Кип тихонько посвистывал грустную мелодию сидя на парапете. Будто не замечая яростный грохот ударов по крышке люка, ведущего к нему на крышу. Он смотрел вдаль, где дырявое как сыр зеленовато-жёлтое светило медленно выплывало из-за чернильно-синего горизонта, проявляя на небе пурпурные облака. По мере пробуждения облака начинали ворчать и сонно охотиться на более ленивых и медлительных сородичей. Тени становились всё ярче, а стуки тише, пока не стало совсем светло и тихо. Только посвистывание Кипа и хищные танцы полностью проснувшихся облаков.
Щёлк-щёлк-щёлк, раздалось со стороны пожарной лестницы. Кип повернулся и с радостью узнал в нежданном пришельце своего друга Туума, щелчками трёх своих ртов приветствовавшего приятеля. Просторный плащ как парус развевался на его обнажённом теле, пока он шарил по карманам в поисках своей трубки. Он весь светился важностью и самодовольством, как это обычно бывает, если застать Туума за работой. Найдя наконец свою трубку, он с важным видом сел поодаль от Кипа, закинул одну тощую ногу на другую и начал беседу, попеременно разговаривая разными ртами, а иногда и сразу тремя.
– Как прошла твоя ночь, друже? Лемма снова пыталась высосать твои соки? Бедняга, сильно ты её обидел.
Свободный от разговоров рот Туум занял своей изящно изогнутой трубкой, раскурив которую принялся с наслаждением пускать клубы пурпурного дыма, быстро обретавшие форму и самостоятельность, устремляясь наперегонки в небо, к уже успокаивавшимся старшим товарищам.
Кип печально кивнул, вяло поднял с колена руку и помахал приятелю. Он был совершенно разбит ещё одной бессонной ночью.
– Я хочу домой, – сказал Кип и заплакал. – Я так больше не могу.
Туум одобрительно защёлкал, подбадривая друга.
– Ты чужак, Кип, ты не сможешь с нами. Я тебе много раз говорил, это было ошибкой. Вернись домой, ходи в море, собирай пыльцу и привози к нам в безтуманный сезон. Будем сидеть с тобой у Нгона в кабаке, и ты будешь рассказывать свои истории, а я слушать.
Кип подошёл к другу и вытянул руки, чтобы погреться от тепла его трубки. В его больших круглых глазницах плясали огоньки, а листва печально шелестела по плечам.
– Знаешь, почему? – сказал он.
– Почему, что? – вкрадчиво ответил друг одним самым маленьким ртом.
– Почему мы с Леммой расстались. Так. Почему я тут сижу каждую ночь?
– Нет. Но там, внизу, шмульки болтают всякое. Что ты съел её третью маму. Тётушку Ралу. – Туум закатил глаза, вспоминая что-то. – Я с ней отплясывал как-то, когда она ещё была куколкой.
Он похлопал друга по сучковатому плечу.
– Не вини себя, я бы и сам не прочь полакомиться свежей кефсой, трудно устоять перед таким соблазном в сезон. Но Лемма странная девушка и видит мир не так, как мы. Побудь ты тут чуть подольше, понял бы как всё устроено – сначала кусает она, а потом ты. Нельзя съесть маму и не поделиться – это страшное оскорбление. Теперь ты снова должен что-то решать. Иначе однажды она уговорит тебя, и ты впустишь её на крышу.
Кип отвернулся и убрал руки в карманы. Он знал, что его друг снова прав – надо что-то решать. Кип погрузился в воспоминания, пытаясь найти ответы в прошлом.
Видавший жизнь рыбацкий баркас бросало из стороны в сторону на густых как масло чёрных волнах. Посреди безлунной ночи было светло как днём – бушующее море исторгало из глубин огромные пузыри, вспыхивающие ревущими факелами на поверхности. Капитан сжимал скрипящими руками штурвал, одновременно сильно и ласково, чувствуя ответное тепло послушного и верного корабля. Он отчётливо видел страх товарищей по дрожанию их крон, но сам оставался холоден как лёд, листочек к листочку, неподвижно. Море могло вспыхнуть в любой момент и выбор у команды был между мучительной смертью в огне и вечной каменной мукой на дне Моря Кошмаров. Только настоящий храбрец или безумец повёл бы в сезон огня свой корабль через смертельные воды, но Кип не был ни тем, ни другим, он был одержим идеей. Идеей мести. Маленькая тварь сточила его великого отца! Давно позабыв о войне между дендрами и сектуниями, старик пустил корни на почётной пенсии ветерана, любовно укрывая тенью своей кроны многочисленную молодую поросль. Кип навсегда запомнил ту залётную лярву, что выточила дыру в старом сердце великана, сбежав со всеми его желудями. Он поклялся отомстить и не отлагая ни минуты, ринулся в море со своей командой. Он рвался вперёд, к дальним берегам, так быстро, как позволяли меха его лодки, без устали раздуваемые верными сородичами. Жёлуди манили его через расстояние, ныли в каждой веточке зовом рода, точно указывая направление. Даже когда весь корабль уже был объят пламенем, и он оставался последним, кого ещё не поглотил беспощадный огонь – он не выпустил штурвала из рук, до последнего стремясь к цели. Туум спас его тогда, сетью поймав с высоты своего дирижабля, в колышущийся кокон которого он постоянно поддавал пурпурные облачка из свой трубки. Случайно ли он оказался там в момент величайшей нужды или ведомый какой-то незримой целью, как сам Кип?
Кип открыл люк на крыше и спустился вниз. Туум остался снаружи – друг сам должен разобраться со своими личными делами. Лемма спала в своей кадке с землёй. Такая красивая и безмятежная, она совершенно не была похожа на копошащихся вокруг в грунте личинок её матерей, гневно шипящих на приближающегося Кипа. Грудь Леммы мерно вздымалась, а слепяще-алые губы на бледном фарфорово-гладком лице расползались в сонной улыбке, обнажающей острые клыки. Он не мог оторвать взора, залюбовавшись. Кип взял стул и сел рядом – он останется тут до заката, чтобы всё объяснить бывшей жене. Он отомстил за отца, но заплатил за это слишком высокую цену, предав доверие любимой. Странная ирония – влюбиться в дочь своего смертельного врага! Череда удивительных и абсурдных совпадений. Поглощённый убаюкивающей мелодией собственных мыслей, он машинально положил в рот одну из шипящих личинок. А затем ещё одну. И так до тех пор, пока шипение не смолкло. В ярких красках солнечного дня Кип любовался искрящимся инеем, покрывавшим мебель. Морозное дыхание спящей Леммы украшало узорами стены и окна. Вдруг Кип одеревенел от страха. Два огненных угля в бездонно-чёрных озёрах её глаз неподвижно и жадно уставились на него. Из-под её верхней губы показались кончики острых как бритва клыков.
Утром довольный и усталый Кип снова выбрался на крышу, где его уже поджидал улыбающийся одним ртом Туум. Другим, свободным от трубки, он весело насвистывал подслушанную мелодию друга.
– Не такой уж ты и чужак, Кип, – сказал Туум, – разобрался сам и всё исправил. Нашёл-таки подход! Твой отец бы тобой гордился, ведь ты сделал то, чего он сам не смог. Эх, видел бы он молодую поросль своих желудей в тайном саду! Идём, я отведу тебя, теперь ты за них в ответе. До следующего Великого Цикла.
Счастливый и растерянный Кип спустился за другом на мостовую, опасливо озираясь по сторонам. Щупальца ночных хозяев улиц всё ещё жадно трепыхались в тёмных углах в надежде ухватить отчаянного путника за ногу пока день не разгорелся окончательно, но они побаивались и уважали Туума, проворно и умело собиравшего их дымку в кисет для своей трубки.
Кип ни разу не был в тайном саду до этого дня, ведь сюда не пускают чужаков. Буйство самых разных растений пело стройную песню под ласковым уходом копошащихся у корней кефс, лишь изредка шикающих на озорничающую поросль. Его внимание привлекла прекрасная юная рощица, тянущая к нему свои ветви с ласковой песней, такая богатая жизнью и энергией, какой он никогда доселе не видел на своей родине.
– Что ж, обними своих детей, Кип, – Сказал Туум, – они заждались отца. А ночью приводи мать, ведь таков неизбежный порядок вещей. Ты всё скоро поймешь, ведь именно так и должно быть.
Увлекаемый детьми в чащу Кип хотел задать другу ещё миллионы вопросов, но того уже подхватил тёплый ветер и развевая плащ стремительно уносил вдаль. Ведь ещё стольким нужно указать путь.
