Шёпот за кулисами и грохот на полигоне
Генерал-полковник в отставке Волынцев умирал в отдельной палате госпиталя имени Бурденко. Тело, изношенное тремя инфарктами и Афганом, уже не слушалось, но сознание оставалось ясным, как осенний воздух после дождя. На экране телевизора, приглушённо бубнящего в углу, шёл концерт к 9 мая. Пели «Журавлей». Вокал – бархатный, проникновенный, народной артистки Ларисы Вольской.
«Лёгкая у неё жизнь, – подумал Волынцев без злости, с усталой отстранённостью. – Вся война – в патриотических песнях. Выходит, улыбается, принимает цветы. А мы-то… кости на перевалах оставляли».
Он вспомнил полигон в Капустином Яре, рёв двигателей, землю, содрогающуюся под сапогами. Ответственность, которая жгла изнутри сильнее самого крепкого спирта. И в этот момент его сердце, крупное, изношенное, сделало перебой.
В это самое время за кулисами Концертного зала имени Чайковского Лариса Вольская, только что спустившаяся со сцены под гром оваций, стояла, опершись о холодную стену. В глазах плясали тёмные пятна. Врачи шептали что-то про «крайнее истощение». Она махнула на них рукой в драгоценном перстне. Нужно было готовиться к «Смуглянке».
Ей вдруг, с невероятной ясностью, вспомнился тот вечер в далёком 63-м. Выпускной в консерватории. И два предложения: от худрука филармонии и от красавца-лейтенанта Виктора, звавшего замуж и в гарнизон. Она выбрала сцену. Он стал генералом. Слышала, что жив, болеет. И сейчас, чувствуя, как подводит её когда-то неутомимое горло и ноет сердце, она подумала о его жизни. О жизни, в которой всё чётко: приказ, выполнение, враг, друг. Твёрдая, как камень, прямая, как штык. Неужели она когда-то посчитала её скучной?
«Он защищал что-то реальное, – прошептала она, глядя на своё отражение в потускневшем зеркале гримёрки. – А я? Я защищала призраков. Настроение. Память, которую сама же и создавала из нот».
В палате госпиталя экран мерцал. Волынцев видел крупным планом лицо Вольской. Удивительное лицо. На нём была не улыбка, а лёгкая, почти неуловимая гримаса боли. И в этой боли было что-то до глубины души знакомое. Боль человека, который тоже отдавал приказы. Себе. Выйти на сцену. Спеть. Улыбнуться. Когда внутри – пустота и тихий ужас.
«Да мы с тобой, сестра, из одного полка, – едва оформилась мысль в его сознании. – Только ты без оружия в атаку ходила».
Его взгляд затуманился. Звуки госпиталя отдалились. На экране Лариса Вольская брала высокую, чистую ноту в финале песни.
За кулисами, положив руку на грудь, чтобы унять колотьё, артистка вдруг почувствовала не пронзительный страх, а странное, всезаполняющее спокойствие. Будто слышала отголосок далёкого, мощного залпа, эхо которого настигло её только сейчас.
В госпитальной палате прямая линия на мониторе издала протяжный писк.
За кулисами Лариса Вольская тихо, по-девичьи, вздохнула и опустилась на скрипучий стул гримёрки, будто только что закончив свой самый сложный концерт.
Они ушли почти одновременно. Генерал, так и не решив, чья жизнь была правильней. Артистка – так и не поняв, кто из них нёс более тяжёлую ношу.
Где уже не было ни оваций, ни приказов. Только тишина, в которой наконец отзвучали и шёпот за кулисами, и грохот на полигоне.
Как принять решение?
Для этого есть отличная техника — «Квадрат Декарта». Это простой, но эффективный способ сделать трудный выбор.
Суть метода
Берете любой вопрос, который никак не решается. От «идти ли к психологу» до «переезжать ли в другой город» — и рассматриваете его с четырёх сторон.
1️⃣ Что будет, если я это сделаю?
Самый очевидный вопрос. Тут собираются в основном надежды и плюсы.
Например: «Если я начну терапию, я перестану жить в режиме постоянного самоконтроля, появится больше опоры».
2️⃣ Что будет, если я этого не сделаю?
Часто тут появляется правда о цене бездействия.
«Если не начну, то снова закопаю себя в “сама справлюсь”, а потом буду удивляться, почему опять накрыло».
3️⃣ Чего не будет, если я это сделаю?
Менее очевидный, но самый честный вопрос. Он показывает скрытые страхи.
Например: «Если я начну терапию, не будет важного для меня ощущения, что я справляюсь сама. Придётся признать, что мне тоже нужна поддержка».
4️⃣ Чего не будет, если я этого не сделаю?
Тут часто выползает то, что человек защищает, сам того не замечая.
Например: «Если я не начну, не будет страха перемен. Я останусь в знакомом и привычном, хоть и не самом комфортном положении».
⬇️
Когда вы проговариваете (а лучше прописать) все четыре квадрата — вскрываются страхи и выгоды, видны последствия — ситуация становится более прозрачной. А значит — меньше хаоса, больше свободы и власти.
Антимаксеры
А что если называть всех, кто не хочет устанавливать MAX, "антимаксерами"? Это создаст негативный фон вокруг людей, которые не хотят создать коллективную защиту от мошенников.
Один раз уже, кажись, сработало.
На тему блокировок мессенджеров...
А у нас я смотрю вообще не осталось альтернатив никаких кроме Маха?
Блин: аська ушла, скайп закхлопнулся, потом вайбер... Теперь до святого добрались Тг и ваптс ап...
У нас разработчики-энтузиасты закончились? или рынок настолько ужали что никому больше не протиснуться? Или в законодательном плане нельзя изготовить мессенджер с голосовыми сообщениями и видеозвонками???
Почему только Мах!? И нет альтернативы больше...
Мах пусть для работы используют: имею ввиду школьные чаты и там администрация пусть общается. Остальные пользователи можно будут в другом чтом то общаться?
Рабочее
На АлиЭкспресс
На Яндекс Маркете
Реклама: ООО "АЛИБАБА.КОМ (РУ)" ИНН: 7703380158 Реклама: ООО "Яндекс Маркет" ИНН: 9704254424
Сохранить лицо
В целом картина ВОЙНЫ(зачёркнуто) СВО ясна. С помощью корругейта. Они проиграли, мы победили. Плохой ценой. Погиб друг.
Сейчас вопрос, как выйти из этой хуйни?
Хохлам нужен выход. Нам хватит Мариуполя и коридора. И Донбасса с Ворошиловградом. Леонтьев просто обязан спеть там)
Хохлам нужен воздух... Перемога.
Мысли есть?
Последний протокол
Три дня и три ночи лаборатория гудела, как улей. Доктор Лидия не выходила из стерильного блока, спала урывками на жёстком диване, пила воду из одноразовых стаканчиков. На столе росла гора пробирок с неудавшимися образцами. На экране мелькали молекулярные модели — одна за другой, всё ближе к цели.
Всё началось со звонка: вспышка неизвестного заболевания, высокая летальность, нужна помощь. Теперь, глядя на последнюю пробирку с прозрачной жидкостью, она понимала — это была не работа, а гонка. Со смертью.
Она проверила данные в последний раз. Сыворотка стабильна, активность подтверждена. Отправила отчёт в комитет Минздрава, запросила разрешение на экстренное применение. Ждала двадцать минут — срок небольшой, но показавшийся вечностью.
Разрешение пришло с жёсткими условиями: строгий контроль, мониторинг, отчёты каждые шесть часов. Но — разрешили. Она нажала кнопку, отправив первую партию в зону поражения.
И тут в лаборатории воцарилась тишина. Такая оглушительная, что в ушах зазвенело. Только сейчас она почувствовала усталость — ныли кости, веки слипались, в висках стучало.
Она вышла. Не домой, не к коллегам — просто на улицу, без цели. В парке моросил холодный дождь. Она села на мокрую скамейку под деревом, достала смятый батончик. Руки дрожали.
Вдалеке, за пеленой дождя, играли дети. Их смех доносился приглушённо, будто из другого мира. Лидия откусила кусочек, но не почувствовала вкуса. Внутри была пустота — не радость, не облегчение, а тишина. Как будто мотор, годами работавший на пределе, наконец заглох.
Дождь смывал пот с лица. По щекам текло что-то тёплое — она не сразу поняла, что это слёзы. Не от горя. Оттого, что груз ответственности, давивший трое суток, вдруг растворился. Ушёл в землю вместе с дождевой водой.
Где-то её искали, чтобы поздравить. А она сидела здесь, под дождём, и знала: её победа не в аплодисментах. Её победа — в этих детях, что продолжают играть. В тех, кто завтра проснётся.
Она закрыла глаза. Дождь стучал по листьям, дети смеялись, а где-то далеко врачи уже получали флаконы с сывороткой и начинали работать по её протоколу.
Лидия улыбнулась. Впервые за семьдесят два часа она могла просто жить. Сидеть. Мокнуть. И знать, что сделала всё, что могла.
И этого было достаточно.


