В общем-то работа у меня была непыльная: время от времени нужно было заряжать аккумуляторы, питающие станцию (квантовый магнитометр ММП-303 для интересующихся), менять бумажные ленточки в цифропечатающем устройстве, присобаченном к магнитометру и ставить на них отметки времени (реперы), нажимая на специально предназначенную для этого кнопку. Ни о какой цифровой записи речи в те времена ещё не шло – до появления первых цифровых магнитометров оставалось ещё лет 8. Каждые 10 секунд магнитометр брал отсчёт и пропечатывал его на ленточке, а вот время на ней мне приходилось расписывать уже вручную, используя те самые реперы… Я ведь уже говорил, что работа у меня была очень нудная?

Но самым пакостным было то, что отлучиться со станции надолго я не мог, поскольку в случае её поломки работа всех магниторазведочных бригад ушла бы в брак. Спасибо мне за это точно не сказали бы. Так что бо́льшую часть времени мне приходилось проводить неподалёку от вариационки, слушая как каждые 10 секунд автомат пропечатывает новую цифру и с характерным звуком проматывает ленту на барабане (очень знакомый звук для всех, кто застал старые кассовые аппараты).

Всё моё хозяйство состояло из двух фанерно-щитовых балков с общим тамбуром-верандой, летней кухни, маленького склада с парой бочек бензина и огромной поленницей пропитанных влагой берёзовых брёвен, гореть которые совсем не желали. Балки, судя по их виду, довольно долго простояли без людей, хотя бы потому что внутри они были украшены висящими под потолком ласточкиными гнёздами и парой осиных ульев, на моё счастье покинутых обитателями. В одном из балков жил я со своей станцией, а второй стоял пустым, если не считать трёх кроватей и печки. В моём жилище обстановка была чуть менее спартанская: помимо печки и двух кроватей у меня был стол, который занимали магнитовариационная станция и радиостанция «Ангара» - один из обязательных элементов геологической жизни.

Так что самых первых дней своего вынужденного одиночества я занялся приведением своего жилья в приличный вид, благо материала в виде досок, валяющихся на складе и на веранде хватало с избытком. Первым делом я собрал обеденный стол, поскольку есть в летней столовой на улице не хотел из-за обилия мошки и комаров. Затем соорудил стеллаж для хранения продуктов, полки для всяческой мелочёвки, вешалки для одежды, так что через неделю старый балок превратился в уютное жилище посреди тайги. И всё было бы хорошо, если бы не один минус.

Сложности робинзонады

Если днём всегда можно было найти себе занятие: наколоть дров, собрать очередную полку или вырезать из капа очередную вазочку для сахара или солонку, то что мне было делать по вечерам? Я не взял с собой книг, надеясь на скорое возвращение, не потащил с собой радиоприёмник. Даже удочки со спиннингом у меня не было, и это было вдвойне обидно, поскольку балок стоял в ста метрах от здоровенного озера.

В балке я нашёл три книжки, оставленные в нём теми, кто здесь когда-то ночевал, но что это были за книги! «Рыбы России» Сабанеева, «Спутник туриста» 1973 года и «Новый завет» - более чем странный и необычный набор. Но на полном безкнижье я в первую же неделю прочитал их вдоль и поперёк, а концу сезона уже прекрасно разбирался в повадках карасей, мог отличить евангелие от Матфея от евангелия от Марка и даже рассчитать калорийность продуктов, необходимых для группы туристов в зимнем походе.

А ещё я очень страдал от тишины. Человек – существо общественное, даже если кто-то и считает себя крутым интровертом. Ему общение нужно, и лучше всего это начинаешь понимать, когда этого самого общения лишаешься. В то время я прекрасно понял Робинзона, научившего разговаривать своего попугая (хотя я бы его научил каким-нибудь более весёлым фразам, чем: «Бедный, бедный Робин Крузо! Кто ты? Где ты был?»).

Из всех связей с миром у меня имелась древняя рация «Ангара» с очень странным позывным «Струя 13». Каждый раз, выходя на сеанс связи я слушал красивые и гордые позывные «Сталь 77», «Сталь 78», «Сталь 36» и тут вдруг я, весь такой красивый со своей «Струёй 13»… Представляю, как веселились радисты, заслышав мои позывные: «Сталь 77! Сталь 77! Я Струя 13!» Единственный плюс моей рации был в том, что у неё была плавная подстройка частоты. Так что вечерами я начал пробовать поймать на ней хоть какую-нибудь радиопрограмму. Какое же было счастье, когда из динамика неожиданно донеслось: «Рамамба хару-мамбуру»! С этой самой поры по вечерам у меня стала развлекать радиостанция «Маяк».

Кошка по имени Кошка

Конечно же не всё время я сидел около станции. Всё же как я мог себе позволить целый час походить по окрестностям лагеря в поисках грибов, ягод или берёзового капа для очередной вазочки. И вот однажды я неожиданно встретил сидящую на дереве… кошку! Самую настоящую, пушистую, дымчатую и с белой грудкой. Она сидела на ветке и разглядывала меня своими зелёными глазами. Что она делала в лесу и откуда вообще взялась – осталось для меня глубокой загадкой. Добралась сюда из Тучкино за 30 километров? Привезли буровики, стоящие лагерем километрах в 5 от меня или какие-то местные охотники решили съездить на охоту с кошкой? Буровиков и охотников я откинул: с первыми я раз в 2 -3 недели общался, они и сами, увидев кошку, обалдели. Ну а охотникам кошка в лесу вроде бы без надобности. В общем, ясности не было, а кошка была.

Я позвал её. Не пошла, но и не убежала. Тогда я подошёл поближе и протянул к ней руку. Кошка обнюхала её и неожиданно запрыгнула ко мне на шею. Так мы с ней и гуляли: я ногами, а она – уютно устроившись на у меня на загривке. Но это было уже потом, а пока что она, важно восседая на мне, въехала в мой балок. Там она спрыгнула на пол, обнюхала все углы и видимо осталась вполне довольной своим новым жилищем. А кусок тушёнки совсем примирил её и со мной и с балком.

У меня, как у настоящего Робинзона, появилась своя Пятница.

Называл я её то Кошкой, то Машкой – кошке это было совершенно безразлично, лишь бы я время от времени не забывал ей давать тушёнку и кукурузную кашу, в которую она безоговорочно влюбилась с первой же ложки. Бо́льшую часть времени она проводила где-то лесу, но каждый вечер возвращаясь домой, чтобы поспать на моих коленях под песни, льющиеся из динамика «Ангары».

Как-то очень быстро из лагеря исчезли мыши, да и птицы теперь старались облетать его подальше: кошка моя оказалась знатной охотницей. Но больше всего её привлекала рыба. Нет, рыбачить она не научилась, зато хорошо научилась выпрашивать у меня пойманную рыбу. На протоке, соединяющей два озера, я поставил найденную под балком вёршу: широкую плетёную корзину с узким выходом – рыба заходила в неё, но выйти уже не могла. Так что теперь каждое утро Машка-Кошка будила меня призывным мявом, предлагая срочно пойти и проверить нашу рыболовную снасть.

Как самая настоящая охотница, Машка не ограничивалась только лагерем, а уходила в дальние походы: иной раз её встречали в лагере у буровиков, а иногда она могла пропасть на два-три дня, чтобы потом появиться как ни в чём не бывало и потребовать свою порцию кукурузной каши. Однажды она пропала дня на четыре, после того как спёрла у заглянувших в балок рыбаков налима. Видимо дожидалась, когда уляжется буря, хоть рыбаки особо и не ругались, а даже наоборот очень даже заинтересовались, как такая мелочь может сожрать рыбину в два раза больше себя. Оказалось, что вполне себе может.

Братцы-геохимики

В конце августа в моём таёжном тупичке появились новые жильцы – бригада геохимиков в составе двух человек и одной собаки. Главным в бригаде был геохимик по фамилии Балаганский, а фамилия его рабочего – Веселков. Долго я допытывался у Балаганского, нарочно ли он себе выбрал рабочего с такой фамилией? Геохимик хитро улыбался в бороду да всё поглаживал свою совершенно не полевую собаку – фокстерьера Юхана.

На две недели мой лагерь превратился в маленький филиал цирка-шапито. Отказавшись спать в балке, геохимики поставили свою палатку прямо напротив балка и теперь каждое утро я мог наслаждаться конским ржанием, доносящимся оттуда. Они обливались водой, мазались зубной пастой или устраивали бои пустыми пластиковыми флягами, в которые должны были собирать гидропробы (вода, текущая из подземных источников, несёт в себе очень много интересной информации о химических элементах пород, которые она растворяет на своём пути). А если добавить сюда постоянно лающего Юхана, то можете себе представить, какой в моём лагере стоял бедлам после полутора месяцев тишины.

А тут ещё и кошечка моя внесла свою лепту в общий праздник жизни. Как оказалось, у Юхана напрочь сносило башню, как только он замечал Машку. С громким лаем он начинал носиться за ней по лагерю, пытаясь поймать. Кошка, поняв это, стала развлекаться истинно кошачьим способом: она выбирала место, где Юхан мог её увидеть, но не мог достать, после чего усиживалась там и наблюдала. А бедный фокс, теряя голос, часами лаял на неё снизу, пока не выходил хозяин и не утаскивал его в палатку, ругаясь на весь свет.

А по вечерам, после работы геохимики приходили ко мне в балок на ужин. Я практически сразу же предложил им услуги повара, пока они в маршруте: и ребятам приятно, да и мне есть чем заняться. Так что на какое-то время закончились мои одинокие вечерние посиделки. К сожалению, через две недели геохимики, закончив работу на моём участке, отправились дальше, и я снова остался один со своей кошкой по имени Кошка.

Немного о сложности работы переводчика

Где-то в то же самое время, когда у меня гостили геохимики, в поле прилетела большая комиссия от «де Бирс» во главе с вице-президентом «Севералмаза» Владимиром Грибом (тут я хочу заранее извиниться, если что-то напутаю в должностях, я всё же в таких высоких кругах не обретался).

Как и любая уважающая себя иностранная компания, «Де Бирс» для своей комиссии выделила переводчицу. Из вертолёта, приземлившегося на вертолётной площадке возле буровой, она выскочила во всей своей красе: в мини-юбке, коротенькой кофточке и на острых каблуках.

– Оба-на! – радостно зажужжали местные комары. – Вот это подарочек!

И ринулись на свежую добычу. Переводчица мужественно вытерпела их нападение целых пять, а по словам некоторых очевидцев даже десять минут, после чего закрылась в салоне вертолёта и больше из него не выходила. Так что Грибу пришлось водить деБирсовцев по буровой уже самому. Заглянули они и ко мне в балок, не поленившись проехать на вездеходе 5 километров до моего магнитовариационного пункта.

У меня в балке их больше всего поразили мои сахарницы, солонки и прочие вазочки, вырезанные из капа. К тому времени их у меня накопилось с десяток, если не считать пепельницы с крышкой, вырезанной из трутовика. С криками: «Экзоти́к!», они бегали по балку, хватая дрожащими руками мои вазочки и роняя на пол капли слюны. Пришлось подарить людям пару вазочек. Ну что мне, жалко что-ли?!

Уходя, деБирцовцы оставили подарок и мне: банку какао «Колакао» и двухлитровую бутыль «Айрон брю», видимо приняв меня за папуаса, не успевшего приобщиться к европейским ценностям. А может они подобные подарки вообще всем раздавали.

А пепельницу, между прочим, кто-то стырил. Вместе с окурками.  

P.S. Что-то я расписался. Думал двумя частями обойдусь - ошибся. Читайте, критикуйте, не забывайте писать комментарии!

– На ловца и зверь бежит! Привет, ты же профессора Родионова знаешь?

– Знаю конечно, - удивившись, ответил я. С профессором мне довелось поработать на его экспериментальной электроразведочной станции зимой 1992 года и это был один из самых лучших моих полевых сезонов. (кому интересно, можете почитать про этот сезон: Зимний сезон на Малошуйке, 1992 год, часть 5)

– Вот и прекрасно, а то он ни с кем, кроме тебя работать не хочет! – обрадовался Александр Николаевич. – Так что собирайся, поедешь к нам.

– А как же сейсмопартия? – резонно заметил я.

– Да ерунда, договоримся! У них всё равно работы нет, а я тебя на весь сезон к себе заберу. Сейчас на недельку туда-обратно слетаешь, можешь с собой ничего не брать! Потом вывезем с поля – соберёшься спокойно, а пока время поджимает. Профессор уже на Верхотине, так что выезжать будем сегодня в ночь.

С сейсмиками действительно оказалось всё очень просто: Николай Иванович, начальник сейсмопартии, только махнул рукой. Мол, вали-ка ты, дорогой товарищ, к зимнебережцам, всё равно работы для тебя нет. Так что я ещё раз забежал в Зимнебережнюю партию, после чего отправился домой собираться. Пусть и ненадолго выезжал, но без рабочей одежды, смены белья и КЛМН (кружка, ложка, миска, нож) в поле делать нечего. Больше ничем особым решил себя не обременять - все равно через пару недель обратно.

В 1994 году Архангельской области начали очень активно искать алмазы. Если точнее, то нашли-то их там ещё в самом начале 80-х и даже разрабатывали одно месторождение, но в 1994 году к архангелогородским геологам пришло второе дыхание в виде южноафриканской компании «Де Бирс», давшей деньги на поиски нового месторождения алмазов. И что самое интересное, искать алмазы начали в тех самых местах, где в 1988 году работал электроразведочный отряд Ненецкой геофизической партии, в котором я в то время проходил практику по геофизике. И да, месторождение находится практически на месте нашего лагеря :-)

В Тучкино и далее почти без остановок

В эту же ночь вахтовый ГАЗ-66 повёз меня в вахтовый посёлок Тучкино, где меня встретил старший геофизик Зимнебережней партии Костя Малинкин.

– Выезжаем в ночь, так что пока отсыпайся, - предупредил он меня.

Не знаю почему, но архангельские геологи очень любили ездить по ночам. Хорошо хоть летние ночи полярные и практически ни чем не отличались от дня. Разве что отсутствие мошки́ и комаров как бы намекало, что все нормальные насекомые спят и только геологи опять куда-то прутся. Ехать нам предстояло километров 30 по дороге, которую и дорогой-то назвать было сложно: так, направление по лесу и болотам.

Водитель Боря Федосеев, улыбаясь во все свои 32 железных зуба, вкатился в кабину вездехода и радостно прокричал нам с Костей, устроившимся на кабине вездехода:

– С ветерком домчу! Держитесь крепче!

… Ветерок закончился километров через пять, когда на вездеходе лопнул торсионный вал. Мы стояли возле вездехода и с грустью смотрели на отпавший каток, намекавший на то, что наш железный конь в ближайшее время никуда не поедет. Ни с ветерком, ни без него. И что самое обидное, непонятно что делать: то ли назад возвращаться, то ли вперёд идти, то ли сидеть у вездехода, надеясь на то, что кто-нибудь проедет мимо. Ага, в лесу, совершенно неожиданно.

– Ждать смысла нет, – сказал Костя на правах главного – Тут техника раз в полгода ездит. Боря, возвращайся назад за торсионом, а я пойду в лагерь. До него километров 10 будет, а вперёд идти всё равно лучше, чем назад. Дима, ты как?

– С тобой пойду, - не задумываясь ответил я. Возвращаться мне тоже не хотелось, да и сидеть у вездехода несколько часов тоже не очень-то.

Насчёт десяти километров Костя поскромничал, причём весьма сильно. Если смотреть по Яндекс карте, то от Тучкино до лагеря практически 30 км, так что пройти нам предстояло никак не меньше 20 километров. Хорошо что у нас в то время не было такой карты.

Первую половину пути мы прошли довольно бодрым маршем, тем более что дорога шла по сосновым борам, растущим на сухой песчаной почве. Комары и мошка́ (именно так её называют в Архангельской области, с ударением на последнем слове) ещё не успели проснуться, а в лесу было прохладно и тихо. Часов в шесть утра мы попили чаю на берегу какого-то мелкого, но очень живописного озера и немножко передохнули перед новым рывком. Но чем ближе мы подходили к Верхотине, тем больше начало попадаться на нашем пути болот, а потом сухие места и вовсе пропали, а дорога превратилась в кошмарное месиво из воды и торфа. Идти по ней стало практически невозможно, так что приходилось тащиться рядом с дорогой, всё время застревая в зарослях карликовой берёзки и вереска, в изобилии растущих на болотах. Вышло солнце и сразу же стало жарко и душно от испарений, поднимающихся от луж. И что самое плохое – проснулся гнус. И если с комарами ещё можно было как-то справиться, то с мошкой… Её не отпугивает репеллент, не смущают накомарники. Она лезет в глаза, в уши, забивается в волосы и умудряется пролезть в любую, даже самую мелкую щель в одежде. И грызёт, грызёт, грызёт! Через полчаса этого нашествия всё тело начало гореть огнём, да так, что мы с Костей готовы были орать благим матом. Да и не благим тоже. Хорошо что нас всё-таки догнал Боря на своём вездеходе, так что последние 500 метров до лагеря мы действительно промчались с ветерком.

Уже в лагере, переодеваясь в чистую одежду я обнаружил, что всё моё тело оказалось сплошь покрыто сплошным ковром из красных крапинок, оставшихся от бесчисленных укусов мошки. Так что теперь я стал походить то ли на раскрашенного индейца, то ли на больного оспой.

Новая встреча со старым знакомым

На Верхотине я встретился с профессором Родионовым – огромным и живописным богатырем, чем-то напоминающим Илью Муромца с картины Васнецова «Три богатыря». Громыхая своим оперным басом, Александр Николаевич радостно приветствовал меня.

– А я уж заждался! – шумел он на всю тайгу, тряся мою руку так, что я начал переживать, что уеду санрейсом не успев проработать и дня. – Ну что, вспомнишь, как на «Росе» работать?

Ну ещё бы не вспомнить два месяца экспериментальных работ на собранной профессором электроразведочной станции! В этот раз он снова привёз из Ленинграда в Архангельск свою «Росу», но уже основательно доработанную. Сейчас она щеголяла новым корпусом, цифровым табло и даже имела блок памяти. Просто представьте, что все замеры на ней записывались сразу же в память станции – неимовернейшая крутизна по тем временам! Причём не на магнитную ленту, а на какой-то не очень большой картридж. Никаких журналов, никаких вычислений на профиле (это я загнул, конечно, журнал наблюдений всё равно пришлось вести параллельно с цифровой записью – долго ещё в геофизике цифра дублировалась бумагой), а вечером вся информация со станции перекачивалась на маленький переносной компьютер, название которого я как-то не запомнил. В компьютере даже была какая-то программа для обработки полученных измерений, так что вечерами мы с Костей могли полюбоваться на готовый разрез сопротивлений, который рисовал компьютер.

Разрез сопротивлений показывает как под землёй располагаются породы с разными сопротивлениями. Довольно простой но наглядный способ показать геологам, что же у них под ногами творится. И при этом копать ничего не нужно. А уж если в поле имеется возможность машинной обработки, то это вообще очень здорово, да и геологам нравится. Это я уже на собственном опыте убедился, когда сам компьютер в поле поволок. Ну и удобно опять же, когда вечером есть чем заняться: развлечений-то в поле особых нет, да и телевизор с интернетом отсутствует. Одни ёлки вокруг, а тут и дело полезное сделаешь, и время свободное займешь, да и геологам свою работу планировать легче будет.

Экспериментальные работы на то и экспериментальные, чтобы проводиться с толком, с чувством, с расстановкой. Т.е. медленно и печально. Рабочие растягивали провода, а мы с Александром Николаевичем сидели в центре установки: я брал замеры на станции, а профессор наблюдал за мной, давал советы, а чаще просто болтал на самые разные темы.

Совершенно неожиданным итогом наших работ стала находка в лесу склада ящиков с керном, забытых в далёкие 70-е годы какими-то неизвестными буровиками. На радость геологам ящики оказались аккуратно укрытыми брезентом да ещё и с сохранившимися этикетками.

Керн – столбик породы, вынутый из скважины, пробуренной специальным полым буром. Очень хорошая и нужная штука, особенно когда точно известно с какой глубины взят образец.

Проработав неделю, профессор со своей компанией засобирался домой: рабочего материала он набрал много, так что был счастлив и горел желанием поскорее вернуться в Ленинград. Засобирался домой и я, но неожиданно был остановлен Костей.

– Дима, тут такое дело, – начал он. – У нас техник, который на магнитовариационной станции сидел, просится на отгулы выехать. Посидишь вместо него недельку?

– Можно и посидеть, - подумав ответил я.

– Вот и славно! – обрадовался Костя. – А через недельку мы тебя обязательно заберём!

На следующий день вездеход с профессором, геофизиками и рабочими уехал в Тучкино. А ещё через пару дней техник, который должен был вернуться и заменить меня, уволился. Найти в разгар полевого сезона нового техника – задача практически невозможная. Все заняты, у всех работы выше крыши…

И я остался один.

P.S. Думал, что ограничусь одним постом, да не получилось. Придётся, видимо, разбивать историю на две части. Пишите, спрашивайте, критикуйте - ваши комментарии помогают мне писать лучше!

В конце февраля начальство собралось вывезти народ на долгожданные отгулы в Архангельск и поэтому жёстко стал вопрос: кому оставаться в поле на дежурстве? Без этого никак нельзя, поскольку и взрывсклад охранять нужно, да и за сейсмостанцией обязательно следить, чтобы не заморозить её нежные электронные внутренности. С лагерем всё решилось очень просто: в нём согласился подежурить один из рабочих. Взрывсклад перетащили к топографам, стоящим лагерем в 10 километрах от лагеря – они, как обычно, занимались подготовкой сейсмопрофиля и всегда жили впереди от нас. И только с сейсмостанцией вопрос оставался открытым. Дело в том, что она торчала посреди профиля, поскольку гонять её каждый раз в лагерь никакого смысла не было. Жил в ней оператор-геофизик, но сейчас он активно собирался на отгулы, поэтому за станцией нужно было кому-то присматривать, пока начальник будет отдыхать в городе.

Этим «кем-то» согласился стать я. Ехать мне было особо некуда да и незачем: в Новодвинске, где я в то время жил, меня никто не ждал, да и начавшиеся смутные времена не вызывали особого желания ехать в «цивилизацию». Оставалась только одна проблема: куда перегнать сейсмостанцию на время отгулов.

– А что тут думать-то? – сказал Володя Власков, начальник топоотряда. – Гонишь станцию в лагерь к топографам, там и баня есть, и народ, чтобы скучно не было.

– А лагерь-то мы ваш найдём? – поинтересовался я.

– Конечно! – обнадёжил меня Володя, вытаскивая карту. – Вот смотри: едете по профилю до широкой просеки. Сначала проезжаете мимо узкой просеки (да вы её не заметите), а через 4 километра будет широкая – там и тормозите. По ней до нашего лагеря метров 200 будет. Если нужно, мы сами станцию поближе к лагерю перегоним, а если нет – то и на перекрёстке постоишь, в гости ходить будем.

На том и порешили. Вечером в последний рабочий день тракторист Валера Зомби стал перегонять станцию к лагерю топографов. Я сидел внутри станции, погладывая в заиндевевшее окно и размышляя о том, чем буду заниматься во время отгулов, хотя и так догадывался чем: на топчане рядом со мной лежали книжки, взятые в экспедиционной библиотеке, а в ногах стояло ведро с водой и плавающим в ней берёзовым капом из которого я пообещал техноруку вырезать пепельницу.

Зимой соки из берёзы уходят, поэтому древесина у них становится ломкой и резать по ней очень неудобно. Вот и приходилось предварительно кап замачивать, а то и вовсе проварить, чтобы древесина его, и без того весьма жёсткая, стала хоть чуть-чуть помягче.

Неожиданно сейсмостанция остановилась, и внутрь заглянул Валера.

– Там просека! Сходи глянь, это та или нет.

Я выскочил из станции и прошёл чуть назад по профилю, куда указал Валера. Действительно, буквально в 10 метрах от станции профиль пересекала довольно широкая просека, не заметить которую было никак нельзя.

– Ну Володя же сказал, что первую не увидим, а это вон какая широченная, - сообщил я Валере. – Всяко та, что нужна.

– Вот и ладненько, - обрадовался Зомби. – Сейчас, наверное, уже Антоха на вездеходе подъедет, заберёт меня. Эх, отдохну дома! – и Валера радостно потянулся.

Прозвище «Зомби» Валере дал наш технорук. «Так он же как зомби! – сказал он. – Как речку увидит или озеро, так и всё: ничего не вижу, ничего не слышу, рыбу хочу! Зомби и есть»

Минут через двадцать подкатил вездеход, который выгрузил возле сейсмостанции гору сейсмоприёмников, которые мне предстояло отремонтировать за отгулы. Глядя на эту кучу, я сразу же ощутил себя Золушкой, зато вопрос с моими занятиями на отгулах отпал. Успеть бы их все отремонтировать за две недели! Валера и вездеходчик Антоха, попрощавшись со мной, заскочили в свою таратайку и через пару минут скрылись вдали, а я остался один. Совсем один. Впервые за все годы работы в поле мне предстояло ночевать в лесу в полном одиночестве. Не то, чтобы это очень сильно напрягало, но лёгкий холодок нет-нет да и пробегал по моей спине.

«Ладно, - решил я. – Пока не стемнело, нужно наведаться в гости к топографам». Нацепив лыжи и прихватив канистру для бензина (станция была оборудована бензоэлектрическим двигателем, но бензина в нём оставалось всего ничего) я отправился в лагерь топографов.

200 метров на лыжах – это примерно минуты 2-3 неспешной ходьбы. Пройдя минут 15, я сначала хмыкал, размышляя на тему того, что кто-то не очень хорошо дружит с расстояниями, а потом стал задумываться. Просека шла вперёд не думая заканчиваться, хотя должна была вывести меня на широкую поляну на берегу реки Пёзы. Ни поляны, ни берега Пёзы с лагерем топографов я не наблюдал. А наблюдал я нескончаемый лес, тянущийся вдаль и совсем не собирающийся заканчиваться. Это была явно НЕ ТА просека!

Смеркалось. Стоя посреди леса с пустой канистрой в руках я неожиданно осознал что очень сильно вляпался. Валера, торопясь домой, явно не довёз меня до нужного места. С другой стороны, если бы не замечание Володи о том, что мы не заметим просеку, то мы бы проехали дальше. И что самое плохое, я оставался один, без дров и без бензина.

Высказав лесу всё, что думаю по этому поводу, я отправился в обратный путь, чтобы успеть добраться до станции пока совсем не стемнело. Заблудиться для полного счастья в ночном лесу в мои планы не входило. До станции я добежал быстро и сразу же завёл электродвигатель – ничто так не радует в зимнем лесу, как яркий электрический свет и шум работающего движка. Особенно когда на улице уже совсем стемнело.

Поставив на печку ведро со снегом (вот и ещё один минус – вместо воды из проруби мне пришлось топить снег, а дело это нудное и долгое), я попробовал выйти на связь с топографами. Но рация ответила мне шипением: то ли на связи никого не было, то ли силёнок у неё не хватало – всё же пользовались мы весьма слабыми рациями «Лён», которые обычно ставили в такси да пожарные машины. Понадеявшись на то, что утро вечера мудренее, я поужинал и завалился на топчан с книгой в руке.

Странная это была книга. Называлась она «Японская новелла ужаса»: просто нереально «удачный» выбор для чтения, особенно когда сидишь один в станции посреди ночного зимнего леса. Самое интересное, что никогда больше я эту книгу не встречал: ни в живую, ни в интернете – такое чувство, что появилась она один-единственный раз на дальней полке экспедиционной библиотеки, после чего бесследно канула в лету... Через полчаса чтения ветер на улице начал завывать как-то особенно таинственно, послышались тихие крадущиеся шаги, а по крыше что-то тихо прошуршало. А ведь мне ещё предстояло выйти на улицу, чтобы заглушить движок да и ко сну не мешало подготовиться. А тут мне ещё вспомнилась история, приключившаяся в начале сезона с нашим техником Жорой.

Ночью Жоре приспичило выскочить из балка на улицу. Так бывает. Особенно если на ночь много чая выпить. В общем, выскочил Жора из балка, отбежал в сторонку, а мимо него неспешно «собачки» пробежали. Чинно, друг за дружкой, цепочкой. О чём он и поведал мне радостно утром.

– Какие собачки, Жора! Здесь до ближайшего жилья километров 50, если не больше!

– А кто тогда? – наивно хлопал глазами Жора.

– Да волки, блин! Пойдём, покажешь где ты их видел.

Обалдевший Жора отвёл меня к месту встречи с «собачками». На снегу красовались смачные следы, в полтора раза крупнее стандартных собачьих. Вот тебе и собачки! Жора нервно сглотнул, и с тех пор старался не выходить ночью зазря на улицу, а если и выходил, то непременно увешавшись фонарями, как новогодняя ёлка. Ибо сказано: «Да, ну его на фиг, целее будешь!»

В общем, история эта энтузиазма мне совсем не добавила, так что на улицу я выскочил вооружившись фонарём и со скоростью метеора. А книжку убрал на самое дно рюкзака и больше её не доставал до самого окончания полевого сезона.

На следующий день на улице светило яркое солнце. Ночные страхи под солнечным светом растаяли, как снег по весне, и я снова был бодр и готов к новым трудовым подвигам. Пора было заняться дровами, потому что печь у нас была не простая, а с водяным отоплением, которое равномерно прогревало станцию, но съедало при этом кучу дров. Обычно дрова заготавливали топографы во время расчистки профиля. Попутно, всё равно им деревья рубить приходилось, а нам только и оставалось, что наколоть их да сложить в поленницы. Вот только сейчас напиленных дров поблизости не наблюдалось. Зато в наличии имелся топор, колун и двуручная пила. Ну хотя бы так: это всяко лучше, чем вообще ничего.

Завалить дерево топором было совсем несложно, но вот распилить его двуручной пилой в одиночку оказалось тем ещё развлечением: дальний конец пилы начинает болтаться из стороны в сторону, из-за чего она начинает «играть» и вылетать из бревна. И так раз за разом. Нет, я конечно знал один способ, вычитанный в детстве в книге «Мужчинам до 16 лет», вот только для его реализации была нужна велосипедная шина. К моему великому сожалению, велосипедные шины на деревьях не росли, так что пришлось изобретать свой способ. Помаявшись, я всё же придумал его: воткнул один конец пилы в сугроб, так чтобы она двигалась в нём, как в пазу и перестала прыгать. Работа пошла гораздо быстрее и к вечеру я уже гордо разгуливал около большой поленницы напиленных дров.

Следующий день я провёл в хозяйственных хлопотах, коля дрова и ремонтируя сейсмоприёмники: робинзонады бо́льшую часть времени довольно скучны. Время от времени я выходил на связь, но никто не отзывался – видимо мощности моей радиостанции всё же не хватало, чтобы докричаться до топографов или до базового лагеря.

К четвертому дню бензин стал заканчиваться и я отправился за ним к топографам. Пройдя метров 100, я увидел Кольку Беляева, отправленного на мои поиски – он был единственным кто умел управлять трелёвочным трактором, на котором стояла сейсмостанция. После радостной встречи, мы с Колькой закидали в балок дрова и сейсмоприёмники, завалив при этом станцию так, что мне пришлось ехать сидя на капоте трелёвочника. А ещё через полчаса мы добрались до лагеря топографов, где меня ждала жарко натопленная баня, Володя Власков и два мелких щенка, смешно переваливающихся на своих толстых лапках.

– Я же говорил, что первую просеку надо пропустить! – пробурчал Володя. – Зачем на ней остановились?

– Ага, а ещё ты говорил, что мы её не увидим, а её даже Валера заметил. – парировал я.

– Ну да, промашка вышла, - согласился Володя. – Мой ляп, согласен. Никогда бы не подумал, что вы эту просеку заметите.

***

Так закончилась моя короткая робинзонада. Через две недели отдохнувший народ приехал с отгулов, а я был отправлен на отгулы в Архангельск на КрАЗе-панелевозе, привёзшим в лагерь новый трелёвочник и совершил крайне увлекательную поездку.

P.S. Написал очередную историю из своей жизни. Читайте, пишите комментарии, критикуйте - очень уж мне ваши комментарии помогают писать лучше.

От мороза начала ломаться техника. Буровики, решившие поработать в первый день морозов, сходу сломали вращатель: очень нужный агрегат, который вращает буровой снаряд и без которого работать просто невозможно. В этот же день у вездехода-взрывпункта накрылась бортовая, после чего технорук запретил работу техники на всё время морозов.

Вся природа как будто бы заснула: никакого ветра, никаких птичьих голосов, даже вездесущие сороки и вороны куда-то попрятались. Зато воздух стал настолько сухим, что мороз практически не чувствовался, а каждую ночь над лагерем распускались огромнейшие полотна разноцветных северных сияний. Уж насколько я за 5 лет работы в Нарьян-Маре и Архангельске насмотрелся на полярные сияния, но такие красочные представления мне довелось увидеть единственный раз в жизни на речке Волчихе. Завораживающее это было зрелище: широченные ярко-зелёные полотна огня, беспрестанно двигаясь над самой головой, неожиданно окрашивались во все цвета радуги, чтобы через пару минут снова стать зеленоватыми или розовыми, а затем – вновь разноцветными. И такая игра огней продолжалась часами, а народ, выйдя из балков, стоял и любовался на игру огней, потирая замерзающие уши и носы. Какая в тот момент температура была на улице сказать сложно – наши градусники позамерзали на отметке -50. В один из этих морозных дней в лагерь снова наведался Ананий. Он привёз с собой полные нарты рогов и два ведра оленьих почек.

– Мы их не едим, вот решил вам привезти, - просто сказал он.

От почек мы отказываться не стали, тем более что отдавал он нам их совершенно задаром. Попив в командирском балке чай, Ананий пробежался по лагерю и набрал от мужиков заказов на пимы, унты и шапки. Забежав ещё раз к нам в балок, Ананий распрощался и отправился в Каменку, ну а мы остались бороться с морозами.

Через пару дней вынужденного безделья я не выдержал и, надев лыжи, отправился в лес. Поискать очередной берёзовый кап для новой вазочки, да и просто пробежаться – с детства люблю лыжные прогулки. Странная это была прогулка: лес как будто уснул или замер в ожидании тепла и только скрип моих лыж нарушал лесную тишину. Я прошёл по лесу и спустился к реке; бежать по ней всегда проще, чем по лесу: и снега поменьше, и коряги под ногами не мешают. Холода практически не ощущалось, если бы не видел застывший на отметке –50 градусник – ни за что бы не поверил, что на улице такая холодина. Ощущалась то погода градусов на 20-30 мороза, не больше.

Так мне казалось, пока я на всей скорости не влетел в тенистый каньон – весьма необычное место для болотных Архангельских рек. И холодом в нём пахнуло так, будто я неожиданно оказался не на севере Архангельской области, а неподалёку от антарктической станции «Восток». Мороз здесь уже не просто пощипывал, а прямо таки вцепился в мои щёки и нос. Чуть не завопив от неожиданности, я рванул на берег. Нафиг, нафиг! Обморожение в мои планы никак не входило, так что от каньона я вернулся обратно в лагерь, срубив по пути берёзовый кап из которого можно было вырезать неплохую конфетницу. Вырезать из капа вазочки меня научил один вездеходчик в далёком 1988 году, когда я впервые приехал в Архангельскую область на практику по геофизике. А что может быть лучше, чем вырезание солонки или сахарницы в балке возле растопленной докрасна печки?

Ананий вновь появился в лагере дней через пять. Завидев конфетницу, которую я только-только успел вырезать, он вцепился в неё и затараторил, от спешки глотая звуки:

– Бартер, бартер делать будем? Ты мне дашь, а я рыбы привезу – ты такую не ел. Палия называется. У нас на Канином носу водится, больше нигде.

– Да не надо мне рыбы, – ответил я. – Так забирай. А зачем она тебе?

– Дома поставлю, тебя вспоминать буду.

К себе в стойбище Ананий уехал совершенно счастливым, увозя с собой мою конфетницу и два ящика солянки, которую выменял у нас на оленью тушу. «Бартером» остались довольны все: и мои рабочие, которым к тому времени солянка порядком поднадоела, и Ананий, поскольку у них в стойбище с овощами было, как он сказал «совсем худо».

***

Последний раз Ананий заехал к нам уже весной, в самом начале апреля, накануне Дня Геолога, завёз обещанную рыбу и пошитые на заказ шапки и унты.

– Ань дорово! – заорал он с порога. – Почему трезвые, почему не празднуем?

– Так где водку взять-то? – буркнул технорук Николай Васильевич. – В тайге магазинов нет.

– У меня есть.  – разулыбался Ананий. - Сам пить не буду – за рулём!

И он кивнул в сторону дверей, где припарковал своих оленей.

– Не надо нам, - твёрдо сказал я. – Садись лучше с нами чай пить. С конфетами! Недавно из Архангельска прислали вертолётом.

– Конфеты – это хорошо! – Ананий скинул малицу и уселся за стол. Я с уважением посмотрел на него, поскольку под малицей он оказался одет в джинсы и очень модную рубашку-батник. Выпив чаю, я выскочил на улицу за ящиком борща, специально заказанного для Анания в Архангельске, и неожиданно заметил, что на нартах кто-то сидит. Я вернулся в балок:

– Ананий, у тебя кто-то есть на нартах?

– А сеструха! – спокойно ответил парень. – Олешек стережёт.

– Да ты обалдел что ли? – возмутились мы с Васильичем. – Тащи её сюда, пусть тоже чай попьёт, погреется.

– Да не пойдёт она!

– А ты волоком тащи!

Вздохнув, ненец вышел из балка и через пару минут вернулся, чуть-ли не силой таща за собой девчонку лет 13-14 в смешной меховой шапке, украшенной множеством разноцветных ленточек. Тихонечко, практически беззвучно, поздоровавшись, она уселась за стол и явно решила слиться с окружающей обстановкой. Но от чая с конфетами не отказалась. Посидев ещё немножко, Ананий засобирался в дорогу.

– Нынче больше не увидимся, больше сюда не поеду – весна начинается, уходить будем дальше на север. А на будущий год может снова увидимся!

***

Но на следующий год нашу партию перекинули в другой район, так что повидаться с Ананием мне больше не довелось.

P.S. Закончилась очередная история из моей геофизической жизни. Читайте, пишите комментарии, спрашивайте, критикуйте или советуйте - вы мне очень помогаете своими комментариями!

Баня у буровиков

Плохо с баней в тундре! Вода из снега, леса нет, дрова взять неоткуда, печки – и те на соляре, парилку из них не сделать. Только и остаётся, что в тазике посреди балка́ мыться. Да и какое это мытьё, когда один моется, а второй в это время на улице сидит, ждёт: балок у нас с трактористом Иваном маленький – и так-то с трудом развернуться можно, а уж с тазиком вообще никак.

А много-ли снега натопишь? Пару вёдер, а это хватало разве грязь да сажу солярную по телу размазать тонким слоем. Так что за Иваново предложение сгонять на буровую, чтобы помыться в нормальной бане, я ухватился сразу. Разве что уточнил:

–  А у них точно баня есть?

–  Конечно! – ответил Иван с видом знатока. – Буровики получше нашего живут: у них горячая вода всегда имеется, она им для работы нужна. Ну а где горячая вода, там и банька есть. Не парная, конечно, зато воды хоть залейся.

–  Ну тогда поехали! – дал добро я. Всё же был я уже хоть и маленьким, но начальником. А начальнику соглашаться не положено, зато можно давать добро.

Буровая, на которую мы собрались ехать, стояла километрах в трёх от нашего профиля, поэтому сгонять туда мы решили вечером после работы – долго ли доехать туда на тракторе. Всего каких-нибудь полчаса-час в одну сторону, не больше. На лыжах оно, конечно, быстрее получится, зато не так комфортно. На буровой мне до этого случая побывать не довелось, так что ехал я туда с энтузиазмом подростка, пробирающегося на фильм «до 16 лет». Ну интересно же в самом деле побывать в новом месте, посмотреть как трудятся наши доблестные нефтяники. Вот только реальность быстро сбросила меня с небес на землю.

На буровую, судя по её виду, видимо сбросили огромную нефтяную бомбу, или может быть её обстреляли мазутом конкуренты с соседней буровой. Во всяком случае, в радиусе 200 метров вокруг буровой вся земля была покрыта чёрной маслянистой плёнкой то ли мазута, то ли нефти. С трудом добравшись по этой жиже до жилых балков мы спросили у выскочившего на шум трактора мужичка (тоже с ног до головы заляпанного нефтью):

–  У вас баня есть?

–  А вон туда проедете, до красного вагончика, там и баня, - ответил мужичок, махнув рукой себе за спину.

–  Помыться-то можно будет? – спросил я, опасливо разглядывая буровика. Судя по виду, баня ему нужна была гораздо больше, чем нам.

–  Смена ещё через два часа будет, так что успеете, - ответил мужик и скрылся обратно в балок.

–  Что-то не больно они гостеприимные, - пробурчал Иван и повёл трактор к бане. – Ну хоть помыться разрешили, и то хорошо.

Баня, как я и подозревал, тоже подверглась нефтяному нападению. Во всяком случае ходить в ней нужно было очень аккуратно по разбросанным на полу поддонам, чтобы не вляпаться во одну из многочисленных мазутных луж, растёкшихся по полу. Ивану это удалось, а вот я подорвался на мине. Два раза. А мазут-то ой как плохо отмывается! Хорошо хоть с горячей водой проблем действительно не было - всё же не зря мы съездили.

***

Неделя проходила за неделей. По утрам вокруг нашей станции устраивали свои баталии совершенно ошалевшие от весны зайцы: прыгали, пинались и верещали, мешая высыпаться.

Мылись и стирались мы всё так же в тазиках, поскольку ушли с работой от той буровой уже далеко. Правда на горизонте замаячила новая буровая – и приближались мы к ней с каждым рабочим днём всё ближе и ближе. И вот, наконец, настал тот день, когда наша станция оказалась совсем рядом. В каких-нибудь 5-7 километров.

–  Ну, что, поедем в баню? – снова предложил Иван.

–  Как в прошлый раз? – поинтересовался я. В баню-то мне хотелось, только вот в мазут меня несколько отпугивал.

–  А если нет? Потом-то до неё ещё сложнее добираться будет, - привёл убийственный аргумент Иван.

–  Ладно, поехали! – махнул рукой я. Всё же возможность нормально помыться выпадала нам очень редко, а ведь до конца сезона оставался ещё целый месяц.

Выехать удалось уже в сумерках, поскольку работать по весне приходилось ударными темпами, навёрстывая время, упущенное из-за полярной ночи. Совсем-совсем скоро в тундре наступит полярный день длиной в три месяца, а пока мы ещё успевали насладится самыми обычными восходами, закатами и очень длинными сумерками. И самая плохая особенность сумерек в том, что в это время практически полностью исчезают тени и тундра становится совершенно плоской.

Наш дрынолёт-бульдозер марки ЧТЗ-130 легко летел на встречу приключениям со скоростью 10, а то 15 километров в час, наматывая на гусеницы километр за километр. Буровая очень медленно нехотя приближалась, но вот мы уже добрались до неё совсем близко. Ещё с полкилометра, и мы будем у цели, осталось уже совсем немно…

С тайной гордостью могу сказать, что в тот день я испытал на себе невесомость, когда наш трактор летел с обрыва незамеченной нами в сумерках реки. Это были незабываемые секунды, которые показались мне какими-то длинными и тягучими: вот широко раскрывается в крике рот Ивана, судорожно вцепившегося в рычаг трактора; вот ещё шире раскрываются глаза рыбачащих на противоположном берегу буровиков. Затем был удар об землю, несколько смягченный толстым слоем снега, и время снова побежало в обычном ритме. Зашипел Иван, потирая ушибленный бок, а с другого берега к нам уже подбегали буровики:

–  Ну вы даёте, мужики! – заорали они. – Вы там живые в своей консерве?

–  Да живые мы, живые! – ответил Иван, открыв дверь кабины. – У Вас баня есть, помыться можно?

– Есть! Успевайте, сейчас народ как раз парилку раскочегарил! – радостно заулыбались мужики.

Заведя бульдозер, мы выбрались из реки. Очень удобная штука - трактор с ножом: может и снег разгрести, а может и сам себя из сугроба вытащить, подтягиваясь на ноже.

Выехав из каньона, по которому протекала речка, мы подъехали к буровой. Больше всего она напоминала большой холм, с прорытыми там и сям мышиными норками, если, конечно, вы себе сможете представить мышей ростом с человека. Практически вся буровая была заметена метелями так, что всё пространство между балками было полностью завалено снегом. Местные работяги долго не мучались и нарыли ходов, по которым можно было передвигаться не выходя наружу из гигантского сугроба, в который превратилась буровая. Но самое главное – у них была самая настоящая парилка! Причем топилась она дровами, привезёнными с большой земли на вертолёте! Я, конечно, слышал о богатых причудах нефтяников, но вот чтобы дрова вертолётом с большой земли возить – это было сильно.

Парилка дышала настоящим жаром, а местные работяги, как на подбор, все были кругленькими, розовенькими и лоснящимися. Мы рядом с ними оказались серыми и блеклыми, по-видимому солярная копоть, въевшаяся в кожу, мытьём в тазике не оттиралась. Поэтому поначалу мы с Иваном скромно жались к стеночке, чтобы не слишком сильно отсвечивать своей серостью на фоне розовых тушек буровиков. Что, в принципе, не помешало нам хорошо пропариться и отмыть наконец-то вековую сажу солярных печек.

Так что обратно мы добирались чистыми, распаренными и самое главное – без приключений.

Последнее приключение в сезоне

Всё когда-нибудь заканчивается, подходил к концу и мой первый зимний сезон. По радио прошло сообщение о закрытии зимников, а это значит, что пора сворачивать все работы. Из Нарьян-Мара прилетел начальник партии, раздал самые последние ценные указания и назначил ответственных за их исполнение. И видимо заодно заразил весь лагерь гриппом.

Хорошо болеть гриппом дома, под присмотром врачей и любящей семьи. Совсем другое дело в поле. Здесь тебя никто особо любить за болезни не будет, да и лечить тоже, поскольку полевые аптечки редко содержат что-то более эффективное, чем цитрамон с парацетамолом.

В общем, через пару дней после отъезда половина лагеря лежала пластом, а на остальных свалилась забота о том, чтобы успеть доделать все работы к закрытию сезона. Мой рабочий Женя продержался дня четыре, после чего тоже слёг и теперь вся его работа свалилась на меня: пришлось самому бегать за километр от станции, чтобы заземлить дальний конец геофизического провода, после чего бежать обратно на станцию, чтобы включить генератор. Через пару дней загрипповал и я, да так, что с трудом передвигался по профилю под звон в ушах и на подгибающихся ногах. На моё счастье, из лагеря вернулся выздоровевший Женя, сменивший меня на проводе и мы всё же сумели закончить работу на профиле. Женю увёз Андрей Рочев на своём вездеходе, да и нам пора было выбираться на базу.

Последний день я потратил на сборы перед дальней дорогой: сматывал и увязывал толстенный геофизический медный провод ГМП (100 килограмм меди, между прочим!), отключал и убирал всё, что может упасть и разбиться – дорога нам с трактористом Иваном предстояла дальняя. Из остатков оленины и картошки было сварено какое-то очень странное блюдо: что-то вроде холодца с мясом, картошкой и луком. Не очень аппетитное на вид, зато очень сытное и вкусное. В общем, я уже был совсем готов к выезду, как вдруг неожиданно оказалось что заболел Иван. Он смотрел на меня слезящимися глазами побитой собаки и слабым голосом утверждал что: «Да фигня, ты меня подсади на трактор и поедем».  Если честно, то подсаживать его на трактор у меня не было ни малейшего желания, но и оставаться здесь мы тоже не могли – зимник закрывался и нам светило задержаться в тундре о-о-очень надолго. Так что всё же пришлось садить его за рычаг нашего броненосца. Проехав пять минут, Иван остановил трактор и сказал:

–  Садись за рычаги, я не могу.

–  Да ты совсем сдурел что ли? – возмутился я. – Я ж этот драндулет никогда в жизни не водил!

–  Ну вот и научишься, - ответил Иван, сползая с кресла. – А я руководить буду.

Глянув на Ивана я понял что других вариантов у нас попросту нет. Сжав всё своё самое ценное в кулак, я сел в водительское кресло. Вести трактор оказалось не таким уж и сложным занятием, благо у ЧТЗ-130 всего один рычаг на все случаи жизни.

Скоростей у него, правда, было в избытке, но их я переключал по Ивановым подсказкам, да и пользовались мы всего парой скоростей. Самое сложное было запомнить, что нажатие на педаль газа ПРИТОРМАЖИВАЕТ, а отпускание его – УВЕЛИЧИВАЕТ скорость. Я уж не знаю, какой шутник придумал такую систему, но в тот день я много чего сказал по поводу его умственных способностей.

Наступила ночь, а вместе с ней пришла запоздалая весенняя метель, которая залепляла снегом окна трактора и радостно плясала в свете фар. Дорога перед нами потихоньку стала превращаться в еле заметную выемку в снегу. Но тут на наше счастье впереди показались огни – это светилась в ночи наша база! Добрались! Каких-то 50 километров тундры и 100 литров моего пота – и наш дредноут остановился на краю полевого посёлка, откуда навстречу нам уже бежали встречающие.

Закончился зимний сезон 1991 года!

Вместо эпилога

В мае 1991 года Ненецкую партию расформировали. Меня, как молодого специалиста, перевели в Новодвинскую геофизическую экспедицию – головное подразделение, к которому относилась Ненецкая партия. Так что пришлось мне собирать свои немногочисленные пожитки, которые легко уместились в небольшой чемодан и замечательный станковый рюкзак «Ермак». Вещей могло быть и меньше, но не мог же я бросить полученные мной унты и полушубок!

Рабочие и спецы разошлись кто куда и с многими из них я уже больше никогда не встречался. Зато через пару лет совершенно неожиданно встретился с Женей на улице в Архангельске. Правда, в тот момент Женей его было назвать уже как-то неудобно. Передо мной стоял подтянутый мужчина лет пятидесяти с мужественной сединой в волосах и стальным блеском в глазах, совсем не похожий на того опустившегося бича, каким он был у меня в рабочих.

–  Ты знаешь, - сказал мне Евгений Николаевич. – Я с того поля пить-то забросил. Сейчас юношескую команду по волейболу тренирую, так счастлив, как никогда в жизни. А поля наши вспоминаю с удовольствием – хорошо мы тогда поработали!

P.S. Ну вот и закончился мой затянувшийся рассказ о зимнем сезоне 1991 года в ненецкой тундре. Приятного всем чтения! Читайте, комментируйте, критикуйте - ваши комментарии и критика помогают писать лучше. Ну а я обязуюсь рассказывать свои истории дальше.