь эти здания-то! Только подомовой налог с них платить, да аренду земли...

— Да! — сказала, выслушав его , Алая. — Беда нашего марк-графа, — и, не договорив, скорбно покачала головой. — Чем же  могу помочь вам, касатики? Ведь кто он? — возвела она очи горе, — и кто я?

— Дык ведь понятно. Но неужли нельзя его как-нибудь так... — мастер гильдии замялся, подыскивая безопасное слово, — возблагодарить?

Давно нет и того марк-графа, и того графства, но я все-таки решила быть осторожной. Поэтому я ничего не расскажу о том, как, вздыхая и проливая слезы, винокуры свозили бутыли и бочки в специальные «Винные подвальчики», спешно организованные марк-графом. О том, что цена на спиртное неожиданно поднялась чуть не вдвое, тоже умолчу. И, уж конечно, ни словом не упомяну о том удивительном факте, что жаждущие жители графства, заплатив несусветную цену за первый приобретенный в винном подвальчике шкалик, открывали его и с отвращением обнаруживали, что плещущаяся в нем чистая, как слеза, жидкость, и по вкусу, и по запаху, и по прочим иным свойствам ничем не отличалась от обыкновенного коровьего молока.

— Ведать не ведаю, — мотала головой Алая.

— Или порошочек, от которого кости становятся хрупкими, точно хрусталь, и от малейшего движения ломаются, протыкая печень там, или лёгкое, или сердце? — и мужчина опять заливисто рассмеялся.

— Ииии, милай! — с чувством подхватила колдунья. — Бываит, что ж не бывать-то. Только мы всё больше по родам. Коровке там помочь разрешиться, али лошадке. Могём и бабе подмочь, ежели что...

— Дура ты! Я ж тебе о чём говорю?

— Да ить не разумею я, об чём! Ежели, к примеру, брюхо у козы раздуло, как она гороху поемши, — на это водичка есть. Или кровь остановить порошочек дам, хороший, то ись, порошочек.

— Вот дура! Ну, ладно, живи пока. Может, еще пригодишься. А я наведаюсь к соседке твоей с луковой пустоши.

— Прощевайте, барин, — поклонилась до земли Алая, да так и осталась стоять, почти касаясь лбом пола, пока топот лошади не смолк. Потом распрямилась, крякнула, достала из-за пазухи лоскут и принялась чертить на нём киноварной палочкой какие-то путанные знаки. За всем этим с любопытством наблюдала лиса, высунувшаяся из-под лавки.

— Вот видишь, — назидательно сказала колдунья, прикрепляя свернутый в плотный узелок лоскут к ошейнику и застегивая ошейник на шее у лисицы. — Хотела бы я сказать, что он поплатится. Да такие как он, никогда не платят. Впрочем, всякое в жизни бывает. — Лисица согласно мотнула головой, выскользнула в приоткрытую дверь и скрылась в чаще.

Алая не ошиблась. Всякое в жизни бывает. Жизнерадостный племянник герцога, возвратившись на другой день с луковой пустоши, неожиданно занемог — должно принес какую-то хворобу с тамошних болот. Изо всех отверстий его обширного тела ползла наружу розово-серая паста, источавшая сладкий аромат, а, когда он умер, люди, нёсшие его необыкновенно легкий гроб, нашептывали потом по кабакам неслучайным собутыльникам, что могила его пахнет точь-в-точь, как гнилые персики.

— Кошку на склянку сменял?

— Сменял.

— Золотой в жидкости из склянки двенадцать ночей вымачивал?

— Вымачивал, хоть вонь стояла на усю округу.

— Подмышкой потом десять дней носил?

— Носил десять дён, ажно рука занемела.

— Должен был получиться неразменный золотой.

— Должон, кто спорит? Ан не получился.

— А ты проверял?

— Как не проверять? Он не то, что неразменный — им ить вообще ни за что заплатить нельзя. Не берут его в лавках-то!

Алая всё поняла, а, всё поняв, протянула ладонь:

— А ну, покажь?

На руку лёг золотистый кругляшок, подозрительно яркий, подозрительно блескучий. Даже на зуб не надо было пробовать.

—  Я же сказала — твой промах! Монета-то фальшивая

— То ись как?

— Да так. Из настоящего золотого получается неразменный золотой. А из фальшивого разве может выйти что путное? Фальшивка и выйдет. Ступай подобру-поздорову, и эту дрянь забирай. Я закон не нарушаю. И тебе не советую.

Вернуть любовь, пусть даже и силой волшебства, невозможно. Во всяком случае, Алая этого не могла. Но было возможно создать некую иллюзию, защитный кокон, в котором баронесса счастливо и безмятежно прожила бы всю жизнь. Это был волшебный обман, но обманывать просительницу Алая не собиралась. Она всегда была честна с теми, кто обращался к ней за помощью.

— Ах!  — воскликнула, выслушав ее, женщина, — мне все равно! Только бы не чувствовать все время его пренебрежение!

Чуток того,  чуток сего, пара капель этого, щепотка другого — и зелье готово. Глядя на то, как светлеет личико баронессы (а она была прехорошенькой, когда улыбалась), Алая предвидела будущее.

Видела она предстоящие ристалища, на которых клиентка будет безмятежно смотреть на то, как муж ее подносит трофеи к ногам другой. Слышала пересуды окрестных дам о том, что нельзя же быть такой наивной слепой дурочкой. И, конечно, чувствовала угрюмые взгляды их мужей, которые отчаянно завидовали семейному счастью удачливого негодяя.

— Уж такой красавец стал, просто спасу нет! Весь дворец зеркалами увешал, камзол носит глазетовый, на штанах лент на три аршина нашито!

Колдунья слушала вполуха, изучая новый фикультяпистый свиток.

— Доколе пределам нашим иноземцы раззор чинить будут... Понеже надлежит укрепить границы... Потребен медный голем силы несокрушимой... По неповиновении.. ДЕ-КА-ПИ-ТА-ЦИ-Я. Это что?

- На голову укоротят, — охотно объяснил гонец.

— Так. А меди пять пудов, серебра два фунта на мозги и три унции горного хрусталя для глаз? — Гонец протянул второй свиток, поменьше.

— Так. Изыскать, обеспечить, из собственных резервов. Понятненько...

Прошло ещё полгода. Красавец король задавал пиры в своих украшенных лентами штанах, покуда медный голем охранял его границы, а Алая, уже ничему не удивляясь, читала очередное писанное киноварью и раскрашенное золотом послание:

— Доколе человек низкой твари уступать в естественных качествах будет... Понеже охватило страстное желание летать, аки птицы небесные... По неповиновении... Погружение в кипящее масло, доколе не преставится... Ишь, и масла ему не жалко! А перья, вощёный пергамент и клей арабский на крылья опять из собственных резервов? — гонец кивнул.

- Ну и что опять у вас случилось? — прошло всего с неделю, а гонец опять стоял перед колдуньей. — Не летается ему, что ли?

— Он того...

— Да не мнись ты!

— В общем, спуститься не смог. День так пролетал, оголодал, замерз, велел из луков стрелять, чтоб крылья пооббились и спуститься было можно. Так что, случайной стрелой ему прямо в сердце и попали. Горе-то какое! — всхлипнул посланный.

— А новый что? Еще свиток прислал?

— Новый на словах велел передать: всякое бывает, если хочешь с богом силами меряться. И вот ещё, кошель — на покрытие предыдущих расходов.

Алая приняла кошель, достала монету и опробовала на зуб.

- А секретарь что, ну, этот, учёный?

— А его уволили под чистую.

— С декапитацией?

— Ага, — радостно подтвердил гонец.

Алая пожала плечами.

— Значит, пса своего ты знаешь. Но слуги-то — не псы, слуг и подкупить можно.

Мужчина хохотнул и показал мощный кулак.

— Вот где они все у меня! Я не дурак — слуг своих знаю! За того долги оплатил, этого от плахи спас, кого земельным наделом маню, кого смертью родных стращаю!

— Значит, и слуг своих ты знаешь. Тогда, дело ясное, зачем пришел: в жене сомневаешься.

— В жене? — пришелец побагровел. — Да в ней я уверен почище, чем в псе и слугах! Преданней рабы, вернее собаки — я жену свою знаю.

Алая отложила поварешку и взяла в руку что-то вроде мутовки. Теперь она не мешала варево, а словно взбивала его. Пар над котлом оформился в лёгкое облако и медленно пополз по направлению к гостю.

— Собаку свою ты знаешь. Слуг своих ты знаешь. Жену свою ты знаешь — счастливый человек! А счастливому человеку зачем ко мне приходить? — облачко достигло кресла и медленно окутало мужчину. — Незачем! Ступай-ка ты подобру-поздорову, счастливый человек.

Пришелец встал, щелчком пальцев поднял собаку и быстро пошел к двери. У порога тот замешкался, поворотил крупную голову и вопросительно взглянул на Алую. Но мужчина снова щелкнул пальцами, и сомнения покинули его верного пса.

Этот, однако, хотел странного: он хотел, чтобы одна женщина, совершенно посторонняя ему женщина — ни жена, ни сестра, ни кума — благополучно разродилась. Алая вгляделась в мир: там, где-то в дальнем селе неудачно лежавший в лоне ребенок никак не мог это самое лоно покинуть. А местная повитуха только и могла придумать, конечно, как навести леденцов из жженого сахара и этими леденцами выманивать заартачившегося дитятю наружу.

= И то — невесело подумала Алая — если ей дадут сахара на такое зряшное дело. Сахар-то, небось, подороже ребятенков будет.

Колдунья вгляделась в мир ещё раз, потом перевела взгляд на просителя: тот сидел прямо, не ерзал, но видно было, как раздирает его огромный мучительный страх, едва-едва сдерживаемый почти уже умершей надеждой. Все было ясно. Он любил эту женщину, любил давно, еще с тех пор, когда она была просто светлоглазой молоденькой соседкой-певуньей, а та предпочла ему более высокого фермера, или более сильного кузнеца, или более богатого мельника.

Колдунья назначила цену, мужчина кивнул в ответ, она собрала, что было нужно, и ушла в дальнее село. Было еще не слишком поздно, и женщину удалось спасти, и ребенка тоже.

Но кончилось все не так хорошо (а никогда все не кончается так хорошо, как желаешь). Мужчина, приходивший к ней, расплатился честь по чести, выждал еще две недели, чтобы убедиться, что с любимой его все хорошо, да и повесился на балке овина.

Алая встряхнула головой, возвращаясь в настоящее: ворожея уже закончила объяснять расклад и глядела вопросительно. Алая достала телефон и перевела деньги.

— Ну, что, Анна Иовна, следующий раз, как обычно — через месяц?

— Угу, — буркнула колдунья настоящая колдунье фальшивой, и выходя из комнаты, не выдержала — метнула быстрый взгляд на выпавшие карты. Повешенного среди них не было. Да она и не ждала.