Серия «Психо-сказки. Невменяемое издание»

Шизо Фред:

🧠

— Доктор, он хотел всего лишь спасти.

— Кого и от чего?

— Красоту. От времени.

📖 Моя

Рудольф рано нашёл то, чему можно поклоняться: белые гипсовые головы на шкафу в школе, глянцевые развороты с репродукциями. Искусство манило его, и это притяжение было сильнее всего на свете. Красота в искусстве была молчалива и послушна — к ней можно было прикасаться и не слышать ответа.

Он вырос скульптором — талантливым и упрямым. В его мастерской было пыльно, но там рождались шедевры. Днём он преподавал основы пластики, вечером возвращался к своим заготовкам — и создавал из камня то, что не стареет. Он часто повторял: «Время портит живое. Камень остаётся».

Алиса пришла на подработку случайно — «постоять моделью пару вечеров». Девушка с тихой осанкой, прямой шеей и честным взглядом. Она говорила мало и смотрела прямо — не кокетливо, не заискивающе. Она была просто… живая.

— Не двигайтесь, — сказал он в первый вечер, как будто боялся, что её красота исчезнет в движении.

С каждой сессией Алиса становилась яснее. Линия ключиц. Изгиб талии. По ночам он вставал и включал лампу: проверял гипс, поправлял складку, любовался. Пыль от гипса висела в воздухе, как туман, и казалось, что время действительно остановилось — хотя бы на эти часы.

Алиса улыбалась вежливо, позировала и уходила в свой мир — где люди встречаются, спорят, смеются и куда-то бегут. Рудольф из окна видел, как у ворот её ждёт кто-то молодой, с ярким смехом и ветром в волосах.

Однажды Алиса сказала: — Мне придётся пропасть на пару недель. Проект, съёмка. Если хотите, потом продолжим. — Конечно, — спокойно ответил он.

Но Алиса не позвонила ни через две недели, ни через три. Съёмки затянулись, потом пришёл новый проект. Когда она всё же вернулась, на улице было сыро, моросил дождь. Она постучала в дверь мастерской.

— Можно? — спросила она и вошла, не дожидаясь ответа.

Алиса остановилась. На постаменте стояла она — не гипсовая заготовка, а будто вторая Алиса. Слишком точная. Слишком настоящая. В глазах скульптуры был узнаваемый блеск.

— Это… невероятно, — прошептала она.

— Алиса, — мягко сказал он, подходя ближе. — Я ждал тебя. Ты — идеал, который встречается один раз в жизни. Я должен был спасти тебя.

— От чего? — она шагнула назад.

— От времени. Оно съедает красоту. Я нашёл способ. — Он поднял резец. — Осталось совсем немного.

Она отступила — он сделал шаг. Алиса дёрнула ручку двери. Заперто.

— Не бойся, — сказал он спокойно. — Искусство требует жертв.

…

Когда полиция вскрыла мастерскую, внутри было слишком тихо.

Тело Алисы нашли под брезентом — как ненужный материал. А в центре комнаты — скульптура. Пугающе живая. В гипсе нашли пряди настоящих волос. Под слоем штукатурки — человеческие ногти. Внутри — органические ткани.

Её парень кинулся на Рудольфа прямо при задержании. — Тварь! Ты её убил!

— Убил? — удивился Рудольф. — Нет. Я освободил её. От тлена. От старости. От исчезновения. Теперь она вечна.

Патологоанатом на экспертизе долго смотрел на статую.

— Странно, — сказал он, — иногда чудовища делают вещи красивее, чем святые. Но от этого чудовищами быть не перестают.

—

🩻 Клиническая аннотация по случаю:

Он утверждал, что спас её от времени — и время действительно больше её не трогает.

Одержимость редко приходит одна: обычно за рулём едет бред, а труп лежит в багажнике.

«Ничто не вечно, кроме камня», — повторял он. Оказалось, сердца тоже иногда каменеют.

Д-р Семёнов, психиатр третьей категории, рекомендует: если художник называет вас музой — обязательно уточните, дышат ли предыдущие.

Больше Тёмных историй тут t.me/ShizoFred8

🧠

— Доктор, Лена уверена, что умерла.

— Она что-то сделала с собой?

— Нет. Она просто перестала быть живой.

📖

Лена никогда не боялась темноты — она боялась тишины. В тишине слышны собственные мысли, которые обычно прячут за шумом. Но в тот вечер тишина стала началом её конца.

Её лучшая подруга Катя не отвечала на звонки. Сначала это казалось странным, потом тревожным, потом — пугающим. Лена пришла к ней домой: дверь была закрыта изнутри. Она постучала. Позвонила. Тишина. Окно кухни выходило на карниз, Лена вылезла через подъезд, дрожа от ветра, постучала в стекло. Опять тишина.

Она разбила стекло локтем и пролезла внутрь.

Кухня. Чашка на полу. Вода тонкой струйкой продолжала течь из крана. В гостиной — следы борьбы: опрокинутый стол, разбросанные вещи. Катя лежала на полу возле дивана, словно просто легла отдохнуть — и неожиданно ушла глубже, чем планировала.

Лена коснулась её руки. Она была холодной.

Полицейские найдут следы. Эксперты сделают заключения. Новости напишут: «Убийство на бытовой почве». Но Лена не услышит ничего из этого. Она останется сидеть рядом, не плача, не дрожа, с пустыми глазами — не как человек, который увидел смерть впервые, а как тот, кто последний раз увидел жизнь.

Первые дни Лена всё делала автоматически: свидетельские показания, похороны. Люди обнимали её, говорили: «Держись». Она не сопротивлялась — просто стояла и кивала. Слова звучали для неё как через воду. Казалось, всё вокруг движется, а внутри неё — замерло.

На третий день она перестала есть. На четвёртый — перестала спать. На пятый нашла у себя привычку: искать пульс. Прикладывала пальцы. Ничего. Давила сильнее. Ничего. Меняла руку. Ничего.

— Это невозможно, — сказала мать.

— Теперь — возможно, — ответила Лена.

Она начала говорить странные вещи:

— Со мной всё нормально. Просто меня больше нет.

— Где ты тогда? — спрашивали её.

— Там, — отвечала она и показывала не на небо.

Она уверяла, что кровь в ней больше не движется, что сердце не бьётся — просто тело ещё осталось здесь, но это недоразумение.

Она начала возвращаться в ту квартиру. Замки сменили, окно закрыли, но она всё равно приходила туда — стояла под дверью или сидела на ступеньках подъезда, будто ждала себя прежнюю. Ту, что осталась там.

— Лена, ты больна, тебе нужна помощь, — говорила мать.

— Болеть — значит жить, — грустно усмехалась она. — А я — нет.

Её положили в клинику. Диагнозы звучали холодно и чуждо: деперсонализация, диссоциация, тяжёлое бредовое расстройство. Пока на консилиуме не произнесли вслух главное слово — Котар. Но оно не лечило. Оно лишь дало имя той пропасти, в которую она упала.

Ночью врач зашёл в её палату. Лена сидела у окна. Как всегда — два пальца у шеи.

— Зачем ты это делаешь? — спросил он.

Она посмотрела спокойно, почти мягко:

— Я умерла там, — сказала Лена. — Просто никто не забрал моё тело.

🩻 Клиническая аннотация по случаю:

У Лены редкое состояние: человек уверен, что мёртв. Но Лена пошла дальше — она не только знала, где умерла, но и когда именно это произошло.

Живых среди нас меньше, чем кажется — просто никто не занимается проверкой.

Д-р Семёнов, психиатр третьей категории, просит не беспокоиться: мёртвые не опасны, пока не начинают думать.

Больше тёмных историй тут t.me/ShizoFred8

🧠

— Доктор, а жертва всегда говорит правду?

— Нет.

— Она просто говорит первой.

📖

Анна выглядела сломанной. Говорила тихо, опускала глаза, извинялась слишком часто — даже там, где не стоило. Когда рядом был Сергей, казалось, она держится из последних.

— Он стал холодным, — шептала она подругам. — Я боюсь, что снова сорвётся.

Сергей молчал — и это выглядело как признание.

Однажды за столом у друзей Анна вдруг положила вилку, губы дрогнули, и из глаз потекли ровные, послушные слёзы.

— Вчера он на меня… давил. Я пыталась поговорить спокойно, — сказала она и спрятала лицо в ладонях.

В комнате стало тихо. На Сергея посмотрели с настороженностью. Он выглядел растерянно, но ответил ровно:

— Мы просто обсуждали планы на отпуск. Я не повышал голос.

На фоне её слёз его спокойствие выглядело как доказательство.

Дома, в ту же ночь, Анна проснулась от резкого вдоха — будто от удара.

— Ты меня пугаешь, когда молчишь, — говорила она. — Я не знаю, что ты сделаешь дальше.

Сергей пытался обнять, но она отстранялась и шептала: «Пожалуйста, не сейчас».

Утром рассказывала знакомым, что «всю ночь жила в страхе».

Он отменял встречи, уходил с работы пораньше, старался как можно больше времени проводить с Анной. Он стал мягче, тише, осторожнее — но рядом с ней всё равно чувствовал, что любое слово можно обернуть против него. Его молчание стало частью её обвинения.

Собирая вещи, он не стал устраивать скандал. Оставил ключи и записку: «Мне нужно уйти».

Анна пришла к его родителям — тихая, дрожащая, с покрасневшими веками.

— Он хороший, просто… иногда становился страшным, — сказала она. — Я выдержу. Только не вините его, пожалуйста.

Её попросили сесть, принесли чай. Её жалели. Она принимала эту жалость уверенно — как награду.

Сергей съехал. Решил больше ничего никому не объяснять. Но на третий день Анна стояла у его двери. Без слёз. С прямой спиной. С тем же мягким голосом — только уже без дрожи.

— Ты всё сделал правильно, Серёжа, — сказала она и улыбнулась. — Жертва должна уйти первой.

Она шагнула ближе, так, чтобы услышал только он:

— Теперь все знают, кто ты.

Она повернулась и ушла — спокойно, неспешно, как человек, у которого нет причин оглядываться. Сергей остался в коридоре, не в силах сразу понять, что произошло.

Холод в их истории был не в нём — он был её оружием.

🩻 Клиническая аннотация по случаю:

Насилие редко живёт в одном человеке — чаще оно любит пары.

Она первая кричала о боли, чтобы никто не заметил, кто держит нож.

Д-р Семёнов, психиатр третьей категории, советует всегда проверять: кто первый рассказывает историю.

Больше историй тут t.me/ShizoFred8

🧠

— Доктор, Ирина уверена, что главный герой зовёт её к себе.

— Пишет?

— Нет. Он звонит моргает в кадре.

📖

Жизнь Ирины была однообразна как расписание электрички: работа, дом, дом, работа.

Однажды вечером она включила новый детектив, который был очень популярен в последнее время — просто чтобы что-то шумело.

Но когда в кадре появился главный герой — высокий, с серыми глазами и знакомой ямочкой на щеке — сердце дрогнуло.

Он был удивительно похож на её мужа двадцать лет назад, только моложе, прямее, загадочнее.

Сначала это казалось игрой.

Она шутливо сравнивала актёра с мужем, пока в одной из серий герой, прямо глядя в камеру, не произнёс:

«Я жду тебя. Не опоздай.»

В тот же миг в квартире зазвонил телефон. На линии никто не ответил.

С того дня каждый новый эпизод становился личным посланием.

Каждая серия превращалась в письмо, которое нельзя не открыть.

Он моргал в кадре — и домашние часы на мгновение останавливались.

В титрах буквы словно выстраивались в её имя.

Даже кот ложился на телевизор, точно подчёркивая нужную сцену.

Муж звал ужинать — она не обращала на него внимания.

Друзья приглашали в гости — она отвечала «не могу», ведь пропустить вечерний выпуск казалось преступлением.

Идя по городу, ловила себя на том, что ищет «серые глаза» в лицах прохожих.

Финал сезона стал решающим: герой покидал город, «чтобы начать расследование в другом месте».

Ирина услышала в этом личное приглашение.

Никому ничего не сказав, она тихо уволилась с работы, собрала маленький чемодан и дождалась ночи.

Муж спал.

Она оставила на кухонном столе записку:

«Я иду за любовью.»

На рассвете Ирина стояла на пустом вокзале.

Поезд дышал паром, будто тоже ждал её.

Она села у окна, оставив рядом свободное место — «для него».

За стеклом гасли огни города, прошлое таяло, как фоновые титры, которые никто не будет пересматривать.

Впереди лежала история любви, которой нет — мир, существующий только в её выдуманном сериале.

🩻 Клиническая аннотация по случаю:

Пациентка ушла в город, которого нет, по приглашению главного героя любимого сериала.

Телевизор — надёжный купидон: стреляет сериями без предупреждения.

Видимо, любовь легче найти в готовом сценарии, чем за семейным ужином.

Д-р Семёнов, психиатр третьей категории, подозревает, что реальность проигрывает сериалам с разгромным счётом

Больше историй тут t.me/ShizoFred8

🧠

— Доктор, знаете, за что она любила преступников?

— За опасность?

— За предсказуемость. Они хотя бы не притворялись хорошими.

📖

Светлана с детства знала запах писем из лагеря.

Бумага, пропитанная табаком, чужими пальцами и чем-то металлическим.

Отец уходил “в командировки”, “на вахту” и даже в “дальнее плавание”, а мать говорила коротко:

— Не задавай лишних вопросов. Вырастешь — сама всё поймёшь.

Когда ей было около пяти, отец исчез окончательно. Без писем, без следа, без объяснений.

С тех пор в её голове поселился образ: мужчина — это тот, кто всегда где-то далеко.

В подростковом возрасте она коллекционировала не открытки, а газетные вырезки.

На стенах висели фотографии, где другие видели монстров, а она — искалеченные души.

“Мне их жаль,” — говорила она. — “Они просто не нашли тех, кто бы их понял.”

Первое письмо она написала в восемнадцать.

Однажды по телевизору показывали известного маньяка, и что-то в её голове щёлкнуло. Это был он.

Сердце забилось по-особенному, а в животе засвербило то чувство, которое многие называют “бабочками”.

Хоть это и было непросто, Светлана разыскала адрес колонии и написала письмо, закончив его строчкой:

“Я не верю, что вы плохой. Просто вам было больно.”

Ответ пришёл через две недели.

Он благодарил за тепло, за веру, за то, что она “другая” и только с ней может быть настоящим.

Она перечитывала письмо сотни раз, засыпала с ним под подушкой, мечтала о встрече.

Устроилась на подработку, чтобы посылать “любимому” посылки, и писала, писала, писала…

А потом поехала на свидание.

Свидание прошло под контролем.

Охранники с недоумением смотрели на совсем ещё молодую девушку, приехавшую к монстру,

но для неё это был венец любви: два часа под лампой, запах железа, холодный взгляд сквозь стекло.

Она ценила каждую минуту и чувствовала — будто они знакомы всю жизнь.

Сначала он перестал отвечать на письма.

А потом она узнала из новостей, что он погиб при попытке побега.

Только Света знала: он бежал к ней.

Ещё два дня она писала последнее письмо — не ему, а в пустоту. Закончила словами:

“Я всё равно буду ждать.”

Когда боль утраты утихла, Светлана незаметно для самой себя начала искать новые отношения.

Каждое имя в уголовной хронике становилось для неё шансом вновь испытать то знакомое чувство.

Письма летели одно за другим во все места, где содержались “особо опасные”.

И ответы приходили тоже — с завидной периодичностью.

В скором времени у Светы появился целый “батальон женихов”: все — пожизненные, все — “понимающие”.

И всех она хотела пожалеть, ведь верила, что жизнь обошлась с ними слишком несправедливо.

В каждом из них она искала того, кто наконец скажет:

“Я возвращаюсь.”

Последний из её женихов казался особенным.

Писал коротко, но нежно.

Словно знал её слишком хорошо.

На свидание она поехала с дрожью — чувствовала, что это “тот самый”.

В комнате для встреч — стекло, охранник, две табуретки.

Он вошёл, сел напротив.

Смотрел долго, внимательно, будто видел привидение.

Потом улыбнулся уголком губ и сказал:

— Ну вот, мы и встретились.

Её сердце ударило, как тюремная дверь.

Он постарел, осунулся, но глаза…

Она узнала их сразу.

Это был он.

Отец.

🩻 Клиническая аннотация по случаю:

История болезни — наследственная: отец хронически сидел, мать хронически ждала.

Рекомендовано изолировать от почтовых ящиков и каналов федеральных новостей.

Доктор Семёнов, психиатр третьей категории, напоминает: иногда любовь действительно слепа —

особенно если смотришь через стекло следственного изолятора.

Больше историй тут t.me/ShizoFred8

🧠

— Доктор, он снова смотрел в чужие окна.

— Из любопытства?

— Нет. Из тоски по свету.

📖 Глаз за стеклом

Семён жил в старом доме на краю посёлка. Когда-то здесь звучали голоса, стучали кастрюли, смеялись за обедом. Теперь тишина лежала на стенах, как пыль. Часы тикали громче, чем дыхание.

По вечерам он возвращался с работы медленно — спешить было некуда. Иногда, проходя по улице, останавливался у чужих дворов. В одном окне женщина ставила чайник, в другом мальчик крутил глобус, где-то пожилой мужчина поливал фиалки.

Там, за стеклом, шла жизнь — простая, обыкновенная, но живая.

Он стоял и смотрел. Сначала несколько минут, потом дольше. Говорил себе, что просто отдыхает, но это был самообман — его притягивало то, что он видел, и хотелось наблюдать всё больше и больше.

Со временем наблюдение превратилось в привычку. Он знал, где какой свет загорается, во сколько возвращается парень с велосипедом, когда соседка открывает окно, чтобы проветрить кухню.

Он придумал имена: Дама с чайником, Семья с кашей, Мальчик-ураган.

Иногда повторял их движения — поднимал ложку, кивал, что-то шептал в ответ, будто тоже участвует.

Иногда он задерживался допоздна и видел, как окна одно за другим темнеют. Тогда он шептал:

— Спокойной ночи, мои светлячки. До завтра.

В ту ночь Семён задержался у улицы с чужими домами до поздней ночи.

Смотрел, как в окнах гаснет свет, как кто-то задергивает шторы, кто-то тушит лампу и уходит спать.

В каждом окне оставалось немного тепла — достаточно, чтобы не чувствовать холод.

Когда последнее окно погасло, он повернул к себе.

Дорога домой казалась длиннее обычного, хотя шагал он тем же шагом.

Над крышами бил дождь, пахло мокрой землёй и дымом из чужих печных труб.

У калитки он остановился.

Дом стоял в темноте — без света, без жизни, без дыхания.

За стеклом — ничего, кроме отражения: бледное лицо, капли на пальто, глаза, в которых больше нет ожидания.

Он снял шляпу, встал перед домом и долго смотрел в черноту окна.

— У всех жизнь внутри, — сказал он тихо, — а у меня снаружи.

Дождь всё шёл, смывая с крыльца пыль и старость.

А он так и стоял, представляя, как чужая жизнь за стенами продолжает светиться где-то вдали.

🩻 Клиническая аннотация по случаю:

Он всю жизнь искал тепло в чужих окнах и не заметил, как остыл изнутри.

Когда перестал подглядывать — понял, что из его дома давно никто не выглядывает.

Д-р Семёнов, психиатр третьей категории, отмечает: не всякую тьму за окном нужно лечить — иногда это просто отражение.

Больше историй тут t.me/ShizoFred8