Из динамика магнитолы, перекрывая шум мотора, бьёт по ушам слащавая попсовая песня. Увы, но с музыкальным вкусом у водителя — маленького, щуплого мужичка лет тридцати пяти — очень плохо. Под напев «Не надо, не на-а-адо!» наблюдаю, как поля по обе стороны дороги сменяются лесом. Вернее, тем, что от этого леса осталось. Несколько обгорелых сосен на фоне стального неба стоят унылым памятником спиленным под самый корень подругам — десяткам, сотням оставшихся от них пеньков. Лес нужен для стройки. Блиндажи, окопы, ложные позиции — всё из дерева. Утешает лишь то, что валят мёртвые, обожжённые «Солнцепёком» стволы.

Разрушенная заправочная станция — сорванный, словно ураганом, козырёк над колонками, выбитые стёкла и почерневшие от поцелуев огня стены.
«...Нет больше смысла...» — продолжает подвывать магнитола.
Брезгливо поморщившись, опускаю стекло и закуриваю. В нос ударяет сильный запах гари и мокрого асфальта — недавно шёл дождь.

Огромные бетонные буквы «Северодонецк» выпрыгивают внезапно, показавшись сразу за останками леса. Кто-то уже успел окрасить их в триколор, и краска даже успела выгореть и облупиться. Слева тянется квартал старой, ещё советской застройки — массивные серые пятиэтажки с пустыми чёрными провалами оконных проёмов, обрамлёнными копотью. Где-то дыры закрыты фанерными щитами, где-то из-за них даже доносится мерцающий жёлтый свет.

Двести метров поваленного забора — и вылетаем к совсем ещё новому жилкомплексу.
«Сорваны двери, сняты с петель...» — надрывно вещает дуэт из динамика.
Да уж, сорваны. Едва построенный квартал лежит в руинах: полусорванные вывески над разбитыми, закопчёнными витринами магазинов, обрушенные стены, через дыры в которых видно обои, наклеенные в комнатах. А вот здесь от снаряда сложился сразу весь подъезд — просто сложился, как карточный домик, подпирая осыпавшимися плитами оставшуюся половину дома.

В арке между двумя зданиями замер обгоревший, покорёженный остов танка — на том же месте, где его застал наш беспилотник. Улыбнувшись старому знакомому, выключаю магнитолу, не в силах больше слушать вещаемую ею ахинею. На этих улицах не место музыке.

Водитель, пожав плечами, поддал газу, объезжая широкие ямы-воронки на асфальте, проносясь мимо большой надписи на заборе слева: «Спасите наш город от нацистов!»
Спасли... Но какой ценой? Всё в руинах. Люди ушли отсюда всего год назад, но город уже обильно зарос сорняками — разросшимся молочаем, полынью. Природа просто продолжает быть, не оглядываясь на людей. Всё, что происходит, всего лишь станет её частью: зарастёт травой и обратится в прах.

Где-то вдалеке грохочет артиллерия. Звуки канонады очень схожи с раскатами грома. Водитель тоже опускает стекло — иначе прилёт не расслышать. Поворачиваем в центр — здесь разрушений заметно меньше. После того как противника выдавили с окраин, он не стал держаться за город. Хоть в зданиях и выбиты стёкла, это уже последствия компрессионного удара взрывной волны, а не прямых попаданий.

Тут и там виднеются корявые надписи: «Мин нет», «Тут живут люди!», «Слава ЛНР!» — написанные поверх номеров домов и полустёртых граффити. Водитель легонько вывернул руль вправо, паркуясь.

— Вроде здесь. Долго ждать будем?
— Минут двадцать, — я поглядел на часы. — Быстро доехали, однако.
— Двадцать... А пиццу будете?
— Пиццу?!
— Здесь за углом пиццерия!
— Да ну на*уй! Работает?
— Ну да, с неделю уже открылась. Ну так чё, сгоняю?
— Давай, только недолго! Кофе прихвати, если будет! — крикнул я вдогонку, но боец уже хлопнул дверью и скрылся за углом.

Пиццерия... Я ухмыльнулся, не в силах представить себе такое посреди руин. Но, однако ж, она есть. По крайней мере, ожидание будет приятным.

Ещё один день...

Слегка скрипнув, отворилась дверь. Делаю несмелый, робкий шаг, словно придя первый раз в гости... Хотя я вовсе и не гость в этом доме. На этажерке для обуви, на мягких хозяйских тапочках вповалку лежат чёрные стоптанные солдатские ботинки, покрытые красно-жёлтой пылью. Шаг в прихожую. Давно не мытый паркет слегка скрипит — рассохся. За закрытой дверью слева журчит вода — душевая? Иду направо, пройдя под широкой аркой.

Гостиная обустроена на западный, «американский» манер, хотя и с привычными для глаз нотками. Мягкий диван стоит в уголке напротив большого телевизора, пушистый ковёр закрывает большую часть комнаты, а на окне уже подсыхает зачахшая герань. Слева выстроился кухонный гарнитур. Роскошная каменная столешница, ранее аккуратно полируемая хозяйкой каждый вечер, покрыта кляксами засохшего кофе, заставлена немытой посудой. Большая хозяйская кружка с недопитым чаем стала пристанищем для мух. Мягкие диванные подушки лежат вперемешку с камуфлированными спальниками, у стены сложены рюкзаки. На столе лежит пожелтевшая смятая ажурная салфетка, с высоты шкафа с укором смотрит надколотая фигурка домового. Через походный налёт солдатского быта всё ещё явно угадывается прежний семейный уют.

Ступив на винтовую лестницу в углу, ощутил, как она вибрирует под ногами, — вскоре донеслись и звуки разрывов. Работает «Град». Спуститься бы в подвал, да любопытство тянет наверх. Хозяйская спальня — первая дверь после короткого подъёма вверх. Широкая, застеленная атласным одеялом кровать явно приглянулась командиру группы, занимавшей дом ранее. На небольшом трюмо с зеркалом, между счастливыми улыбающимися семейными фото, стоят суровые лики святых и рассыпаны патроны. Под ногами, позвякивая от далёких ещё разрывов, катается бутылка.

Следующая комната. Детская. Забытые игрушки печально, с грустью глядят на меня пустыми нарисованными глазами. На столе раскрытый на развороте учебник — «Математика, 1 класс» — и пожелтевшая за два года тетрадь. Рядом с тетрадью сидит любимец хозяйского сына — большой робот-трансформер, явно гордость малыша. На подоконнике сваленные в кучу забытые им фигурки героев... Ощущая, как щиплет в глазах, аккуратно расставил их — пускай ждут своего хозяина. Надеюсь, что дождутся.

Разрывы стали намного ближе, окно вздрогнуло, зазвенело, обдав меня тысячей осколков стекла, сбросившего с подоконника расставленные игрушки. Отираю рассечённую скулу, роняя на раскрытый учебник капельку крови. Нет, не больно. Нет и страха, но вниз спускаюсь с тяжёлым сердцем.

Из подвала раздаётся весёлый смех — ребята бодрятся, пережидая прилёты. Пускай. С грустью бросаю последний взгляд на дом — с пустыми глазами-окнами, иссечённый осколками, он остаётся стоять, покинутый своей семьёй, храня в себе чьи-то секреты, маленькие радости и горести. Как и все дома на улице, большая их часть в районе, и очень многие в городке...

Очередной разрыв отвлёк от тяжёлых мыслей, заставив буквально нырнуть в убежище. Наваждение ушло, оставляя выгоревшую душу в привычной пустоте.

— Что дальше? Работаем? — Боец медленно затягивается сигаретой, глядя на меня. — Бьют наугад — кошмарят.
— Работаем, — кивнул я. — Ждём, как перестанет *бошить, и пошли.

Ещё один день...