Серия «Ундина»

– Ну, как хотите! – произнёс я вслух, едва скрывая обиду, затушил сигарету и приподнялся, – Другой такой возможности попрощаться, наверное, уже не будет никогда.

Вдруг меня пронзила неожиданная мысль: «Ну с чего я взял, что они должны сюда прийти? Сегодня мне стало известно, где они нашли свою смерть! И где, как не там, я должен бы проститься с ними! К тому же они всегда приходили ко мне, а теперь вероятно моя очередь навестить их в последний раз».

– Хорошо! – Сказал я сам себе. – Если так надо, то быть тому, – от непростого решения по спине пробежали мурашки.

Дорога к Монашьему пруду даже и раньше среди ясного дня не казалась мне особенно приятной. Тропинка вела вниз, в тенистое лесное ущелье, густые луговые травы сменялись разлапистыми костистыми листьями папоротников, а вылезшие из-под землистого песчаника корни деревьев напоминали в темноте гигантских полозов. Сам пруд предстал передо мной гладью громадной черной тарелки, неподвижный и холодный, как глаз бездушной рептилии. Однако луна снова поспешила мне на помощь, и вынырнув из облаков, пролила сверху молочно-белый свет. Подул тёплый ветер, приветственно зашевелились ветви плакучих береговых ив, над головой беззвучно пронеслась ночная птица.

–Ну вот, – раздался вблизи знакомый голос, – А мы-то уже и не надеялись, что ты придешь к нам! – непонятно откуда появившийся Лёнька присел на корточки рядом со мной.

– О, пивас! – обрадованно сказал подошедший с другой стороны Родька,  – Ни разу в прошедшей жизни не пробовал.

Достав перочинный ножик, я открыл бутылку и молча протянул пенящуюся бутылку моему другу.

– Знаю, о чём ты молчишь, – cказал хомяк и в задумчивости поскрёб затылок,  –Всё получилось как-то по-дурацки, как всегда, в подобных случаях, наверное, и происходит. Взяли друг друга „на слабо“ и поперлись ночью купаться.

– Это он сейчас так говорит, – перебил его Суслик, с любопытством рассматривая початую бутылку, – В прошлом году в третье смене история по лагерю прошлась, будто в пруду со стародавних времён обитает русалка. Вернее Ундина, такое определение из германской мифологии нам больше понравилось. В русалке много чего-то доброго, пушкинского что ль. А Ундина – женский водный дух, стихия воды в привлекательном обличие. Согласно древнему преданию, раз в несколько лет она в виде прекрасной человеческой девы появляется среди людей, и того, кто ей нравится, забирает к себе под воду. Вот я и говорю ему, мол, обычная страшная «пионерлагерная история». А он мне – коль уж ты такой неверующий материалист, давай проверим. Слабо?

– Ну а мне? – оправдываясь, хомяк завистливо покосился на бутылку с пивом, – Откуда мне тогда знать, что ты так легко поведешься?

– Вот именно, я и сам ещё тот дурень! – неожиданно поддержал его Родик, – У меня всю жизнь освобождение от физкультуры. Врожденный порок сердца, клапан какой-то там не совсем плотно закрывается, плавать вообще нельзя, хоть и умею немного. А Лёнька мне говорит: «поплывём вместе, пруд, он как большая лужа, переплывём ночью и всем нашим об этом расскажем, в лагере разом авторитет возрастёт». Пивас-то кстати вроде чешский!

– Дай сюда! – Хомяк нетерпеливо протянул к нему пухлую ладонь, – А я, что? Думал, запомнится такое на всю жизнь, да и поплыву рядом, если что. Лужа то мелководная, в домашней ванной утонуть проще, – Лёнька сделал добрый глоток и задумчиво уставился на гладь пруда.

– Илистое дно правда не совсем приятное. А вода в августе в самом деле тёплая была, как парное молоко, – продолжил рассказ Суслик, – Значит, проплыли мы едва до середины, а он возьми, да как заорёт не своим голосом. Мол, что-то его за ногу схватило, да не отпускает. А я сам думаю, небось за корягу зацепился.

– Стал бы я из-за коряги орать! – обиженно вставил Лёнька.

– Тут я сам чувствую, что вроде б плыву, но что-то держит, дальше не двигаюсь никак. Зачастил тут всеми конечностями, и по-прежнему – ни с места. Да и не понятно, где я? Темень вокруг, вода черна, с тёмным небом слилась, берегов не видно, Лёнька булькает уже, пузыри пускает, у меня от отчаяния сердце в груди как-бы спотыкнулось и биться дальше передумало, остановилось совсем. Вот такие вот пироги. Потом долго с ним под водой друг на дружку в безмолвном упреке смотрели и молчали, в рот воды набравши, несколько суток над нами караси с краснопёрками плавали….

– Хорошо, что я у матери третий ребёнок, – блеснул навернувшимися слезами Лёнька, – Она этот удар переживёт, да и какой этому миру толк от Леонида Борщова? Спился бы небось, как и батька покойный. А вот за Родьку обидно, он же Родион Вайнштейн, ни много ни мало! Страна, если не профессора, то какого-нибудь композитора явно утеряла.

– Хорош тебе паясничать! – резко перебил его Родька, – Давай вставай, пора нам уже. Ночи короткие.

– Ты, это, Костик, – Лёнка прильнул к моему уху, – Себя береги, с Ундиной поосторожней, будь начеку, чтобы родителей своих не огорчить раньше времени. Она… – тут он наклонился к моему уху и быстро зашептал тревожные сумбурные слова. От порыва ветра зашумела листва, и я едва слышал его. В порыве чувств попытался приобнять за плечо, но рука, не встретив сопротивление, прошла сквозь него, едва поколебал его размытый в тумане силуэт.  До ушей доносились размытые, словно принесённые всплывающими водяными пузырями слова: «она, луна, только, вернуться, в воду, волосы, рыжая, к тебе, за тобой…»

– Харэ ему мозги пудрить, Леонид, не видишь, нам пора! И тебе Костя идти надо! Ступай, всему своё время! – неожиданно резко прервал его Родик.

Оба приподнялись и встали у берега.

– Уходим мы, Костя, – извиняющимся тоном сказал Родик, – Ну ты, пожалуйста, не грусти и не печалься, у большинства тех, кто повзрослеет, друзья детства так или иначе уйдут и переселятся куда-то в далёкие глубины памяти. Вот так и мы. Считай, что мы просто ушли.

Они ступили на серебряную дорожку, что луна заботливо расстелила на поверхности пруда.  Медленно, приобнявши друг друга за плечи, они ступали по водной глади. Я неотрывно смотрел на худой силуэт суслика и чуть разлапистого, полноватого хомяка, пока они не превратились в два размытых далёких облачка тумана.

Я какое-то время еще пристально смотрел на то место, где только что растворились их очертания.  Осознание того, что я больше никогда их не увижу, превратилось в непреодолимое, острое чувство жалости.

Одним глотком я осушил оставшееся пиво и смахнул в темные воды набежавшие слёзы. Гладь пруда заволновалась и прислала мне в ответ легкую волну, затем еще одна, более крупная волна чуть не коснулась кончиков сандалий. Я посмотрел туда, где только что мои друзья превратились в бесформенную дымку. Луна в этот момент спряталась за облако, а в центре почерневшего пруда возникали концентрические круги волн, расходящихся от едва различимого источника. Спустя мгновение я распознал причину – прямо над водной гладью возвышались очертания головы на тонкой изящной шее. Пристально осматривая берега водоёма, голова поворачивалась ко мне. Через небольшой промежуток времени наши взгляды должны были встретиться.

Внезапный ужас охватил меня. Выронив пустую бутылку, я вскочил на ноги и пустился со всех ног прочь. Листья папоротника хлестали меня по лицу, корни деревьев ожившими змеями извивались под ногами, пару раз я растянулся, разбил колени и раскровянил ладони рук. Не покидало ощущение, что в спину дышала неведомая и страшная опасность. Абсолютно выбившись из сил, с колотившимся сердцем и взъерошенными волосами я снова предстал на лагерной поляне, где недавно горел костёр, перед своими захмелевшими друзьями по палате. Мой вид немало напугал их.

Ребята боязливо расступились передо мной, будто увидели приведение. Пионерский костёр уже догорел, превратившись в кучу малиновых, слегка потрескивающих искрами углей.

– Водка еще есть? – спросил я без всяких предисловий.

Они молчали, по-прежнему таращась на меня круглыми глазами. Первым от оцепенения очнулся Портос.

– Ну и какого чёрта ты бродяжишь один среди ночи, потом приятелей пугаешь? – Он слил в стакан оставшуюся в бутылке жидкость, – Давай, только не переборщи, как он, - Генка кивнул на храпевшего под кустами Гиббона, – Нам еще вот этот экземпляр до палаты тащить.

– Справитесь без меня, ребят, – Сказал я, морщась от водочной горечи в горле, – У меня ещё нерешенный вопрос остался.

Провожаемый осоловевшими взглядами приятелей, я вновь зашагал прочь. Нахлынувший на меня ураган чувств и глоток жгучей водки полностью затуманили моё сознание. И всё же это нисколько меня не пугало, я знал, что ноги ведут меня как раз туда, где мне предначертано быть судьбою или злым роком. Глаза в спешке и тревоге смотрели на ночное июньское небо. Короткая летняя ночь, как одеяло, покрывающее наш лагерь, будет скоро сдернута нетерпеливыми лучами рассвета. Я проснусь в новом, взрослом и трезвом мире, и наверное, всю оставшуюся жизнь буду жалеть о том, что эта ночь оказалась слишком короткой, о том, что история так и не закончилась, растаявши и превратившись в сумбур, как загадочное и манящее сновидение тает в памяти спустя несколько минут после пробуждения. Нужно спешить!

Через несколько минут я решительно постучал в дверь вожатской спальни Ларисы….

***

Мой стук в дверь остался безответным. Не загорелся свет за окошком, и даже не дернулась занавеска. Для очистки совести я еще трижды стукнул в дверь. Ко мне постепенно возвращалась робость и трезвое сознание, что шептало мне: «Наивно и смешно думать, что такой ночью она будет в одиночестве скучать в своей спальне. Вожатые, ведь тоже еще молодые люди, наверняка она нашла приятную компанию…» С такими мыслями я развернулся и собрался уже зашагать прочь, как чуть не врезался в Ларису. Она стояла передо мной, босоногая  и обернутая в большое махровое полотенце, два зеленоватых огонька глаз внимательно наблюдали за мной из-под сбившихся влажных кудрей.

– Что стучишь? Заходи, открыто!

Я вошёл внутрь и сразу почувствовал знакомый сладковатый аромат, запомнившийся мне с той ночи. Смутившись настойчивости своего названного визита, я присел на краешек кровати.

– Извини, я свет включать не буду. Луна так прекрасно светит. Отвернись на секундочку.

Она скинула полотенце, на какое-то мгновенье, позволив лунному свету полюбоваться игрой теней на прекрасных изгибах нагого тела. Накинув легкий халат, подсела ко мне на кровать. Я, чуть застыдившись своего дерзкого косого взгляда, слегка потупил глаза и уставился на пол.

Какое-то время мы молча сидели рядом друг с другом. Я наивно ждал, что она спросит меня, зачем я пришёл, а затем отправит восвояси. Но она явно не торопилась с вопросами. Не выдержав тишины, я заговорил первый:

– Завтра утром меня заберут родители, и я навсегда уеду из этого пионерского лагеря.

– Всё когда-то кончается, – согласилась она.  Затем, сделав задумчивую паузу, добавила, – Ты извини, я последнее время не уделяла тебе внимания, думала, что и без меня у тебя наладилась хорошая жизнь.

– Я больше не хочу такой хорошей жизни, – грустно ответил я и почувствовал, как по щеке поползла слеза.

– Ну вот этого не надо,  – она ласково обняла за меня за плечи, – У меня ведь тоже все не так, как хотелось, и от этого тоже грустно. В этом мы с тобой вполне похожи.

Она расстроенно, как-то совсем по-девичьи положила мне голову не плечо. Теперь мне почему-то стало жалко её, и я робко приобнял ее талию. Луна снова заглянула в наше окошко. В зрачках Ларисы загорелся зеленоватый огонёк. Она внезапно оживилась и воспрянула.

– Хотя стоит ли нам грустить? Сегодня необычная ночь! Наверняка где-то расцвел папоротник. Такой ночью могут исполняться заветные желания. Скажи, чего ты хотел бы?

Я на несколько секунд задумался, в голове пронеслись недавние подростковые мечты: мопед, немецкая овчарка, электрогитара…. Всё это теперь показалось наивной детской чушью.

– Хочу, чтобы Родик и Лёнька оказались бы снова живы! – выпалил я.

– Это, к сожалению, никак не возможно…  – тихо ответила она.

– Хочу, чтобы время отмоталось назад, и я и ты снова бы познакомились в начале смены.

– Время, увы, не отмотаешь, – она немного устало и разочарованно посмотрела на меня и легким движением руки взлохматила мои волосы на макушке, словно потрепала милого мальчугана перед тем, как отправить его спать.

– Тогда… Тогда…– сбивчиво начал я, пугаясь дерзости собственного желания. – Хочу остаток этой ночи провести с тобой!

Вместо ответа я почувствовал прикосновение губ, непреодолимая сила бросила меня на кровать, а влажные волосы шатром накрыли моё лицо. Я вздохнул запах водорослей, кувшинок и прудовых лилий, внезапная горячая волна прошлась по моему телу, выгнула спину, вырвалась наружу, снесла каретки кровати, картонные стены, закрутила меня в водовороте из ночи, облаков и морской пены, в бешеном танце морские звезды смешались с небесными, неистовая волна подбросила меня вверх, так что я со звоном треснулся о лунный диск, в глазах разлетелся разноцветный фейерверк искр, внезапно затушенных ударом огромного рыбьего хвоста, затем я бесчувственно стал падать вниз, в бездонное и безвоздушное пространство вселенской ночи….

***

Из-за забытья меня вывел поцелуй. Лёгкий и едва ощутимый, словно губ коснулись крылья бабочки. Она стояла надо мной, свежая и собранная в белом спортивном костюме с эмблемой кошки, застывшей в прыжке.

– Пятнадцать минут до подъема, – тихо сказала она.

Я встал с кровати, нащупал на полу штаны и футболку, механически одеваясь, я собирал в заспанной голове разбросанные клочки событий прошедшей ночи. Трезвое утреннее сознание явно не доверяло пережитым эмоциям. Я привстал с кровати и посмотрел в глаза Ларисы. По тому, как она невольно моргнула и как-то совсем по-девичьи отвела взгляд, я понял, что память не разыгрывала со мной дурную шутку. Ободренный этим открытием, я подошёл к ней вплотную и, обняв за талию, потянулся к её губам. Она мягко, но решительно оттолкнула меня:

– То, что случилось, вообще-то не совсем правильно. Вожатая не должна спать с пионером.

– Ну давай тогда считать, что я снова переспал у своего тренера, – попытался отшутиться я.

– Давай, - согласилась она и слегка улыбнулась, - Только у бывшего. Бывшего тренера. Через минуту мы расстанемся навсегда. Давай просто на прощанье посмотрим друг на друга, внимательно и молча, чтобы запомнить надолго, на всю оставшуюся жизнь, и затем разойдёмся по своим дорогам. Больше не надо, пожалуйста, никаких поцелуев, лишних слов, слез и объятий.

Наша глаза встретились, из её взгляда исчезла девичья смущенность, теперь она смотрела на меня холодным взглядом мраморной статуи. Статуи настолько прекрасной, что даже античные мастера едва ли могли достичь такого совершенства и гармонии.

Спустя минуту она взяла меня за плечи и развернула лицом к двери.

– Послушай меня внимательно и ступай. Уходя, ни в коем случае не оборачивайся. Никому не рассказывай обо мне и не думай искать со мной встречи. Нигде, ни в городе, ни вне его. Храни нашу историю в сердце. Две встречи были подарены судьбой, третьей не быть.  А если искать, то у неё будет печальный конец. Ступай!

Она мягко подтолкнула меня к двери. Распахнув её, я чуть задержался в дверном проёме, мне захотелось обернуться и посмотреть на неё еще раз, в груди теплилась робкая надежда, что все еще можно как-то изменить.

– ИДИ!!! – голос её внезапно изменился и прозвучал настолько повелительно и строго, что у меня пропало всякое желание противиться её воли.

Я побрел к умывальникам по вымощенной щербатой плиткой лагерной дорожке. Непреодолимо захотелось засунуть голову под тугую струю холодной воды. В памяти навсегда застыло холодное мраморное лицо прекрасной античной статуи, а в углах её безжизненных глаз прозрачными росинками блестели две очень похожие на слёзы капельки воды.

***

Утром Гиббон вызвался проводить меня к воротам лагеря. Он выхватил из рук мою спортивную сумку и молча, чуть сопя носом, тащил её, бредя за мною до ворот. У беседки я приостановился, чтобы оглянуться в последний раз на наш корпус, вертолет и вожатскую комнату.

– Давай, не тормози! – он слегка подтолкнул мне к створкам ворот, – Бери теперь свою сумку, я открою.

Приоткрыв скрипучие ворота, он слегка хлопнул меня по плечу.

– Ты это, Костян, жаль, что мы не сошлись сразу, как-то у нас вначале всё наперекосяк пошло…  Не поминай лихом.

– Да, ладно, Олег, сказал уже, что замяли. Проехали.

Он ещё какое-то время постоял рядом со мной, явно чего-то смущаясь и не зная, куда лучше деть свои длиннющие руки. Затем негромко сказал:

– Это самое…. В общем та история с твоей кроватью и подушкой… Ну на которые я того самого….  В общем не делал я там ничего. Просто Тихону наврал, залил ему эту дичь в уши. Я знал, что он не выдержит и тебе расскажет.

– А я хотел тебе тогда на подушку харкнуть. И тоже не стал. Так что мы квиты.

Я закинул сумку в подъехавший автомобиль родителей и знаком показал им, чтоб они не выходили из машины. На прощанье мы с Гиббоном обнялись, похлопали друг друга по спине, он тут же развернулся и чуть ссутулившись, побрёл обратно в лагерь.

Я бухнулся на заднее сиденье, и автомобиль тронулся.

– Что это за парень с тобой был, совсем взрослый такой? – поинтересовалась мама.

– Это Гиб… Олег, Олег Шибанов, будущий чемпион Союза по боксу.

– Я гляжу, ты сам тоже время не терял. Вон как в плечах раздался и подрос ещё! – отец кинул на меня одобрительный взгляд через зеркало заднего вида.

Родители явно ждали от меня рассказа о прошедшей смене, и я уже начал придумывать пару общих фраз про спорт, новых друзей и прочее, но неожиданно из меня вырвалось:

– Папа, мама, только в следующем году меня в лагерь не отправляйте, хорошо?

– А что так? Мы думали, тебе нравится в лагере. - удивилась мама.

– Да, нравилось, но просто старые друзья ушли. Да и время уже другое. Следующий год – выпускной, начну готовиться к поступлению. Решил поступать на исторический факультет. Запишусь в секцию по волейболу.

– Ну если так решил…  Это хорошо, что у тебя появились чёткие цели. – поддержал меня отец.

***

Лесная дорога закончилась, и за окном поплыл унылый пригородный пейзаж со ржавыми коробками автобусных остановок, гаражами, кривыми трубами теплотрасс. Я осторожно, чтобы не видели родители, достал из карманы помятую пачку «Родопи» и приоткрыл её. На дне лежала троица рыжих, словно сделанных из тонкой золотой проволоки, волос. Смысл разрозненных слов, произнесенных Лёнькой в ту тревожную ночь, доходил до меня медленно, пока все пазлы постепенно не сложились в голове. Зная его, как вечного выдумщика и фантазёра, я теперь был вполне уверен, что полностью воссоздал сказанное и унесённое ветром и шумом листвы:

«Если взять волосы Ундины и бросить их в водоём. То однажды в лунную ночь она придёт к тебе. Или за тобой».

Перед глазами, как живой вставал Родик, упреждающе подняв указательный палец вверх, он говорил мне: «Смотри, не верь этому болтуну, иначе все закончится печально, как у нас».

Полюбовавшись на блеск волос, я снова закрыл пачку и надежно спрятал её в самую глубь спортивной сумки. Нет более глупой вещи, чем верить в такие рассказы. Нет ничего более скучного, чем жизнь без веры в странные явления, выходящие за пределы монотонной и обыденной взрослой жизни. В любом случае в тот момент я решил, что эта история останется моей тайной, и я никому не стану её рассказывать. По крайне мере следующие лет тридцать.

Каждый день я ходил на занятия волейболом у Ларисы, она была отличным тренером, терпеливой, внимательной, а когда надо, очень жесткой и требовательной. Занятия на турнике и отжимание постепенно округлили мои костлявые плечи, а бицепс уже трудно было назвать тараканьим. Всё время я в тайне не переставал надеяться, что у нас с Ларисой какие-то особые отношение, как щенок ловил каждый её взгляды, и старался быть первым во всем, чтобы угодить моей вожатой и тренеру. Но она демонстративно перешла со мной на дружелюбный, но абсолютный нейтральный тон общения. Хвалила, хлопала по плечу и одновременно требовала, чтобы все мы соблюдали спортивный режим и вовремя после отбоя ложились спать. О никаких ночных рандеву под луной уже не могло быть речи.  Я и сам почти смерился с мыслью, что у нас ничего не было и быть не может. Действительно, ну и что с того, что я переночевал разок у своего тренера и попал в ее объятья в минуты сонного забытьи? И какое это дает мне право на особые отношения? Никаких особых отношений между нами быть не может – я четырнадцатилетний пацан и она, старшекурсница одного из элитных ВУЗов города, где наверняка, и без меня у неё не было отбоя от поклонников.

Вместе с тем, вокруг нее по-прежнему ощущалась какая-то манящая и загадочная аура, которая никак не могла происходить сугубо от внешней привлекательностью женской натуры. Так, я никогда не видел, чтобы девушка отличалось столь невероятной силой. Однажды раскритиковав наши слабенькие волейбольные шлепки, она ударила рукой по мячу так, что он, шмякнувшись за сеткой об утоптанное волейбольное поле, полностью разошелся по швам. Тут я вспомнил про подзатыльники Гиббону и подумал, что она, наверное, при этом еще очень контролировала себя, чтобы не нанести ему серьезные увечья. В лагерном бассейне она играючи обставляла нашего физрука Анатольевича, который всегда гордился своим КМСовским званием по плаванью. При этот также возникало ощущение, что она сдерживает себя, чтобы полностью не опозорить своего оппонента. В коллективе пионервожатых лагеря Лариса держалась скорее особняком несмотря на то, что другие тянулись к ней и повсюду звали, она скорее избегала общения с коллегами, а в свободное время занималась долгими пробежками по территории лагеря, или может даже вне его. Узнать об её маршруте не представлялось возможным, ибо, следуя ей, никто не смог бы выдержать заданного ей темпа.

Так или иначе первая лагерная смена стала подходить к концу, чтобы отвлечься от разных навязчивых мыслей я погружался в спорт и чехарду повседневных дел, вечерами же на меня порою накатывала странная тоска. Порою мне казалась, что это тоска по каждому дню лагерного детства, уходящему навсегда вместе с вечерним закатом, а иногда думалось, что я странным образом тосковал по тем страшным и ужасным дням в начале смены, что как водоворот встряхнули и закрутили меня. Дни радости, гнева и боли, а также волнительного сердцебиения под луной. Спокойное течение размеренной и скучной рутины стало тяготить меня. Кроме того, меня не оставляло ощущение, что я стал героем какой-то истории, начавшейся со мной в начале смены, и подспудно возникало опасения, что история так и закончится, не придя к логическому завершению. А что может быть хуже незаконченных сюжетов?

С моими старыми друзьями, Родиком и Лёнькой, я не виделся уже много дней, вернее в последний раз они проигнорировали наше место встречи, а затем я вполне допускал, что они также погрязли в повседневных делах своего лагеря, завязали новые знакомства, а, возможно, им просто уже надоело постоянно выслушивать меня с моими вечными проблемами и нытьём. К тому же близилось одно из центральных событий, завершающих смену – встреча футбольных и волейбольных сборных лагерей, а затем совместный пионерский костер. К этому готовились все, у всех были планы на этот день, и даже возможно на ночь.

***

Волейбольный матч сборных «Березки» и «Ромашки» стал моим звёздным часов. Наша команда играла слажено, в особенности, вошедшие в неё три хоккеиста самоотверженно и отчаянно оборонялись, подстраховывали, доставали уже, казалось бы, потерянные мячи.  Я же стал остриём атаки, взлетая у сетки, с удовольствием гасил по мячу короткими и длинными хлесткими ударами, ставил непреодолимые блоки и сделал несколько результативных подач. Тренировки дали отличный результат – из угловатого неуклюжего подростка я превратился в расчётливого и опасного хищника, ноги, словно мощные пружины подбрасывали меня высоко вверх, а руки, нанося, очередной удар едва ли не свистели, рассекая воздух. Не без внутреннего самолюбования я заметил, что команда противника уже скорее прячется от моего неистового мяча, нежели защищает свое поле. После особенно удачных действий, я косился глазом на Ларису, сидящую на боковой скамье вместе с нашей группой поддержки.  Однако, к моему огорчению, её глаза были вовсе не прикованы ко мне, да и вообще она казалась человеком, которого меньше всего волнует происходящее на поле. После финального свистка ко мне подошёл Антон Звягинцев, капитан команды «Ромашки», который на самом деле был одним из наших старших авиамоторных пацанов, хорошо знакомых мне по прошлым сменам.  

– Ну ты просто монстр, Костян! Не оставил от нас и камня на камне! Да и внешне ты забурел, я тебе едва ли узнал! Одно радует, что своему проиграл, своему авиамоторному пацану, а не каким-то пришлым спортсменам, – он крепко сжал мою руку и похлопал меня по плечу.

– Спасибо, Антон. Но в целом это заслуга нашей команды и, прежде всего, одного очень хорошего тренера, – я снова посмотрел в сторону Ларисы и с большим разочарованием обнаружил, что её теперь и вовсе нет на месте.

Со стороны футбольного поля еще раздавались возбуждённые крики.

– Ладно, – сказал я, – Пойду гляну на футбол, видать, они там еще не закончили. Ты, кстати, Антон, не видал Леонида и Радиона, из моего прошлогоднего отряда. Я с ними только вот пару недель назад как-то пересекался.

– Стоп! – Антон как-то странно посмотрел на меня, – Что ты такое говоришь? Не мог ты их видеть!

– Да знаю я, что из «Ромашки» тоже без разрешения не выпускают. Мы виделись только мельком и на нейтральной территории.

– Ты что? Не был в прошлом году в третью смену?

– Не, только первые две.

– В августе, в самом конце смены Родион и Леонид из третьего отряда утонули в Монашьем пруду. Как только они пропали, сначала весь лес прочесали у лагеря, потом три дня их водолазы искали. Потом нашли…  Раздувшихся, распухших от воды, посиневших утопленников. Сову чуть в тюрьму не посадили. Но, как выяснилось, они ночью после отбоя за каким-то чёртом самовольно к пруду купаться пошли… Так что не мог ты их видеть, Костян, ну по крайней мере те, кого ты видел, точно были не они.

Окружающий мир на какое-то время застыл, потерял звук и цвет, как телевизор с барахлящим сигналом. Мне захотелось стукнуть по нему, по крышке этого мира, залезть куда-то наверх и потрясти антенну, выдернуть его из розетки и включить снова. Должен ведь быть какой-то метод, чтобы вернуть всё обратно. Взгляд оторвался от земли и устремился в синее летнее небо, где высокие ветра гнали рваные клочья полупрозрачных облаков. Два голубя, барахтаясь крыльями в воздушных потоках, упорно и медленно, летели против небесного течения к лесной кромке у горизонта.

«Может быть они умерли для всех других, – подумал я про себя, – а для меня они живы!»  

***

Протяжный свист и торжествующий рёв голосов возвестил о триумфальном окончании футбольного матча. Словно из-под земли появился сияющий как начищенный самовар Гиббон и торжественно возвестил о победе века, и том, что он выиграл одно очень важное пари.

– Какое? – рассеянно поинтересовался я.

– Что нагнём их с разницей в минимум семь голов!

– Ну и?

–Восемь – один. Последний гол я на последней минуте вколотил!

– Поздравляю!

– Чё поздравляю?! Думаешь, меня так от этого прёт, что мы каких-то салобонов в футбик накрячили? Ящик чешского пиваса они мне проспорили. Сегодня к костру подгонят. Это вот дело!

– Это да! – вежливо согласился я, по-прежнему пребывая в своих мыслях.

– А у нас кстати есть бутылка «столичной»! – вмешались в разговор хоккеисты, –Мы хотели её на троих раздавить, но в честь общих побед готовы поделиться. Да и пиво без водки, как известно, деньги на вечер!

Перед большим пионерским костром, закрывающим первую смену, весь лагерь находился в несколько возбужденном и приподнятом настроении. В этот вечер старшим отрядам разрешалось не уходить на отбой чуть ли не до полуночи, печь на углях картошку, смотреть на улетающие в небо искры костра. Пелись под гитару песни, влюбленные парочки пользовались случаем, чтобы уединиться в ночной темноте. В эту ночь пропадали даже вожатые, ибо у них, конечно же были свои неотложные вожатские дела….

Едва дождавшись окончания официальной части и под стихающие крики уходящий на отбой мелюзги, братва из нашей палаты уединилась в укромном уголке поляны и для затравки решила принять по глотку водки. За кустом был припрятан заветный ящик с иностранными пивными бутылками с красивой золотистой фольгой на горлышке. Едва отпив противной горькой жидкости, я рассказал ребятам, о том, что сегодня меня настигла печальная новость о прошлогодней гибели двух товарищей и попросил их с пониманием отнестись к тому, что я в этот вечер хочу уединиться со своими невесёлыми мыслями. Растроганный Гиббон приобнял меня за плечи и, расщедрившись, вытащил из ящика и всучил мне целых две пивные бутылки.

– Я еще вернусь, – пообещал я, взял только одну и поспешно скрылся. Радостное возбуждение новых друзей резко контрастировало с моим настроением, а суматоха мыслей в голове никак не давал мне покоя. Возвещая завершение самого длинного летнего дня, над макушками сосен загорелся необычно яркий, рубиновый закат. Я решительно зашагал навстречу ему, в полной уверенности, что грядущая ночь либо должна дать ответы на мучающие меня вопросы, либо, возможно, она не закончится для меня никогда.

Внутренности вертолета МИ-2, который наш техникум модернизировал до санитарно-разведывательной версии, а затем подарил лагерю, не отличались уютом. Обивка с сиденья пилота была содрана, обнажив холодные железные обручи, а изнутри машины достаточно сильно воняло человеческими экскрементами. Гараж, в котором физрук хранил спортивный инвентарь, неожиданно оказался запертым на замок. Больше вариантов не оставалось – для утепления я надел поверх олимпийки ветровку, накинул капюшон и прилег в беседке у ворот. В голове созрел единственно возможный план – буду вот так лежать, пока не посветлеет рассветное небо, потом зайду в полусонную палату, быстренько кину свои вещи в сумку, и пока все не проснулись и опомнились, убегу за территорию лагеря и буду ждать у трассы первую попутку в город.

Неожиданно на мое плечо легла чья-то рука.

– Так вот где ты! Два часа после отбоя прошло!

– Лариса! – я вздрогнул и по привычке начал искать слова оправдания.

– Тссс! – она поднесла к губам палец, – смотри ночь-то сегодня какая!

Мне показались, что её зеленые глаза наподобие кошачьих слегка светятся в темноте, отражая свет дальнего фонаря. Она подсела ко мне в беседку и неожиданно спросила:

– Сигареты есть?

– Есть! – обрадовался я и протянул ей пачку «Родопи», затем смутился, вспомнив о происхождение этих сигарет. Лариса, увидев пачку, лишь чуть заметно улыбнулась:

– Наверное, это те, которые физрук в начале смены посеял. Сама то я вообще-то не курю. Всю жизнь в спорте.

– Я тоже не курю, - сказал я, глубоко затягиваясь подсыревшей сигаретой, – Просто люблю смотреть на звёзды и дымить, так намного интересней, чем просто смотреть…

– А ты романтик. Может, и в самом деле перевести тебя в «Ромашку»?

– Нет, я решил поставить точку в своей лагерной жизни. На рассвете возьму сумку и сбегу в город.

– Вот уж спасибо за доверие, – Лариса затушила сигарету и смешливо посмотрела на меня, – Взял и поделился с вожатой планами о нелегальном побеге. Мне то знаешь, какой нагоняй за это будет? А если с тобой что-то по дороге случится?

– Об этом не подумал… Извини…

– Ладно, давай не будем пороть горячку. Переночуешь у меня, а завтра решение возможно придет само собой.

Еще не совсем поверив в сказанное, я встал и зашагал вслед за ней. Знакомый пейзаж лагеря в ночном антураже неожиданно показался мне сказочным лесом – освещая нам путь, кромки травы вспыхнули желтовато-зелеными гирляндами светлячков, а ивы и березы слегка кланялись своими ветвями, расступаясь перед нами.

К своему большему удивлению, войдя в вожатскую спальню, я обнаружил всего одну кровать.

– Ну чего застыл? Давай скидывай портки, куртку, прыгай в кровать и ложись носом к стенке. В ширину много места ты, слава Богу, пока не занимаешь.

По-прежнему не веря своему счастью и робея, я залез в мягкую девичью постель, от белья пахло свежестью и еще чем-то очень заманчиво пряным.

Затем я почувствовал, как её спина прислонилась к моей.

– В общем правила такие: лежишь у стенки на боку, полный контроль за руками, никаких глупостей. Считай, что ночуешь у тренера, что на самом деле так и есть. Спокойной ночи!

Лариса дышала ровно и практически беззвучно, гораздо громче, как мне казалось, билось мое сердце. Она в скором времени заснула, я же лежал, наверное, с битый час, боясь пошелохнуться.  В какой-то момент заспанная Лариса повернулась ко мне и положила на меня руку, через минуту этой же рукой она сгребла меня в объятья и прижала к себе так, как прижимают котенка, собачку, либо любимого плюшевого мишку. Меня охватила волна нежного тепла, от которой мое сознание уже перестало служить, и я провалился в какую-то глубокую и сладкую негу.

На следующее утро меня кто-то несильно, но решительно потрепал по плечу. Я крепко спал, развалившись на всю кровать, а она, судя по всему, после утренней пробежки нависла надо мной в белом костюме с эмблемой хищной прыгающей кошки.

– Пятнадцать минут до общего подъема, бегом к умывальнику, а затем со всеми на зарядку. Своим в отряде скажешь, что в каптёрке спал. Лишнего не болтай, сплетни нам ни к чему.

У умывальника на улице я разделся по пояс и стал обливаться холодной водой. Ранние солнечные лучи неожиданно померкли – ко мне приближалось облако по имени Сулейман Абдулхамид.

– Доброе утро, Костя! – сказал он, и в приветствии развел мощные руки, медленно и достойно, как добрый магрибский колдун.

– Привет, Сулейман, – осторожно поздоровался я. Контакт с инопланетянами казался мне до этого намного реальней того, что молчаливый узбек заговорит со мной.

– Костя, – он нахмурил черные густые брови, – мне стыдно за то, что случилось в нашей палате. Ребятам тоже за это стыдно. Гиббон теперь тоже. В общем он тоже стыдно.

– Что ему стыдно, это трудно поверить! – засомневался я.

– Я вчера вести с ним беседа. Теперь он очень стыдно, – Сулейман чуть заметно подмигнул мне, слегка хрустнув костяшками пальцев.

– Спасибо за то, что вступился, Сулейман!

– Да что ты! – он махнул медвежьей ладонью, – Раньше надо было! Рыжий Ларис всё правильно сказала. Возвращайся к нам, Костя, ребята тебя уважать и никто не трогать, твоя кровать в углу – свежий постель. Гиббон теперь на твоей старый кровать.

***

Своего главного мучителя я увидел только после завтрака. Гиббон подошел ко мне и протянул мне висящую на вешалке, накрахмаленную и отглаженную белую рубашку.

– Звиняй, Костян. Чё-то я в натуре берега попутал.

– Да ладно, Олег, замяли.

Мы пожали друг другу руки. И впервые я увидел не злобную гиббоновскую ухмылку, а нормальную открытую улыбку обычного пацана, словно какой-то волшебник снял с него старое заклятье. Заметно оттопыренное левое ухо горело ярким рубиновым цветом. Мне подумалось, что проклятье, лежавшее до этого на этом парне, было такое сильное, что даже потребовалась работа двух волшебников – златовласой феи лесов и полей Ларисы и великого мага Востока Сулеймана ибн Абдулхамида.

– Будя вам! – Гиббон спрятал пачку Родопи под матрас, – Просто скучно в натуре, пацаны. Есть предложение – устроим в лагере гладиаторские бои. Все видели фильм Спартак? Каждый из вас набирает в свою гладиаторскую школы авиамоторных салабонов. И бьёмся нашими гладиаторами до первой крови. В песке за вертолётом. Чур, Кокос, мой гладиатор, ну а я сам тогда, так уж и быть, император – Гай Гиббон Юлиус Августейший.

– Круто! – радостно поддержал его Портос. – Я – легат, Портос Тибериус младший.

– Нужно также давать имена наши лучшим гладиатором! – развивал идею Гиббон, – Вон – Кокос Нубийский Лев. Или нет – Кокос Скелет Смерти!

– Вы, как хотите, – возразил я, – а я своих друзей по лагерю бить не буду!

– Кокооос, – с деланным разочарованием в голосе протянул Гиббон, – перечить своему императору никак нельзя. Быром разопнём тебя на берёзе у ворот!

***

Тем же вечером на нашем холме мои друзья с разочарованием выслушали мой рассказ о неудавшейся попытке перевестись в «Ромашку».

– Нет, ты не прав, когда говоришь, что не достиг своей цели. Ты просто перелетел или перепрыгнул её. Ну кто мог подумать, что Лариса ответит тебе такой взаимностью. Наверняка, переборщил с комплиментами. Или же в самом деле втюхался в неё? Они это чуют! Так втюхался? Тогда пиши пропал! Никогда от себя она тебя не отпустит! – Ленька испытующе посмотрел мне в глаза.

– Да, ладно, – оправдываясь, заговорил я, – Она в самом деле – классная, чего уж там. Но где я, и где она? Вернее, кто я?

– Ну хватит, только страданий юного Вертера нам теперь не хватало, – сурово перебил меня Родик, – Хотя Лариса мне порою кажется опасней, нежели всё это скоморошье спортивное отродье в нашей палате. Будем исходить из актуальной сложившейся ситуации.

– Актуальная ситуация тоже не радует! – выпалил я и тут же подробно изложил друзьям о новых древнеримских забавах Гиббона.

Рассказанное немало ошарашило моих друзей. Они на какое-то время замолчали, а Хомяк снова взлохматил волосы и принялся скрести в затылке, как он делал всегда, погрузившись в тяжёлое раздумье. После долгой паузы он виновато посмотрел на меня и провозгласил:

– Увы, дорогой мой друг и коллега, никакого другого выхода из сложившихся обстоятельств я не вижу.

– Разве тут вообще есть какой-то выход? – я всплеснул руками.

– Да, только один, только один правильный выход.

– Какой?!

Хомяк, словно готовя нас к чему-то неприятному и неизбежному, сделал руками успокаивающий пас.

– Я не сторонник обсценной лексики, но данном случае это никак нельзя заменить другим словом.

– Ну не томи же! – воскликнули мы с Родькой.

– Тебе надо УЕБАТЬ Гиббона.

– Эврика, – восторженно воскликнул Суслик, – это практически то же, что подумалось мне, только я побоялся сказать об этом вслух.

– А вы подумали, что это значит для меня!? – оторопело спросил я, – Гиббон же на мне живого места не оставит.

– Ты просто не совсем правильно понял нашего коллегу, – Родик мягко прихватил меня за локоть, – Тебе и в самом деле не нужно вызывать Гиббона на дуэль и устраивать с ним махач за корпусом или песочнице у вертолёта. Ни в коем случае не нужно играть на его родном поле, тут, без всяких сомнений, он триумфально выиграет, а на твое здоровье я б тогда не поставил и ломанного гроша. Тебе надо просто быть хитрее, просто подожди, когда он в присутствии свидетелей в очередной раз перегнет палку и бей, бей один раз откровенно и от всей души в его ненавистную рожу. Да! Да в раже он отвесит тебе пару плюх, ты уйдешь в глухую оборону и скорее всего даже упадешь на пол. Больше он бить не будет. Каким гнилым и бессовестным не казался бы Гиббон, в глубине своей душонки он прекрасно понимает, что он далеко неправ. И это знают все, просто в их испорченных и затемненных низменными инстинктами рассудках поселились нехорошие и злобные черти. С каждым его ударом он будет терять авторитет, а ты по любому выйдешь в этой стычке победителем. Все знают, что он в десять раз сильнее тебя, ты младше его на два года, и ты вообще не боксёр. Но ты дал ответ, ты постоял за себя, свои принципы и товарищей. Один удар может поменять всё и навсегда. Выбирай сам – постоянное унижение до конца смены или восстание Спартака!

– Ты чертовски убедителен, – кивнул я Родьке, – но всё же в этом случае, давать советы намного проще. Посмотрим, что из этого выйдет.

– Ты сможешь! – Лёнька хлопнул меня по плечу, – сделай так, чтоб этот отморозок запомнил это навсегда. Вот зажми это в кулаке! – он сунул мне в руку тяжелый свинцовый шар, – Просто, как чувствовал, что пригодится, и стибрил сегодня противовес с флагштока лагеря. Бей апперкотом! – Лёнька чуть подогнул колени и пухлой ручонкой изобразил боксёрский удар «снизу в челюсть».

– Ладно, спасибо, я потренируюсь ещё, – заверил я своих друзей. – Ну что вытаращились теперь?! – я заметил, как оба впились в меня внимательными и неморгающим взором.

– Просто хочется запомнить перед нашей следующей встречей, каким было твоё лицо до этого, – хохотнул Суслик.

– Настоящие друзья всегда смогут подбодрить в трудной ситуации! – я не смог скрыть скепсиса, – Ладно пацаны, спасибо вам за поддержку, теперь я понял, что у меня одна лишь дорога.

***

После завтрака я подождал, когда спортсмены уйдут на тренировку, затем привычно набрал в ведро воды и начала водить шваброй, постукивая по железным ножкам кроватей. На третий день я стал замечать, что чистота от уборки стала доставлять мне какое-то удовлетворение. Насухо выжав тряпку, снова протер водяные разводы. До тренировки у Ларисы оставался еще минут сорок, и я сбегал на турники, оглянувшись вокруг, я убедился, что нет случайный свидетелей, пять раз подтянулся. Последнее подтягивание далось мне чудовищно тяжело, мне пришлось извиваться всем телом, как дождевому червяку на солнце.  Потом забежал в душевую, где было большое зеркало, и смерил взглядом свой худосочный торс и мосластые худые руки. Там, где должны быть мышцы, проглядывали какие-то тонкие канатики, больше похожие на тараканьи сухожилия, нежели на мужскую мускулатуру. Я вспомнил пружинистые бугры, перекатывающиеся на плечах у Гиббона, и постарался прогнать панические мысли.

„Очень длинноше-е-е животное,

под чудным названием - жираф»

— словно издеваясь надо мной пропел лагерный громкоговоритель.

Я решил вновь забежать в палату, чтобы одеть на тренировку свою самую красивую бело-красную футболку с надписью на латинице „Spartak Mosсow“. У самого порога заметил, что спортсмены вернулись и сняли обувь перед входом в чисто помытое помещение, и только Гиббон, оставляя свежие грязные отпечатки от кроссовок, прошёлся через всю палату и спокойно разлёгся на кровати, листая журнал «Автомотоcпорт». Негодуя, я сбегал за ведром, снова набрал воды, и зайдя в палату, неожиданно поймал себя на мысли, что я уже чуть-ли не превратился в раба, завязывающего шнурки и убирающим за этим мерзким упырём. Во многом же действительно виноват я сам, как можно после этого уважать себя самого?!

«До чего же, до чего же, всем нам хочется, братцы,

На жирафе, на жирафе, на живом покататься!»

— настойчиво зудел из динамика солист детского хора.

Тут я с нарочитым грохотом поставил ведро на пол и решительно подошёл к кровати Гиббона.

– Олег!!!

– Чего тебе, Кокос? Хочешь кроссы мои помыть?

– Олег! Я уже третий день по битому часу драю нашу палаты, а ты ведёшь себя, как настоящая свинья.

– Чевооо? – Гиббон, не сдерживая удивления, посмотрел на меня так, как будто с ним заговорила сидящая на суку ворона.

Почуяв бесплатный спектакль, все присутствующие в палате спортсмены отвлеклись от своих дел и уставились на нас.

Гиббон вскочил с кровати и пинком опрокинул ведро с водой.

– Час говоришь? Так в сутках их двадцать четыре! Сколько надо, столько и будешь драить! И тряпки менять надо, он выхватил из моего шкафа белую парадную рубашку и бросил её в образовавшуюся на полу, грязную лужу. Вперёд!

Вместо ответа я молча шагнул к нему навстречу, поймал в перекрестье воображаемого прицела его челюсть и, сжав до сухого треска пальцы в кулак, со всей силой выбросил его снизу вверх.  Гиббон с присущей ему обезьянью ловкостью, легким движением шеи в последний момент убрал голову с линии удара, и я только чиркнул костяшкой пальца по его челюсти. Затем он заломил мою руку и вместе с ней выгнул меня так, что глазами я оказался на уровне ведра. Мои треники, утяжеленные круглой лёнькиной свинчаткой в кармане, предательски сползли вниз и под общий гогот обнажили полуприкрытые трусами ягодицы.

– Щас будем мыть полы прямо твоим хлебалом! – взбешённо прошипел он и дерганул мою вывернутую руку так, что из глаз посыпались звезды.

В этот момент произошло что-то очень странное – хватка Гиббона внезапно ослабла, выпрямившись, я увидел, что в комнате рядом с нами стоит Лариса. Гиббон с взлохмаченным затылком со смесью удивления и испуга смотрел на пионервожатую и пытался принять нечто вроде боксерской стойки.

– До тебя плохо доходит, что ли? Ладно, вот еще раз! – Лариса резким, как молния, движением отвесила Гиббону подзатыльник, от которого его голова подлетела вверх, затем, как шарик на резинке, снова вернулась на место. Из его глаз от обиды и боли выкатились слёзы, а рот скуксился в плаксивой детской гримасе:

– Разве так можно?! Бить воспитанников лагеря? – со всхлипом спросил он.

– А разве можно бить младших, унижать их, портить их вещи, заставлять вместо себе работать? Я вас всех спрашиваю? – Лариса обвела гневным взглядом присутствующих, затем посмотрела на Гиббона, словно размышляя, дать ли ему еще один подзатыльник. Под её взглядом он съежился, подняв плечи, спрятал голову, и прикрыл ладонями лицо.

– Ты, Олег, теперь перенимаешь уборку помещения на следующие три дня. Потом в порядке очереди – Портянников, затем на лед выходит наша тройка Фетисовых, затем Тихон, потом наш сиятельный Абдул Об Стул Задом Бей!

– Чего это обнамазываешься, а? – обиделся из своего угла молчаливый узбек.

– А вот то, Сулейман, ты как старший здесь должен в первую очередь понимать, что мы – мы советский пионерский лагерь и спортивный коллектив, а не какая-та феодальная сатрапия с набобами и баями! С этого момента вы все будете следить за справедливыми и честными отношениями в коллективе. Иначе грош вам цена!

Выходя из палаты, она еще раз повернулась и посмотрела в сторону Гиббона:

– А ты, если у тебя трудности с пониманием, просто учти, если с его головы хоть волосок упадёт, продолжишь свою спортивную карьеру в параолимпийской сборной! Это я тебе гарантирую. А еще возьми его рубашку, сходишь в прачечную, отстираешь и отгладишь. Понял?

– Понял, – сквозь зубы процедил Гиббон.

– На сегодня все тренировки и игры отменяются, отряд получает общее дисциплинарное взыскание и занимается уборкой приусадебной территории, сборкой мусора и заготовкой дров для пионерского костра, – распорядилась наша вожатая и громко хлопнула дверью палаты.

– Бля, из-за тебя всё, Гиббон! – расстроились хоккеисты

– А рыжая вообще бестия, и удар поставлен, – откровенно восхитился Портос, – хотя в борьбе я б её запросто заломал.

– Думаешь, станет она с таким бурдюком бороться? Пнёт тебя по яйкам и загнёшься, – снова возразил кто-то из хоккеистов.

– Хорош, трындеть! Сказали убирать территорию, значит убираем! – Гиббон раздраженно схватил ведро и быстро вышел из палаты.

После обеда меня отозвал в сторону мой сосед по кровати Тихон.

– Слышь, Костян. Если другие узнают, что я тебе расскажу, то меня изобьют. Но это уже беспредел, которому нет оправдания.

Я недоуменно и вопросительно уставился на него, думая, что сегодняшний день, наверное, будет стоить мне многих лет жизни.

– Гиббон, – на лице Тихона проскользнуло явное отвращение. Он какое-то время еще сделал паузу и затем быстро выпалил, – В общем Гиббон, забежал в палату, когда никого не было, подрочил и обкончал малофьею твою подушку и одеяло.

– Зафоршмачил, – произнёс я, удивляясь низости и гадости поступка.

– Зафоршмачил – как-то по-детски звучит…. Он сказал, что ты станешь опущен и полупетух. А это навсегда. И по-взрослому.

– А почему полу-петух?

– Ну это из языка зоны. Петухом становятся, когда….  – тут Тихон потерял терпение и махнул рукой, –  Да, ладно!  Не будем вдаваться в подробности. Просто спать тебе в кровати никак нельзя. Ну всё, я тебе ничего не говорил! – тревожно озираясь, он торопливо пошагал прочь от меня.

– Костров! – неожиданно окликнул меня уже знакомый голос.

Я повернулся и увидел Ларису, на этот раз уже при дневном свете. На ней было легкое белое платье, а над рыжей головой как-раз в этот момент расступались дождевые облака, в лучах солнца начала прорисовываться радуга. Тут мне подумалось, что если и были античные богини, то именно каким-то таким или подобным этому образом они являлись к простым смертным.

– Ну что застыл? Мы уже знакомы. Давай шуруй в каптёрку к Авдотье Никитичне, поможешь разнести по корпусам белье и полотенца. Затем к физруку Сергею Анатольевичу зайдешь, для меня надо волейбольные мячи накачать. Если хорошо накачаешь, возьму тебя к себе в волейбольный кружок. Я гляжу, ты парень рослый, хоть и мышечной массы поднабрать не мешает, – она скользнула по мне озорным взглядом зеленых глаз, – Скоро заезд и линейка в шестнадцать часов, форма одежды – белый верх, чёрный низ, не опоздай.

Пара часов пролетели за выполнением вожатских поручений. С особой тщательностью я, конечно, накачивал мячи, затем поглядывая на часы, поспешил для переодевания в палату, где меня встретил запах крепкого мужского пота и квадратные спины раскладывающих пожитки старших парней. Моя сумка с вещами и скомканное полотенце лежали у самой старой кровати у входа. Её продавленная пружинная сетка свисала до пола, как живот у беременной суки. Сверху на них был брошен матрас в разводах желтоватых пятен.

– Ребят, там моя кровать! – указал я на своё уютное место в углу.

Сначала, казалось, меня не услышали вообще. Затем одна крепкая сутулая спина начала разворачиваться ко мне и некрасивое, обрамленное кучерявой порослью лицо показало в злобной улыбке желтоватые зубы.

– Твоё место – вот там! – парень приподнял необыкновенно длинную, словно телескопическая антенна руку, и без видимого усилия толкнул меня в сторону моих вещей.  А я, почувствовав себя подхваченным порывом воздушным шариком, послушно перелетел палату и приземлился на зассаном матрасе. Из кармана моих треников неожиданно вылетела пачка «Родопи».

– Это не мои! – малодушно соврал я.

– Гля, салабон, ещё и курилка! – длиннорукий поднял сигареты и по-прежнему недобро ухмыляясь засунул их в карман своих джинсов. – Вечером проведем воспитательную беседу. Придётся научить дрыща спортивной дисциплине и здоровому образу жизни.

***

«Мои дорогие юные Друзья, быстро пролетел учебный год, и вот я уже снова открываю первую смену нашего лагеря, – директриса лагеря по кличке «Сова» взволнованно протерла большие роговые очки, – Эта смена будет несколько необычной, многие из вас уже слышали, что в соседней области случились крупные лесные пожары, пострадало много лагерей. Вот поэтому решением администрации города наш лагерь в числе тех, кто принимает у себя сборную спортивную элиту молодежи из соседнего региона. Это подающие большие надежды спортсмены, которые наверняка станут вам друзьями и помогут мотивировать вас к новым свершениям. Ну а тех, кто расстроился потому, что не встретил на этот раз старых друзей, успокою – часть коллектива нашего лагеря была переведена в соседнюю «Ромашку». В течение смены вы наверняка не раз встретитесь с ними в рамках спортивных, культурных и самодеятельных мероприятий, которые мы будет проводить совместно с нашими соседями. Желаю всем набраться новых сил, отдохнуть и, конечно, же стать дружной командой. Из новшеств этого года: надеюсь, что на этой неделе наконец-то откроется наш бассейн для плавания. Как всегда, строжайше будет караться нарушение лагерного порядка и покидание его территории без разрешения вожатых и администрации. Купание в Монашьем пруду в этом году строго запрещено и карается мгновенным отчислением из лагеря. Пожалуйста, не спрашивайте меня почему…

Затем звучали горны, трещали барабаны, бодро и звонко о чем-то квакали юные пионерские вожди. Я же неотрывно смотрел на нашу пионервожатую, вернее на ее спину – Лариса стояла впереди, чуть сбоку от нашего отряда. Тёмно-серая юбка была, как и положено, немного ниже колен, на стройных загорелых голенях перекатывались двуглавые икроножные мышцы, выглаженная белая блуза подчеркивала прямую осанку с царственной посадкой головы, рыжие кудри были собраны в тугую и толстую косу, открывающийся при повороте головы полупрофиль лица навевал в моей воображении фантазии о какой-то скандинавской королеве, могучей северной деве-воительнице, способной броском копья пронзить вепря. Наверное, чтобы стать ее другом самому нужно быть двухметровым и белокурым атлетом, эдаким бесстрашным героем из мифов…. Ну или в крайнем случае мастером спорта международного класса.

Из мира грёз меня выудила жестокая реальность жизни в нашей палате.

– Звать-то тебя, как? – спросил меня тот же сутулый парень с длинными руками и обезьяньими ухватками.

– Костя.

– А фамилия?

– Костров.

– Какая правильная пионерская фамилия! – он ухватился рукой за подбородок и задвигал бровями на узком лбе, изображая глубокое размышление, – Значит, Кокосом, будешь. Костя. Костров. Ко-Кос. Тут вот рыжая просила составить график уборки палат. Значит, запишем, что с понедельника по среду дежурит Костя, а с четверга по воскресенье – Костров. Все согласны? – он обвел глазами ухмыляющиеся рожи своих земляков, – Ну значит, единогласно.

Засыпая в этот вечер в своей убогой и скрипучей койке, я подумал, что не более суток тому назад, я был одним из счастливейших людей на планете, а сегодняшний день сделал меня, пожалуй, одним из самых несчастных. Вот на какие крайности способна наша жизнь!

Пробудился я от холодной воды, льющейся прямо из ведра на мое лицо. Из-за ведра просматривались мерзкая физиономия моего давешнего мучителя.

– Подъём, салабон. Назначаю тебя моим личным завязывателем шнурков.

Перед моим лицом прямо на белую простыню опустилась нога в выцветшем «адике» с тремя полосками.

– Да, сначала, поцелуй нос кроссовки и скажи: «приветствую тебя, о кроссовка моего сиятельного господина!»

– Да, ладно, Гиббон, хорош уж накатывать на парня, тошно уж слушать, – сказал один спортсменов с борцовской фигурой.

– Ладно, – нехотя согласился тот, – Просто завяжи шнурки, смотри, чтоб было не слишком туго и в тоже время достаточно крепко.

***

Вымыв после завтрака полы в палате и подметя веранду, я стремительно смылся с глаз и навязался помогать нашему физрука проверять герметичность готовящегося к пуску бассейна. За обедом и ужином я также старался быть незаметным, краем уха я слышал, что мои новые соседи по палате разрабатывают планы засылки меня в деревню для покупки у местных самогона. Когда стало вечереть, ноги непроизвольно привели к холму, где пару дней назад мы сидели с Сусликом и Хомяком.  Теперь я лежал на траве в полном одиночестве, смотрел, как на небе зажигаются звезды, и старался выгнать мысли о скором возвращении в ненавистную компанию.

–  И кто это так вздыхает глубоко и горестно?

Я вздрогнул, услышав знакомый Лёнькин голос, и даже чуть не расплакался  от нежданной встречи с настоящими товарищами.

– Вот видишь, старые друзья всегда почуют сердцем, где ты, и что у тебя не все пучком.

– Да, робя, дела у меня взаправду – швах.

– Давай закурим, товарищ, по одной? «Родопи» у тебя осталось? – поинтересовался Суслик.

– Осталось, но спортсмены отобрали сигареты.

–  Ну ладно, тогда без табака сегодня. Рассказывай старым друзьям, с кем ты делишь теперь нашу палату.

Еще раз вздохнув, я начал рассказ про своих мучителей:

– Самый противный из них – боксёр Гиббон. Руки у него непропорционально длинные, он может, не сгибая колен и спины, подтянуть на ноге носок. И еще дурная силища, резкость и обезьянья реакция. В общем по области ему в молодёжке нет равных, и его будут брать в сборную в следующем году. По мне же он просто дегенерат, которому доставляет удовольствие унижать других. Дружан его, Портянников Гена, по кличке Портос, занимается вольной борьбой, вместо груди у него бочка, а когда начинает жрать, то бочка без дня. Рассказывают, что он как-то поехал на соревнование в дворец спорта другого района, команда соперников задерживалась, так Портос сожрал у них двенадцать порций картофельного пюре с мясной подливой. – на этом месте Суслик восхищенно присвистнул. – Да, самое интересное произошло на следующий день, Портос облегчился в туалете принимающей команды и вывел этим самым из строя канализацию слива. Противник был морально и духовно подавлен. Кроме них у нас еще три хоккеиста живут. Два Игоря и Егор. Их путают все – они как-то синхронно и одинаково двигаются, и у всех гаденькие щербатые улыбки от того, что зубы уже покрошило шайбой. Хоть и не единоборцы, но за счёт командного духа могут навалять кому угодно. В другом угле поселился борец греко-римского стиля Сулейман Абдулхамид. Это ленивые сто семь килограммов. Рассказывают, что он родом из какого-то узбекского аула, где не принято регистрировать рождения, вот и отец при переезде в Россию сделал его моложе – Сулейману по паспорту шестнадцать, а в самом деле, наверное, уже все девятнадцать исполнилось. Его все обходят стороной, даже Гиббон. По-русски он понимает плохо, и вспыльчив, как порох. Если его не трогать – он тоже никого не трогает, просто все время что-то жрет и спит, как медведь. Ну и Тихон, тот рядом со мной на соседней кровати лежит, раньше был у них в иерархии самым последним, ну пока не появился я. Тихон – теннисист, я пока даже не понял, настольный и большой теннис. Но в любом случае парень он неплохой, это он мне всю подноготную про них рассказал, хотя думаю, он в тайне рад, что теперь появился я, и ему уже ничего не прилетает.

– Да уж, – хомяк задумчиво почесал затылок, – Не жить тебе в этом коллективе. Не дадут.

– Спасибо, Лёня. А то я как будто сам ещё не понял.

– Так я и выход хочу предложить, просто идешь к Ларисе и просишь тебя, как и большинство других авиамоторных из коллектива нашего технаря, перевести в Ромашку. Делов то!

– Лёня, ты видел Ларису? Ты знаешь до какого места ей мои проблемы? Ей главное, чтоб отряд оставался укомплектован, чтоб на видном месте никому голову не отрывали, и внешне все тихо и спокойно было. Что за дверью палаты твориться – ей по барабану.

– Ты не совсем понял нашего друга. – вкрадчивым тоном вмешался суслик, – Леня имел в виду по-про-сить. Лариса в первую очередь девушка, а во вторую или двадцать вторую – пионервожатая. Каждой девушке нравится, когда ей говорят, что она кому-то нравится. Это как женский наркотик такой, они даже чувствуют это. Даже такая симпатичная и самоуверенная как Лариса, всегда хочет нравиться как можно большему количеству особей мужского пола. Вот ты и пойдешь к ней, сделаешь ей комплимент, затем подаришь собранный букет из полевых цветов. Смотри, с клумбы не нарви! И вот увидишь, она сделает для тебя практически все, что хочешь. Даже больше того сделает!

Я смотрел на маленького и щуплого суслика и удивлялся его тонкому знанию женской психологии.

– Не, к сожалению, не практические познания, – он словно прочитал мои мысли, – У отца полно изданий по психологии. В том числе запрещенные переводы американских авторов. Любил раньше почитать на досуге.

– Ладно, – согласился я, – План действительно не дурён. Если все срастётся, ждите меня скоро в Ромашке, – Я обернулся чтоб помахать друзьям, но они исчезли также неожиданно, как и появились.

На следующее утро меня снова ждал холодный душ из ведра прямо в постели. А после гиббоновского адидаса, пришлось шнуровать кеды у Портоса….

***

Чтоб разнообразить букет из одуванчиков я дважды слазил в перелесок за забором лагеря и раздобыл несколько голубых колокольчиков и странный цветок с махровыми сиреневыми лепестками, который мама раньше называла «кукушкин глаз».

Удовлетворившись качеством и разнообразием букета, я принялся выслеживать Ларису, которая как на зло никак не хотела оставаться в одиночества. Какое-то время она тренировала девчонок из другого отряда, затем даже поправила технику волейбольной подачи у физрука Сергея Анатольевича. Я с некоторым презрением наблюдал, как этот уже взрослый и женатый мужик заискивал и чуть ли по-собачьи не вилял хвостом перед ней. Наконец-то, взглянув на часы, она заспешила в вожатскую, я бросился к ней на перерез.

– Лариса!

– Ну что тебе, Костров?

– У меня к Вам одно важное дело!

– Ну если важное, то излагай, – она остановилась и внимательно смерила меня взглядом, словно вспоминая, к которой категории населения она меня отнесла прежде.

Все заученные фразы и неловкие комплементы, которые я заготавливал заранее враз испарились с моего языка.

– Переведите меня в «Ромашку», там все наши, а здесь я больше не могу! – напрямую рубанул я.

– Вот так я и думала! – она всплеснула руками, – Ну попал к взрослым и, может быть, не совсем отёсанным парням, и при первой трудности – в кусты? Может быть, это и есть лучшая школа жизни, попытаться найти своё место в новом и не всегда приятном коллективе?

– Мне действительно невмоготу, я даже уже думал сбежать, пройти тридцать километров до города пешком или поймать попутку. Если бы…

– Если бы что? Что ты там прячешь за спиной?

– ЕСЛИ БЫ НЕ ТЫ! – Эти слова вырвались у мне непроизвольно. Голос дрогнул, а предательски трясущаяся рука протянула ей чуть поникший букет.

Я заметил, что Лариса тоже слегка опешила и посмотрела на меня уже другим, совсем мягким, как мне показалась, даже нежным взглядом. Затем она положила мне руку на плечо, притянула ближе к себе и заглянула зелёными глазами прямо в мою душу.

– А ты не думал, Костя, – сказала она чуть ли не шепотом, – что ты мне тоже нужен? Это никак не могло прийти в твою глупую пацанью голову, что в этом дурацком отряде мне хочется иметь хоть одного такого, кому и я нужна.

– Нет, – честно признался я, – я думал, что такой, как ты, уж точно не до… Не до таких, как я….

– Ну и дурак! – она чуть толкнула меня кулаком и снова смерила взглядом. Словно говоря мысли вслух, произнесла:  Еще совсем пацан ростом с мужчину.

Мне стало немного обидно за оценку своих мужских качеств.

– Сколько в тебе?

– Четырнадцать. В ноябре пятнадцать будет.

– Я про рост.

– Сто восемьдесят…

– Ну замечательно, что пока не выше меня. Я – сто восемьдесят два, – cказала она, вновь вернувшись к бодрому вожатскому тону, – В твои годы тоже была костлявой, как вобла, и мне казалось, что весь мир настроен против меня. Ступай к твоим новым товарищам, а завтра жду тебя на тренировку. Не депрессуй и не делай глупостей, прорвёмся! – схватив за плечи, она развернула меня и слегка подтолкнула в направлении нашего корпуса. Через несколько секунд окликнула, – Костя! Спасибо за букет! Самый красивый в этом году!

Она нежно прижала его к груди поникший кукушкин глаз.

Четырнадцатилетний юноша по имени Константин прибывает на первую смену в знакомый пионерский лагерь. В компании старых друзей он собирается провести несколько беззаботных недель. Но в этот раз события развиваются совсем неожиданным и не самым приятным образом. Новые знакомства ставят Костю перед очень серьезными испытаниями и заставляют пережить нешуточные эмоции. И только когда вихрь происшествий ослабевает, Косте становится понятно, что он оказался в центре какой-то весьма мистической истории, связанной с трагическими событиями и потусторонними явлениями. В ночь летнего солнцестояния, когда по легенде расцветает папоротник, а в пионерском лагере зажигается прощальный пионерский костёр, Костя решает отдаться воле своих чувств. Он отправляется в одинокую и опасную прогулку по самой короткой летней ночи. Ему суждено испытать ужас, печаль и очень странные, не поддающиеся описанию чувства, которые могут овладеть взрослеющим юношей на самом исходе его безоблачного детства.

ЧАСТЬ I

Лагерные привидения

Отцовская жигули-копейка прощально мигнула круглыми наивными фарами и скрылась за лесистым горизонтом. Я с трудом приоткрыл тугие и скрипучие ворота пионерлагеря «Берёзка», пропихнул во внутрь пухлую спортивную сумку и хотел было поздороваться с дежурными. Однако их пост у ворот пустовал. Вспоминая забытые за год запахи юного лета, я бодро зашагал вглубь лагеря по заросшей июньской травой тропинке.  Остановившись у знакомого продолговатого строения барачного типа, которое служило пристанищем отряду номер три, я отхлебнул из питьевого фонтанчика.  Тут я впервые осознанно удивился странному безлюдью вместе с несуразной для этого места тишиной. Пустыми распахнутыми глазницами смотрели на меня окна наших палат, деревянная веранда была чисто подметена, молчал громкоговоритель на столбе, в жестянке фонтанчика тихо плескались вода, а в елях за корпусом трещали сойки. В этот момент я расслышал мелодичный перезвон ключей, и обернувшись, я с облегчением признал Никитичну, пожилую женщину, бессменно служившую при лагере кем-то вроде прачки и заведующей по хозяйству.

– Здравствуйте, Авдотья Никитична, а где все?

– Ты то откуда тут свалился? – ворчливо ответила она вопросом на вопрос.

– Так заезд же сегодня, меня родители привезли.

– Ах вот оно что. На завтра заезд перенесли, а то может и послезавтра. В авиатехникуме автобус поломался. Они, видишь ли, там самолёты со спутниками проектируют, а автобус починить не могут… Совсем страна под откос пошла. Сталина на них нету.

–Так что же мне теперь делать?

– А что делать? Ты, я смотрю, не впервой у нас. Белье и полотенца возьмешь у меня в каптёрке, затем сгоняй в столовку, там после ужина что-то еще осталось, покормят и тебя. Из вожаток ваших кое-кто тоже прибыл, доложишься им и спать пораньше ложись – до общего заезда электричество и освещения в корпуса не подаётся.

В палате на девять коек я быстренько выбрал центральное место у окна. От ужина решил отказаться, в сумке был значительной запас съестного и сладостей, которые мама заботливо уложила для меня и моих друзей по палате. Затем я решил прогуляться по лагерю. В вожатской никого не было. Я заглянул в другие пустовавшие помещения, проверил не наполнен ли водой вечно недостроенный бассейн. Повсеместное безлюдье и тишина стали немного действовать мне на нервы. Чтобы как-то развеяться я запустил камешком в лагерный громкоговоритель на столбе, от попадания он неожиданно громко и обидчиво зазвенел. Тут же я раскаялся в содеянном – мне почудилось, что этим звоном я привлёк к себе чьё-то внимание. Ощущая спиной тяжесть невидимого взгляда, поспешил вернуться в палату.

А когда за окном стало вечереть, в голову полезли дурные мысли и фантазии на тему страшных лагерных историй. Я решил на всякий случай поменять кровать у окна на более уютное и надежное в углу. «Ничего, – успокаивал я сам себя, – одну ночь как-нибудь перекантуюсь в одиночестве, а завтра начнется нормальная жизнь пионерского лагеря». Как только я это подумал, по веранде мелким горохом просыпались чьи-то скорые шаги, дверь распахнулась, и во внутрь ввалились Лёнька и Родик. Так уж случилось, что эта парочка, до боли напоминающая неразлучных хомяка и суслика из советских мультиков, уже три года напролёт была моими самыми закадычными «пионер-лагерными» товарищами. После каждого летнего сезона жизнь раскидывала нас по разным школам и уголкам большого города, чтобы летом снова собрать вместе. Порою даже трудно было себе представить, существовали ли эти мои друзья долгие месяца вне этого лагерного антуража. И, пожалуй, еще труднее мне представлялась жизнь в лагере без них.

– А ты за год вымахал! – отметил круглолицый хомяк Лёнька, а суслик Родик лишь молча похлопал меня по плечу. Мое настроение, как реактивный истребитель, резко взмыло вверх.

– А вы вообще не поменялись, робя, будто вчера с вами попрощался! – сказал я, стараясь скрыть широченную и глуповатую от безграничной радости улыбку.

– А мы здесь теперь вообще, как лагерные привидения, по все три смены будем торчать! А так бы еще хотелось с родителями на море съездить, а не кормить комаров в средней полосе! – пожаловался Лёнька, – Ну да ладно не будем терять время – пока нет заезда и полностью не стемнело, нужно отобрать из всех зассаных матрасов палаты три наиболее не зассаных!

– Или три наименее зассаных! – поправил Родька.

На террасе вновь раздались шаги.

– Шубись, рыжая идёт! – снова скомандовал хомяк.

Дверь распахнулась и в проеме показалась высокая женская фигура. Луч фонарика, скользнув по углам палаты, быстро отыскал меня.

– Ты, Костров, правильно? Костя?  — спросил молодой женский голос.

– Ага, это – я.

– А я ваша пионервожатая, можешь звать меня Лариса, – представился мне луч света, – Ах да, прости, меня не видно. Она коротко посветила фонарем на себя. С трудом оторвав взгляд от девичьей груди под белой обтягивающей футболкой, я с восхищением заметил, как свет распался на рой золотых светлячков, разлетевшихся по кучерявой и рыжей шевелюре вожатой.

– Ну достаточно пока, – она вновь наставила на меня слепящий луч фонаря, – Официальное знакомство будет после общего заезда. А пока прошу усвоить одно мое просто правило: ты не доставляешь проблем мне, я даю жить тебе нормальной пионерской жизнью! Усвоил?

– Усвоил! – подтвердил я.

– Ну тогда спокойной ночи! – она выключила фонарик, и почему-то рассеянно похлопав себя по карманам джинсов, удалилась из палаты.

Из-под соседней кровати прыснул смех.

– Рыжей Лариске точно сегодня не до нас! – радостно сообщил Лёнька, вылезая из-под кровати, – Мы с Сусликом не хотели светиться раньше времени, а когда мимо вожатской пробегали, пригнувшись, и не слышно, как тени, то видели, что у них там шалман, что-то пьют там, явно не лимонад, физрук у них там тоже. Я вот с подоконника слямзил! – он победно вытащил из кармана олимпийки сигаретную пачку, – Харэ тарится за тумбочкой, Родька!

– Это «Родопи» настоящие болгарские, в твёрдой пачке! – похвастался вылезавший из своего укрытия Суслик.

– Ну курнём в честь нашей встречи?

– Ты, гонишь, Лёнь?!  За ночь палата не проветрится. К тому же Лариса вовсе не дура, сразу поймёт, кто сигаретам ноги приделал.

– А я разве сказал, что в палате? Весь лагерь сегодня в нашем распоряжении. Пойдем на наш холм!

– Это дело!

***

Мы лежали на вершине нашего холма под раскидистой липой и безмолвно смотрели на необычайно яркое звездное небо. Время от времени небо расчерчивали падающие звёзды или метеориты, искрясь, потрескивала сигарета. Я думал о своих друзьях, почему-то распространено такое мнение, что друг – это тот, с кем можно обо всём поговорить. Мне же теперь казалось, что настоящие друзья – это те, с кем можно обо всём помолчать. Просто встретиться после годовой разлуки, смотреть на небо, молчать и не чувствовать себя от этого сколько ни будь неловко….

Лёнька первым прервал долгую паузу, произнеся задумчивым голосом, словно пустившийся в глубокие размышления профессор:

– У рыжих девушек волосы внизу едва ли тоже остаются рыжими. Думается, что вся пигментация уходит наверх, оставляя в прочих местах бесцветный или в лучшем случае слегка русоватый оттенок.

– Пигмен… Что? – переспросил я, несколько ошарашенный выбором темы беседы.

– Пигментация. Ну типа такая природная краска в нашем организме.

– Пожалуй, возражу, Вам коллега, – перебил его Родик, – Природа не терпит непоследовательности. И если естественный волосяной покров на голове рыжий, то и внизу, будьте уверены, он не менее, если не более рыж!

Оба приподнялись на локтях и внимательно посмотрели на меня, словно ожидая моего третейского суждения в этом вопросе. Опасаясь показать себя полным профаном в этой части женской анатомии, я набрал полные щеки сигаретного дыма и выпустив дымную завесу, попытался скрыть за ней свое смущение.

– Эээ… В общем-то, уважаемые коллеги, практика всегда давала самые четкие ответы на неразрешенные вопросы теории. И вот у нас с вами целых четыре недели нашей смены, чтобы пролить свет на мучающий нас вопрос.

Оба моих друга довольно прыснули в кулаки, оценив мой удачный финт в уходе от трудного вопроса. С прошлой смены, дурачась перед друг другом, мы стали в шутку общаться на высокопарном академическом языке, обсуждая порою весьма малозначительные пустяки – от состава столовских котлет, до таких основ мироздания, как теория возникновения черных дыр и жизни после физической смерти. Родик и впрямь был профессорским сыночком, а Лёнка третьим и младшим ребенком в семье, воспитываемой матерью-одиночкой, уборщицей авиастроительного техникума.

Покурив и поболтав в волю, мы на чуть ватных от никотина ногах прошлись по ночному лагерю и влезли через окошко в свою палату.

– У вас за последний год, наверное, полно всякого по жизни случилось, ребят? – спросил я, закутавшись в одеяло.

И так и не дождавшись ответа, заснул счастливым и беззаботным сном.