— Держи меня! Держи-и… — вцепилась когтями, больно, однака!
— Да тут я. Дыши...
— Дышу, — томный вздох, когти чуть вышли из свежих ран, потекла кровь. Моя кровь... родная, нечего ей наружи делать, но не страшно — повод серьёзный, потерплю.
— Успокойся.
Послушалась, дышит глубже, ровнее — эт хорошо, одобряю. Продолжим.
Итак, меня зовут Эйнгерт. Правильно, смысловая часть имени всего лишь Эйн, или Эйни, я откликнусь без обид на любое. А "-ерт" — это "эрт", — так мы называем своих мужчин-самцов. Просто, правда?
— Ай-АЙ, держи!
— Ты шить не умеешь, кто меня штопать будет?
— Замолчи... — фыркнула — смеется, но когти ослабила, — Дурачок.
Так, то, что я Эйн-мальчик определились. Дальше что? Раса? Хм... Гляжу на свою лапу-руку и что вижу? Внешняя сторона бледно-зеленая, местами с черным орнаментом, предплечье и кисть почти черные, а с внутренней стороны, там, где подмышка у человеков — я беленький. Такое же светлое брюхо...
— Ты что, первый раз себя видишь? Кончай придуриваться и держи меня!
Сжимаю её покрепче, чуть шипит от боли, но не противится...
Думаю, вы догадались: раса моя хрен пойми какая. Но! Две переменных известно наверняка: один родитель, будь он неладен и благословлен всеми сущими Богами, северный, из-за крови которого вы и читаете эту "эпопею", а другой — зеленый, так что с терпением проблем у меня нет. Кто из них родитель и родительница — ни разу не видел, скорлупа, знаете ли, не просвечивает...
Вновь вцепилась, но не сильно, чувствую, как дрожит...
А теперь предупреждаю: если с воображением у Вас есть некоторые проблемы, трудности, то дальнейшее может вызвать негодование, или даже отвращение. Дело в том, что я летун, а не человек, и о людях рассказать мне нечего... Ску-ка.
В общем, история будет о себе любимом и моих прекрасных собратьях, кои людишками не являются.
— Молчи!
— Я ничего не говорил, Пузатик.
Вновь фыркает и тут же протяжно тихонько стонет.
— Ты думаешь! Опять о своём думаешь! Молча думай! Нет, не думай!.. Помога-ай!
— У всех бывает в первый раз, соберись уже.
Мелкая влажная от слизи чешуя её входа начала растягиваться, показывается вершина крапчатого яйца. Не могу оторвать глаза...
— Пошло! Пошло родимое...
Сжимает меня в тиски, бедная моя шкура, а яичко тоже в крови. Ладно в меня когти воткнулись, но там она почему? Может из-за того, что в первый раз рожает?
— Что ты мелешь... — задумалась, фыркнула, — Оно же правда родимое! Ты когда-нибудь перестанешь дурачиться?
— А я и не дурачусь. Быстрее давай, там очередь.
Пыхает огоньком от смеха, плечу горячо!
Яйцо вышло и скатывается на заготовленную солому. Какое же оно красивое, светло-серое с зелеными крапушками... М-м-м. Мурашки бегают по всему телу, но не от страха и волнения, как раньше, а потому что жутко приятно.
— Какая твоя следующая шутка? — напрягается, вновь вход раздвигается, пропуская новую жизнь.
— Хм... — облизываю кровь со своего плеча, — Раньше это был вход, а теперь, получается, выход!
Вновь пускает огонёк, затем пару раз фыркает. Пока смеялась второе скатилось к первому.
— Всё, Эйни, хватит! Ты уже не млад, мать твою.
— То, что я был младом не значит, что перестал. Подрос только, вот и все дела, — понизил голос до мрачного, — А вот про маму мою...
Замирает и поворачивается ко мне, прижимается головой к груди. Когтями держит, но осторожно. Стыдно что ли? Голос с хрипотцой:
— Ты мне это каждый день говоришь, особенно когда входом пользуюсь.
Безуспешно пытается отстраниться, с шумным вдохом смиряется, цепляется сильнее. Шипит:
— Я их сожру, если дальше будешь дурачиться.
— Да пожалуйста, я тебе даже помогу. Жаль только не наедимся, эх...
— Придурок...
— Эй, Голри, тише! ТИШЕ, говорю, я ж не стальной, — кровь моя сегодня свободу почуяла не иначе, — Тебе больно, что ли?
— Не знаю... — дышит шумно, выдавливает из себя сгусток слизи и крови, — Ох, Эйни. Последнее идёт...
— Давай, ты молодец. Держу тебя, очень сильно держу! Держее некуда, ты справишься.
На третьем крови больше всего. Я ускоряю процесс, заодно мщу: когти впиваются ей в бедро и ребра. Голри рычит и сжимает меня в ответ, яичко выходит быстрее предыдущих.
Вот и всё. Пузатик больше не пузатик.
Лежит молча, зажмурившись, дышит широко распахнутыми ноздрями со свистом, будто целый день драться тренировалась. Потихоньку расслабляется, дрожит, жмется ко мне.
— Ну ты как, Голри? — лизнул её скулу, крепко обнял, без когтей, — Жить будешь?
— Мда... То есть пока не помираю, — мамочка открывает глаза и глядит на три новёхоньких яйца собственного производства, — Обалдеть... Слышишь, чего говорю?
— Говоришь "обалдеть", вроде не оглох.
Фыркает и ползёт к нашему сокровищу. Я осторожно придерживаю, она сопротивляется, но лениво.
— Ты ведь не собираешься их есть?
— Я не такая дурная, как ты. Пусти!.. Ужин на тебе, кстати, чего разлегся?
Что ж, мамаша права, жрать чего-то надо на завтра. Смотрю на недоеденного оленя и грустно вздыхаю. Охотиться? Или к людям в селение лететь, требовать провизию на случай пополнения? Хм... Перевожу взгляд на гнездо. ЧУДО. Действительно "обалдеть"...
— Чего уставился? Не отдам! — ложится, сворачивается клубком над сокровищем, — За просмотр плата — пуд мяса!
Судя по хорошему настроению, всё у неё замечательно, даже шутить пытается, как я. Неплохо получается, кстати!
— Отдыхай, мамочка. После такого нежданного события...
— Нежданного?! Ты меня полгода Пузатиком называл! — дважды фыркает, — Лети уже.
— Я хотел сказать, что охотиться лень. Казённое притащу.
— Вали... — указывает крылом произвольное направление, — Подальше куда-нибудь. Верст за сто.
— Так сильно тебе надоел? — шагаю к ней и тут же уворачиваюсь от когтей, — Эй, а словами нельзя?
Дальше говорит мягче, обожаю...
— Эйни, раньше отправишься — быстрее вернёшься, — приподнимает лапу-руку и чуть шевелит яйцо, с добротой глядя мне в глаза.
— Вот так бы сразу.
Разбегаюсь и взлетаю. Свистящий в ушах воздух остужает разгоряченное тело. Дубы мелькают внизу, но я их не замечаю, как и пылающий закат, как и горы на востоке. Странно, ощущение словно стал легче на центнер.
Если Голри-непузатик теперь мама, то я, получается, отец? Папаша?
Как ни странно, но вспорхнувший в небо темный силуэт от тех невзрачных гор я замечаю...
Приближается. Узнаю — наша молодая "соседка" по территории.
— Эйн! — голос встревоженный, — Можешь помочь? Пожалуйста...
Складывает крылья, пикирует с разворотом назад к своему дому. Оглядываюсь, удивленно фыркаю и следую за ней.
Поразительно! Да она как будто ждёт меня (иль другого эрта, ага). Вход к пещере прибран от опавшей листвы, мелкие камушки с полянки выметены (вот делать нечего, дурная), кусок свинины лежит и... бутыль с вином что ли? Ну и самое главное, конечно: запах гулящей ирэль (самочка-девушка по-нашему, не пугайтесь) в воздухе витает.
Дальше вообще весело: соседка становится в нескольких шагах предо мной, делает вид, что тянет какой-то корень или валун из земли у пещеры и-и-и... нагибается вперед. Очень красноречиво так нагибается. Темная серая чешуя входа поблескивает алым от закатного зарева. Лапы расставляет шире, хвост до упора вверх, крючком.
Не выдерживаю, делаю шаг и замираю... Сердце колотится, лапы-руки дрожат, но... Я как будто хочу её, или всё же нет?.. Вернее, не так. Хочу очень сильно, потому что с Голри, как она начала носить младов (наши детишки-младенцы, ага) единения были жалкими и осторожными, а тут такое... Дочь отпрыска ищет и козыряет своим сокровищем перед моим носом. Я же гляжу и вспоминаю ежесекундно те три чудо-яичка. Своих, родных. И Голри... стыдно, просто жуть.
— Мне с твоим задом поговорить, чтоль?
Вздрагивает, оборачивается и смотрит, как на идиота.
— Если уж такая нужда, я бы попробовал разговорить его, но не сейчас. Не серчай, Шилли.
— Я к тебе с душой... что это с тобой? Всё еще обижен?
— Я-то в норме, задом тебе в морду не тычу, как видишь.
С грохотом опускает свою завлекательную приблуду и шипит:
— Ты ведь так хотел...
— Ага, и даже танцевал с тобой, пуская слюни, но ты меня послала кружиться с деревьями в обнимку. Помню эти приятные слова, как вчера, хоть было это... — чешу подбородок когтем, — Семь месяцев назад. Как время-то летит, жуть!
— Эйн, скажи, ты... — косится на мои свежие царапины, сглатывает.
— Если б башкой думала лучше, то эти царапочки сама бы мне оставила, — демонстративно облизываю кровушку, — Если это всё, то я вынужден попрощаться. Красивая ты, но дурная... удачи в поиске.
Фыркает обиженно, убегает в пещеру. Жаль её, если б не зеленый мой родитель, то наверняка бы голову потерял, а так выстоял с достоинством. Ф-фух! Вот ведь сучка!
— Обалдеть, чудеса, — взлетаю.
А ведь точно, Голри-то разродилась! Ух-х-х. Пусть недельку отдохнет, а там...
— Выглядишь, будто вина напился, а потом десять ирэль целый день тебя ласкали, — возвращает суровый низкий голос в реальность, — Так что там? Тушу целую?
— Меня теперь один большой, и три как больших, только маленьких и круглых, — подмигиваю бурому эрту в пристройке ратуши, он замирает, медленно кивает и фыркает, затем пристально смотрит мне в глаза. Только теперь, похоже, понял. Добавляю конкретики на всякий случай, — Да-да, тушу мне в честь увеличения армии. Жду завтра медаль от Кейнерта!
Хороший он собрат. Вновь кивает и прыгает вглубь склада, оттуда доносится недовольное ворчание, виноватые голоса людей, затем возвращается с крупной мускулистой свиной тушей.
— Держи. Самая красивая! Передай сестренке... — прищуривается, — Что ты не такой балбес, как я сначала думал. Просто молодой и...
— Глупый?
— Да, так и скажи. И еще... — мотает головой, подбирая словечки, — Пусть Голри не расслабляется раньше времени. Чтобы из твоих младов хороших собратьев вырастить, придётся потрудиться как следует!
Смотрим друг другу в глаза. Я-то понимаю, что это шутка, ведь он постоянно с людишками трётся, вот и нахватался (как и я, впрочем) но в глубине злоба нарастает... Сдерживаюсь от рыка с трудом, прищуриваюсь.
— Шучу, Эйн, — фыркает и виновато опускает глаза, — Забудь. Не хватало мне с молодым отцом драться. У вас сейчас с Голри мозги какое-то время набекрень будут. Присматривайте друг за другом и... сам сюда лучше прилетай, — кивает, вновь смотрит в глаза, — Мама хуже папы, но и с тобой больше шутить не буду.
Расходимся. Вернее, брат Голри обслуживает следующего сородича, а я на крыло.
Туша тяжелая и холодная, центнер, наверное. Хватит нам на несколько дней... Так, о чем я думал? Точно, Голриэлла... Недельку пусть отдохнет, а там намекну, что моя северная кровь кипит от одного её вида. Так и сделаю...
Гляжу, как Голри разминает крылья, вытягивается во всю длину, затем резко хватает дерево, обнимает. Летят щепки, когти скребут по коре. Невольно шевелю лапой-рукой яичко. Оказывается, они разные, и мне попалось самое крупное.
— Эйн, осторожно, мать твою!
Хм... какие же привычные слова. Оставляю яичко в покое.
— Ты чего-то долго летал. Братишка мой на уши сел?
— Ага. Язык у него длинный, сам не заметил, как запутался в нём. Чуть не оторвал.
— Не тяни, о чем говорили?
— Извинился, что называл меня балбесом и... — вздрагиваю, гляжу на кладку, мотаю головой, прогоняя темные мысли.
— И? Стыдно говорить, что ли?
— Хм... Вроде шутка, а мне тревожно. Я ж непростой балбес, с сюрпризом, сама знаешь. Братец твой про младов сказал, что трудно с ними будет.
— Только не говори, что вы подрались из-за этого, — садится около гнезда и касается кончиком крыла моих шипов на спине.
— Нет. Просто знаешь...
Наклоняется, лижет мой лоб, ложится и прижимается нос к носу. Смотрим друг другу в глаза... Ох и неспокойно. Голри что-то замечает во мне, что я не понимаю...
— Эйн, ты боишься?
— Наверное.
— В следующий раз я лечу, вправлю мозги братцу.
— Да не его же боюсь! Остынь, воительница.
— А!.. — косится на яички, вздыхает, — Если вдруг что, мы еще станцуем, я не против. Слышал же, что бывают неправильные? Будем смотреть за ними сутки напролёт, — осторожно толкает мою голову, — Ну ты чего, мне такой бука не нужен. Сам же сказал, то была шутка. Я ж твоя первая ирэль, откуда тебе знать, что плохо с младами будет?
— Вот так-то лучше. Ну... что еще?
— Шилли видел.
Хмурится, тихонько ворчит.
— Она тут при чем? — вздрагивает, — Эта сука всё еще без пары?!
Молча киваю, отвожу взгляд.
— И как это понимать?! Обидеть меня вздумал?
— Она ищет, — вновь смотрю на Голри. Смотрю с вожделением, — Я скоро на деревья прыгать буду, как она тогда сказала.
Пыхнула огоньком, чуть не обожгла мне нос.
— Ах вот о чем ты... Дурной эрт. Похотливый засранец!
Ругается, но садится и внимательно осматривает себя, щупает живот, вздрагивает.
— И тебя ничего не смущает?
— Смущает, но хочу тебя неимоверно, — в доказательство приподнимаю заднюю лапу, путешественник показывается на вершок.
Фыркает, тихо рычит, мотает головой.
— Эйн, я же только что... Там кровь была, видел?
— Т-с-с, — опускаю ногу, — Я дурной, но терпеливый, помнишь? Недельку продержусь. А там, глядишь, — шевелю яичко, — может полегчает, — прищуриваюсь, — Но я бы на это не надеялся.
— Недельку, говоришь?
Томно вздыхает и смотрит на звезды.
Держу её когтями за ребра, не замечая, что царапаю. Лижу бедра, круп, трусь о шипы на спине. Не могу сдержать рык. Тянусь к шее, покусываю бурую шкуру...
— Разве это похоже на танец? Твою мать, что ты делаешь? И неделя еще не прошла! — шагает в сторону гнезда, волоча мои ноги, — Или ты меня просто сожрать решил?
— Лучше бы я был голоден. Ударь меня, что ли. Не помогает наше чудо отвлечься. Ударь...
С рыком вместе со мной отскакивает в сторону, я врезаюсь во что-то, падаю на бок и какое-то время прихожу в себя, восстанавливая дыхание. Встреча рёбер и ствола сосны прошла успешно, чуть не поломался.
— Целый? — обнюхивает мои бока и грудь, — Судя по тому, что было вчера, и как стало сегодня... дальше будет только хуже, — осматривается и уходит чуть вглубь леса, возвращается со здоровой трухлявой веткой, — Эйн, ты папашей становишься, а ведешь себя, как скотина, — машет веткой перед моим носом, чуть не задевает, — Я бы рада бить тебя, но в шутку... Не хочу дубасить твою пустую голову, мать твою! Не сейчас... — поворачивается к гнезду, вздыхает, — Ну что мне делать?
— Неделю ждем. Я обещал, и сдержусь! Обещал... — мотаю головой, поднимаюсь, — Голри, я жутко виноват... не помню, чтоб настолько дурным становился, только когда...
Вздрагиваем оба, крутим головами по сторонам.
— Быть этого не может! — ложится и осматривает себя сзади, лижет, нюхает.
Я отворачиваюсь, чтоб не натворить глупостей.
— Эйн, разве я ищу?
— Через два года после кладки должна.
— Ответь мне серьёзно, как есть, а не "должна"!
Осторожно приближаюсь к ней. Судорожно нюхаю. Всё ближе к её сокровищу. Ближе...
— Ничего не понимаю, — удивленно моргаю, — Ты не ищешь.
— Хм... Давай тогда попробуем кое-что, — указывает крылом вдаль, — Поднимись высоко, на запад куда-нибудь, полетай. Долго.
Прищуриваюсь. Башка варит плохо, однако понимаю, что в её словах есть мудрость.
— Подальше от гнезда, значит?
Кивает, подражая человеческому жесту.
Как выяснилось, вдали от гнезда мне становится гораздо легче. Так стыдно перед Голри... Но, если не она, то кто? Вздор какой-то. Получается, некая ирэль в поиске тихо рыскает неподалёку от нашего жилища, и сводит меня с ума? Если кто-то так шутит надо мной — порву.
Рядом обломилась веточка, Голри вихрем срывается с гнезда, задев мою переносицу когтями. Слышу её угрожающий рык, затем глухой удар. Бегом дую туда.
— УБЬЮ, СУКА! У... — врезаюсь в ирэль, спасая ночного гостя от страшной раны, — Назад Эйни! Это всё из-за неё...
Вздрагиваю. Голри права: запах так силён, что голова идет кругом.
Вспышка в глазах. Лапы мои подкосились, нос встретился с землей. Дальше отдаленно слышу рык и возню. Это что, меня Голри так? Тем самым трухлявым бревном, чтоб не мешался?
В башке стучат молоты, болит страшно.
— Стой! Стой... — доносится жалобный голос Шиллиэллы.
Шилли, значит. Впрочем, мы догадывались. Совсем видимо крыша поехала у бедолаги. Чем ей другие эрты не угодили? Я никогда силой не отличался. Младом был, болел часто, вырос чуть крупнее истинного зеленого, а тут такой животный интерес. Хм... Приятно, конечно, но Закон есть закон, пусть Шилли идет в задницу. Упустила своего орла однажды, и он исчез навсегда.
— Я не буду! Хватит! — рычит, но не злобно, а от страха.
— Если завтра же не прибежишь в поселок к моему брату, я тебя порву, — грозно кричит Голри, — Убью, не шучу! И дышать на то, что в темницу посадят, когда млады вылупятся. С удовольствием прикончу тебя, как добычу, мать твою!
Опять глухой удар, невольно вздрагиваю. Тишина... С тревогой поворачиваюсь в направлении драки и облегченно вздыхаю, услышав хлопки крыльев. Темный силуэт пронесся по небу на восток.
— Эйн? — бурая воительница подбегает ко мне, и поднимает мою голову лапой-рукой выше. Встречаемся взглядами, глаза блестят в темноте, — Прости меня, Эйни. Прости... — лижет нос, трётся о скулу.
— Жу...живой, — мотаю головой, Голри помогает мне подняться, — Но переборщила ты — это точно. Мне так последний р-раз попадало на тренировке от от...отпрыска.
— Теперь, зато дурить не будешь, — фыркает, я пускаю огонек, — Она больше не вернется. Надеюсь...
— Ты правда убьёшь её?
Ложимся у гнезда. Накрыла мою голову крылом. Голос тревожный:
— Не знаю. А ты бы как поступил?
Замечательное утро, восхитительный день! Смотрю на небо и болезненно щурюсь. Как же болит башка моя пустая! Зато да, больше никой запах не волнует, Голри отремонтировала меня мастерски!
Она, кстати, сама слетала за провизией. Притащила половину свиной туши лишь часа через три. Походка гордая, грациозная, глаза бегают.
— Ну что там? — закрываю голову веткой от солнца, — Шилли хвост во вход запихнула, чтоб она мне тут воздух не портила?
Фыркнула. Садится рядом, нюхает затылок и лоб, толкает осторожно, веткой отгоняю её.
— Можно выдохнуть, — протяженно зевает, — Эта сучка так напугалась, что метнулась в поселок, как увидала меня на горизонте.
— Я б тоже обделался после твоих ночных угроз.
— Так вот, братишке я дело пояснила. При ней. Сказал, что примет меры. Сегодня же эрты свободные к ней явятся, — ложится и перекатывает яички, — Ну и если не определится с парой, то прикуёт её цепями к дереву возле пещеры на недельку-другую.
— В Правильном Законе, насколько помню, об этом нет ни капельки.
— Да-да. В город или гнездовье братец жаловаться не будет, решим вопрос по-свойски, раз она такую хрень вытворяет.
Как понимаете, день мой прошел уныло, да и на следующее утро башка не выздоровела, хоть стало по легче. Кстати, миновала та самая неделя! Голри частенько смотрела на меня хитро так, недоверчиво.
— Ты как, папаша?
— Только и хочу, что лежать. Чуть шелохнусь, побаливает. Эх... За что мне это наказание?
Прижалась ко мне сзади и обхватила осторожно. Дышит в затылок.
— Не злишься?
— Еще раз ударишь и к Шилли улечу хвост из задницы доставать.
— Придурок. Мне же стыдно, — вдруг голос теряет звучность, — Я ж могла покалечить тебя. Совсем... Лежал бы там и не двигался, а я... — прерывисто вздыхает, — Дурная сука... Я бы...
Открываю глаз и выгибаю шею, смотрим друг на друга.
— Ну подумаешь угробила бы серо-зеленого эрта случайно. С кем не бывает?
— ЭЙНИ! — сжимает крепче, чувствую когти впиваются. Старые дырки только затягиваться начали, а тут опять, да ещё и без повода, — Молчи! Это не смешно!
— Что за сентиментальность. Я живой, вот и радуйся... И когти убери.
Резко вскочила и легла напротив с другой стороны гнезда, смотрит серьёзно куда-то в сторону. Обидел, что ли?
— Ты шутишь про Шилли, а значит думаешь... о своём думаешь, злишься на меня.
— Какая проницательность! Читаешь меня, будто из одной мамки вылезли.
— Эйн! Ну хватит...
— Мне с больной башкой только твоего сострадания и печали не хватало.
Повернулась, смотрит. Нужно произнести речь, или шутку, срочно и не обидно.
С забавным видом повернула голову набок, пытаясь понять, о чем я. Продолжаю:
— Вот оно счастье! То, что я придурок уже вся округа знает, а теперь и ты доказала, что достойна меня! Вместе навсегда! И без Закона сошлись душа в душу, — понижаю голос, — Теперь буду бояться в сторону других ирэль даже посмотреть... Я твой, только не бей больше.
Фыркнула, подвинулась ближе. Эт хорошо.
— Точно не злишься? Нам с тобой младов охранять еще месяц, перегрызёмся и без Шилли.
Вновь фыркает, протягивает крыло, касается осторожно.
— Думаю да... если не получится выпросить прощение.
