Серия «Психолог в школе»

Начнем с того, что концепция инклюзивного образования казалась мне странной (в силу своей фантастичности) еще тогда, когда я учился в институте на психолога. Уже тогда я спрашивал преподавателей об их отношении к инклюзивному образованию. И уже тогда наиболее позитивным ответом было, что «Концепция хорошая, жаль, что в реальности она не работает.»

Потом я проходил учебную практику в школах. И у меня возник новый вопрос. Я смотрел на многостраничные кучи документов на детей с ОВЗ и не понимал, почему у школ нет документов на нормотипичных детей, ведь школа не коррекционная.

Ответы пришли тогда, когда я пришел уже работать в обычную общеобразовательную (и не коррекционную) школу.

1. Как я уже рассказывал раньше, в силу наплевательского отношения администраций школ к Методическим рекомендациям по системе функционирования психологических служб в общеобразовательных организациях, утвержденных распоряжением Минпросвещения России от 28.12.2020 № Р-193, а также в целях экономии денег, администрации школ возлагают на школьных психологов нагрузку, которая не выполнима физически.

В первый год моей работы на мои 1,5 ставки школьного психолога приходилось примерно 920 обычных (нормотипичных) детей и 25 детей с ОВЗ, то есть обитатели одного учебного корпуса.

Поскольку все (и администрация школы, и начальник психолого-педагогогической службы) понимали, что задача была таки невыполнимой, меня сразу начали прессовать тем, что я должен работать только с детьми с ОВЗ (коих, напомню, было 25 человек), а с обычными детьми численностью около 920 человек я работать не должен, ну или должен был работать «по остаточному приниципу».

Я с этим тихо не соглашался и работал со всеми. И первый год я со скрипом, но вытянул.

Но потом, мне впихнули еще одно здание и тогда в моей зоне ответственности официально стало 1200 обычных детей и 48 детей с ОВЗ.

Одновременно с этим усилился прессинг со стороны начальника психолого-педагогической службы, которая начала постоянно требовать того, чтобы я работал только с детьми с ОВЗ и вообще не работал с обычными детьми.

Логика ее была простая. Она ее даже не скрывала. Родитель ребенка с ОВЗ может пойти жаловаться в Департамент образования города Москвы или в Рособрнадзор, если ему покажется, с его ребенком в школе работают недостаточно качественно. И тогда школе сделают а-та-та. Ну вы знаете, проверки, выволочки, выговоры. Директору могут тоже сделать а-та-та. Он расстроится.

А родители обычных детей даже не в курсе, что в обязанности школьного психолога входит помощь нормотипичным детям. Как следствие, жаловаться они не пойдут.

Ну то есть на выходе, в определенной части школ Москвы существует ситуация, когда с детьми с ОВЗ в обычной школе работают логопеды, дефектологи, психологи. А вот с обычными детьми по линии психолого-педагогической службы не работает в итоге никто.

И меня могут спросить в комментариях: «А для чего с обычными детьми работать школьному психологу? У них же всё хорошо.».

Вы знаете, по моим наблюдениям, у обычных детей в современной школе далеко не всегда всё хорошо. Именно среди обычных детей встречаются дети с суицидальными рисками, самоповреждающим поведением, жертвы насилия и сексуального насилия, дети алкоголиков и наркоманов, дети с химическими зависимостями, дети с совершенно разрушенными детско-родительскими отношениями, дети, с ворохом психологических травм, стремительно идущие от невроза к пограничности или даже к психотичности. И их много.

Стоит ли мне говорить, что до психогенной депрессии, как заболевания, лучше не доводить, чем потом из нее долго вынимать человека?

Стоит ли мне говорить, что никакая инклюзия не стоит ни единой жизни обычного ребенка, на чьи суицидальные тенденции не обратили внимания в то время, пока «реализовывали инклюзивное образование»?

Стоит ли мне говорить, что дети, с разрушенными детско-родительскими отношениями в «лучшем случае» порушат в будущем отношения со своими детьми, а в «худшем» - сопьются, снаркоманятся или самоубьются более явным способом? И да. Везде кавычки, потому что «лучший случай», безусловно, печален.

А самое печальное, что на обычных детей всем в большинстве своём наплевать. Хорошо если кто-то из учителей заметит ребенка, которому нужна помощь, и поддержит его. Но так быть не должно.

В общем, несмотря на прессинг со стороны начальства, я работал с обычными детьми до самого последнего дня своей работы в школе.

После того, как я уволился, на моё место взяли человека с образованием «специальная психология» и повышением квалификации в логопедии. Ну чтобы точно этот человек не стал работать с обычными детьми. Ну хотя бы в силу того, что делать это он не заточен.

2. Адепты инклюзивного образования любят рассказывать, как оно прекрасно тем, что помогает детям с ОВЗ социализироваться.

Так вот, по моим наблюдениям, дети с ОВЗ крайне редко социализируются в обычных школах. Даже дети с ЗПР 7.1.

Дети с ОВЗ ощущают себя «белыми воронами». И их одноклассники (сверстники) воспринимают их как минимум «странными» и обычно просто игнорируют их.

Это в большинстве своем.

Но бывает и хуже. Бывает, что ребенок с умственной отсталостью попадает под влияние обычного ребенка с девиантными поведением. В итоге – мы получаем прекрасную «уменьшенную копию» криминального авторитета и его верного телохранителя (ну это который не очень умный, но зато очень сильный). Это если мы говорим про мальчиков.

Если мы говорим про девочек с умственной отсталостью, то не являются удивительными ситуации, в результате которых их те же самые дети с отклоняющимся поведением «разводят» на секс, пользуясь непониманием ситуации.

Ну и конечно же есть и обратные ситуации, когда уже дети с ОВЗ бывают сами по себе агрессивными и терроризируют весь класс или даже половину школы. Это тоже не редкость. Но в силу «инклюзивного образования» они могут делать это годами вполне себе безнаказанно.

Да, да, я знаю, в комментах напишут про то, что знают случаи, где класс принял ребенка с ОВЗ, все счастливы. Знаю, что мне расскажут, что это косяк учителей, психологов и пр., что дети с ОВЗ не социализируются в большинстве своем. Всё знаю. Но я вам рассказываю о том, как оно есть по факту в обычной общеобразовательной московской школе.

По факту дети с ОВЗ в подавляющем большинстве случаев в обычной школе не социализируются, а наоборот, страдают от того, что отличаются от обычных детей. И социализация у них по итогу становится разрушенной до основания. Поскольку негативный школьный опыт общения со сверстниками потом еще очень долго дает о себе знать.

В целом вот эта вот идея «Ой, дети, мальчик Вася особенный, давайте вы с ним будете дружить» с треском обычно проваливается. Потому что с подросткового возраста ну абсолютно точно дружить начинают с тем, с кем хочется, а не с тем, с кем сказала учительница.

3. Теперь непосредственно про «право на образование».

Абсолютное большинство учителей в общеобразовательных школах не могут работать с детьми с ОВЗ.

Как по той причине, что они специально этому не обучались, так и по той причине, что при наличии на уроке 30 человек, нереально одновременно реализовывать отдельную адаптированную образовательную программу для ребенка с ОВЗ и обычную образовательную программу для всех остальных.

Это нормально. Пока у нас система образования устроена так, как она устроена – ничего в этом плане не поменяется точно.

Учителя задолбаны достаточно, чтобы у них не было ни времени, ни сил обучаться дополнительно работе с ОВЗ или еще дефектологии.

Да, некоторые адаптированные образовательные программы предусматривают индивидуальное обучение на территории школы. Например, умственная отсталость или расстройства аутистического спектра. Но то же ЗПР 7.1 такого не предусматривает обычно, а ведь оно в школах зачастую самое массовое.

Так что обычно, всё происходит проще. Учителя просто не ставят ребенку с ОВЗ оценку ниже «тройки». По итогу обучения – у ребенка упрощенные экзамены, но при этом обычный аттестат, где про ОВЗ или особый порядок экзаменов не написано. Ну, то есть, ребенок выпускается из школы, все выдохнули. А знания… Какие знания?

Да, да, при умственной отсталости аттестат об образовании не дают. Поэтому, многие родители не ведут детей с подозрением на УО на ПМПК, со всеми вытекающими последствиями.

Кстати, про адаптированные образовательные программы. Очень часто их делают путем скачивания из Интернета с сайта другой школы. Что как бы говорит о качестве таких адаптированных образовательных программ.

В общем, какой итог. Я повторю свою мысль.

Инклюзивное образование в настоящее время является абсолютными злом для детей.

Системе образования стОит перестать экономить деньги и следует начать возрождать специализированные школы для детей с ОВЗ.

Именно в специализированной школе детей реально будут учить специально подготовленные педагоги, которые умеют это делать, а дети с ОВЗ будут в среде сверстников, которые их реально понимают и принимают, не мучаясь от своей «инаковости».

Подробнее обо мне, как о специалисте можно почитать - тут.

То тут, то там в Интернете регулярно всплывают истории про то, как в школе один мальчик с разбегу ногой в грудь ударил девочке, то два мальчика одноклассника отправили в реанимацию, а параллельно всё это было заснято на видео.

Что интересно, потом начинают сразу же всплывать дополнительные обстоятельства, что агрессоры терроризировали чуть ли не всю школу и на протяжении уже длительного времени.

Общественность, безусловно, возмущается. Возмущается трусостью администраций школ, в которых такие истории происходят. Возмущаются несовершенством законодательства, в рамках которого таки опасных для окружающих детей нельзя исключить из школы (а когда исключить таки можно, то см. выше про администрацию школы). Возмущаются обилием иностранных обучающихся в школах.

И всё, действительно, так и есть, и всё это, действительно, повод для возмущения.

Но в этом посте я хочу поговорить о другом аспекте. Который напрямую связан с психологией.

Его поднял в комментариях к посту один из пользователей (и сразу отхватил от остальных в плане рейтинга)

Действительно, есть такой фильм «Разрушитель» (Demolition man) 1993 года выпуска.

Коротко суть фильма. 2032 год, прекрасный город Сан-Анджелес. Общество полностью освободилось от насилия. Все очень милые, культурные, даже по радио крутят веселые песенки из рекламы. Полицейские – добрые, замечательные люди, много улыбаются, очень отзывчивые и вежливые.

Но возникает проблема. Из крио-тюрьмы сбегает преступник Саймон Феникс, которого там заморозили в 90-ые, то есть в те времена, когда насилие было нормой. И, вы не поверите, заморозили именно за то, что Саймон обожал насилие.

Ну а дальше в фильме очень красочно показано, что происходит, когда в рафинированном обществе овец внезапно появляется волк. Ну и, конечно же, в фильме наглядно показано, что нужно, чтобы справиться с таким волком в отаре. Кто не смотрел – к просмотру можно смело рекомендовать. Такой легкий ненапряжный боевик, который был бы очень смешным, если бы не тема нашей дискуссии.

Давайте посмотрим фрагмент из фильма:

Там еще много великолепнейших фрагментов, демонстрирующих масштаб трагедии.

Но вернемся к школам и детям.

Работая в школе, я в своё время задумался именно над тем, что современное общество в целом (и система образования в частности) всячески продвигают принцип ненасилия. Хороший, гуманный принцип. Более того, современные родители продвигают тот же самый принцип. Причем, надо отдать должное и родителям, и школам, у них отлично получается. Результат, правда, жуткий. Но давайте на примерах.

Вася что-то не поделил с Петей и, ну что тут лукавить, подрался с ним на территории школы.

Что происходит дальше? Участники действа, которым нужна мед.помощь, сначала попадают в мед.кабинет, им вызывается скорая медицинская помощь, а скорой помощи сообщается, что источником травм является другой обучающийся. Скорая помощь ставит пометку в карточке вызова и информация о факте драки уходит в полицию.

Что происходит потом? Сначала дети, если им не нужна госпитализация, попадают к социальному педагогу (обычно женщине), которая рассказывает мальчикам, что драться нельзя.

Затем туда же прибегает классный руководитель (обычно тоже женщина), которая еще раз рассказывает мальчикам, что драться нельзя.

Еще туда могут пригнать школьного психолога (вы не поверите, но опять же обычно женщину), которая может тоже поделиться мыслью с будущими мужчинами, что драка – это не вариант.

Ну и потом мальчиков отпускают домой. Дома родители (обычно мамы и/или бабушки) очень часто рассказывают своим сыновьям, что драться нельзя.

А еще через некоторое время родителей с сыновьями вызывают к социальному педагогу, к завучу (конечно же женщине) либо сразу на Совет профилактики (там уже сидят много женщин). Во всех случаях мальчикам рассказывают, что драться нельзя.

Какие выводы, сделают обычные, адекватные, психически здоровые, нормотипичные мальчики, без ярких девиаций, воспитывающиеся в благополучных и цивилизованных городских семьях? В это трудно поверить, но они таки действительно решают, что лучше не драться. Потому что слишком много тётенек постоянно им вколачивают в голову, что драться нельзя. Да еще и геморрой с полицией, нотации от всех, кого только можно. И всё с одним и тем же текстом «мальчики, не деритесь».

Что мы получаем на выходе? Сейчас будет грубо. На выходе, мы воспитываем овец. Беспомощных овец. Не способных себя защитить. Мы сами разрушаем в наших мальчиках способность дать отпор агрессору.

И это визуально не является проблемой, пока в отаре только другие овцы.

Почему это «визуально» не является проблемой? Потому что по факту администрация школы, сотрудники школы, родители зачастую прививают детям беспомощность. А состояние беспомощности – это состояние жертвы.

Это ОЧЕНЬ не хорошо. Это может у ребенка «стрельнуть» в то, что его, как жертву, всегда прекрасно будут чувствовать агрессоры и стремиться в него вцепиться. Уже вне школы. Иногда даже на протяжении всей жизни.

Но в целом картина в школах при таком подходе выглядит классно. Есть стадо овечек, которые очень мирные, очень добрые. Драк нет. Проблем нет.

Однако, когда (да-да, не «если») в эту среду попадает маленький волчонок, который воспитывался в другой среде (населенном пункте или стране), где царит другое отношение к дракам и насилию, то мы получаем великолепную постановку фильма «Разрушитель» уже в нашем реальном мире.

Но с более печальными последствиями. Один волчонок вон с разбегу с ноги ударил в грудь девочке, стоявшей у окна на перемене. В другом случае два волчонка отправили одноклассника в реанимацию.

А всё почему? А всё потому, что у нас по итогу все беспомощные. Администрация школ и сотрудники школ – беспомощные в силу закона, родители детей – беспомощные в силу закона или страха общественного осуждения или общего не понимания картины мира, а детей беспомощными уже сделали взрослые из перечисленных выше групп.

Поэтому волчата могут терзать овец когда захотят. И никто им не указ.

С иностранными волчатам так-то попроще, их еще можно выдворить всей семьей. Но вот с волчатами с российским гражданством уже мало что можно сделать.

Нет, ну если только дождаться драки с реанимацией или летальным исходом – то тогда, да, можно почесаться и отчислить агрессора. Но нужно ли дожидаться?

А ведь еще лет 20 назад всё было не так. Еще лет 20 назад дети могли на своем детском уровне проводить… Назовем это саморегуляцией.

На каждого волчонка - Саймона Феникса находились свои школьные Джоны Спартаны. Которые на территории школы и в учебное время могли просто оттащить зарвавшегося волчонка, а вот уже вне территории школы и внеучебное время по-мужски объяснить волчонку, что определенное поведение, ну там с ноги девочек в грудь бить или одноклассника отправлять в реанимацию, предварительно его спровоцировав на драку с численным перевесом не в его пользу, - это неприемлемо.

А если волчонок не понимал и не останавливался, процедуру могли и повторить. А потом еще раз. И еще раз. До полного просветления. И вот этот механизм в последние годы успешно угробили.

Ведь сейчас же всё не так. Сейчас максимум снимут на телефон и загрузят в Интернет.

Ну и я в своей практике встречал мальчиков-подростков, не способных дать отпор агрессорам именно потому, что в голове у мальчиков стояла большая жирная заглушка с текстом «я не должен драться».

И если при помощи методов той же самой эмоционально-образной терапии поисследовать природу запрета – то обычно сразу натыкаешься на женщин из семьи такого мальчика, ну или другую значимую фигуру, например, женщину-воспитательницу/учительницу.

И нет, это не просто «ну, мальчик сам принял такое решение». Нет, это сложнее. Мальчик принял такое решение, чтобы мама/бабушка (или другой значимый взрослый) его любила, чтобы она его не ругала или не беспокоилась за него.

А еще мальчик по началу даже может не знать, что вдалбливаемая ему в голову картина мира без насилия не соответствует реальности. Узнает он это только тогда, когда в него вцепятся волчата. И ничего не сможет с этим поделать. Просто из-за бессознательного запрета на возможность дать отпор.

Да, работа с психологом позволяет всё это выковырять и вернуть мальчика в норму. Но зачем до такого доводить?

Что можно и нужно делать с этим?

Дорогие администрации школ и сотрудники школ. Доводите, пожалуйста, до сведения мальчиков корректную информацию.

Не «нельзя драться» и не «мальчики не должны драться».

Ваша задача объяснить, что «На территории школы драться нельзя». С очень большим акцентом на первые три слова.

Ну и вы можете еще до кучи им объяснить, что это нормально защищать себя, а также других значимых людей, и что это нормально, если есть такая возможность, защищать слабых от несправедливо направленной на них (слабых) агрессии. Глядишь тогда и девочек перестанут в школах на переменах с разбега бить ногами в грудь, а мальчиков перестанут отправлять в реанимацию.

А теперь самое главное. Дорогие женщины (мамы, бабушки, соц.педагоги, завучи и пр.). Вам нужно понять одну простую вещь.

Для мальчика (и для мужчины) драться – это нормально. Такой уж мужской мир. Иногда в нем бьют друг другу морду. Вы можете с этим не соглашаться, но вот такой уж этот мужской мир и есть. Он им был, есть и будет.

И вам нужно понять, что, если вы прививаете мальчикам абсолютный запрет на драки, – вы очень сильно им вредите. Для того, чтобы не получать по морде, в определенных ситуациях, мальчик должен уметь себя защитить.

А может, вы даже и себе вредите. Ведь если вбить мальчику в голову, что драться нельзя, то возможно в будущем, когда вам потребуется отбиться от подросшего «волчонка» посреди улицы, мужчины вокруг просто пройдут мимо. Потому что насилие – не выход, да?

Ну и очень прошу, дорогие женщины, посмотрите фильм «Разрушитель», он правда хороший. Хоть и является фильмом для мужчин.

Дорогие мужчины. Особенно папы. Рассказывайте мальчикам про то, как устроен реальный мужской мир. Ведь ваша жена, мама или женщины в школах об этом просто не знают. И прививайте мальчикам корректные принципы того, когда и как можно и нужно уметь постоять за себя. У вас это точно получится.

Подробнее обо мне, как о специалисте можно почитать - тут.

Так, приличная часть родителей обучающихся может транслировать, что психологи вообще не нужны и в лучшем случае они бесполезны, а в худшем - мошенники.

Поскольку это вполне ожидаемо, то само по себе проблемой не является.

Проблемой это становится тогда, когда такую позицию демонстрируют родители детей, которым психологическая помощь таки нужна. Особенно, когда корень всей ситуации находится именно в детско-родительских отношениях.

А дальше есть два пути:

- у психолога получилось достучаться до таких родителей, сформировать с ними альянс и таки совместными усилиями помочь ребенку, зачастую одновременно наладив его взаимоотношения с родителями;

- у психолога не получилось заручиться поддержкой родителей, что существенно осложняет оказание помощи ребенку.

В обычной общеобразовательной школе второй путь – это весьма частое явление. И он является наиболее грустной историей, когда вы работаете с ребенком с суицидальными рисками.

Сразу подчеркну, это не повод опускать руки, но повод смотреть на вещи трезво и понимать, что ты не бог и у тебя есть свои пределы возможностей.

Ты можешь своими действиями снять суицидальный риск у ребенка, но его взаимоотношения с родителями могут остаться неизменно плохими, и ребенок будет от этих самых взаимоотношений интенсивно мучиться как минимум до того момента, как у него появится возможность жить отдельно. Когда он начнет жить отдельно, мучиться он не перестанет, конечно, но интенсивность страданий снизится.

Бонусом родители бывает боятся, что злой школьный психолог хочет вызнать у ребенка, что его обижают дома, чтобы вызвать опеку и ребенка изъять из семьи. Это, на самом деле конечно же не так. Да и опека, по крайней мере в Москве, по отзывам коллег социальных педагогов, работает… эм… скажем так, не шибко эффективно даже в тех ситуациях, когда действительно дело плохо.

А, еще, конечно же, дети и родители часто путают психологов с психиатрами и боятся, что если ребенок придет к школьному психологу, то ему в итоге выдадут справку или внесут в какую-то базу данных, из-за чего подросшего детёнка потом на работу не возьмут. Ну тут, понятно дело, только просветительская деятельность и помогает.

Так мы плавно переходим к следующей части предубеждений, направленных на школьных психологов, которые исходят от детей.

Я несколько раз слышал от детей фразы вида «Я не хочу с вами разговаривать, поскольку не думаю, что вы хороший психолог. Хорошие психологи в школах не работают, они занимаются частной практикой.».

Несмотря на то, что дети, которые мне это говорили, обычно состояли на внутришкольном учете (а некоторые и на учете в ПДН) и в мой кабинет их приводили, а не они приходили сами, на мой взгляд, такие убеждения распространены гораздо шире в среде обучающихся. Этому, к сожалению, способствует несколько обстоятельств.

Первое и очень частое обстоятельство – у ребенка ранее уже был негативный опыт взаимодействия с другими психологами в целом и/или школьными психологами в частности.

Я слышал много разных грустных историй про такое взаимодействие от детей. Там обычно начиная от непрофессионализма или недостатка знаний (психолог банально не знал, как помочь ребенку) или пофигизма (когда имитируют помощь, давая ребенку номера телефонов горячей линии, вместо реальной психологической помощи), заканчивая нарушением профессиональной этики (психолог умудрился рассказать третьим лицам то, о чем ребенок не хотел рассказывать никому кроме психолога).

Второе обстоятельство – у ребенка есть друг или знакомый, который имел негативный опыт взаимодействия с психологами, о котором я написал выше.

Ну и третье обстоятельство – ребенок судит о школьном психологе, исходя из того, что он услышал в Интернете или увидел в фильмах или сериалах. Ну тут что сказать. Зачем снимают фильмы и сериалы, в которых извращают работу психологов, мне до сих пор не совсем понятно. А что касается Интернета… Ну, это Интернет. Тут это в порядке вещей.

В общем, что касается обучающихся, то у них по отношению к школьным психологам «предубеждение со звездочкой», скажем так. Поскольку это предубеждение хоть как-то связано с реальностью и регулярно даже базируется на собственном жизненном опыте.

Но такие предубеждения со стороны обучающихся – не приговор. Если психолог профессионален, компетентен, соблюдает профессиональную этику, искренне хочет помочь и никогда не врет детям, то наладить контакт с такими обучающимися у него вполне может получиться (за исключением разве что очень редких и специфических случаев).

Бывает, что подходит детёнок, у которого в классе ты заменял когда-то урок или проводил тренинг и говорит: «Я видела, что девочке плохо, она плачет в туалете, может ей помощь нужна?». При том что на тренинге или на замене изначально ребенок на тебя фыркал и всячески показывал, что к психологам относится скептически.

Ну и, конечно же, детское «сарафанное радио», на самом деле это очень большой помощник школьного психолога. Бывает, что поможешь детёнку, а через какое-то время к тебе в кабинет заглянет его друг или приятель и обратится за помощью.

Но если с родителями и детьми в плане стереотипов и предубеждений всё вполне понятно и привычно, то вот с остальными категориями всё не совсем понятно.

Так, есть часть (к счастью небольшая) учителей, которые искренне не понимают, чем вообще школьный психолог занимается и для чего.

Кто-то считает, что психолог занимается ерундой. Одна такая учительница договорилась до фразы: «Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы дети из моего класса к вам не обращались.». Ей, видите ли, не понравилось, что я попросил её подготовить представление на ребенка из ее класса, которого она сама же чуть раньше привела ко мне, чтобы я ему помог. И это при том, что я предварительно скинул ей шаблон, из которого надо было просто поудалять лишнее.

Есть часть (тоже, к счастью, небольшая) учителей, которая считает, что школьный психолог особо не загружен, и, кроме того, обязан по первому зову прибежать и сделать всё, чтобы не было конфликта с родителем ребенка. Это обычно проявляется в ситуациях, когда классные руководители приходят и с порога заявляют: «Вы завтра должны мне сделать характеристику на ребенка, которому послезавтра на комиссию идти для признания его ОВЗшником».

Поэтому, когда ты вежливо сообщаешь, что это физически невозможно, поскольку чтобы написать характеристику, сначала надо провести диагностику и обсчитать её, а ближайшая неделя у тебя уже забита битком, то случается бурная эмоциональная реакция с последующими жалобами начальнику психолого-педагогической службы.

Но тут еще ладно, хоть как-то я могу понять, что часов психологии в педагогических ВУЗах не так много. И я даже понимаю, почему учителя иногда так боятся родителей обучающихся.

Но вот когда начинают отжигать коллеги из непосредственно психолого-педагогической службы (в которую входит и школьный психолог), то тут, конечно, начинаешь ощущать весь масштаб трагедии.

Так, в моем случае, школьный логопед, не разбиравшаяся в психологии и психотерапии ну вообще, тоже искренне считала, что я не работаю. Основным аргументом было то, что я не всегда есть в своем кабинете (что логично, поскольку школьному психологу обычно приходится много бегать по зданию и разбираться с кучей разных ситуаций), и что на моем кабинете регулярно появляется висящая на ручке двери табличка с текстом «Не входить идет консультация».

Табличку, кстати, я купил именно потому, что та же логопед имела привычку вламываться в кабинет посреди консультации с ребенком и категорически игнорировала мои просьбы так не делать.

Помогла ли табличка? Ну, не до конца. Некоторые учителя иногда вламывались в кабинет, игнорируя наличие таблички. Повторюсь, некоторые учителя искренне не понимают, чем школьный психолог занимается на работе, а потому и не осознают того вреда, который они могут причинить в таких случаях детям.

Что еще есть среди стереотипов и предубеждений? Когда вы придёте в школу, приличная часть учителей будет воспринимать вас через призму ваших предшественников.

Поэтому, вам регулярно могут рассказывать, как пред-предыдущая психолог обладала магическим навыком. Она могла самому буйному ребенку сказать одну фразу, и этот ребенок сразу становился послушным.

А предыдущая психолог вот никогда не подходила к учителям с просьбой заполнить документацию и всегда делала это за них, а значит и вы должны делать также. В смысле вы не будете делать работу за учителей? Значит учитель пойдет на вас жаловаться. Ну и так далее и тому подобное.

Тут только раз за разом объяснять, что солнце светит, листья зеленые, а тебе не особо интересно то, что и как делали твои предшественники на посту психолога, если это расходится с тем, как надо работать реально.

Ну и напоследок. Если вы идете работать школьным психологом и вы мужчина.

Вот тут есть весьма распространенное убеждение, что к вам будут бегать старшеклассницы и строить глазки, а вы будете строить глазки им.

Это убеждение распространено среди учителей, сотрудников психолого-педагогической службы (ППС), а иногда и администрации школы. Дети и их родители в такой бред не верят.

С администрацией школы это предубеждение часто вылезает еще на собеседовании. Обычно базируется на их опыте работы с кем-то из ваших предшественников конкретно в этой школе. Не волнуйтесь, скорее всего вас просто в итоге не возьмут на работу в эту школу.

С учителями и сотрудниками ППС всё сложнее. У них есть частая привычка не говорить о таких вещах в лоб, но зато много говорить о таких вещах за вашей спиной.

В моем случае еще при первой же встрече логопед сказала дословно: «Готовьтесь, к вам будут приходить старшеклассницы, чтобы строить глазки». И, поверьте, это плохой знак. Это говорит о том, что сотрудник, сказавший вам такое, не разбирается в психологии вообще. Но при этом имеет своё мнение, которое он будет транслировать во все стороны, в том числе, за вашей спиной. На мой взгляд, именно поэтому похожие фразы вида «Что, ходят к вам глазки строить уже?» время от времени звучали и из коллектива учителей.

Что же по факту? По факту, надо понимать, что такое психика, как она устроена, что такое перенос и что такое терапевтическая позиция.  Но объяснять это тем же учителям, сотрудникам ППС или администрации смысла обычно мало. Они не просто не поймут, зачастую они скорее не захотят вас понять.

За всё время моей работы ко мне обращались дети с психологическими трудностями. Зачастую весьма тяжелыми. Поэтому, исходя из своего опыта, я могу точно сказать, если вы мужчина-психолог и идете работать в школу, чтобы помогать детям, то вы можете быть уверены, что дети к вам будут приходить за психологической помощью. Если у какого-нибудь ребенка случится на вас перенос, то вы с этим справитесь самостоятельно или при поддержке супервизора. А всяких озабоченных тётечек-коллег проще игнорировать.

Вот такой вот набор стереотипов и предубеждений может встретиться школьному психологу. Надеюсь, это поможет тем, кто только планирует впервые устраиваться на работу школьным психологом.

Подробнее обо мне, как о специалисте можно почитать - тут.

В первой статье мы поговорили о фундаментальных проблемах психологической помощи в школах (заработная плата и нагрузка, которые друг с другом тесно связаны). Во второй статье в общих чертах поговорили о последствиях этих проблем, как они проявляются в работе школьного психолога в целом.

Теперь же, давайте поговорим, как всё то, что я описал в двух предыдущих статьях влияет на школьных психологов как на специалистов.

На одном из очередных повышений квалификации по эмоционально-образной терапии я встретился с замечательной женщиной-психологом, которая при знакомстве группы сказала фразу, поразившую меня своей точностью и тому, как она описывает реальность работы школьного психолога. Коллега сказала следующее:

«Я отработала педагогом-психологом в системе образования 25 лет. И своим основным достижением я считаю то, что за все время работы я осталась психологом, а не превратилась в педагога».

И это, на самом деле, ключевое в работе школьного психолога. Самое важное – это сохранить себя как психолога.

Когда вы приходите такой молодой(ая), красивый(ая), зеленый(ая), сразу после ВУЗа в школу, у вас есть определенные знания и принципы работы, но вам все равно легко можно впихнуть в голову ну вот вообще всё, что угодно. Особенно если этим «впихиванием» занимается большая часть психолого-педагогической службы школы во главе с начальником этой самой службы.

Вам на полном серьезе могут начать рассказывать и доказывать, что суть работы школьного психолога – это только работа с детьми с ограниченными возможностями здоровья и подготовка отчетности в срок, и что работать с обычными детьми не нужно, их нужно быстренько типа выслушать и перенаправить на «горячие линии психологической помощи».

В предыдущей статье я расписал, как это на самом деле выглядит с точки зрения закона в настоящее время.

Вся ситуация во многом осложняется тем, что для того, чтобы стать школьным психологом, вам не нужно в обязательном порядке обучаться работе в психотерапевтическом подходе (модальности), не нужно посещать личную терапию и не нужно проходить регулярную супервизию. Проф. стандарт педагога-психолога к этому не обязывает. А жаль. Ведь знание терапевтического подхода позволит вам реально помогать детям, а личная терапия и супервизия хоть как-то могут помочь противостоять отмиранию у педагога-психолога его психологической части.

Добавьте к этом совершенно невыносимую нагрузку, а также прессинг со стороны начальства, о которых я рассказал в предыдущих статьях, и вуаля, вы попадаете в крайне стрессовую ситуацию, из которой у вас не так уж и много путей выхода.

Первый путь – это делать всё, так, как нужно делать с точки зрения закона, этики и пр., в том числе, полноценно работать со всеми детьми, обратившимися за помощью, консультировать родителей и учителей, качественно проводить диагностики и обсчитывать их, одновременно каким-то чудом вовремя и в срок заполнять отчетность.

Из минусов такого подхода:

- рабочий день начинает длиться до бесконечности, а рабочая неделя плавно превращается из 5/2 в 6/1 или 7/0;

- и все равно вы что-то не успеваете, поскольку нагрузка даже за одну ставку у вас неадекватно высокая;

- тихо и не спеша стресс копится, постепенно отражаясь на здоровье, вы даже можете начать болеть;

- профессиональное выгорание начинает тихо стучать в дверь.

Психологи, которые идут по этому пути, в итоге либо выгорают и переходят на второй путь, либо остаются психологами, но уходят из системы с концами, а какая-то часть уходит в декрет на неопределенный срок. Да, бывают исключения, есть те, кто сохранили себя как психолога и проработали десятилетиями в системе образования, но их абсолютное меньшинство.

Второй путь (он самый простой) – смириться, забить на обычных детей, изображать видимость работы с родителями и учителями, работать (или даже делать вид, что работаешь) только с ОВЗшниками, зато заполнять вовремя и в срок «красивую» отчетность, которая хоть и не соответствует действительности, но при этом прикрывает от любой проверки.

Однако специалисты, выбравшие этот путь, на мой взгляд, по факту не являются психологами. Зато они прекрасно живут в системе десятилетиями, влияя на новоприбывших психологов, внушая им как истину то, как работают сами.

И поверьте, таких специалистов много. В психолого-педагогической службе школы, в которой я работал, все школьные психологи, во главе с начальником ППС, выбрали именно второй путь. Я наблюдал за тем, как они работают, и это было печальное зрелище.

Когда я работал, как мне казалось, я выбрал некий третий путь, который должен был помочь мне и остаться психологом, и выжить в системе, - я решил полноценно работать со всеми детьми, обратившимися за помощью, консультировать родителей и учителей, проводить диагностики, работать с ОВЗшниками, но при этом я откровенно забивал на отчетность, которая была нужна ради отчетности.

Я не составлял письменный отчет по каждой консультации и не вел «Журнал учёта видов работпедагога-психолога» (монструозно-маразматический документ, в котором я обязан был отчитываться за каждый свой рабочий день поминутно, когда и что я делал, но не имел права указывать задачи, которыми меня нагрузило начальство и администрация, если они не входили в мои должностные обязанности).

И да, я делал это с полным пониманием, что при первой же проверке Департамента за отсутствие отчетности с работы я могу вполне вылететь.

Но поскольку конкретно эта отчетность никак не влияла на помощь людям, а нужна была лишь для того, чтобы я мог доказать проверке, что я не верблюд, в носу не ковырял, а что-то на этой самой работе делал, я счел, что меня этот вариант устраивает.

В итоге я перерабатывал, большую часть первого года работы выходных у меня по большей степени не было. Как это вытерпела моя беременная жена – я до сих пор не представляю.

Но с рождением дочери я перестал работать по выходным, поскольку я понимал, что работа не стоит того, чтобы вредить своей семье.

А во второй год работы на меня принудительно навесили еще один учебный корпус, а также работу с дошкольниками. Начальник ППС прямым текстом начала настаивать на том, чтобы я прекратил работать с обычными детьми, и уделял время только детям с ОВЗ. И то, делал бы это скорее формально, чтобы родители таких детей не возмущались.

На все мои доводы, что у нас с обычными детьми ситуация близка к катастрофе, о чем сигнализирует ну хотя бы число детей с суицидальными проявлениями и самоповреждениями, начальство традиционно рассказало мне сказку, что обычных детей надо отправлять на «горячие линии» и в ГППЦ.

И вот тут я понял, что мой «третий путь» оказался банально путем под номером один.

Я начал выгорать и от нагрузки, и от понимания того, что в психолого-педагогической службе приличному числу сотрудников на детей откровенно плевать. Главное – прикрыть себя с формально-бумажной точки зрения, чтобы Департамент не уволил.

Как вы можете догадаться, в режиме выгорания, даже находясь в личной терапии и под супервизией, я продержался буквально месяц. И после очередной выволочки от начальника ППС с требованиями по смыслу типа «прекратить консультировать обычных детей и начать уже работать» я принял решение уволиться. Поскольку я начал понимать, что дальше меня будут заставлять циклически писать объяснительные по любому поводу.

В завершении этой части я хотел бы еще раз обратиться к тем, кто только стал школьным психологом и планирует быть школьным психологом.

Помните, в тот момент, когда вы вместо психологической помощи ребенку, нуждающемуся в ней, выберете отчетность, формализм или имитацию помощи – именно в тот момент вы перестаете быть психологом.

Да-да. Выслушать ребенка и отправить его звонить на горячую линию психологической помощи – это не про психологическую помощь, а про имитацию деятельности. Специалисты, выбравшие такую стратегию – наплевали на базовый принцип практикующих психологов. Который звучит как «Не навреди».

Если вы пошли на поводу у начальства и вместо проведения диагностики начали оценивать детей «на глаз» и вписывать ЭТО в характеристики детям – это тоже нарушение этики, это тоже нарушение принципа «не навреди» и это тоже про то, что вы по факту теперь кто угодно, но не психолог.

Суть работы каждого школьного психолога – это помощь детям. Всем детям, кто в этом нуждается. Даже «обычным» детям, даже отличникам, даже детям с идеальным поведением. Это основное. Если кто-то говорит вам, что это не так – не верьте ему, даже если у него в должности слово "психолог" и присутствует.

Зачастую, чтобы помочь ребенку – вам будет необходимо беседовать с его родителями и как минимум консультировать их, а иногда и терапевтировать. А иногда, чтобы помочь ребенку – вам надо будет консультировать и терапевтировать кого-то из учителей. А еще работа с учителями самими по себе — это тоже часть работы школьного психолога.

И поверьте, в настоящее время дети, родители и учителя – очень нуждаются в качественной психологической и психотерапевтической помощи, а не в красивых отчетах.

Такие вот дела.

Подробнее обо мне, как о специалисте можно почитать - тут.

В прошлой статье я рассказал о фундаментальных проблемах психологической помощи в школах (заработная плата и нагрузка, которые друг с другом тесно связаны). Теперь перейдем к последствиям этих проблем, как они проявляются в работе.

Когда для того, чтобы успеть всё сделать качественно вам необходимо работать в сутки 23 часа или 32 часа, то сразу возникает вопрос о том, как вам это сделать и при этом, желательно, выжить.

Ответ простой. Придется чем-то из своих обязанностей пожертвовать. Звучит, вроде, не страшно, но давайте мы тему раскроем и, возможно, ужас накроет вас в процессе прочтения.

Начнем мы, опять же, с бумажно-формальной части.

То, чем психолог занимается в школе прописано в профессиональном стандарте «Педагог-психолог (психолог в сфере образования)», утвержденном приказом Минтруда России от 24.07.2015 № 514н.

Перечислим коротко:

- работа с обычными детьми (не ОВЗ), включающая в себя психологическое консультирование, коррекционно-развивающую работу, психологическую диагностику, психологическое просвещение, психопрофилактику;

- работа с детьми с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ), включающая в себя психологическое консультирование, коррекционно-развивающую работу, психологическую диагностику, психологическое просвещение, психопрофилактику;

- работа с учителями, включающая в себя психологическое консультирование, психологическое просвещение;

- работа с родителями, включающая в себя психологическое консультирование, психологическое просвещение

- бумажная работа;

- отчетность;

- участие в обязательных мероприятиях (психолого-педагогических консилиумах, советах профилактики, совещаниях, планерках).

Хороший перечень, правда? Тут я еще раз напомню, что по логике вещей, психолог, работающий с детьми с ОВЗ, - это вполне себе должна быть отдельная ставка.

А еще, как я раньше уже говорил, психологу помимо этого могут навесить:

- обязанности дежурного администратора (а там и вызов «скорой помощи», и ожидание родителей, и поездки в больницу с обучающимися с ожиданием родителей уже там);

- помощь в проведении вакцинации от гриппа и пр. Я не знаю почему, но, по словам начальника ППС, Департаментом образования Москвы было принято решение, что этим занимаются школьные психологи и социальные педагоги. Наверное, как наименее загруженные сотрудники школы (сарказм).;

- сопровождение обучающихся на различные мероприятия;

- замены уроков в случае болезни учителя (в сезон гриппа таких замен весьма много);

- должность социального педагога (повторюсь, мне повезло, конкретно этот пункт обошел меня стороной).

Так как же успеть то, что успеть невозможно физически? Всё просто, часть работы придется имитировать, то есть либо делать вид, что делаешь, либо сразу вписывать в отчетность, что оно было, хоть по факту его и не было.

Но как определиться с приоритетами? О, тут всё просто!

Часть 1 статьи 42 Федерального закона «Об образовании в Российской Федерации» говорит, что Психолого-педагогическая, медицинская и социальная помощь оказывается:

- детям, испытывающим трудности в освоении основных общеобразовательных программ;

- детям, испытывающим трудности в развитии;

- детям, испытывающим трудности в социальной адаптации.

Трудно в это поверить, но именно данная норма закона в некоторых общеобразовательных школах Москвы трактуется как то, что школьный психолог работает только с детьми с ограниченными возможностями здоровья и точка. Потому что так удобнее и позволяет отбиваться от претензий администрации школы, проверок Департамента и конечно же родителей.

Весь первый год я удивлялся тому, что ко мне регулярно подходили учителя, а также родители, и спрашивали: «А вы разве работаете с обычными детьми?». И я всегда отвечал, что да, работаю.

Я и работал. В связи с чем уже буквально через пару месяцев услышал утверждения некоторых сотрудников, что я занимаюсь ерундой, что с обычными детьми я работать не должен, и уж тем более я не должен их консультировать и применять психотерапевтические методы (а я мог, благо еще до того, как я пошел работать в школу, я уже прошел обучение на эмоционально-образного терапевта).

Потом была беседа с начальником ППС, которая тоже начала мне рассказывать историю, что моя работа – это дети с ОВЗ, а с обычными детьми надо разок побеседовать для галочки и дать им телефоны «горячей линии психологической помощи детям и подросткам», ну и не забыть заполнить документацию по самой беседе с ребенком, конечно же.

Однако обосновать внятно, где такой алгоритм работы прямо прописан – она не смогла.

И хоть на тот момент я не знал, как оспорить то, что она мне говорила, я все равно принял решение, что работать полноценно (и консультировать, и терапевтировать) я буду со всеми детьми, кто обратится ко мне за психологической помощью, руководствуясь профессиональной этикой. Что, собственно, я и делал до самого конца своей работы в школе.

Логика же начальника ППС мне достаточно быстро стала понятна. Если родителю ребенка с ОВЗ что-то не понравится, то он накатает жалобу в Департамент образования и науки Москвы, и оттуда может прийти проверка или письмо на имя директора с каким-нибудь не самым приятным содержанием. У нас же "инклюзивное образование" в стране.

А вот если вольно трактовать статью 42 Федерального закона «Об образовании в Российской Федерации» и забить на профессиональную этику, то можно всех убедить в том, что с обычными детьми адресно работать школьному психологу не нужно, поскольку в его обязанности это не входит. Соответственно, жаловаться никто и никуда не пойдет.

Дети так и вообще не в курсе всех законодательных хитросплетений и просто в очередной раз получают жизненный опыт, который им говорит, что «Вася, всем на тебя плевать. Даже школьному психологу.». Я не шучу, они именно такие выводы и делают! Среди тех детей, с кем я работал, было много детей, кто раньше обращался к другим школьным психологам с приведенным мною выше результатом.

Короче говоря, по логике начальника ППС (и, в моем случае, ряда сотрудников ППС), в первый год моей работы психологом в школе, мне следовало работать только с 25 детьми с ОВЗ и бурно имитировать работу с остальными 900 нормотипичными детьми, не забывая, конечно же, вести отчетность.

Во второй год моей работы, когда мне впихнули второй корпус и у меня стало 1200 нормотипичных детей, а также 48 детей с ОВЗ, я прекрасно понял о чем мне будет говорить завуч в ходе беседы о том, как мне успеть то, что успеть не возможно.

Понимаете, почему я сознательно оттягивал встречу с завучем? Потому что я знал, что я не соглашусь забить на 1200 детей и буду вынужден уволиться (спойлер: хоть я с завучем и не поговорил, в итоге я все равно уволился и ровно по той же причине).

Конечно, формально, во всех корпусах велась какая-то работа и с обычными детьми. В 1, 5, 9, 11 классах проводились разные потоковые диагностики (как я потом узнал, в некоторых корпусах диагностики скорее «проводились» именно в кавычках). Ну там на тревожность, на адаптацию в коллективе.

И если у кого-то из детей в тестировании выходило что-то странное, то… правильно, по логике начальства и ряда сотрудников, психологу нужно с такими детьми было разок побеседовать и дать телефоны «горячих линий», не забыв, конечно, всю беседу отфиксировать специальной бумажкой.

Ведь эта бумажка будет очень важна, если вдруг ребенок покончит жизнь самоубийством. Благодаря этой бумажке вы смело сможете сказать следователю, что сделали всё, что смогли. Но сможете ли вы сказать это своей совести?

Еще если в каком-то классе жуткий-жуткий «буллинг», то психолога туда отправляют проводить тренинг. Стоит ли мне говорить о том, что буллинг в коллективе просто тренингом не решается? Что психологу необходимо индивидуально работать с жертвой буллинга и, в определенных случаях, с агрессорами? Но, опять же, получается весьма удобно в случае ЧП указать будет в отчете. «Мы так старались, тренинги проводили, но не шмогли». Классная история.

И на диагностиках, и на буллинге, и на тренингах я остановлюсь подробнее в другой раз. Поскольку и там масштаб трагедии впечатляет, если к нему приглядеться внимательно.

В общем, к концу первого года работы я с грустью начал осознавать, что некоторых школах работают люди, у которых в названии должности есть слово «психолог», но основные принципы работы и профессиональную этику психолога они не соблюдают, и им гораздо важнее правильно оформленная бумажка, чем оказание помощи тем детям, которые в этой помощи действительно нуждаются. Рассказы детей и взрослых, с кем я сталкивался на работе, с каждым разом убеждали меня в этом всё сильнее.

А что же пишут по вопросу того, с кем должен работать в школе, Методические рекомендации, утвержденные распоряжением Минпросвещения России от 28.12.2020 № Р-193 «Об утверждении методических рекомендаций по системе функционирования психологических служб в общеобразовательных организациях»?

О, они пишут всё очень здраво:

«Целевые группы детей, в отношении которых в общеобразовательных организациях реализуются программы адресной психологической помощи:

I. Норма (нормотипичные дети и подростки с нормативным кризисом взросления)

II. Дети, испытывающие трудности в обучении

III. Категории детей, нуждающиеся в особом внимании в связи с высоким риском уязвимости:

1) Дети, находящиеся в трудной жизненной ситуации:

1.1) Дети-сироты и дети, оставшиеся без попечения родителей

1.2) Обучающиеся с ОВЗ, дети-инвалиды

1.3) Дети с отклоняющимся поведением (девиантное поведение детей и подростков, суицидальное поведение детей и подростков)

2) Одаренные дети.»

Но, опять же, напомню, что это всего лишь рекомендации. Школа не обязана их соблюдать. Но если вы школьный психолог, то в спорах с начальством можете ссылаться на них, не афишируя, что это всего лишь рекомендации. Возможно, у вас получится кого-нибудь переубедить.

На территории города Москвы, кстати, действует еще один нормативный акт, ссылаясь на который можно постараться доказать, что школьный психолог вполне себе должен адресно работать и с обычными (не ОВЗ) детьми.

Это Приказ Департамента образования и науки города Москвы от 15.08.2022 № 666 «Об утверждении Стандарта деятельности психолого-педагогических служб в системе образования города Москвы», в котором написано следующее:

Но весь первый год начальник ППС и психологи других корпусов хором утверждали, что работать с обычными детьми я не должен.

Почему же я так сильно не согласился с начальством и не забил на всех нормотипичных детей ради работы только с детьми с ОВЗ, даже не ссылаясь на Приказ выше?

Потому что уже за первые полгода работы я разобрался в обстановке в школе и понял, что то, что ребенок плохо учится или что он с ОВЗ – это вообще не проблема.

Проблема – это когда у обычного ребенка (не ОВЗ) в жизни всё настолько грустно, что ему уже жить не хочется, и он реально думает о самоубийстве. Когда он, чтобы справиться с душевной болью, начинает резать своё тело либо начинает употреблять наркотики. Или когда он тихо под грузом психологических травм движется к психическим заболеваниям (ну, например, психогенной депрессии, ОКР). Вот это – проблема.

А оценки… Они, конечно, могут волновать родителей (престиж семьи), могут волновать администрацию школы (рейтинг школы), могут волновать Департамент образования (у них там своя отчетность) и федеральное министерство (ему же отчитывать о реализации всяких нац.проектов, дорожных карт и пр.), но мне, как школьному психологу, оценки детей не были важны. В каких-то случаях они были индикаторами того, что на ребенка стоит обратить внимание и спросить у него, нужна ли ему моя помощь как психолога, но не более.

Ведь если честно себя спросить: «Что важнее, чтобы ребенок был отличником или чтобы был счастливым?», то ответ-то очевиден.

Да и психологическая помощь в школе – она, на мой взгляд, про путь к счастью, а не к пятеркам.

Подробнее обо мне, как о специалисте можно почитать - тут.

И в этой статье я вам расскажу об основных и фундаментальных проблемах системы психологической помощи в школах, актуальных в настоящее время. Потому что именно эти самые фундаментальные проблемы и превращают стройную бумажно-теоретическую конструкцию в полную ерунду, а также, как мы увидим в дальнейшем, часто оказывают сильное влияние на школьных психологов.

1. Заработная плата школьного психолога.

Зайдем, так сказать, с козырей. В московской школе в 2023/2024 учебном году за одну ставку (это важно!) школьного психолога платили 44 000 руб. до вычета налогов. Насколько я знаю, в регионах цифры гораздо хуже. Так, в Подмосковье за одну ставку школьному психологу платят в два раза меньше.

Какие негативные последствия это создает? Ну, обычно, администрация школы конечно же идет школьному психологу на встречу (сарказм) и начинает докидывать сверху всякого, конечно же, чтобы у психолога была «нормальная зарплата» (сарказм еще раз).

Так, в некоторых московских школах (не в той, в которой был я), судя по Хедхантеру и рассказам детей, школьный психолог одним полупопием сидит на ставке школьного психолога, а вот вторым полупопием сидит на ставке социального педагога.

Как человек, работавший в этой системе, я искренне не понимаю, как один человек может совмещать в себе функции школьного психолога и социального педагога. Потому что, по логике вещей, это невозможно чисто физически в виду как зашкаливающей фактической нагрузки, так и в силу несовместимого функционала.

Но мне «повезло», меня в настолько дурацкую ситуацию не поставили.

В той школе, в которой был я, мне в первый год просто дали целое школьное здание, которое оценили в полторы ставки школьного психолога (это важно), я вел уроки психологии у старших классов (и это мне искренне нравилось), а еще я на несколько дней в неделю стал дежурным администратором. На последнем пункте остановимся поподробнее.

Если что, дежурный администратор занимается улаживанием всех ЧП, случающихся в школе во время его дежурства.

Обычно это вызов «Скорой помощи», оказание первой медицинской помощи детям, ожидание вместе с такими детьми их родителей, а в самом печальном для администратора случае – сопровождение пострадавшего в больницу и ожидание родителя ученика уже там.

Звучит легко и приятно? Если бы. В отдельные дни случалось до пяти вызовов скорой помощи. И я мог проводить в медкабинете приличную часть дня.

А еще в обязанности дежурного администратора также входят обход и проверка дежурных учителей на этажах, утрясание всяких конфликтных ситуаций между охраной и родителями, выдворение родителей-собаководов, решивших погулять по территории школы, и прочее в том же духе.

Конечно же, из должности дежурного администратора я извлекал максимум для своей работы психологом, постоянно взаимодействуя с детьми, но времени уже катастрофически не хватало.

Ну и бонусом школьного психолога любят грузить вообще всем, что не кому воткнуть. Вы и на заменах учителей будете работать, и помогать проводить вакцинацию, и на какие-то мероприятия детей возить как сопровождающий, а еще, конечно же, будете дежурить по школе (что весьма анекдотично, если у вас дежурство по этажу совпадет с выполнением обязанностей дежурного администратора, ведь тогда вы обязаны проверять на дежурстве самого себя).

Какую тут можно дать рекомендацию тем, кто только собирается устраиваться работать школьным психологом? Уточняйте, сколько вы будете получать денег на руки после вычета всех налогов и обязательно узнавайте, за что именно и сколько именно вам будут платить. Потому что дальше будет интереснее.

2. Рабочая нагрузка школьного психолога.

Официально психологи в школе зовутся «педагогами-психологами». Они являются педагогическими работниками и поэтому могут рассчитывать как на сокращенную 36-часовую рабочую неделю, так и на удлиненные отпуска в 56 дней.

Звучит оно, конечно, прекрасно, но как мы помним, школьный психолог не в состоянии выжить на зарплату с одной ставки. Поэтому, про 36-часовую рабочую неделю можно сразу забыть. Ведь если психолог работает на полутора ставках, то и часов в неделю у него… правильно, 54. То есть, почти 11 часов в день при пятидневной рабочей неделе.

Если вам очень-очень сильно повезет, начальство не будет заставлять вас пахать «от и до», вы просто будете писать «правильную» отчетность.

Если вам просто повезет (не очень-очень сильно), то вы хоть и не будете пахать «от звонка и до звонка» каждый день, но на любую вашу фразу о том, что вы что-то не успеваете – вам будут напоминать про вашу официальную продолжительность рабочего дня, а также угрожать начать отслеживать время вашего прихода/ухода по турникам на входе в здание. Всё это будет приправлено фразами «ну вам же за это деньги платят».

Ну и если вам не повезет, то вы будете пахать все эти вот часы, сидя в здании под неусыпным контролем начальства.

Понятное дело, что работники, попавшие в две последних из перечисленных ситуаций, всячески стараются выкрутиться. Лишь к концу первого года работы я сначала заметил, а потом осознал, почему часть сотрудников не прикладывает карточку к турникету, уходя домой, а каждый раз просит охрану открыть турникет, и почему эти же люди каждый день «забывают» расписаться в журнале сдачи ключей и журнале пожарной безопасности именно в момент ухода домой.

2.1 О «ставках»

Раз уж я постоянно говорю «ставка школьного психолога», то давайте разберемся, а что в нее входит. Вот тут давайте мы сначала начнем с официально-бумажной части и потом перейдем к тому, как оно на самом деле.

Из официально-бумажной части есть целый один документ, который содержит такую информацию, а именно «Система функционирования психологических служб в общеобразовательных организациях. Методические рекомендации», утвержденные распоряжением Минпросвещения России от 28.12.2020 № Р-193 «Об утверждении методических рекомендаций по системе функционирования психологических служб в общеобразовательных организациях». Это, кстати, весьма добротные методические рекомендации. В целом они производят приятное впечатление и внушают надежду и веру в тех, кто их писал.

В этих самых Методических рекомендациях прямо сказано, что на одну ставку школьного психолога должно приходиться 300 обычных (нормотипичных) обучающихся или 20 обучающихся с ограниченными возможностями здоровья. Еще раз отдельно подчеркну. ИЛИ. Это подтверждают и на повышениях квалификации.

И это, действительно, оптимальная нагрузка на школьного психолога, при которой он может реально качественно выполнять свою работу.

В чем подвох, спросите вы? Подвох в том, что это же рекомендации.  Как следствие, школы не обязаны их соблюдать и своими локальными актами могут нарисовать любое количество обучающихся под одну ставку. Поэтому, в некоторых школах Москвы именно так и происходит.

В первый год моей работы на мои 1,5 ставки школьного психолога приходилось примерно 920 нормотипичных детей и 25 детей с ОВЗ (ну то есть все обитатели моего учебного корпуса). Что, согласно Методическим рекомендациям, соответствует ну как минимум 4 ставкам с копейками.

Во второй же год моей работы, в ходе которого я и уволился, я работал всё также на 1,5 ставки, но мне впихнули еще одно школьное здание и общие цифры детей стали: примерно 1200 нормотипичных детей и 48 детей с ОВЗ. Что, согласно опять же Методическим рекомендациям, соответствует 6,5 ставкам.

Как я на такое подписался? В первый год я был не в курсе всех этих подробностей, рекомендаций и прочего. Лишь в летние каникулы я нашел время погрузиться в хитросплетения нормативных актов и разобраться в том, что вообще происходит. Но до этого времени я искренне верил в ту ерунду, которую мне рассказывала начальник психолого-педагогической службы (вместе с логопедом) про то, что «у всех так», «вам за это деньги платят» и, конечно же «если не нравится – увольняйтесь».

Как я на это подписался во второй год работы? А меня просто поставили перед фактом, что теперь у меня два учебных корпуса, с которыми я работаю.

И я пошел спорить, объяснять, убеждать. Но ничего не вышло. Тогда я сел и подсчитал, сколько мне нужно времени в сутки, чтобы качественно выполнять ТАКОЙ объем работы.

У меня получилось по одному корпусу – 23 часа 18 минут в сутки, а по второму – 31 час 2 минуты в сутки. И это без обеденного перерыва. С обеденным перерывом – накиньте по часу сверху к каждому корпусу.

И тогда я пошел с этими цифрами к директору. Без результата. Директор сказал: «Денег на еще одного психолога нет, но вы держитесь». И рекомендовал с одним из завучей обсудить, как именно я буду выполнять невыполнимую нагрузку. Я сразу понял, что мне будет говорить завуч и старательно оттягивал момент беседы, понимая, что то, что мне предложат, очень вероятно будет несовместимо с профессиональной этикой и придется в итоге увольняться. Почему – скоро расскажу в следующей статье.

Ах да, к начальнику ППС с цифрами я даже не ходил, потому что она на первые мои комментарии повторила свою любимую фразу про «не нравится – увольняйтесь».

Что тут можно рекомендовать тем, кто собирается работать школьным психологом. Когда вы только приходите на собеседование – обязательно уточните, на сколько ставок вы идете, и сколько и каких детей входит в эти ставки. Если у вас получится примерно такая же ерунда, что и была у меня, то готовьтесь к тому, что вас ждет. И задумайтесь сразу, готовы ли с этим согласиться. Почему? О, я вам это в красках распишу буквально в следующей статье. Если коротко – скорее всего вам придется плевать на профессиональную этику, заниматься формализмом и, что самое страшное, имитировать работу и помощь детям вместо этой самой работы и помощи.

Спасибо, что прочитали. Надеюсь, вам было интересно. В следующих статьях я расскажу вам о том, к каким последствиям ведут перечисленные мною в данной факторы.

Подробнее обо мне, как о специалисте можно почитать - тут.