Я просто кровь ходил сдавать. Но тут опять началось всё это.

С утра пораньше выхожу из метро Московская, вижу: чёрный Ленин стоит, указывает рукой прямиком на больницу в трёх-четырёх кварталах, неподалёку от клуба Jagger. Пошёл я путём, указанным Ильичом, долго ли, коротко ли, оказался у бетонного забора, на нём ленточка нарисована оранжево-чёрная да красная звезда, а рядом проходная зияет жутковатая.

Проник на территорию. Больница в много этажей. Скорые ездят, в окнах добрые бородатые доктора за жизни борются, а во дворе старушки гуляют да курят сигареты. Всё как в сериале «Клиника», только совсем по-другому. Вообще, точнее сказать, иначе. То есть и близко не так, как там, вообще не понимаю, почему я о нём сейчас вспомнил.

Захожу в больницу, предо мной гардероб. Пара гардеробщиц двойного бальзаковского возраста и не особенно-то приветливых. Рядом автомат с бахилами, жаждет монетку 5 рублей. Сдаю куртку и спрашиваю:

— Кровь здесь сдавать?

— Ну конечно, — мне в ответ, — вот прямо здесь и сдавайте!

— Ну что вы, — говорю, — меня сразу атакуете? У вас тут вон сколько корпусов, откуда же я знаю, какой из них кровь берёт.

— Да здесь-здесь, — говорят эти вампирши, — направо иди и сдавай.

— На моё право или на ваше?

— На наше.

— А бахилы продадите?

— В автомате.

— А если мелочи нет?

— В киоске идите поменяйте.

— А где киоск?

— Налево.

— На ваше?

— На наше.

И вот дали мне номерок, и я уже поворачиваюсь идти на их лево, а одна из них, с крючковатым носом, возьми да и воскликни в голос:

— Сколько вопросов!

Это можно было по-разному воскликнуть. Можно было шутя, с лёгким флёром кокетства, можно было с притворным недовольством или ещё как. Но она воскликнула иначе. Как бы вам описать, как она воскликнула. Представьте, как бы воскликнул человек, только что внезапно обнаруживший, что у него под носом усы нарисованы дерьмом. Представьте, как бы он воскликнул:

— Правый-то больше!

Вот с такой интонацией и она воскликнула:

— Сколько вопросов!

И меня это остановило.

— Что, простите? — спросил я.

Она повторила. Причём не только слово в слово, но и нота в ноту, децибел в децибел, с прежними отвращением и гневом, как будто это был повтор записи:

— Сколько вопросов!

— И все по существу, — сказал я. — В отличие от вашего.

И, подумав, добавил:

— Пусть и риторического.

— Что-что?! — округлила глаза она.

Но я, к счастью, уже был на пути в киоск. Обращаюсь к царице прессы:

— Здравствуйте. Не поменяете 50 рублей по 5?

— Как же! — мне в ответ. — Пятёрки у нас в дефиците!

— Ладно, — говорю, — можете мне продать 5 рублей за 50?

— Не положено!

Иду к автомату с бахилами. Изучаю его с минуту. Слабых мест не обнаруживаю. Вижу, рядом девушка уральской красоты бахилы натягивает.

— А у вас, — говорю, — не будет пяти рублей?

— Не.

Мимо идёт та самая гардеробщица, во взгляде её презрение и скорбь.

— А у вас?.. — спрашиваю я, но, конечно, остаюсь проигнорированным.

Охранник больницы помог. Он сказал:

— А вы в урне бы порылись, там их много…

— Спасибо вам, добрый человек, — ответил я.

Разулся, взял кроссовки в руки и пошёл на право гардеробщиц, вниз по лестнице, в кровавый подвал. Нашёл дверь с табличкой «Забор крови». Представляете, забор крови. Стена плазмы. Частокол эритроцитов. Оставил кроссовки у двери, иду внутрь. Там очередь. Занял место за девушкой, читавшей детектив писательницы, чьё имя не буду называть, дабы ненароком его не увековечить к ужасу потомков. Я стараюсь вообще не говорить и не думать о том, что мне не нравится. Я стараюсь вообще не говорить и не думать… о чём?..

— Следующий!.. Следующий!..

Подошла моя очередь. Подхожу к регистратуре, получаю анкету. В ней три колонки: «Вопрос», «Да» и «Нет». Банальная эрудиция подсказывает, что нужно ставить галочку или в крайнем случае крестик напротив каждого вопроса либо в колонке «Да», либо в колонке «Нет». Но не тут-то было. Медсестра говорит, что нужно писать словами «Да» или «Нет».

— А зачем так? — говорю.

Сестрица впервые поднимает на меня глаза и отвечает:

— Чтобы нам с вами было о чём поговорить.

Звонит телефон, она молвит в трубку:

— Забор крови.

Пауза.

— И?

Пауза. Резкий выкрик:

— В смысле, что такое?! Гемоглобин у вас понизился! Приходите через полгода!

Бросает трубку.

«Употребляли ли вы алкоголь в последние 4 часа?» «Делали ли вам татуировку или акупунктуру?» «Были ли у вас ночные поты?» etc. Как на духу на всё ответил, анкету сдал, добро получил, встал во вторую очередь — на обследование. Вскоре слышу голос медсестры, той, что принимала мою анкету:

— А чья это обувь у входа?

— Моя, — говорю.

— Зачем она там?

— Чтобы нам с вами было о чём поговорить.

— Обуйтесь немедленно!

— У меня бахил нет.

— Почему?

— Они по пять рублей, а у меня нет пяти рублей.

— Вот, возьмите.

Сестрица одарила меня парой новёхоньких бахил, и ликованию моему не было конца. Я пошёл, надел кроссовки, натянул бахилы, встал обратно в очередь.

— Следующий!.. Следующий!..

У меня взяли кровь из пальца, смешали её с четырьмя разными химикатами, провели экспертизу, дали ватку и пластырь. Ватка бесплатная, пластырь бесплатный — только бахилы по пять рублей. После экспертизы я встал в третью очередь.

— Следующий!.. Следующий!..

В третьем кабинете меня встретила приятная молодая врач, похожая на Скарлетт Йоханссон. За весь день она первая смотрела мне прямо в глаза и говорила спокойно и красиво. Она вся внутренне улыбалась, и я, понятно, тоже начал — прямо-таки завибрировал весь. Она велела сесть на стул у её стола. Почти не помню, о чём она спрашивала, и что я отвечал, но это почему-то было прекрасно, я просто утонул в этом диалоге. Помню только вот что:

— Операции у вас были?

— Бог миловал.

— И зрение, наверное, хорошее?

— Не жалуюсь.

— И в армию что ли годитесь?

— Служил.

Тут она на меня так посмотрела, что я понял, что не зря всё-таки служил.

— Кстати, — говорю, — можно будет мою группу крови узнать? А то в армии мне её так и не сказали.

— Можно. А я хочу узнать ваши рост и вес, немедленно.

— 182. Это рост. Вес не помню.

— Так вот же весы.

Я взвесился.

— 74,2, — говорю.

— Хорошо, без одежды, наверное, 72 будет?

— Не знаю, — говорю, — можем проверить, раз это важно.

— Не надо, напишем 72. Вот вам талончик, приходите через полгода на обследование.

— Я приду.

— Ступайте.

— Ох.

Не хотелось уходить, но пришлось отправиться на поиски четвёртой очереди. Я был предельно близко к центральному хранилищу красного золота. Я улавливал эту близость в трелях ламп дневного света, кожей впитывал микрокапли крови, парящие в воздухе, ловил сладкий и страшный запах эликсира жизни. Наконец я достиг цели.

Четвёртая очередь привела меня к открытой двери кабинета, где за металлическим столом восседала хранительница в самом белом за сегодня халате, а за спиной её был огромный холодильный шкаф с постоянно движущимися полками, на которых в неимоверном количестве лежали пакеты с кровью.

Здесь всё было по-другому. Здесь больше не кричали «Следующий, следующий…» Стояла уважительная тишина, время от времени нарушаемая лишь доносящимся из кабинета хранительницы авторитетным:

— Один донор идёт сюда!

Это была не просьба, не приказ — скорее, пророчество:

— Один донор идёт сюда!

И это действительно происходило: один донор вставал и шёл сюда. В какой-то момент я поймал себя на том, что донором идущим сюда, был я. Когда я вошёл, хранительница забрала мою анкету и велела сесть на кушетку, затем оглядела меня с ног до головы, выдала мне несколько наклеек со штрих-кодами, велела надеть ещё одни бахилы поверх моих и указала на вторую дверь в её кабинете, которую я до того момента не замечал.

Я прошёл туда и оказался в тёмном помещении, похожем на декорации фильма «Пила». Символические окна под самым потолком, сверху вьются трубки, цепи и кабели, в углу свалены полотна циркулярных пил. Не могу отделаться от ощущения, что внутри чёрных с ржавыми потёками стен пульсируют гигантские артерии, вероятно, так оно и есть. У противоположной стены три больших лежачих кресла, отвёрнутых от меня. В центре комнаты микрофон на стойке. Включается минус «Группа Крови» Виктора Цоя, чтооооооо, блять, происходит?

На всякий случай подхожу к микрофону и начинаю петь:

— Тёплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног. Звёздная пыль на сапогах… На сапогах… Мягкое кресло, плетчатый клед, не нажатый вовремя…

Тут одно кресло резко поворачивается, а там — Александр Градский! Да твою же ж в Бога душу мать! Второе кресло разворачивается, там, конечно, Леонид Агутин. Кто же в третьем?.. О! Ничего себе! Боб Дилан в третьем кресле! Хоть бы попасть в его команду! Боб Дилан! Боб Дилан! Пожелай мне-е-е не остаться в этой траве! Пожела-а-а-й мне-е у-дачи!.. На-на-на-на-на-на-на!.. На-на!.. Удачи!..

Все они хлопают, хлопают, хлопает меня по щекам усталая медсестра, я потерял сознание, когда у меня не сцедили ещё даже полгаллона, стыдоба. Ну, то есть, как потерял… Было оно, сознание, только где-то не здесь было, не в заборе крови, а на шоу.

— Следующий! Следующий! А вы — уходите. Руку не разгибайте ещё пять минут, пластырь не отлепляйте три часа, отдыхайте сколько можете себе позволить. Живите полной жизнью, не слушайте никого, победите, так сказать, машину, работающую у вас в голове! Следующий!.. Следующий!..

Я оглядел побелевшие руки и сполз с кресла. В теле, к моему удивлению, царила поразительная лёгкость. Видно, много во мне лишней крови накопилось, и вот её сцедили. Возвращаюсь к хранительнице.

— Ну как у вас дела? — говорит она с улыбкой.

— Прекрасно, — отвечаю. — Кажется, прошёл в финал.

— Славно. Вот вам квитанция, идите по коридору направо.

— На моё право или на ваше?

— На ваше, — чуть заметно усмехается она. — На ваше… Ну ступайте же, там кассир вам денег заплатит.

Я удивился.

— Как? Столько радости, ещё и денег заплатят?

— Заплатят, — сказала она. — За всё заплатят.

Я попрощался с хранительницей и пошёл к кассиру. Вскоре увидел стол прямо в коридоре, за ним сидела улыбчивая тётенька с кучей денег. Это было так умилительно и сюрреалистично. Это даже невозможно выдумать: коридор, а в нём стол и за ним улыбчивая тётенька с кучей денег. Я не шучу сейчас. Если вы не поняли, я вообще никогда не шучу. Нет, я умею, просто мне не хочется. Я протянул тётеньке квитанцию. Она мельком взглянула на меня и сказала:

— Вы у нас, значит, областной?

Я опешил, немного смутился и внимательно оглядел себя, не понимая, что меня выдаёт.

— Я вообще из другой области, — сказал я. — Но как вы догадались?

Кассир со смехом произнесла:

— У городских квитанция другого цвета. И платят им не столько, сколько областным.

Мне заплатили 545 рублей. Я не стал уточнять, платят городским больше или меньше. И то и другое несправедливо, ничья кровь не стоит больше другой.

Мне нельзя было разгибать одну руку, я достал кошелёк и попросил кассира положить туда бумажные деньги. Правой рукой я сгрёб так нужные час назад пятирублёвые монеты и высыпал их в карман штанов.

Вышел к гардеробу. Даблбальзаковские вампирессы скучали. Отдавая номерок одной, я спросил ту, что не любила вопросы:

— Как ваше настроение?

— Спасибо, — сказала она, — хорошо. А почему вы интересуетесь?

Другая отдала мне куртку и шепнула ей:

— Ну ты что, не помнишь уже?..

— Вопросы, — напомнил я. — Я тот, что задавал много вопросов. Не обессудьте, я здесь впервые. И вопросы задавал по существу. А вы ругаетесь.

— Да не ругаюсь я! — воскликнула она помягче, чем раньше. — Просто у меня такие интонации! А вы кровь сдавали, да?

— Да.

— И как сейчас кровь сдают? Сидя или лёжа?

— Лёжа.

— Лёжа, значит. Хорошо.

— Всего доброго.

— До свидания.

Когда я подошёл к метро, Ильич всё указывал на больницу, но теперь уже кому-то другому. Я проехал по синей вене, пересел на красную и вышел в сердце города. На Площади Восстания, в тени гостиницы «Октябрьская», прямо напротив обелиска «Городу-Герою Ленинграду» мне повстречался кришнаит.

Знаю, у меня кришнаиты в каждом третьем рассказе, но они постоянно находят меня, что я могу поделать. Подходят ко мне на улице и заговаривают: так, мол, и так, мудрость, солнце, единое сознание, нате книжку почитайте, дайте денег сколь не жалко. Сегодняшний был в оранжевой куртке, оранжевой шапке, оранжевых брюках и с оранжевым чемоданом на колёсах (чёрных, надо заметить). Он был не в каких-то там лохмотьях, а в современной, новенькой одежде и с полным просветления чемоданом.

— Простите, — сказал он мне, — можно вас на минуту отвлечь? Вы такой позитивный! Хотите книгу почитать?

Он продемонстрировал книгу. На обложке — синекожий юноша, играющий на флейте в окружении танцующих дев.

— Спасибо, — сказал я. — Мне не нужно, потому что я уже Кришна, а вы — часть моего единого сознания.

— Вы Кришна?

— Именно.

— Ничего себе! Тогда, может, просто дадите денег, сколько не жалко?

— Я не богат материально.

Мне показалось, монах немного расстроился.

— Какой же вы тогда Кришна! Кришна очень богат!

— Да, но не материально.

— Ещё как материально! Вы знаете, что у Кришны 1300 жён?..

— Конечно, знаю, — сказал я. — Я же Кришна.

— Нет, вы не Кришна, — упёрся монах.

— Кришна не спорит, — сказал я.

— Хорошо, — не унимался он. — То есть, вы — Бог?

— Настолько, насколько Кришна Бог.

— То есть, вы всемогущий?

— Разумеется.

— Можете поднять в воздух эту штуку?

Он указал на обелиск «Городу-Герою Ленинграду».

— Можете?

— Могу, — сказал я. — Но мне это не нужно. А что мне нужно, так идти заниматься делами. Хорошего дня.

И я использовал своё всемогущество, чтобы прекратить этот разговор. Как же, будет он мне рассказывать, что я не Кришна, когда у самого анахата ещё до конца не раскрыта. Смех да и только! Никакого уважения к культу, а ещё цвета солнца нацепил. Солнце любит кровь, приятель... время любит кровь... И вот только тут я вспомнил, что группу крови свою ведь так и не узнал.

ОВЕРДРАЙВ Сергея Иннера

Заходят как-то в бар три современных писателя.

Первый — фантаст Аркадий Рыцарев — процентов на девяносто состоит из европейского фольклора вперемешку с текстами группы Эпидемия. Пишет про герцогство Вхуйнеплюй, где власть захватили тролли, и теперь единственная надежда — герой-попаданец, усыпающий свой триумфальный путь интернет-сленгом и отсылками к реалиям 10-х годов XX века.

Второй — Ефим Подберёзовиков — румяный парень из посёлка городского типа. Литература для него — это Пушкин, Лермонтов, Бунин, Некрасов и другие, кому посчастливилось временно обессмертить свои имена попаданием в учебную программу. Пишет Ефим о том, как впервые пошёл на рыбалку, про мамины бусы, про то, как дедушка колет дрова. Величайшая трагедия в его жизни — эхо Второй мировой войны, поэтому нередко его рассказы именно о том, как старушка ждёт сына-красноармейца домой, несмотря на то, что сам автор родился в конце 80-х. Впрочем, надо признать, что написаны его рассказы грамотно и реалистично, так, что порой и от Платонова не отличишь.

Третий — Макс Саффер — родился в Кяхте и до последней недели дальше Улан-Удэ не уезжал. Но зато мыслями своими он улетал и улетает очень далеко. Его неизданный роман посвящён судьбе американского писателя Уилла, живущего в неназванном штате и шляющегося там по барам, взаимодействуя с собирательными образами персонажей голливудского кино.

Садятся, значит, писцы за стойку и начинают заказывать. Рыцарев берёт эль «Викинг-ШмЭль», Подберёзовиков — рябиновую настойку, Саффер — виски со льдом. Пригубили они и давай за жизнь да творчество беседу вести.

— Я, — говорит Рыцарев, — издаться не могу, что за напасть! Гляньте только, сколь фантастики на полках книжных магазинов! Это ж самый популярный нонче жанр. А не издают, черти окаянные!

— Я, — говорит Подберёзовиков, — уж отчаялся издаться! Не возьму в толк, чего не так делаю. У меня и по литературе всегда пятёрки были и по русскому языку. Исправно пишу, а не издают, хоть ты тресни!

— Я, — говорит Саффер, — ваще хуею. Издают всякую порожню, а романа о настоящей жизни боятся. Короче, решил приехать лично, рукопись отдать, поболтать за жили-были, чо-кого.

— Хреновые дела, — молвит бармен, — однако замечу, что всё это дерьмо закономерно. Что наша жизнь, как не река дерьма, где спасительные круги — лишь бухло да поёбки. Гениев при жизни не признают.

— Красиво базаришь, ковбой, — усмехается Саффер, — тебе, может, тоже в писатели пойти?

— Так я уже, — отвечает бармен.

И верно, на кранах в ту ночь стоял писатель Треплугин, молодой, дерзкий, плотно начинённый Бодлером, Селином и особенно Буковски. Работает барменом, а также ведёт страницы бара в соцсетях в стиле «отчего ж сегодня нам не наебениться?!» В отличие от Саффера, Треплугин понимает, что если хочешь писать про бухло и шлюх, то надо писать про своё бухло и своих шлюх, а не про кинематографических и американских. Вот он и пишет про то, как снял девочку на двоих с другом на гастролях в Костроме, и про то, как здорово хлебать портвейн в машине, несущейся по бывшей Е-95, и дымить сигаретой в окно, устремляя мутнеющий взор в блюющие первым снегом небеса.

— Святые щи! — басит Рыцарев. — Так ты, поди, и издавался?

— Нет! — оскорбляется Треплугин. — Я в интернетах пишу. Пока в мой паблик добавляются клёвые тёлочки с пирсингом в интересных местах, я считаю себя состоявшимся автором.

— А я тоже в интернете пишу, — говорит Подберёзовиков. — На Проза.ру Правда, там не видно, у кого где пирсинг есть. Но читают! У моей «Ивушки», например, почти каждый день 5-10 прочтений. Вот только в издательства всё равно не берут.

— Ясен пень, не берут! — ввернул Саффер. — Таких ивушек в сети целые джунгли. А читатель — он хочет баобаб. Толстый, изрезанный техасской бензопилой, растущий в прерии баобаб с истекающим кровью Кевином Костнером под ним…

Не успел он договорить, как дверь скрипнула, и в бар вошла такая шикарная киса, что языки всех авторов на секунду одеревенели. Волосы цвета аквамарин, взгляд Шивы, под ключицами татуировка в виде чёрного ожерелья в стиле барокко, инкрустированного минералами в цвет волос. Серьги — чёрные зеркала. Маленькое платьице спереди оснащено молнией во всю длину — единожды дёрнул и красотка нага. Грудь небольшая, но подчёркнуто высокая и округлая, а задница — ну просто исключительная. Тёмные чулочки повыше колен да кеды снова же в цвет волос. И прошла она мимо писателей в своих кедах так, будто вовсе и не в кедах была, а в туфлях на высокой шпильке, и властно села во главе стойки. Первым очнулся бармен.

— Что будете пить, миледи?

— Коктейль «Говорящий егерь».

— Меня зовут Аркадий Рыцарев, — сказал Рыцарев. — А вас как прикажете величать?

— Моё имя Литература, — сказала девушка.

Авторы переглянулись, а красотка без тени смущения поинтересовалась:

— Кто из вас четверых хочет меня трахнуть?

Бармен пролил манговый сок себе на фартук. Рыцарев уничтожил оставшиеся полбокала эля одним глотком. Подберёзовиков чуть не поперхнулся рябиновой настойкой. Только Макс Саффер остался спокойным — он в кино и не такое видал.

— Я хочу, — сказал Треплугин.

— Ты сначала доделай коктейль, — бросила Литература, даже не глядя на него.

— Вообще, я большой охотник до дам, — скромно заметил Рыцарев, подкручивая усы.

— Вот как. — сказала Литература. — И почему я должна тебе отдаться?

— Но… ты ведь сама предложила…

Литература засмеялась.

— Я лишь задала вопрос. А ты услышал то, что хотел. Кто-нибудь ещё?

— Матушка учила, — начал Подберёзовиков, — что хорошая девушка скромна, а настоящий…

— Следующий, — сказала Литература.

— Я хочу трахнуть тебя, детка, — отпив виски, молвил Саффер.

— Почему я должна тебе отдаться?

— Всё просто. Потому что этот бар называется «Жанр». Я вставлю тебе прямо в сортире, ты будешь кричать, как косатка.

— Где ты слышал, как кричит косатка? — спросила Литература.

После небольшой паузы Саффер ответил:

— На YouTube.

Литература, скучая, вздохнула. Бармен поставил перед ней «Говорящий егерь» и глаза их встретились. Литература улыбнулась Треплугину, и Треплугин улыбнулся Литературе в ответ.

— Я хочу тебя трахнуть, — сказал он.

— Да неужели? — игриво ответила Литература.

— Я очень, очень сильно хочу тебя трахнуть, — повторил он.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда говори. Почему я должна тебе отдаться?

Треплугин был готов.

— Потому что больше нам тут делать нечего. Бытие тщетно, как попытка вернуть кровь в разбитый нос. Либо мы проведём эту ночь в объятиях друг друга и в экстазе, либо каждый в своём одиночестве. Тебе решать.

Треплугин повернулся к Рыцареву и спросил:

— Повторить?

— О да!

— И мне тоже плесни горькой, — сказал Подберёзовиков.

Саффер молча двинул свой бокал по стойке и кивнул, мол, давай ещё. Литература в задумчивости потянула коктейль.

Тут из сортира вышел я.

— Теперь слив работает, — сказал я бармену. — Больше не бросайте гондоны в унитаз.

— Благодарю, Сергей, — сказал он. — Сам бы я с этим в жизни не разобрался.

Я снял резиновые перчатки, бросил их на пол, подошёл к Литературе и чмокнул её в уголок губ.

— Пошли домой, — сказал я. — Завтра рано вставать.

— Но я хотела…

— Что ты хотела? Продолжать дразнить этих достойных молодых людей?

Литература потупила взгляд.

— Опять? — сказал я. — Ах ты шлюха. Знаешь, если хочешь, оставайся тут. Джентльмены, хорошего вечера, а я сваливаю!

Литература схватила меня за рукав и сказала:

— Нет-нет, пожалуйста, давай останемся в «Жанре» хоть ненадолго.

— Оставайся сколько хочешь, а я сваливаю!

— Я хочу, чтобы ты остался. Кстати, я сегодня без трусиков.

— Шлюха, — повторил я.

— Спасибо, — умилилась Литература.

— Презираю тебя, — сказал я. — Ты отравила мне всю жизнь. Убирайся прочь. Я тебя не люблю.

Я говорил, и самому мне становилось жутко и смешно от этих слов, потому что я знал, какой последует ответ, а именно:

— Можешь говорить всё что угодно. Меня это только заводит.

— Я знаю, что я могу! — заорал я. — Не указывай мне, что я могу!

Рыцарев покачал головой.

— Я сваливаю отсюда! — орал я. — Знаешь что, дрянь, я сейчас позвоню твоей сестрёнке Музыке и поеду ночевать к ней.

— Вот и поезжай! Уверена, она будет рада!

— Блять! Как же ты достала, Лита! Я сваливаю!

— Ну давай, — спокойно ответила Литература. — Сваливай, если кишка не тонка. Я насильно никого не держу.

Треплугину едва удавалось скрывать радость от происходящего.

— Главное, не бросайте гондоны в унитаз! — сказал я ему и направился к выходу.

Когда я проходил мимо Саффера, он спросил:

— Её, правда, зовут Литература?

— Да, — сказал я. — Её родители сумасшедшие, обожаю их.

Я покинул здание и оказался посреди улицы Рубинштейна, кошмарно трезвый и к тому же некурящий. Под большой вывеской бара «Жанр» я разглядел маленькую надпись «ООО Двойственность». Вокруг царила хмельная субботняя глоссолалия. Хотелось заорать. Хотелось накричать на всех безумных потомков, которые будут гадать «Что хотел сказать автор?» Хотелось сказать им всем: «Автор хотел сказать лишь то, что он сказал. Ни буквой больше и ни буквой меньше. Если бы он хотел сказать что-то ещё, он бы сказал и это, неужели не очевидно, чёрт подери?!» Я достал смартфон и позвонил Музыке.

— Да, родной! — пропела она.

— Что на тебе надето? — спросил я.

— Лишь пирсинг да белое кружево из порошка, всё как ты любишь. Я ждала твоего звонка.

— Вот как.

— Разумеется. Лита сказала, что хочет, чтобы ты сегодня трахнул нас обеих, вместе, но прежде как следует вышел из себя. Ты же знаешь, как её это заводит.

Инженер поднял глаза от монитора.

— Это успех, — сказала писательница Концова. — Браво.

— Вам, правда, нравится? — спросил инженер.

Концова покривилась.

— Дело не в том, что мне нравится. Но если искуственный интеллект действительно может написать ТАКОЕ, то литературные негры мне и впрямь больше не нужны.

С последними словами писательница стряхнула пепел с сигареты в мундштуке. Дело было в кабинете её загородного дома в Подмосковье. В камине щёлкало пламя. Из сада под балконом доносились звуки флейты.

— Не напомните, как называется эта штука?

— Искуственный Интеллект «Нейросетевой Эмиттер Речи», сокращённо ИИ «НЭР».

— Сколько ему понадобилось времени на это сочинение?

Инженер посмотрел на лэптоп.

— Шесть и девять сотых секунды.

— Так быстро?!

— Вся основная работа уже сделана. В базу данных загружены все произведения классиков и хорошо продаваемых современников. Система каждые десять секунд отслеживает новости во всех главных СМИ, чтобы произведение вышло на пике актуальности. Также ИИ анализирует популярные авторские посты в соцсетях, чтобы текст был «о наболевшем». Остаётся самая малость: вбить ключевые темы, включить или выключить фильтр мата, ввести желаемый объём и нажать «сформировать текст».

— Минуточку, — усмехнулась Концова, — не хотите ли вы сказать, что только что прочитали мне самый актуальный для всей молодёжи на данную минуту текст?

— Вы же сами сказали, что хотите завоевать новое поколение читателей.

— Боже мой, ну и бредятина вышла! Человек бы такого в жизни не выдумал: «Моё имя Литература!..»

Концова захохотала. Инженер промолчал, косясь на вкравшегося в кабинет мопса.

— Ладно, — сказала писательница. — Пофиг. Главное, чтобы продавалось. А это уже дело техники, вопрос рекламы.

Инженер чуть улыбнулся.

— Система находит все самые популярные на данный момент вирусные тексты, выявляет их общность и на её основе создаёт новый. Так что на рекламу можете особо не тратиться. Эти книги продадут сами себя.

— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — сказала Концова.

— Кто владеет информацией, владеет всем, — ответил инженер. — А у ИИ «НЭР» её с избытком, притом свежайшей. И вы обратили внимание, как много в тексте самолюбования и как мало самоиронии? Эти параметры тоже регулируются. Сейчас их значения оптимальны для молодого автора в режиме «от первого лица». Можно привести их в классическое значение, но тогда будет уже не так правдоподобно и…

— Правдоподобно-шмавдоподобно! — перебила Концова. — Это детали. Главное, чтобы ошибок не было.

— Как раз наоборот, — снова улыбнулся инженер. — ИИ «НЭР» специально время от времени допускает в тексте незначительные ошибок. Это тоже имитация человечности.

— Так что же, — понизила голос Концова, — может, этот ваш ИИ «НЭР» умеет и другие стили имитировать? Если, допустим, нужна сенсация: мол, в Ясной Поляне нашли тайник, а там — неизданный роман Толстого.

Инженер осторожно кивнул.

— Немного покрутить, и сможете писать хоть по три «Войны и Мира» в минуту. Подлога даже Быков не учует.

Писательница Концова захохотала так, что мопс пулей вылетел из кабинета. Инженер выглядел напряжённым, но старался улыбаться. Наконец писательница откинулась в кресле и сказала:

— Та сумма, которую вы попросили за своё изобретение, поначалу показалась мне немыслимой. Но сейчас я вижу, что оно полностью стоит того. Я беру. Но с одним условием.

— Каким?

— Эксклюзивные права. Я хочу одна при жизни стать всей мировой литературой.

— Вы уверены? — спросил инженер.

— О да!

— Но это же безумие! — сказал он.

— Но ведь это вы изобрели его! — снова засмеялась Концова. — Давайте! Давайте мне его, безумие! Я — Литератууура! У-у-у-ху-ху-ху!..

Концова встала с кресла, подняла руки, сделала жуткое лицо и стала надвигаться на инженера. Он весь побелел, опрокинул стул, подскочил, схватил лэптоп и, прижимая его к груди, попятился.

— Вы с ума сошли! Я… я и не предполагал, что всё так… Господи! Как же это всё сложно и… ужасно… ужасно!

— Вы-ы-ы изобрели его, вы-ы-ы, — твердила Концова, загоняя инженера на балкон. — Вы изобрели безу-у-умие! А я-а-а-а, я — Литерату-у-ура! Ах-ха-ха-ха-ха!.. Это фи-и-иниш, дорогой мой приятель! Это тепловая смерть реальности, касатик мой! Это — монополия тьмы, единственный ты мой дружок!!!..

— Но как же… а что же… — инженер вздрогнул, не то от того, что ткнулся задницей в перила балкона, не то от собственной внезапной догадки. — Кто же тогда… н-нас изобрёл?.. Машинный интеллект или живой р-разум кианумодерниста?..

— Да без разницы, — неожиданно унявшись, сказала писательница и аккуратно вытащила из бледных рук инженера лэптоп.

Она вернулась в комнату, подошла к камину и бросила устройство в огонь.

— Да и не главное это, — сказала она, наблюдая, как чернеет серебристая сталь. — Главное, что теперь мы с тобой никому уже не сможем причинить вреда, а следовательно, и сами находимся в безопасности. Езжай домой и уничтожь все бэкапы.

Из ВК автора.