Пока обещанный сборник рассказов из журналов "Костер" находится в разработке, предложу вашему вниманию еще один эксклюзив - оцифрованную книгу Константина Курбатова "Чуть-чуть считается".

Электронный вариант сделан в первую очередь для @tatusca.sh, @tbutton и моих подписчиков, а так же для тех, кто хочет окунуться в старые добрые времена.

Книга предназначалась для младшего возраста, но я, дядька за тридцать, с удовольствием ее прочел дважды (когда распознавал текст и когда вычитывал ошибки) и считаю, что она вполне может понравиться взрослым.

Хотел написать длинный пост с описанием  в духе трейлеров «От автора "Дворник метет улицу"...» Но передумал: кому интересно - читайте книгу, теники-веники. Могу лишь добавить один нюанс: книга напомнила мне как произведения Катаева, Носова, Драгунского, так и, довольно неожиданно, аниме от Макото Синкая, в которых есть красивые виды окружающей нас действительности и трогательные моменты, от которых ты тепло улыбаешься или задумчиво грустишь.

книга в fb2

книга в pdf (2 страницы на листе)

книга в pdf (1 страница на листе)

изначальные сканы книги

P.S. Книга в fb2 сделана без картинок: изначально прочел ее без иллюстраций, а потом удивился, что рисунки неточно отражают текст и вдобавок излишне карикатурны, полярно деля героев на плохих-хороших, чего в самой книге нет. Для тех, кто читал книгу в детстве, и ему важны картинки - качайте вариант в pdf.

Приятного чтения и до встречи в новой серии.

to be continued...

Короткий, но очень цепляющий рассказ из моего детства. Больше 20 лет бережно хранился в памяти, сегодня нашел его и перевел в формат fb2: https://yadi.sk/d/Q_QADo7o3MYHBa

Вдоль забора раскинулись пышные кусты сирени. Сирень давно отцвела и теперь
выбросила свежие побеги с чистенькими гладкими листочками.
По бокам калитки две березы. Они соединились кронами, и над входом в мухинский
дом получился густой зеленый шатер с висящими точно плети ветвями. Тропинка под
шатром усыпана коричневатой, будто луковая шелуха, лузгой. Это березы выстлали
рыжий ковер из своих облетевших сережек.
И сирень, и березы около дома посадил Варин отец. В тот год, когда они с мамой
поженились. И дом тоже срубил он. И скамейку, на которой сейчас сидела Варя,
уцепившись за нее руками, поставил тоже он, Варин отец. Говорят, раньше у него все
горело в руках. Теперь же скамейка давно подгнила и вот-вот завалится. А поправить ее в
мухинском доме некому. В мухинском доме давным-давно все разваливается и еле
держится.
В скамейку Варя вцепилась так, словно боялась, что ее стянут отсюда силой. А вообще-
то у нее был довольно спокойный вид. Она даже покачивала ногами. Сцепила их туфелька
на туфельку и покачивала.
Эти красные туфельки подарил Варе брат. Совсем недавно подарил, весной, вскоре
после демобилизации. Приехал, устроился в ремонтные мастерские и с первой же получки
подарил Варе туфельки. «Моей сестренке-завихренке, — сказал он. — А то стыдно
смотреть, в чем ходишь», Он еще до армии называл Варю сестренкой-завихренкой.
Но она тогда была маленькой, только перешла в шестой класс.
Вылинявшее за день блеклое небо постепенно наливалось зеленью. Близился вечер. И
вместе с его приближением Варю медленно окутывало тупое и злое безразличие. Это - -
как после контрольной, когда она уже позади. Сначала дрожишь, трясешься, а получишь
двойку — и становится все трын-трава.
- Ой, у меня сестренка-завихренка! — смеялся в таких случаях Коля. -- Чисто ядерное
горючее.
Во двор безмолвно и виновато, будто боясь кого-то разбудить, стекались соседи. Шли
со всего поселка. Угрюмо шуршали по рыжему ковру под березами. Смущенно
покашливали в кулаки. Перешептывались. Качали головами. Курили. Кто заходил в дом,
кто оставался во дворе.
За Вариной спиной, через распахнутые окна, слышался звон посуды и ножей с
вилками. Там накрывали стол. А Варя сидела и покачивала красными, одна на другой,
туфельками.
- Вот сюда, Ксюша, -- бодро говорил за Вариной спи-пой отец. - - И вот сюда. И
огурчиков еще достань.
У него всегда перед выпивкой голос становился бодрым и чуточку суматошным. Точно
отец боялся опоздать или опасался, что ему не хватит. И даже то, что случилось, не
изменило его. Но может, это Варе лишь казалось? Может, отец просто так умело
держался? Мама вон как раскисла. Нужно же кому-то держаться.
К Варе молча подсела мамина сестра, тетя Наташа, обняла за плечи.
— Варюша, -- шепнула она, пытаясь прижать девочку к себе.
— Да чего вы?! — отдернулась Варя и стала еще быстрее раскачивать туфельками. —
Отстаньте вы все от меня!
- Не нужно, дружок, — примирительно сказала тетя Наташа. - - Чего уж теперь.
Они все говорили: «Чего уж теперь». Теперь! А раньше? Сами ни теперь, ни раньше
палец о палец не ударили. Даже наоборот, помогали, чтобы так случилось. Мама вообще
за последнее время словно выдохлась. Вспыхнет, накричит и снова помалкивает, будто ее
ничего не касается.
Перед глазами у Вари снова встали две новенькие половинки пиджака. Они висели на
спинке стула, скрепленные сзади у воротника английской булавкой. Половинки
держались лишь на одной булавке. Отец целую ночь стрекотал на швейной машинке, и
утром Варя увидела на спинке стула эти две странные половинки.
— Почему у тебя пиджак... такой? — удивилась она. То, что отец в последнее время
стал шить совсем из рук вон, Варя знала. Но чтобы пиджак не застрочить сзади от самого
воротника до низу, такого она еще не видела.
— Так зачем сшивать-та? — бодро сказал отец. — Так удобней одевать будет.
Удобней? Варю точно оглушило этим спокойным и практичным «удобней». Она вдруг
с неожиданной отчетливостью поняла, почему удобней. Ведь это Коле вовсе не на
свадьбу! Колину спину больше никто и никогда не увидит. Никогда! И снимать этот
пиджак Коля уже никогда не снимет. На него наденут пиджак раз и навсегда. На все
время, сколько будет светить людям солнце.
До этого несшитого сзади пиджака Варя все видела, будто со стороны, как в кино. В
кино иной раз ужасно страшно, и сердце совсем заходится. А сама в это время сидишь и
лузгаешь семечки. Ведь все невсамделишное там, на полотне, и не с тобой. И вроде жутко,
и в то же время интересно, и знаешь, что прибежишь сейчас домой, а у мамы на столе, в
глубокой тарелке, прикрытые полотенцем, горячие оладушки.
— Чего уж теперь, — повторила тетя Наташа. — Ты бы лучше о маме подумала. Ей-то
каково?
— Он мне вот эти туфли подарил, — сказала Варя, раскачивая ногами. — А у самого
костюма не было. Военную форму донашивал.
Тетя Наташа знала и про туфли, и про костюм, и про военную форму. Она вздохнула.
— Сапожник, известно, всегда без сапог.
Намек был, разумеется, на Вариного отца, на то, что он портной. И вообще на то, что
все случилось из-за него. Все знали, из-за кого это случилось, весь поселок. А отец как ни
в чем не бывало командовал сейчас в доме, бодро показывал, куда что ставить, и
суматошно просил достать еще огурчиков.
— Скажите, тетя Наташа, — тихо проговорила Варя, — разве так бывает, чтобы люди
думали, будто они делают хорошее, а на самом деле делали самое-самое гадкое?
— Что, дружок, гадкое? — не поняла тетя Наташа.
Варя не ответила. Раскачивая туфельками, она исподлобья поглядывала на молча
входивших во двор людей. Ей казалось, что они, все эти знакомые люди, сделали свое
черное дело и теперь идут удостовериться — до конца ли? Ведь все они поперебывали у
отца в заказчиках. Почти все.
Барин отец работал закройщиком в пошивочной мастерской, что ютилась в одном доме
с поселковым Советом и парикмахерской. Их там работало всего три человека — Ва-рин
отец, косой Павел со стеклянным протезом вместо левого глаза да сварливая тетка
Василиса, которая разводила индюшек. Но сшить приличное платье или пальто ни косой
Павел, ни индюшатница Василиса по-настоящему не умели. Умел один Варин отец.
Раньше, говорят, он вообще шил получше, чем в любом первоклассном городском ателье.
И мама убеждена, что именно это его и доконало. Каждому ведь за добрую вещь хочется
отблагодарить мастера. Да и если он хорошо сшил, как ему снова не заказать? Вот и несли
к нему заказы. Несли и еще умасливали, кланялись. И в мастерскую несли, и домой.
— Выручи, Алексей, не откажи. В накладе тебя не оставим.
Судя по всему, на умасливания люди не скупились, несмотря на то, что год от года
отец шил все хуже. Или они привыкли, что он шьет хорошо, и ничего не замечали? Или
боялись, как бы он в следующий раз не отказал? Или попросту некуда было больше
податься? Готовое платье ведь не на каждое плечо купишь. Заказать же в городе —
полгода стой в очереди да катайся на примерки. Тут на одних примерках целый костюм
прокатаешь.
А отцу чего было зря стараться, если, как ни сшей, все хорошо? У него постепенно и
угас интерес к портняжному делу. Нет, ремесло, которое он когда-то избрал, было тут ни
при чем. У него угас интерес вообще ко всему. Кроме, разумеется, одного. Ни у
телевизора вечером посидеть, ни газету почитать, ни в клуб сходить, ни в город съездить
— ничего. А зачем? Была бы рюмка.
Лет десять назад купил он себе отрез на костюм, да так и не дошли руки до отреза. Ни к
чему ему стал новый костюм. Сколько Варя помнит отца, он всегда ходил в старом, в
засаленном и помятом.
Брат, как вернулся из армии, заявил родителям:
— Я женюсь.
Краснощекая доярка Катюша Прохорова из соседнего совхоза «Коммунар» его честно
прождала два года. Ни с одним парнем не гуляла. Но мать, как все, наверное, матери,
сразу в слезы.
— Не спеши ты, сынок. Встань ты сначала хоть чуток на ноги.
У отца свой резон.
— И впрямь, чего тебе торопиться? Чать, не горит. Успеешь. Садись-ко.
Вот и свой человек к застолью у отца подрос. И усы на губе. Мать с Варей сдуру по
такому особому случаю сами им еще и закуски на стол выставляли. Лишь бы Колю
удержать.
Удержали! Не успели оглянуться, оказалось, молодые уже и подвенечное платье в
городе купили.
- Ну что ж, а костюм я тебе сам сошью, — с гордостью сказал отец, доставая из комода
черный отрез.
— Не, не нужно, батя, — стал отнекиваться Коля. — Чего ты мне сошьешь? Не нужно.
Мы купим.
Однако такого отреза, что хранился у отца, оказалось, теперь не купишь. И Коля
сдался. Тем более, подсчитали они с Катюшей — с деньгами к свадьбе получалось не
очень густо. Хоть мотоцикл продавай. А на чем тогда гонять в «Коммунар»? Семь
километров туда, семь обратно— не шибко пешочком разбегаешься.
Мерку отец с Коли снял, а раскрой день за днем откладывал. Куда спешить? Он никуда
никогда не спешил. Или, может, отец в самом деле решил по-настоящему сшить костюм,
тряхнуть стариной? И знал: по-настоящему под хмельком не выйдет. Тут крепкая рука
должна держать мел и ножницы.
Только где она у него, та давнишняя крепкая рука? С работы бредет уже веселый. Дома
ни-ни, в рот не брал, матери с Варей боялся. Вари даже еще, пожалуй, больше, чем
матери. У Вари чересчур глаз острый и никакой жалости к материальным ценностям.
Мать пошумит и отойдет. Чтобы там посудину с содержимым кокнуть или еще что, на это
у нее рука не поднималась. Варя же отыщет бутылку — садит с маху обо что ни попади: о
стол, об угол дома, о чурбан для колки дров, о березу. Кричит:
- Сам пьешь, зачем Кольку-то спаиваешь?
— Во у меня сестренка-завихренка! — радовался уже подвыпивший Колька.